2. Замечания о предыстории проблемы
Хорошо помню, что о «какой-то аварии» в Чернобыле впервые я услышал утром 27 апреля 1986 г. в автобусе, когда ехал в Киев из села на Житомирщине, но что там взорвалось и как, никто не знал. Какую-то определённость внесло следующее сообщение ТАСС от 29 апреля: «От Совета Министров СССР: На Чернобыльской АЭС произошла авария, повреждён один из атомных реакторов. Принимаются меры по ликвидации последствий аварии. Пострадавшим оказывается помощь. Создана правительственная комиссия».
Правда, успокоения в народ оно не внесло — многие слушали забугорные «голоса», естественно, подогревавшие панические настроения, которые и без того нарастали… Потом появлялись другие официальные сообщения, но из них трудно было представить картину происшедшего и масштабы аварии, а тем более — причины её. К тому же, когда я осенью того же года встретил В. Черноусенко, активного участника работ по ликвидации аварии, знакомого мне по работе в Институте теорфизики в Киеве, то спросил: что там случилось? На это он ответил так: «Вряд ли при нашей жизни узнаем это точно, ибо все сведения об аварии получают гриф секретности». Сам я, хотя и представлял себе в общих чертах, как работает реактор, но никогда не имел касательства ни к атомной энергетике, ни к проблемам, связанным с нею. А вот «прикасалась» она ко мне несколько раз, но коротко сказать об этом не получится, ибо все детали этого процесса могли бы составить целый психологический этюд.
Здесь же отмечу только, что первое конкретное предложение заняться сей проблемой исходило от Нобелевского лауреата, академика РАН А.М. Прохорова. И случилось это в декабре далёкого 2001 г. в Москве, во время беседы с ним по поводу моей работы по квантовой теории (точнее — книги, результаты которой я докладывал у него в институте). Александру Михайловичу понравились некоторые мои суждения в этой области (особенно выводы, отличающиеся от общепринятых), и он предложил установить сотрудничество — для начала между определёнными группами учёных из России и Украины. В частности, Прохоров написал официальное обращение к Президенту НАНУ Б.Е. Патону (копия которого прилагается).
Но затем, в менее официальной обстановке, он предложил: «А не заняться ли Вам проблемой Чернобыля, ибо в ней имеется немало пробелов и, хотя последнее время появляются работы, противоречащие официальной версии той аварии, там определённо нужен новый взгляд на проблему в целом». Я стал возражать — мол, не являюсь специалистом, но Александр Михайлович, как оказалось, уже навёл справки обо мне и сказал: «Вряд ли Вы, закончив кафедру “теории атомного ядра" физфака МГУ, да ещё в Дубне, при ОИЯИ, да имея научным руководителем Дмитрия Ивановича Блохинцева, моего хорошего знакомого, совсем уж ничего не знаете… А то, что не являетесь узким специалистом, как раз хорошо — проявите себя как в этой книге — нестандартно. Более того, я знаю, что упомянутые специалисты с большим скрипом отходят от привычных для них схем и представлений, да и последние 15 лет очень убедительно это доказывают! Добавлю к сему ещё и то соображение, что тогда нам было бы легче налаживать сотрудничество с вашей Академией вообще».
Признаюсь честно — тогда я всё ж уклонился от прямого ответа, хотя, если бы академик Прохоров не скончался менее чем через месяц после нашей встречи, то вполне вероятно, что вскоре включился бы в эту проблематику. Однако после кончины Александра Михайловича (8.01.2002 г.) не получилось никакого сотрудничества вообще, а лично я именно тогда первый раз потерял работу (в Институте математики НАНУ), так что стало не до того…
О Чернобыле я вспомнил лишь в начале 2006 г. — когда в популярной на Украине газете «2000» началась дискуссия о причинах аварии. Вспомнил и те работы серьёзных учёных, о коих мне говорил покойный Александр Михайлович, и пригляделся поближе к данной теме. Очень скоро стало ясно, что в море информации о ней много неясного, а то и просто ложного, так что из лабиринта сего без «нити Ариадны» не выбраться. Сперва попытался выяснить хронологию событий, но и тут разнобой, всё в тупик попадаешь, затем нашел 4-томник «Чернобыльская катастрофа: причины и последствия», изданный белорусами ещё в 1993 г., и понял — ясности становится ещё меньше!
Для начала решил разобраться с процессом разгона реактора, используя работы московских академиков Г. Кружилина и А. Рухадзе (с соавторами), как и украинского академика Э. Соботовича. Выяснилось, что при штатном состоянии реактора и в частности — топлива (а это официально не подвергалось сомнению!) разгон его за 8-10 сек никак не мог состояться. Кстати, как до аварии, так и после её и другие реакторы попадали в сходные аварийные ситуации, но разгон-то длился десятки минут, а не секунд — значит, тут ситуация была явно нестандартной…
Вот по этому-то поводу я и высказался на международной конференции «Чернобыль + 20» (о чём подробнее написал М. Родионов), а затем в заметке в «2000», но картины аварии тогда у меня ещё не было, признаюсь честно. И тем не менее, вышесказанного оказалось достаточно, чтобы вскоре я потерял работу (в ИТФ НАНУ) и оказался на пенсии (в размере менее $ 40 в месяц) — кому-то «наверху» выступление не понравилось… И снова было не до Чернобыля — надо было выживать. Однако летом 2008 г. мне предложили поработать над этой проблемой в Институте геофизики НАНУ — там разрабатывалась гипотеза о влиянии некоего локального землетрясения на аварию. И тут уж началась настоящая серьёзная работа, так что через полгода я представил в качестве отчёта свою картину развития взрывного процесса, которая исключала возможное влияние землетрясения, а получалось скорее наоборот — именно взрыв мог индуцировать оное!
