рых был Исаак Далматовский. Иереи убедились: Сибири возвещён праведник, творящий чудеса. Но кто он? Местные жители не смогли вспомнить, чья это могила у Михайловской церкви. Дело было зимой. Озадаченный Игнатий возвращался в Тобольск по санной дороге, проложенной по льду Туры. Митрополита сморил навязчивый сон. Когда иерейские сани пролетали мимо небольшого прибрежного камня у деревни Трубиной, спящий митрополит увидел перед собой толпу народа, и толпа кричала владыке: «Симеоном его зовут!» Так было названо имя того, кто вернулся к людям в небесном чине.
Этот человек, Семён по прозвищу Пинежанин (то есть с реки Пинеги), пришёл в Верхотурье после Смутного времени. Он был портным: «Ремесло же его было шить шубы с нашивками хамзенными или ирхами». Пинежанин исправно посещал храм, молился и постился, но никаких подвигов веры не совершал. Он прославился другим. В трудах отхожего промысла Семён странствовал по слободам Верхотурского уезда и шил одежду, но старался не брать денег за свою работу. Порой намеренно не доводил работу до конца: например, сошьёт кафтан, но не пришьёт последнюю пуговицу – значит, дело не сделано, и платить не за что. Однажды Семён по недосмотру унёс с собой хозяйскую иголку и вернулся за триста вёрст, чтобы отдать её. В общем, жил он праведно и смиренно, умер около 1642 года и был с честью похоронен у церкви. Но за полвека забылись и добродетели его, и само имя.
И вдруг оказалось, что кроткий портняжка – святой! Люди потянулись в Меркушино, где Симеон исцелял страждущих. Владыка Игнатий составил житие праведника. А поток паломников всё возрастал, Меркушино уже не вмещало гостей, и в 1704 году митрополит Филофей повелел перенести мощи в Верхотурье. Так Семён Пинежанин стал Симеоном Верхотурским.
Камень Симеона на реке Туре
Слава его загремела по всему Уралу и Западной Сибири. Сложился даже наивный иконописный канон Симеона: Симеон в лаптях и синем армяке стоит под елью на берегу Туры, а за рекой – Верхотурский Николаевский монастырь, где покоятся мощи праведника; у ног Симеона помещали ещё одно изображение святого, уменьшенное: маленький человечек в том же армяке сидит на своём любимом камне над Турой с удочкой и рыбачит.
Когда в Верхотурье закроют таможню, городок лишится привычного источника существования, но паломники заменят ему купцов Сибирского тракта: народный культ станет приносить Верхотурью не меньший доход, чем таможенные пошлины. Однако церковь не скоро признает уральского праведника. Симеон Верхотурский будет канонизирован только в 1835 году.
Чем же он так угодил простому народу? Дело в том, что искренний и неофициальный культ местночтимого святого возникает лишь тогда, когда святой выражает главную ценность какого-либо сообщества. Люди начинают поклоняться такому святому даже без санкции церкви; они просят святого о заступничестве и сами пишут иконы, как уж получается. В общем, святые маркируют собой региональную или корпоративную идентичность. Василий Мангазейский выражал приоритет божьих установлений над алчностью и потому стал главным святым пушного промысла. Далмат Исетский выражал стойкость труженика и потому стал главным святым зауральских слобод, которым угрожали степняки. А Симеон Верхотурский воплотил в себе слободской идеал чистого и бескорыстного труда, и потому он станет главным святым уральских горных заводов, где труд почитался за высшую добродетель. Симеон превратится в главного святого заводских рабочих. Чем больше заводов будет на Урале, тем больше будет приверженцев Симеона. И расцвет народного культа слободского праведника придётся на время «силы и славы» заводов – это конец XVIII века и весь XIX век.
