Что касается судьбы и роли Джермена Гвишиани, то, видимо, и для людей иногда оказывается справедливой известная примета: как яхту назовёшь, так она и поплывёт. Имя Джермен образовано из первых слогов фамилий известных чекистов — Дзержинского и Менжинского. Сегодня не без основания говорится о том, что В. Менжинский был слабым руководителем, не избежавшим редкого для того времени пагубного пристрастия к наркотикам. Это было связано с тем, что он страдал тяжёлым неизлечимым заболеванием, сопровождавшимся время от времени сильнейшими болями, с чем, собственно, и было связано употребление морфия. Однако надо иметь в виду, что данное обстоятельство справедливо лишь для последних лет жизни Менжинского. До этого Менжинский был известен не только как один из наиболее образованных и эффективных руководителей ЧК, но и как дока в финансовых вопросах, имевший обширнейшие связи среди банковского мира Лондона, Парижа и Берлина.
Оказавшись руководителем НКВД на Дальнем Востоке, М. М. Гвишиани, естественно, обладал немалыми возможностями. Когда Джермен и приёмная дочь Михаила Максимовича Лаура пошли в школу, он нашёл им среди заключённых лагерей преподавателей по основным школьным предметам и, что особенно пригодилось в последующей жизни, преподавателей — носителей английского и немецкого языков. Поэтому к окончанию школы Д. Гвишиани, помимо солидной общеобразовательной подготовки, бегло говорил и практически безупречно писал по — английски и по — немецки, а также знал многие, казалось бы, бесполезные в СССР нормы и навыки публичного поведения в англо — саксонских странах и Германии.
После окончания с отличием в 1946 г. школы Д. Гвишиани первоначально хотел поступать в военно — морское училище. Однако именно в тот год начал принимать в качестве абитуриентов школьников Московский институт международных отношений. Вполне очевидно, что, обладая отличным знанием английского и немецкого языков, золотой медалью, да вдобавок имея отца — руководителя управления НКВД, Д. Гвишиани без труда поступил в этот институт.
В качестве важнейшего события институтской жизни Д. Гвишиани выделяет женитьбу на Людмиле Косыгиной. Сам Гвишиани пишет об этом так: «Там я ветретился с необычайно милой синеглазой русской девушкой — Людмилой Косыгиной — и эта встреча во всех отношениях сказалась на моей дальнейшей жизни и судьбе. В январе 1948 г. мы поженились. Мы жили с самого начала самостоятельной семьёй, но все выходные дни и отпускное время проводили с семьёй Косыгиных, где Людмила была единственной дочерью. Большая часть моей жизни прошла в кругу этой семьи, ставшей мне родной, с мамой Людмилы, Клавдией Андреевной, и отцом, Алексеем Николаевичем, благодаря тесному общению с которым я оказался свидетелем многих событий, связанных с деятельностью высшего руководства нашей страны»[936].
В рамках столь популярной борьбы с космополитизмом и прочими «измами», развернувшимися в рунете в последние годы, брак Д. Гвишиани и Л. Косыгиной рассматривается как один из железобетонных аргументов в пользу низких нравственных качеств Д. Гвишиани, его беспринципности и стремления любой ценой сделать карьеру. Поскольку авторами такого рода публикаций являются, как правило, профессиональные историки, которые издают не только публицистические, а вполне традиционные исторические работы, есть смысл заострить внимание на следующем обстоятельстве. Подобная аргументация говорит о резком падении уровня российской исторической школы и деградации профессиональных исследовательских навыков у многих представителей этой профессии. Основой для приведённых выше суждений является достаточно распространённая в житейской среде привычка анализировать прошлое исходя из ситуации, сложившейся в настоящем. Однако то, что позволено обычным, не обременённым специальной исторической подготовкой людям, совершенно не позволительно представителям этой профессии — историкам.
Внимательно посмотрев на ситуацию, сложившуюся в Советском Союзе в 1930–1940‑е гг., мы поймём, что вариант с женитьбой или замужеством представителя тогдашней советской элиты ни в коем случае не мог рассматриваться как верный способ устроить жизнь. Если в отдельных случаях такой план мог появиться у мало смыслящих в тогдашних реалиях представителей советских низов, то уж категорически это было невозможно для людей из элитной группы. Коренным отличием тогдашней ситуации от сегодняшней являлся тот факт, что в те времена советская элита, вне зависимости от принадлежности её к партийной, хозяйственной или военной частям, представляла собой группу не с минимальной, как сейчас, а с максимальной степенью риска. Именно на элиту в первую очередь обрушивались различного рода репрессии, исключительно её касались знаменитые дела и процессы того времени. Кроме того, сначала де — юре, а затем де — факто последствия низвержения с верхов советского государства в лагерь или в расстрельную камеру касались не только самого представителя советской элиты, но и членов его семьи, вплоть до детей и ближних, а иногда и дальних родственников.
