Похоже, режим Боса, если бы он пришёл к власти и мог проводить свою линию, был бы чем — то сродни просвещенному деспотизму. Вместе с тем он всегда настаивал, что независимая Индия будет выбирать своих лидеров демократическим путём. Как мы видели, Бос считал, что с освобождением страны миссия Временного правительства завершится и своё слово о надлежащем порядке государственного устройства скажет народ. Об индийской версии непредрешенчества Боса свидетельствует, в частности, заявление на пресс — конференции в Берлине 12 июня 1942 г.: «Как только Индия освободится, долгом индийского народа будет решить, какой форму правления он предпочитает и кто будет руководить будущим индийским государством. У меня, безусловно, есть собственные идеи относительно послевоенной реконструкции Свободной Индии, но решение по ним примет сама Свободная Индия»[434]. Тем же, кто обвиняет Боса в стремлении насадить в партии и стране диктатуру, можно напомнить, каким диктатором обернулся в 1939 г. ревнитель демократии Ганди.
Одним из таких обвинителей выступает историк Михир Бос. По его предположению, правление Нетаджи выродилось бы в автократию сродни чрезвычайному положению премьер — министра Индиры Ганди 1975–1977 гг. Он аргументирует это тем, что в годы пребывания в лагере «оси», особенно в Юго — Восточной Азии, Боса окружали политически неискушённые люди, способные лишь аплодировать. Вместе с тем историк признаёт: Бос не был бы диктатором в привычном смысле слова, что доказывает, к примеру, его поведение в 1939 г., когда он показал себя не столько автократом, сколько переговорщиком[435]. «У Боса была способность внушать безмерную любовь и преданность… Многие его ненавидели, но те, кого он “касался”, любили его с почти непреодолимым чувством полноты. Это в сочетании с его строгими деловыми манерами, инстинктивным осознанием традиционной индийской лояльности вполне могло бы привести к революции, в которой нуждалась — и до сих пор нуждается — Индия. Как Кемаль Ататюрк в Турции, которым он восхищался, Бос вполне мог бы помочь рождению нации одновременно новой, но полной старых добродетелей»[436].
Конечно, Бос был сложным политическим деятелем, готовым и к переговорам, и к разумным компромиссам, но не с врагом (державы «оси» врагом не считал), и к принятию единоличной ответственности; даже, пожалуй, склонным к авторитарности. И всё же маловероятно, что его правление выродилось бы в автократию в духе Индиры — хотя бы потому, что Бос накопил многолетний опыт налаживания отношений между группами — не только конфессиональными общинами, но и политическими партиями, их фракциями, общественными организациями. К тому же происходило всё это в условиях, далёких от тепличных, — в антиколониальной борьбе.
Думается, есть и объективная причина, по которой Бос едва ли стал бы единоличным диктатором. Хотя Ганди начал сходить с политической сцены ещё до своего убийства (когда Индия 15 августа 1947 г. получила независимость, Махатма свою миссию выполнил), Бос не смог бы обойти самую мощную общественно — политическую организацию страны — ИНК, а власть в ней носила коллегиальный характер. Для Боса этот характер усугублялся бы сохранением сильного правого крыла, которое однажды уже нанесло ему поражение. И, несмотря на мнение X. Наороджи о невозможности для Конгресса «урезонить страну», Босу, скорее всего, пришлось бы как — то разделить власть с Неру, которого Ганди ещё в январе 1942 г. назвал своим преемником. Возможно, Неру даже при Босе сделался бы премьер — министром, хотя формой правления в этом случае почти наверняка была бы президентская республика, а не парламентская, как стало в реальности.
Однако успешное восстание против ослабленной войной Британии и приход Боса к власти означали бы, что Индия миновала бы ступень доминиона, сразу стала бы республикой, как Бирма в 1948 г., и не вошла бы в Содружество наций, как та же Бирма или другая бывшая колония с тяжёлым багажом обид на метрополию — Ирландия. Во внутренней политике приход Боса к власти означал бы достаточно резкое полевение курса правительства и постепенное проведение в жизнь намеченных им преобразований, хотя с крупным капиталом ему пришлось бы договариваться и считаться. Заметным было бы полевение и во внешней политике. Возможно, это выразилось бы в большем сближении Индии с Советским Союзом, чем произошло в реальности при Неру и его дочери, хотя идти в фарватере советской, как и чьей — либо ещё, политики Бос определённо не стал бы.