Тут замечу, что некоторые журналисты впоследствии приписали мне утверждение, будто это я открыл, что на ЧАЭС было 4 взрыва. Напомню, в официальной версии говорилось об одном «паровом» взрыве, и я сначала в это верил (иногда упоминали о двух). Каково же было моё удивление, когда узнал — из показаний свидетелей, приведённых в книгах Ю. Щербака и Г. Медведева, да и в других — их было не менее трёх, хотя чаще говорили о четырёх!
И тут зародились сомнения — почему же об этом никто официально не упоминал? Это и стало главной «фишкой» для дальнейших размышлений, особенно когда я рассматривал различные версии событий. У одних причина — «паровой взрыв», у других — взрыв «парогазовой» горючей смеси, у третьих — взрыв «ядерной мины» и т. д. и т. п. (подробнее о них сказано в [24]), так что затем именно ими авторы объясняют и разрушения, наблюдаемые на 4-м блоке.
Потому, если пытаться прялю соединить их в одну схему, то получается, как в том анекдоте — пострадавший выстрелил в себя четыре раза — дважды в сердце, а затем дважды — в голову, притом каждая рана была смертельной! Но и отмахнуться от показаний свидетелей тоже нельзя, тем более что о первых «взрывах» они говорили чаще как об «ударах», а не взрывах — почему?
Были и другие несогласованности, и тут очень важными для меня оказались показания опытного реакторщика Ю. Трегуба, начальника предыдущей смены, очень живо описавшего цепочку событий с «внутренней» точки зрения, т. к. он всё время находился у пульта управления 4-м блоком. Подчеркну, что всё это было изложено в книге Ю. Щербака, а затем повторялось и в других источниках.
Второй толчок дали показания опытного турбиниста Р. Давлетбаева, бывшего там же, хотя привёл он их только через 10 лет в юбилейном сборнике (до того они были засекречены — ранее он отказывался о них говорить Ю. Щербаку, в частности)! Были существенные наблюдения и у других свидетелей, и все они взяты из открытой литературы, в том числе из толстой книги Н. Карпана «Чернобыль: месть мирного атома» (которую я приобрёл перед самым Новым 2010-м годом у его дочери).
Это сотрудник ЧАЭС из научной физлаборатории, наблюдавший всё прямо на месте, но лишь с утра 26 апреля. Правда, важные сведения он до сих пор «выдаёт» понемногу, небольшими порциями… При этом ни с ним, ни с кем другим из свидетелей и сотрудников я лично не встречался и не говорил — впрочем, они и не настроены на какие-либо дискуссии и разговоры, к сожалению. Так что я вовсе не открывал упомянутых «взрывов», а просто объяснил их в одной картине аварии.
Но прежде, чем перейти к более подробному изложению результатов книги, отмечу — случилось так, что предложение написать данную статью поступило мне ровно через три года после завершения её. Я хорошо помню, как тогда с облегчением положил готовый текст в папку, полагая, что никогда больше не вернусь к этой теме — в ней для меня всегда было что-то отталкивающее, возможно, потому, что никогда не встречал столько недоговорённостей, умолчаний, а то и просто брехни, как выразился уважаемый проф. Родионов. Причём я увидел это с самого начала, когда некий «внешний импульс» побудил меня приступить к проблематике Чернобыльской катастрофы. Признаюсь, что шла работа без вдохновения — как будто чувствовал, что навлекаю на себя разного рода неприятности.
Впрочем, и потом я занимался ею лишь эпизодически, но, в конце концов, придумал для себя стимул рассмотреть всю эту проблематику как логическую загадку-паззл, с тем, чтобы всякий мыслящий человек мог сложить этот паззл из частей, которые я подготовил и выделил жирным шрифтом, что заметил и М. Родионов. И я посчитал, что это удалось, ибо толковые люди в основном разобрались в аргументации и даже иногда дополняли её, правда, не всегда удачно…
Учитывая всё это, начну всё ж из рассуждений общего характера о своём видении истории вопроса — в частности, о том, как, когда и почему возникла идея «атомной электрификации всей страны». Но для этого придётся изложить и предысторию, в которой есть любопытные моменты, в том числе и личностного характера. Так, обращаясь к прошлому, я попытался понять, почему решил поступать после школы именно на физический факультет МГУ, притом решил в последний момент? Тем более, что за год до того ещё лелеял детскую мечту о небе — хотел быть лётчиком, а весной 1961 г. и полёт Ю. Гагарина оказался перед глазами! Но как раз глаза меня и подвели в этом — не прошёл я потребную медкомиссию именно из-за них. В результате оказался-таки на физфаке, и это был наилучший для меня выбор, хотя осознал это лишь много позже. Видимо, судьба вела меня именно туда.