Д. Гвишиани, будучи умным молодым человеком и сыном высокопоставленного руководителя НКВД, как никто другой отлично знал эту истину. Поэтому женитьба на Людмиле Косыгиной, особенно в 1948 г., во времена позднего сталинского правления, для которого были свойственны непрогнозируемые элитные чистки, категорически не способствовала спокойной, уверенной и благополучной жизни в будущем. Она не снижала, а увеличивала и без того немалые риски принадлежности к советской элите того времени. А вот кому женитьба в январе 1948 г. Джермена на Людмиле и принесла вполне ощутимую практическую пользу — совершенно парадоксальным образом, — так это Алексею Николаевичу Косыгину.
В 1948–1950 гг. в стране были организованы знаменитые «Ленинградское» и «Госплановское» дела, закончившиеся уничтожением нескольких десятков крупных советских партийных и хозяйственных руководителей. Не касаясь существа, целей и причин «Ленинградского дела», что заслуживает отдельного рассмотрения, отметим в контексте нашего исследования лишь одно обстоятельство.
В рамках обоих дел чрезвычайно важно было создать впечатление максимально разветвлённого, проникшего во все поры советского руководства заговора. Соответственно, использовались, а когда надо — фабриковались, доказательства причастности к антипартийной и антигосударственной деятельности руководителей ленинградской партийной организации по возможности большего числа высших советских руководителей, чья судьба когда — либо была связана с городом на Неве. В этом плане большой интерес представлял А. Н. Косыгин. В тот период времени он был министром финансов СССР и успешно подготовил и проводил денежную реформу, связанную с восстановлением нормального монетарного обращения после Великой Отечественной войны. За его плечами было руководство беспрецедентной эвакуацией промышленности в 1941–1942 гг., организация знаменитой Дороги жизни в Ленинграде, осуществление кризисных миссий на различные участки фронта, как правило, в составе бригад с участием Г. М. Маленкова и Л. П. Берии. К тому же супруга А. Н. Косыгина Клавдия Андреевна была родственницей семьи одного из главных фигурантов «Ленинградского дела» — руководителя Ленинградской партийной организации А. А. Кузнецова.
В связи с этим до сих пор идут споры, кто же тогда спас А. Н. Косыгина. Среди историков, придерживающихся профессионального, т. е. базирующегося на источниках, подхода к исследованиям, в основном высказывались две точки зрения. Согласно первой, Косыгина спас весьма влиятельный и близкий к Сталину Л. З. Мехлис, который возглавлял партийную комиссию по рассмотрению деятельности Минфина СССР на предмет кражи золота. Высказывается также мнение, что А. Н. Косыгина спас А. И. Микоян, который в самое горячее время отправил его в длительную командировку на Алтай[937]. На это другая часть историков резонно отвечает, что в те времена в Советском Союзе отъезд в сколь угодно дальнюю командировку ничего не менял, поскольку людей успешно доставали не то что с Алтая, а из Европы и Америки. Поэтому вторая группа историков отмечает, что Косыгина спас И. В. Сталин, который сам и был инициатором «Ленинградского дела»[938]. Они ссылаются на воспоминания партийных деятелей того времени, которые отмечают, что после возвращения из командировки на Алтай Косыгин в качестве министра финансов присутствовал на заседании правительства. Во время заседания к нему подошёл Сталин и сказал: «Ничего, Косыга, ещё поработаешь»[939].
Относительно данной позиции можно высказать следующее соображение. Вполне очевидно, что без решения Сталина судьба ни одного видного советского руководителя не решалась. Разговоры о том, что Сталин чего — то не знал или кто — то из видных фигур того времени был заключён в тюрьму, расстрелян или сослан в лагеря без его ведома, являются глупостью, которую серьёзным исследователям просто обсуждать неудобно. Поэтому мемуаристы, безусловно, зафиксировали имевший место факт, показывающий, что в какой — то момент времени Сталин изменил первоначальное решение под воздействием одному ему ведомых обстоятельств. Такое тоже было достаточно характерно для поведения этого без сомнения великого мастера политической борьбы и государственного управления.
Нет оснований не доверять и перекрёстным свидетельствам мемуаристов, подтверждённым данными из партийных архивов о том, что именно А. И. Микоян отправил в достаточно спонтанную командировку А. Косыгина. Что в связи с этим историки не объяснили, так это то, зачем этот чрезвычайно осторожный, лишённый собственных амбиций и преданный Сталину партийный функционер, лично не относящийся к числу друзей Косыгина, сделал этот шаг. Правда, по мнению заместителя председателя Совета Министров СССР А. Н. Новикова, «Микоян всегда хорошо относился к Алексею Николаевичу… И вот Анастас Иванович, видимо, решил как — то обезопасить Косыгина, хотя прекрасно понимал, что от Берии не скроешься»