После пуска блока выявился серьёзный конструкционный недостаток: подшипник работал с повышенной виброскоростью…. и уменьшить вибрацию до величин, допускаемых ГОСТ, не удалось…
Между тем вибрация привела к усталостной трещине сварки маслопровода подшипника, в результате чего появилась пожароопасная течь масла, временно ликвидированная работниками цеха…
Именно поэтому на испытаниях присутствовали работники ХТЗ (Харьковского турбинного завода) — для замера вибрации турбин с помощью специальной аппаратуры на базе автомобиля, т. е. чтобы провести тщательные замеры вибрационных параметров подшипника генератора ТГ-8»(с. 368–369).
Возвращаясь к показаниям Давлетбаева, далее он, под конец программы испытаний,«наблюдал по тахометру за оборотами ТГ-8. Как и следовало ожидать, обороты быстро падали за счёт электродинамического торможения генератора… Когда обороты ТГ снизились до значения, предусмотренного программой испытаний, генераторразвозбудился, т. е. блок выбега отработал правильно, прозвучала команда Акимова заглушить реактор, что и было выполнено СИУРом» (с. 370).
Однако после этого очень скоро «послышался гул… Сильно шатнуло пол и стены, с потолка посыпалась пыль и мелкая крошка…, затем сразу же раздался громовой удар, сопровождавшийся громоподобными раскатами. Освещение появилось вновь…»([7], с. 371). -
Замечание 9. Любопытными представляются и весьма откровенные размышления И. Казачкова (НСБ), приведённые Ю. Щербаком:«Почему ни я, ни мои коллеги не заглушили реактор, когда уменьшилось количество защитных стержней? Да потому, что никто из нас не представлял, что это чревато ядерной аварией. Мы знали, что делать этого нельзя, но не думали…
Никто не верил в опасность ядерной аварии, никто нам об этом не говорил. Прецедентов не было. Я работаю на АЭС с 1974 года и видел здесь гораздо более жестокие режимы… Я так скажу: у нас неоднократно было менее допустимого количества стержней — и ничего. Ничего не взрывалось, всё нормально проходило» ([4], с. 366). А вот что он заметил о СИУРе Л. Топтунове: «Он ведь четыре месяца только СИУ Ром работал, и за это время ни разу не снижали мощность» (с. 367). Так разве можно было ставить его на время испытаний?!
А под конец Казачков выразил типичную, общую для всех сотрудников ЧАЭС, позицию, весьма напоминающую «мантру»:«Рано или поздно такой аппарат должен был взорваться… Всё дело в недостатках самого реактора РБМК. Нигде в мире такие реакторы не строят» (там же, с. 367–368). И этим обычно заканчивались все показания… А вот В. Жильцов сделал ([4]) весьма интересные наблюдения касательно работы всей атомной отрасли, по сути:«До сих пор (до аварии) всё тщательно измерялось и проверялось только в начальный период на “свежей ” зоне в период физического пуска реактора. Исходная, “нулевая ” точка всегда была надежной. Но что происходило с реактором в процессе его работы — тем более что каждый реактор работал и вёл себя по-разному — никто ничего не знал (! — Н.К.). Либо довольствовался тем минимумом знаний, который удавалось получить расчётным путем по упрощённым моделям. Проведение же каких-либо экспериментов с целью уточнения физических характеристик реактора в процессе работы категорически пресекалось, поскольку это шло в ущерб плану по выработке электроэнергии» (с. 379) — вот так и «доработались», в конце концов, до аварии!
Теперь приведём наблюдения о том, что было после аварии. Сначала отрывки из позднейших свидетельств Б. Прушинского, приведённых в [1]: «Четвёртого мая вылетел на вертолёте к реактору вместе с акад. Велиховым. Внимательно осмотрев с воздуха разрушенный энергоблок, Велихов озабоченно сказал: “Трудно понять, как укротить реактор…”. Это было сказано после того, как ядерное жерло было уже засыпано 5 тысячами тонн различных материалов...» (с. 129).
Далее (на стр. 139) Медведев опять цитирует того же Велихова, сказавшего (уже 7 мая) министру А.И. Майорцу следующее:«Чернобыльский взрыв хуже Хиросимы. Там была одна бомба, а здесь радиоактивных веществ выброшено в 10 раз больше. И плюс ещё полтонны плутония»! Но адекватных выводов снова не последовало. Хотя как раз под 7 мая Медведев отмечал:«В Чернобыле временами резко возрастает активность воздуха. Плутоний, трансураны и прочее»(с. 131). И даже «2 июня… реактор выплюнул из-под наваленных на него мешков с песком и карбидом бора очередную порцию ядерной грязи»!
Уместно привести замечания и ликвидаторов, тоже квалифицированных специалистов-ядерщиков, в которых высказаны любопытные предположения, не рассматриваемые в официальных версиях событий.