Сравнивая несостоявшегося первого лидера независимой Индии с состоявшимся, историки находят много общего: антиколониальные взгляды, обращённость к социализму, недюжинные ораторские и организаторские способности. Однако Неру британцам удалось приручить (через приручённого ранее Ганди), а Боса — нет. Различались и взгляды двух лидеров на социализм. Самьявад Боса был больше пропитан исконно индийскими понятиями равенства и справедливости, чем вестернизированный социализм Неру. Это притом, что Бос, хотя и оперировал такими сугубо индуистскими понятиями, как шакти[437], идейно — политически сформировался как вполне западный человек. Также отмечают, что, сталкиваясь с проявлениями религиозных или лингвистических различий, Бос был много терпимее Неру, в чём был ближе к Ганди. В социально — экономических взглядах Бос был практичнее Неру. Социализм Неру упрекают в том, что, хотя он и был свободен от эклектизма Боса, струя романтизма отрывала его от индийской реальности[438]. Вместе с тем можно согласиться с отечественным востоковедом О. Ю. Курныкиным в том, что патриотизм Боса был «страстным, но несколько ограниченным, не облагороженным интеллектуальной глубиной и духовным аристократизмом Дж. Неру»[439]. Подход Боса отличала избирательность: его внимание привлекали только те теории и политический опыт, использование которых могло придать большую решительность борьбе за освобождение Индии и сё превращение в сильное современное государство со справедливым общественным устройством[440]. Хотя и это немало.
Если для колониальной администрации Бос был лютым врагом, то для правительства Неру, несмотря на осуществление главной цели Боса — ухода британцев, «минус» на «плюс» не поменялся. Парадокс тут лишь внешний. Конечно, Бос вошёл в пантеон национальных героев, но для новой власти был фигурой неудобной. Неру, который бессменно оставался премьер — министром до самой смерти в 1964 г., не хотел, чтобы граждане молодой страны акцентировали внимание на его бывшем близком соратнике: при сопоставлении с ним Неру немало терял. Джавахарлал Неру был действительно выдающимся человеком и харизматичным лидером, но не делал того, что вызывало у масс такой восторг в отношении Боса: не шёл постоянно против течения, а договаривался — сначала с Ганди, позднее с британцами[441]. По иронии, в один из немногих случаев, когда договориться попробовал Бос (с Махатмой и его правым окружением в 1939 г.), у него это не вышло. Фигура Боса была молчаливым укором всему руководству Конгресса, которое теперь занимало министерские посты: никто из них столько не рисковал и не развил столь кипучей деятельности, борясь с имперской властью буквально не на жизнь, а на смерть. И он был единственным из лидеров, который, как считалось, в этой борьбе погиб. Страдания остальных на этом пути ограничились тюремными сроками. По сути, образ Боса несколько подтачивал легитимность пришедшей в 1947 г. к власти индийской элиты.
Неудивительно, что, когда начавшее 14 августа 1947 г. работу Учредительное собрание Индии решило повесить в зале заседаний портрет Ганди, а бывший генеральный секретарь Форвард — блока Хари Вишну Каматх предложил дополнить его портретами Тилака и Боса, председатель собрания Раджендра Прасад оборвал его. Боса намеренно пытались убрать из общественно — политического сознания — и дело не в коллаборационизме, союз с державами «оси» был скорее предлогом. Получается, что ИНК, использовав образы ИНА и лично Боса в предвыборной борьбе 1946 г., постарался предать их забвению, едва придя к власти. Необычно мало внимания уделено Босу в официальной «Краткой истории Индийского национального конгресса» 1959 г. с предисловием Индиры Ганди — ещё не премьер — министра, но уже председателя партии[442]. Вернее, это — то и стало обычным, нормой — освещать деятельность Нетаджи по остаточному принципу.
Помню своё удивление после просмотра известного британско — индийского фильма «Ганди» Ричарда Эттенборо 1982 г. с Беном Кингсли в главной роли: Боса в нём нет вовсе, как будто не было такого. Этот панорамный фильм — биография поставлен с большим размахом и достоверностью исторических деталей, финансировался правительством Индии и выиграл восемь «Оскаров». Несмотря на культивируемый образ Махатмы как непогрешимого руководителя, фильм даёт прекрасное представление об истории национального движения индийцев Южной Африки 1890–1910‑х гг., а затем самой Индии 1910–1940‑х гг., в нём показаны все основные исторические фигуры эпохи — умеренный лидер ИНК Гопал Кришна Гокхале (1866–1915), Патель, Неру, Азад, Джинна, известный южноафриканский политик Ян Христиан Смэтс (1870–1950), три вице — короля Индии — лорды Челмсфорд, Ирвин и Маунтбэттен. Создатели фильма позаботились о том, чтобы пусть и промелькнувшими в кадре статистами, но всё же вывести в нём ещё несколько деятелей первой величины — Тилака, Мотилала Неру, британского премьер — министра (1929–1935) Рэмзи Макдоналда. Представлен и ряд второстепенных лидеров, таких как видный конгрессист из Синда Дживатрам Бхагвандас Крипалани (1888–1982) и бенгальский мусульманский политик Хусейн Шахид Сухраварди (1892–1963). Отсутствие Боса в фильме просто вопиёт.