КАМЕНЬ СВЯТОГО СИМЕОНА НА БЕРЕГУ РЕКИ ТУРЫ ИМЕЕТ БОЛЬШУЮ И СЛАВНУЮ ИСТОРИЮ. КОГДА-ТО САМ СИМЕОН ЛЮБИЛ СИДЕТЬ ЗДЕСЬ С УДОЧКОЙ И РЫБАЧИТЬ. ВОЗЛЕ ЭТОГО КАМНЯ МИТРОПОЛИТ ИГНАТИЙ УВИДЕЛ ВЕЩИЙ СОН, В КОТОРОМ ЕМУ БЫЛО ОЗВУЧЕНО ИМЯ ЯВЛЕННОГО СВЯТОГО. ЭТОТ КАМЕНЬ ПРИНЯТО ИЗОБРАЖАТЬ НА ИКОНАХ СИМЕОНА ВЕРХОТУРСКОГО – ОН ВОШЁЛ В ИКОНОПИСНЫЙ КАНОН, КАК ГОЛГОФА ИЛИ ЕЛЕОНСКАЯ ГОРА
Общероссийская известность обрушится на Симеона в начале ХХ века, когда бывший послушник Верхотурского монастыря, тюменский крестьянин Григорий Распутин вдруг окажется спасителем царской семьи: его молитвы, обращённые к Симеону, будут исцелять и хранить наследника престола, а Романовы отблагодарят Верхотурье вниманием и благодеяниями.
«Богоспасаемый град Тоболеск»Тобольск в XVII веке
Тем, кто прибывал в столицу Сибири по рекам, казалось, что город завис на полпути к небу. Троицкий мыс поднимал резную корону кремля ближе к Господу. «Богоспасаемый град Тоболеск», – так подписывал свои чертежи Семён Ремезов, реалист в делах и поэт в душе. Свой город он представлял ангелом: «Грудь его – купеческий торг. Правый бок – неприступный яр. Правое крыло – Тобол до степей в подкрылии. Левый бок – острожный вал. Левое крыло – Иртыш с подперием. Одежду носит княжескую. Испод из драгоценных пушных зверей. Окутан светлым воздухом – учением Евангельским. Испещрён златовидно блистанием Солнца и звёзд».
Но Тобольск не витал в облаках. В XVII столетии он подгрёб под себя богатый пушной торг и удобно устроился на мягких тюках. К концу века Тобольск уже перерос Псков и сравнялся со Смоленском. В городе было 3 000 дворов и 13 000 жителей. В Тобольский разряд входило шесть десятков городков и слобод с населением в 153 000 человек.
На кромке Алафейских гор красовался бревенчатый кремль. За XVII век его перестраивали и расширяли шесть раз. Кремль состоял из трёх «дворов»: Воеводского, Гостиного и Софийского – резиденции митрополитов. Двор воеводы загромождали казённые постройки: воеводская усадьба, приказная палата, избы различных приказов (стрелецкого, «пехотского», разбойного), Вознесенская и Троицкая церкви, кузня, зелейный погреб, пушечный амбар и тюрьма. На деревянной Спасской башне били часы-куранты.
От Княжьей башни Воеводского двора в город спускался бревенчатый мост. Софийский и Воеводский дворы были разделены оврагом Прямского взвоза, который выводил на Красную площадь у Софийского собора; другой взвоз – Казачий – поднимался с Нижнего посада к Никольской церкви на углу Софийского двора. Кремль всегда заполняла толпа: казаки, служилые люди, дьяки, челобитчики, купцы и работники. Посадские жители толкались в шумных торговых рядах, где вопили лотошники, бирючи выкликали указы воевод, нищие просили милостыню, а писцы за деньги составляли мужикам «ябеды». Попы и монахи, проходя через кремль, скороговоркой молились на кресты храмов, чтоб не увязнуть в скверне бурлящей жизни.
Вокруг Кремля рассыпались усадьбы Верхнего посада. Жить здесь было неудобно: на верхотуре Алафейских гор не было ни речек, ни колодцев, и по взвозам безостановочно тащились телеги и сани водовозов; вода текла сквозь щели бочек прямо на дорогу, летом превращая её в глиняное месиво, а зимой – в ледяной жёлоб. У воротных башен Кремля в кабаках гомонили пьянчуги, а ямщики лениво поджидали заказчиков. Звенели колокола Вознесенской церкви, при которой была богадельня, и Успенского девичьего монастыря, где коротали век печальные вдовы погибших ратников.
