. Субхас был не в восторге от перспективы стать чиновником Индийской гражданской службы, но на этом настаивал отец: то была самая престижная карьера в Индии, и для блестящих способностей его сына она казалась естественным приложением. Большому кораблю — большое плавание. Эта поговорка весьма подходит для описания жизни Боса, но пока он и сам не представлял себе, какое плавание предстоит ему на деле.
При поддержке двух своих старших сыновей — Сарата и Сатиша — отец предложил компромисс: Субхас поработает чиновником несколько лет и, если ему не понравится, уйдёт в отставку. Сыну было нелегко идти против воли отца, но он чувствовал, что вопрос принципиальный. В Индии поднималась новая волна антиколониального движения: отгремела разорительная Первая мировая война, укреплялся национальный предпринимательский слой, радикализовались требования ИНК. Мохандас Карамчанд Ганди (1869–1948) превращал Конгресс из элитарной организации в массовую.
В это время появился у Боса духовный наставник. Им стал видный бенгальский политик Читтаранджан Дас (бенг. Читторонджон Даш, 1870–1925). Он тоже происходил из известной семьи; как Сарат Бос, получил в Британии образование барристера. После призыва Ганди к массовому несотрудничеству с властями из — за Акта Роулетта Дас оставил адвокатскую практику, демонстративно сжёг свою одежду британского производства, облачился в кхади (домотканую одежду) и возглавил в Бенгалии движение неповиновения, став председателем провинциального комитета ИНК. Активная националистическая деятельность принесла Дасу почётное прозвище Дешбандху (бенг. Дешбондху), Друг страны.
Ещё из Британии Бос 16 февраля 1921 г. написал Дасу письмо, в котором кратко рассказал о себе и просил располагать им ради национального дела. «Цель моего письма к Вам, — писал он, — выяснить, как Вы можете использовать меня в этой великой работе на благо страны. Каким образом можете Вы задействовать меня в таком задании, которое требует великой жертвы?»[30] Бос вызвался работать в Индии журналистом националистической газеты, сельским активистом или учителем одной из возникавших в ту пору национально ориентированных школ. Вместе с тем не побоялся покритиковать ИНК и заявил, что эта организация должна срочно решить ряд вопросов: обзавестись постоянным штатом экспертов, а также «отделом разведки» для сбора данных, самостоятельно издавать и распространять книги с объяснением своей политики, выработать чёткую позицию в отношении индийской валюты, князей, избирательного права и «угнетённых классов»[31]. Дас оценил эти предложения, принял их и в ответном письме отметил нехватку искренних работников[32]. Более того, именно он стал политическим отцом Боса.
Сделав гражданский выбор, Бос в апреле 1921 г. подал министру по делам Индии (1917–1922) Эдвину Монтегю прошение об увольнении с Индийской гражданской службы, право на карьеру в которой только что с таким трудом заработал. Индию тем временем с августа 1920 г. захлестнула первая сатьяграха — антибританская кампания гражданского неповиновения и ненасильственного несотрудничества, которую организовал ИНК во главе с Ганди. Бос настаивал, что работа в колониальном аппарате несовместима для индийца с чувством самоуважения. Сокрушался, что за всю историю британского правления ни один индиец не отказался от государственной службы по мотивам патриотизма. Считал, что перед индийцами встала задача создать нацию, а для этого необходим бескомпромиссный идеализм в духе Дж. Хэмпдена (ок. 1595–1643) и О. Кромвеля (1599–1658), лидеров английской революции XVII в. По его словам, «пришло время умыть наши руки от всякой связи с британским правительством»[33].
В коридорах власти отставка Боса стала громом среда ясного неба: возникал нехороший прецедент. «Для британцев человек, который сдал экзамены на ИГС (Индийскую гражданскую службу. — К. Ф.), а затем отказался от должности, был чем — то новым, и они просто не могли взять в толк, что побудило Субхаса Боса так поступить. В Британии национализм имел прочные позиции, но британцы не могли оценить по достоинству, что Босом может двигать индийский национализм, который стремится видеть страну свободной от иностранной власти»[34]; «Сам по себе этот эпизод биографии Боса, помимо неординарности его личности, свидетельствовал о качественных сдвигах в политических процессах в колониальной Индии. Политическая жизнь в стране достигла к 1920‑м годам такой степени развитости, что карьера профессионального политика приобретала самоценность и привлекательность в глазах молодых и честолюбивых патриотов»[35].
