— Вот награда — так награда! — восхищенно присвистнул Дмитрий. — Поверь, Коста, тысячи греков о таком только мечтают. Стать подданным Российской Империи — величайшая честь!
— Да я как бы и не возражаю, — ошеломленно ответил. Принять русское подданство — в моих интересах и моим планам на будущее соответствует полностью.
«Вот нравится мне Фонтон, чего скрывать. Как он ловко все обставил! Наш разговор провел — как на пианино сыграл. И все так складно у него вышло», — думал я, старательно царапая бумагу и по буковкам списывая с образца прошения, чтобы не пропустить все эти неизвестные мне «яти».
— Смотрю, писать ты непривычен, — кивнул своим мыслям Фонтон. — Мало тебя пока знаю, но верю тебе. Нет в тебе подлости, хотя и себе на уме. А сделаешь дело, еще больше поверю и милостью своей, и поддержкой не оставлю.
Тут его глаза загорелись мечтательным блеском. Он словно унесся в своих мыслях в какие-то дали, как человек, возмечтавший о великом. Нетрудно догадаться, в какие. Наверняка, придумывает комбинации, как бы все устроить с моей поездкой в Черкесию. Если все сложится, это будет для него таким успехом, таким шедевром в карьере разведчика… Не только звания и ордена, овации от тех, кто посвящен в тайны разведки, но и взятие никому не доступной вершины, личный прорыв. Есть от чего голове закружиться!
Мне же отвлекаться не стоило от своего занятия. Как бы клякс не понаделать. А еще вопрос: какое отчество писать? Сообразил, что имени отца Косты не знаю. В письме ученого, что сестра мне в Салониках дала, было указано «Спиридонович». Что если сие есть проделки насмешницы-истории или неведомой мне силы, закинувшей меня в тело Косты? И написав сейчас это отчество, я словно объявлю себя своим собственным папашей. Есть от чего прийти в отчаяние напополам с недоумением.
Отбросив сомнения, я все же написал: «Сын Спиридона». Завершил свои мучения, протянул лист Фонтону. Тот принял с легкой усмешкой, аккуратно положил на стол и присыпал его песочком.
— С авансами закончили! — Дмитрий глянул на него с недоумением, мол, а мне-то что перепало? — Теперь о деле поговорим. Как Косте сойтись со Спенсером накоротке?
— На первое мая, — припомнил студент, — объявлено из Топкапы большое празднество по случаю рождения мальчика в султанской семье. Будут вечером народные гулянья, салюты, выступления теневых театров карагёз и прочие увеселения.
Вот это номер! Мир, труд, май! Красные флаги! Трудящиеся Стамбула идут на демонстрацию! Это все, кончено, весело, но стоит сосредоточиться на деле.
И все-то он знает, наш Дмитрий Горшкович! Хорошо студентов профессура питерская учит. Что-то знакомое вертится в голове, что-то, связанное с началом мая и грузинами.
— Первое мая, первое мая… — задумчиво произнес.
Стал загибать пальцы и высчитывать, совпадает ли первое мая по старому стилю с 14 мая по новому. Казалось, подсчитать несложно. Но мысли путал светлый праздник Первомай.
— Грузины в Константинополе живут? — спросил, справившись, наконец, с красными флагами в голове.
Фонтон и Дмитрий уставились на меня, как на несмышленыша:
— Вот ты спросил! Конечно, живут. Причем, тут, неподалёку, в армянском квартале Перы. Большая община, селятся вместе, и церковь Святой Троицы под боком. Она тоже армянская, но грузины как-то договорились, ходят туда молиться.
— Откуда же здесь так много грузин?
— Тут всякой твари по паре. Много политэмигрантов. Бегут сюда несогласные с нашей политикой в Тифлисе. Несколько лет назад генерал Вельяминов целый заговор раскрыл. Те, кого не арестовали, сюда сбежали. Но и раньше переселялись. Когда царица Мариам заколола кинжалом генерала Лазарева и была сослана в Россию. Тогда многие дворяне в Константинополь эмигрировали, — как на экзамене бойко отчитался студент.
— Ты, Дмитрий, ври да не завирайся, — поправил его Фонтон. — Дворян с Кавказа, конечно, много перебежало: для них присягу нарушить — плевое дело. Но куда больше здесь тех, кого детьми в рабство продали. В Закавказье целые банды промышляли до Ермолова, детей в Грузии похищавшие. А перед заключением Георгиевского трактата налетчики из аджарцев и черкес хватали грузин от мала до велика так, что Грузия обезлюдела. Но и сейчас грузинками на базарах торгуют, хоть и редкий это ныне товар. Вот потомки тех грузин, кто из рабства вышел, и селятся здесь поближе к своим. Только я не пойму: тебе-то что за дело до картвелов?
— Дело мое такое: первого мая у грузин большой праздник — Тамароба. В честь царицы Тамары, почитаемой грузинской святой. И нет лучше способа показать Спенсеру мои познания в языке и народных обычаях, как прогуляться с ним по кварталу в этот день, где обязательно должны состояться народные гуляния.
— Не та ли это царица Тамара, что мужа своего, русского князя Юрия, из Грузии выгнала? — уточнил Дмитрий.
— Та самая, — подтвердил Фонтон. — Бесит твоя привычка в хрониках исторических копаться. Надо о деле думать. Считаю идею твою, Коста, великолепной. На том и порешим: поразишь англичашку своим умением с чужим народом сблизиться — он твой. Говорю как разведчик: нет более ценного для нас человека, чем тот, кто сможет в любое общество, как нож в масло, войти. Так что ступай к Спенсеру в пансион Джузепино, благодари за помощь в суде и приглашай на праздник!
