Фалилей встретил меня с достоинством, не бросился в ноги, а спокойно пожал руку, глядя в глаза. Лишь по блеску глаз можно было понять, что он догадался о причине нашего визита.
— Я верить твое слово и молиться все получаться, — вот и все, что он мне сказал, когда мы тронулись, наконец, к судье.
Хозяин раба и Дмитрий выглядели изможденными: замучились друг друга уговаривать и отговаривать. Сошлись после нескольких часов торгов на сорока дукатах.
— Как только судья сделку утвердит, ты сразу постарайся исчезнуть, а я хозяина попробую отвлечь, — инструктировал меня Дмитрий. — По местным законам сделку можно отменить, пока обе стороны находятся в пределах видимости.
— Скажи, Дима, тебя как в школе кантонистов одноклассники звали?
Цикалиоти смутился и густо покраснел:
— Горшком, как же еще по-другому с такой-то фамилией?[3] А тебе зачем знать?
— Просто я думал, что с такими способностями должны были тебя прозвать не иначе, как Меркурием или Гермесом!
— Аааа, это комплимент, я сразу и не догадался. Тогда ты — моя противоположность.
— Это почему же? Намекаешь на мои «успехи» в торговле?
— Нет, Коста. Ты — Проводник. Гермес — не только по торговой части. Он же ещё и проводник душ из мира живых в мир мертвых. А ты — наоборот, живую душу к свету возвращаешь!
— Ой, засмущал…
Османский суд, как помнил я из рассказов гида, был скорым. Судил всех ученый человек, улем, опираясь на законы шариата и не делая разницы между мусульманами и христианами. Нас всех беспрепятственно пропустили к кади, который восседал на высоком мягком кресле-диване без ручек. С одной стороны этого кресла поставили нашу группу, с другой — хозяина Фалилея с двумя его свидетелями.
— Так, свидетели в наличии и в достаточном числе. Суть сделки: грек Варвакис, чью личность готовы засвидетельствовать двое присутствующих, желает выкупить из неволи абиссинца Фалилея, чтобы потом дать ему вольную грамоту. Я верно уловил суть дела? — уточнил судья в высоком белоснежном тюрбане. Не услышав возражений, он продолжил. — Имеет ли хозяин мукатаба к нему претензии? Не задавал ли он ему работы, которая выше его сил?
— Мой раб… — начал было хозяин Фалилея, но судья прервал его.
— Записано у Абу Хурайры: «Не говори 'мой раб» или «моя рабыня». Все вы рабы Аллаха. Вместо этого говори: «мой мальчик», «моя девочка», «мой парень» и «моя девушка». Или говори: «мой слуга» или «моя служанка»…
— Мой слуга хорошо выполнял свою работу и получал от меня добросовестное содержание и пищу, — тут же поправился хозяин Хамами.
— В этом случае ты мог бы сам дать ему свободу, если он прослужил тебе шесть или семь лет. Так поступил бы правильный мусульманин.
— Он меньше служил у меня.
— Тогда вернемся к предложению Варвакиса. Сразу скажу: оно мне не нравится.
Хотел, было, возмутиться, но Дмитрий меня остановил. Судья хитро глянул на меня украдкой, убедился, что я не попался в ловушку, и продолжил:
— Ты, гяур, хочешь заставить суд делать двойную работу. Сперва — купчая, потом — вольная грамота. Поступим проще. Фалилей попросит меня сделать китабет — запись, что он обязуется перед хозяином выплатить долг в оговоренный срок, за что получит освобождение. Сумму долга установит его хозяин, сроком выплаты укажем сегодняшний день. Деньги на выкуп, как я понимаю, наличествуют? Все верно? Есть ли возражения?
Мы дружно замотали головами в знак отрицания.
— Должен тебя предупредить, хамамщик, что в данном случае не будет действовать принцип отменяемости сделки. Ты это понимаешь? Согласен с тем, что при передаче тебе абиссинцем золота в присутствии свидетелей и судьи наступит момент полного выполнения сделки сторонами? — хозяин раба согласно кивнул, и судья обратился к Фалилею. — Твоим документом, заменяющим вольную грамоту, станет китабет, который мы оформим в виде договора. Береги его. Есть ли какие-либо возражения? Что-то осталось непонятным?
Мы дружно выразили свое согласие на столь быстрое и простое решение.
— Да будет так! — торжественно завершил прения кади.
Я внутренне восхитился простотой и мудростью гражданского судопроизводства у османов. У нас замучился бы бегать на судебные заседания, к адвокату и к нотариусу, собирать кучу бумажек даже в таком несложном деле, как наше. И оформленного решения суда ждать месяц, а то и больше. А тут, не отходя от кассы, все получили на руки за 15 минут. Это стоило отметить.
Всей дружной компанией, весело переговариваясь, то и дело похлопывая Филилея по плечу, мы отправились в Перу. Распрощались со Спенсером, необычайно довольным своим участием в судебном заседании и получившим массу впечатлений, у ворот в русское посольство. Ему — чуть вперед и направо, а наш путь лежал в кофейню, где я в первый раз встретился с Дмитрием. По дороге в одном из модных магазинов на Гран рю де Пера, не считаясь с расходами, купил Фалилею длинную мавританскую рубашку. Он сразу приобрел вид свободного человека.
Пришли в кофейню, расселись в уютном дворике под чинаром — огромным платаном, раскинувшим зеленые ветви во все стороны. Дмитрий отпросился на полчаса добежать до Посольства и узнать, нет ли к нему каких-либо поручений.