Замечание 10. Уже позже, в 1988 г., исходя из результатов детального обследования состояния 4-го блока, И. Камбулов (начальник экспедиции Курчатовского института) без экивоков выразился так:«Размеры каньона, в котором расположена реакторная шахта, 24'24 метра… Мы сами были в плену представлений об объёме топлива(остававшегося в реакторе. — Н.К.). И когда вошли в шахту и не обнаружили в ней ничего выше 24-й отметки — это была мировая сенсация: только на нижних отметках порядка 3–4 м, у самого основания реактора что-то сохранилось. Какая-то каша. А выше — одна “Елена». Всё остальное пусто.
Графит частично вылетел, частично сгорел. Частично остался — там ещё пежали блоки. По-видимому, был локальный взрыв — может быть, и не один — когда произошло расплавление, своего рода микрокотел» (в книге [4], на с. 441).
Замечание 11. А теперь считаем нужным привести также мнение Ю. Самойленко (позднее гендиректор ГПО «Спецатом» в Припяти): «Если чётко говорить, то реактор разгорелся почти через сутки после аварии — к 23 часам 26 апреля. И закончил он гореть к шести часам утра», т. е. горел 7 часов. Хотя по версии Н. Карпана из [17], процесс этот шёл где-то с 19–20 часов 26 апреля, а закончился к 4 часам утра 27-го, т. е. реактор горел около 8 часов.
И Ю. Самойленко объясняет это так:«Аппарат обезвожен, происходит естественный разогрев топлива, потому что охлаждения нет, плюс хороший доступ воздуха в результате разрушения какой-то зоны реактора. Загорелось топливо, поднялась температура. Где-то в пределах 1000 или более градусов началось интенсивное соединение графита и урана с образованием карбида урана. Вот он-то и горел. И когда оттуда всё выдуло в виде радиоактивного облака, аппарат сам и загасился… Всё улетело в атмосферу». А затем продолжает: «А остальные выбросы, которые теперь мы называем “протуберанцами”, были вызваны забрасыванием реактора мешками с песком и свинцом. Вот к чему привела засыпка реактора»! (там же, на с. 249–250).
Касательно же «массового героизма» персонала ЧАЭС, приведу лишь свидетельство В.П. Волошко, председателя Припятского горисполкома: «Из 5,5тысяч человек эксплуатационного персонала АЭС 4 тысячи исчезли в первый же день в неизвестном направлении…» ([1], с. 99)! Да, были там и настоящие герои — они перечислены в [1, 4] и других книгах, но не все из них искупили свою вину за аварию… Однако бросается в глаза и то, насколько дружно сотрудники ЧАЭС до сих пор ругают конструкторов реактора и винят именно их в аварии, причём чем дальше, тем больше!
5. Построение картины аварии
Для дальнейшего надо понять, что же происходит в самом ядерном реакторе (ЯР), для чего приведём некоторые сведения в стиле «Занимательной физики», тогда как достаточно полное, хотя и краткое, описание всего этого можно найти в параграфах 4 и 5 книги [24]. В ЯР типа РБМК загружается «горючее» в виде таблеток оксида урана UО2, причём под знаком U скрываются две разновидности урана, называемые его изотопами. Это атомы — «близнецы», приписанные к одному номеру 92 (= заряду ядра, т. е. числу протонов в нём) в таблице Менделеева (сокр. М-таблица), ядра которых отличаются только числом нейтронов, и которые обычно имеют весьма различные физико-химические свойства. Так, уран имеет 14 изотопов, из которых в природе встречаются только три, но нам здесь интересны лишь два из них — 238U (уран-238), и 235U (уран-235), являющиеся главными акторами.
Дело в том, что только они, да ещё один изотоп, 233U, могут делиться после поглощения их ядрами одиночных нейтронов, однако распад каждого из них происходит при весьма различных обстоятельствах и влечёт разные же последствия. Так, ядро «лёгкого» урана-235 при поглощении теплового нейтрона (т. е. имеющего энергию менее 0,1 Эв) распадается согласно следующей символической формуле:
235U + п=А,+А2 + 2,5п + 200 МэВ (1)
Из формулы видно, что на выходе кроме ядер-осколков A ( и Я, (суммарная масса которых меньше массы исходного ядра) снова получаются два или три свободных нейтрона. Причём каждый из них в принципе способен вызвать распад других ядер посредством таких же реакций (1) — если попадет в них. Последняя оговорка весьма существенна — ведь в природном уране на одно ядро изотопа 235U приходится 139 ядер других изотопов урана!
И вот если два-три таких нейтрона при определённых обстоятельствах, о которых речь будет ниже, тоже породят реакции типа (1), тогда и получается цепная реакция деления (в данном случае — урана). Особо подчеркнём, что один тепловой нейтрон высвобождает в результате элементарного акта, т. е. процесса (1), энергию в сотни млн. раз большую!
Замечание 12. Это явление было открыто О. Ганом и Ф. Штрассманом, чуть позже объяснено О. Фришем и