Верхний посад огораживала деревянная линия укреплений – острог. В 1688 году последней его перестройкой руководил главный чертёжник Тобольска Семён Ремезов. За острогом раскинулись беспорядочные слободы, пашни, выпасы и сенокосы, а дальше стеной стояла тайга.
Нижний посад рассекали извилистые речки, перекрытые плотинами с мельницами. Через речки были перекинуты мосты. Подворья строились без всякой системы, как душе заблагорассудится, и улочки посада пролегали вкривь и вкось. Очень сурово смотрелись глухие сибирские ограды – заплоты из лежачих брёвен, но их перебивали нарядные ворота с резьбой и кровлями. «Висячие» крылечки высоких домов выходили во дворы, а на улицу глядели маленькие окошки с кружевными наличниками. Над тесовыми крышами вздымались шатры колоколен и лемеховые луковки церквей – Сретенской, Благовещенской, Архангельской и комплекса Знаменского монастыря.
Жилые усадьбы сменялись мастерскими ремесленников. Главный торг Нижнего посада располагался на Троицкой площади; в Троицкой церкви купцы могли поклясться о сделке, не отходя от «рабочего места». Берег Иртыша занимали многочисленные пристани: причалы, амбары для товаров и снастей, верфи-плотбища, склады брёвен и досок, пильные мельницы. На воде покачивались десятки парусных кочей и дощаников. Поодаль замкнуто стояла Бухарская слобода с мечетью – уголок Средней Азии в Сибири.
Чертёж Тобольска из книги Ремезова
По делам и просто так тоболяки встречались в кабаках, кружалах или корчмах, где хозяйничали целовальники. Самыми злачными местами были подпольные «зерновые дворы» – притоны, где играли в зернь. Столь же злодейскими были и торговые бани: при них обретался всякий лихой сброд – беглые, контрабандисты, мошенники и бродячие колдуны.
О КРУГЕ ИНТЕРЕСОВ РЕМЕЗОВА, О ЕГО ПЛАНАХ И ЗАБОТАХ СЛЕДУЕТ СУДИТЬ ПО «СЛУЖЕБНОЙ ЧЕРТЁЖНОЙ КНИГЕ». ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК, РЕМЕЗОВ СОБРАЛ ВСЕ СВОИ НАБРОСКИ, ЗАРИСОВКИ, ТЕХНИЧЕСКИЕ ЗАПИСИ, НЕВОСТРЕБОВАННЫЕ КАРТЫ, ЧЕРНОВИКИ, ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОПЫТЫ, И ПЕРЕПЛЁЛ В ОТДЕЛЬНЫЙ ТОМ – «СЛУЖЕБНУЮ КНИГУ». БЛАГОДАРЯ ЭТОМУ МОЖНО ВИДЕТЬ НЕ ТОЛЬКО РЕЗУЛЬТАТ, НО И ПРОЦЕСС ТВОРЧЕСКОЙ РАБОТЫ СИБИРСКОГО МАСТЕРА
Город жил активной общественной жизнью, и скучно здесь никому не было. По церковным праздникам устраивались пышные богослужения и крестные ходы. По народным праздникам – гулянья с разными потехами вроде кулачных боёв, взятия снежной крепости, катаний с гор или хороводов. С начала апреля до ледохода Тобольск веселила ярмарка; она «приезжала» из Ирбита, а потом «уплывала» в Енисейск. Развлечением были и публичные экзекуции; на правёже били должников кнутом или батогами, а казнь – она и есть казнь: виселица или плаха. Поглазеть на эту жуть собирался весь город.
В Тобольске существовал невольничий рынок, где продавали «ясырей» – рабов. Чаще всего это были инородцы. Девка, например, стоила как шесть коров. «Ясыри» были в услужении во многих зажиточных семьях, ничего зазорного в том не видели. Если «ясырь» – язычник принимал православие, его положено было отпустить на волю. Несмотря на такой «ущерб» хозяйству, крещению не препятствовали. А ещё на невольничий рынок выставляли невест. В Сибирь с Руси под конвоем пригоняли разных блудниц, воровок, нищенок и разбойниц; холостые мужики покупали их себе в жёны.