Я, развалившись в тенечке на небольшом диване и попивая кофе, наслаждался восточным кейфом и ощущениями человека, сделавшего дело.
«Сделал дело — гуляй смело!» — подначил сам себя.
Бросил взгляд на Фалилея. Еще непривыкший к своему новому статусу свободного человека, он никак не мог скинуть сковывавшего его напряжения. И это напряжение ощущалось не только в его позе — он сидел неподвижный, словно насаженный на кол, — но и во взгляде. Это был взгляд человека, каждую секунду ожидающего подвоха и очередного удара судьбы…
«Теперь ему предстоит по капле выдавливать из себя раба!»
Фалилей почувствовал мой взгляд, посмотрел на меня. Губы его разжались в чуть дрожащую улыбку. Он коротко кивнул, очевидно выражая мне свою безмерную благодарность. Ответной улыбкой и кивком я принял эту благодарность и подбодрил его. После этого ему удалось чуть скинуть напряжение.
Я вернулся к своим мыслям. Усмехнулся, ясно осознав, что свободный человек Спиридон в предыдущей своей жизни в действительности был большим рабом, чем раб Фалилей. И это еще вопрос, кому из этих двух нужно выдавливать из себя раба. Фалилей жил до сегодняшнего дня поганой жизнью, но с неистребимой верой в душе. Спиридон — нормальной и сытой, но без поступков и дел.
«Я, ведь, на самом деле, больше радуюсь не тому, что, действительно сделал большое дело, освободив совершенно чужого для меня, но хорошего человека. А тому, что я это СДЕЛАЛ. Не спрятался от проблемы, не остался сидеть на жопе ровно, а сделал! И, если я сейчас заслуживаю награды, то, в первую очередь не за то, что Фалилей стал свободным человеком, а за то, что я не испугался и ввязался в эту драку!»
«На хрена мне этот геморрой⁈» — вот обычная присказка большинства людей при виде возникшей проблемы, опасности. И после этого можно спрятаться в свою раковину, надеясь, что проблему решат другие, а опасность минует, не задев. И невдомек таким людям, что в эти мгновения не опасность и проблемы пролетают мимо, а их собственная жизнь. Та жизнь, которая могла быть полнокровной, а вместо этого постепенно стачивается до существования простейшей амёбы.
«Жизнь! Я бьюсь за нее все эти дни, порой на предельном уровне страха и отчаяния. Но потом иду в баню, и на выходе уже ощущаю удовольствие и счастье! Потом опять бьюсь, готов опустить руки, сдаться, но женщина с изумрудно-зелеными глазами за несколько часов поднимает меня на такую высоту восторга и воодушевления, что я уже с недоумением смотрю на самого себя, готового было поднять руки и сдаться в плен. И я не знаю, что мне предначертано. Может, совершу много подвигов, остановлю войны, спасу еще множество людей. Может быть… Сейчас не это важно. Важно то, что я сейчас живу по-настоящему. Ну, или пока еще учусь жить по-настоящему. И это мне нравится несоизмеримо больше, чем моя прошлая жизнь!»
Я поднял голову к небу, глубоко вздохнул. Почувствовал взгляд сбоку. Обернулся. Фалилей внимательно смотрел на меня. Будто прочитав все мои только что пробежавшие в голове мысли, он одобрительно кивнул. Потом улыбнулся. Это была улыбка уже свободного человека. И я, как никто другой, заслужил эту улыбку…
Неожиданно в кофейню ворвался студент.
— Тебя срочно вызывает к себе Фонтон! Бежим!
[1] Цены на женщин на невольничьем базаре взяты из книги самого Э. Спенсера.
[2] Этот факт подтверждали и русские офицеры, воевавшие на Кавказе.
[3] Цикали — горшок
Глава 11Кто вы, мистер Спенсер?
Шеф сидел в своем полуподвале, поджидая нас, обложившись бумагами. Перед ним, а также ошую и одесную громоздились папки, разрозненные листки и даже увесистые фолианты, кои всей этой бумажной продукции служили надежным пресс-папье.
Вид у Феликса Петровича был довольным до крайности. Он напоминал кота, словившего мышь, раздувая усы и барабаня пальцами по важным документам, в которых, судя по всему, поймал своего Мики-Мауса.
Стоило нам рассесться перед его столом, он весело нам сообщил:
— Наружное наблюдение и перлюстрация почты Спенсера нам ровным счетом ничего не дали. Нам удалось изъять его последнее письмо в Лондон для проверки: ничего предосудительного. Обычный рассказ путешественника о поездках по Турции, включая посещение Трои. Не без литературных красивостей, но и без блеска: удивляюсь я непритязательности английской публики, читающий подобные сочинения.
Вряд ли, Фонтон потребовал от нас со студентом предстать перед его ясные начальственные очи со всей возможной скоростью для упражнений на ниве литературной критики. «Интригу нагоняет», — понял я.
— Мнение, что перед нами очередной бумагомарака с записками путешественника, подтвердилось. Но потом… — тут Фонтон сделал длинную паузу — такую длинную, но полную такой внутренней гордости, что в ушах зазвучали неслышные бравые звуки турецких маршей. Барабаны, тарелки и прочие янычарские штуковины словно заполнили окружающее пространство своей варварской какофонией, так восхитившей в свое время Гайдна и Бетховена. Лейтмотивом этой неожиданно возникшей ассоциации выступило отточенное для письма гусиное перо, которым шеф стал дирижировать, как бунчуком, шевеля губами, будто напевая.