…Вышли из посольства и разделились. Студент отправился в кофейню забрать наших, чтобы усадить на лодку до Бююкдере, а я, не задерживаясь, отправился к Спенсеру на улицу Санта-Мария. Нужно было свернуть направо из ворот посольства, миновать спуск по лестнице к католической церкви Святой Марии Драперис. Обогнуть ее, спуститься по переулку к уютному особняку во флорентийском стиле — тому самому пансиону Джузепино, предлагавшему своим жильцам даже конюшню для размещения верховых лошадей.
— Могу ли я увидеть англичанина, что недавно пришел? — спросил я у толстого итальянца, прямо в холле невозмутимо поедающего вилкой огромную гору спагетти из приличных размеров тазика[1].
— Ныне в пансионе проживают многие подданные британской короны. Мистер Ньютон и его друг мистер Спенсер, эсквайры, полковник Консидайн, приглашенный турецким правительством преподавать европейскую тактику, английские офицеры…
— Мне нужен мистер Эдмонд Спенсер.
— Вы знакомы, — утвердительно кивнул головой хозяин заведения, судя по манере держаться — тот самый Джузепино.
Не в силах расстаться с вилкой и пастой, он подозвал мальчонку в турецкой курточке, но с такой живой и озорной мордашкой, что не оставалось сомнений — тоже итальянец.
— Проводишь синьора в комнату мистера Спенсера. Господин ныне обедает, — зачем-то уточнил Джузепино, будто оправдываясь за свою страсть к макаронам.
Мы поднялись по винтовой кирпичной лестнице и прошли по коридору до номера Эдмонда. Меня поразила непривычная для Стамбула чистота и порядок. И номер, в котором жила моя потенциальная цель, оказался просторным, с большой кроватью под балдахином и с деревянными балками, красиво рассекающими пространство потолка.
Спенсер поприветствовал меня бокалом красного вина, вытер рот салфеткой и предложил изложить суть дела. Как и ожидалось, он загорелся идеей окунуться в незнакомый мир восточного празднества с грузинским колоритом. Договорились встретиться за час до полуночи. Быстро отстрелялся.
Вышел на Гран рю де Пера, вздохнул ароматы сладкой выпечки из ближайшей пекарни и задумался. Неожиданно, я оказался предоставлен самому себе. Не навестить ли мне караван-сарай, коль выпала такая возможность? Мысли о моей царице меня не покидали все время после нашего расставания. Ноги сами собой понесли меня в сторону хана и лавки моего приятеля. Есть одна задумка!
…В лавку к армянину Тиграну я ворвался, уже порядком запыхавшись. Всю дорогу шел быстрым шагом, иногда срываясь на бег и с трудом заставляя себя все-таки вернуться к первому варианту «великого похода». Не хотелось привлекать к себе лишнего внимания. Да и набегался уже порядком за все эти дни. «Вот, что с человеком делает 'невтерпёж», — думал я, оценивая, кроме прочего, еще одно старорежимное словечко.
Как назло, старик был занят покупателем. Но бросив на меня взгляд, он сразу распознал степень моего нетерпения. А потому парой ловких фраз закруглил беседу со словоохотливым клиентом, вручил ему покупки и вежливо выпроводил. Я даже не успел толком отдышаться.
— Что, что случилось, друг мой? — обратился ко мне Тигран.
— Чем из сладкого можно порадовать боснийку? — я был настолько взбудоражен, что, забыв поприветствовать своего поставщика, сразу выдал всю «позицию», как сказал бы Ахмет.
Лавочник рассмеялся, шутливо погрозил мне пальцем.
— Аааааа! Я так понимаю, тебя ждет сладкая ночь?
— Что «сладкая» — без сомнения, — я поддержал его смех. — Что «ночь», увы, не уверен. Но очень хотелось бы.
— Ах, молодость, молодость… — повздыхал старик и решил преподнести мне урок мудрости. — Никогда не отказывайся от таких возможностей, пока молод и свободен. Станешь, как я, всегда будешь корить себя за то, что упустил.
— Хорошо! — я с легкостью согласился.
Тигран некоторое время смотрел на меня, оценивая, насколько я усвоил урок, и насколько я честен в своем обещании. Остался доволен.
— Значит, боснийка? — хитро прищурился Тигран. И вдруг. — Уж не жена ли она Селим-бея?
Я похолодел от ужаса и уже костерил себя на чем свет стоит за свой длинный язык.
«Ну, вот сейчас-то его тебе и отрежут! — подумал со злорадством. — И моли Бога, чтобы только этот язык, а не тот, который тебе не подчиняется при виде Малики! Сходил, блин, за хлебушком, ебака»!
Тигран и в этот раз остался доволен моим видом. Рассмеялся.
— Друг, мой, неужели ты мог подумать, что я выдам тебя⁈
Я опустил глаза.
— Ай-яй-яй! — старик покачал головой, и выставил вверх указательный палец правой руки. — Тигран никогда не выдавал друзей! Это, во-первых. А, во-вторых, даже если бы я не был твоим другом, я все равно не сделал бы этого. Более того, когда я закрою лавку, то пойду в церковь и поставлю свечку за твое здоровье! Чтобы этого здоровья тебе хватило на всю ночь!