Британские чиновники, включая постоянного заместителя министра по делам Индии (1920–1924) сэра Уильяма Дьюка, пытались переубедить Боса, но тщетно. Вскоре он получил в Кембридже степень по философии и отплыл домой. Плыл, кстати, на одном корабле с Тагором и обсуждал с ним новый курс ИНК — политику несотрудничества под руководством Ганди. Прибыв 16 июля 1921 г. в Бомбей, Бос в тот же день впервые посетил Ганди в доме Мани Бхаван, где тот обычно останавливался у друга. Бос видел в нём революционного лидера и забросал вопросами о том, какими должны быть методы борьбы Индии за свободу. Однако большинством ответов остался не удовлетворён, в частности тем, как Ганди представляет себе механизм получения самоуправления через гражданское неповиновение. С первой же их встречи стало очевидно, что на Боса — в отличие от подавляющего большинства индийцев — харизма Ганди не действует.
У неудачи Ганди с Босом было несколько причин. Первая относилась к сфере власти. Скептицизм Боса в отношении Махатмы можно считать квинтэссенцией конфликта бенгальского национализма с общеиндийским. До подъёма Ганди во второй половине 1910‑х годов руководства национально — освободительным движением в масштабе всей Индии не было, существовали только региональные группы интересов, организации и лидеры. Вместе они и составляли ИНК, который в первые десятилетия существования был именно конгрессом, съездом, но не партией. Увенчав это здание, Ганди завершил превращение Конгресса в антиколониальную силу. Однако это пришло в противоречие с интересами части региональных элит: те почувствовали непрочность своего положения. Особенно больно это ударило как раз по Бенгалии, которая, по сути, и изобрела индийский национализм. Приход Ганди низвёл Бенгалию в идейно — политическом плане до уровня других провинций. Это во многом объясняет непростые отношения, которые сложились у Махатмы и руководства Конгресса с бенгальской элитой. Ганди эту страну Индии никогда полностью не контролировал, а среди бенгальцев возникло и по сей день сохранилось ощущение, что гандисты их обокрали[36].
Вторая причина антипатии Боса к гандизму была связана с идейными основами национализма. Бенгальский национализм сформировался как синтез индийской системы и западных методов. В Бенгалии была сильна революционная школа, которая выросла на итальянских, ирландских и русских доктринах и методах. Конечно, гандизм тоже сложился отчасти под влиянием европейских мыслителей, включая Джона Рёскина (1819–1900) и Л. Н. Толстого (1828–1910). И всё же от бенгальских националистов Ганди резко отличали и акцент на ахимсе (ненасилии), и выстраивание общеиндийского национализма с привлечением социально — религиозного идеала Рамраджьи — земного царства индуистского эпического бога — героя Рамы, где царят мир и благоденствие, а вопрос равенства не так уж важен, поскольку богачи опекают бедняков. Однако, несмотря на внешнее смирение, с каким проповедовались эти взгляды, предполагали они беспрекословное подчинение. Ганди призывал последователей к гражданскому неповиновению британской власти, но исподволь добивался полного повиновения себе самому.
Неслучайно Тагор, вернувшись в Индию, отметил появившийся в стране дух преследований, который исходит не от вооружённой силы, но беспокоит ещё больше, так как является невидимым. Поэт уловил нетерпимость нового руководства Конгресса к инакомыслию внутри собственной организации и национального движения в целом. В 1925 г. в письме известному французскому писателю, тоже лауреату Нобелевской премии по литературе, Ромену Роллану (1866–1944) он посетует на то, что их с Ганди понимание истины и её поиски совершенно противоположны, и «невозможно быть несогласным с Махатмой и найти у кого — то в Индии поддержку»[37]. Хотя именно Тагор одним из первых наделил Ганди почётным прозвищем Махатма (в марте 1915 г.), позднее он сильно разочаровался, в том числе в его методах. Поэт был свидетелем тому, как бойкот образовательных учреждений в годы свадеши (вторая половина 1900‑х гт.) поломал жизнь целому поколению молодёжи, и не хотел, чтобы та же участь постигла следующее поколение. Опасался Тагор и того, что механическое подражание Ганди с его прялкой притупит у народа способность критически мыслить.
Расколу между многими бенгальцами — индуистами и гандистами — небенгальцами способствовал и вопрос отношения к культуре вообще и бенгальской культуре в частности. Бенгальцы по праву гордились языком и литературой своей страны, сожалели, что Ганди отвергал искусство, литературу, науку и вообще современную цивилизацию. Они считали себя защитниками одновременно богатой региональной традиции и положительных аспектов западной цивилизации[38].
Наконец, третья причина коренилась в сфере религии. Чуть упрощая, можно сказать, что столкнулись шиваизм с вишнуизмом. После почти полного исчезновения из Индии буддизма неприятие брахманизмом джайнских и буддийских монахов с их ненасилием и аскетизмом вылилось во вражду между