Меня пару раз будили какие-то злодеи, шарившие у меня по карманам. Окончательно я проснулся от громкого крика: надзиратель палкой отгонял от меня мелкого суетливого армянина. Получив по спине, последний снова завопил и бросился в сторону.
— Смотри за своими вещами, — посоветовал мне стражник. — Тут кругом все без стыда и совести.
Совет его запоздал. Обнаружил, что пока я спал, пропала куртка и хлеб. Нож остался цел, как и мешочек с монетами в потайном месте.
— Захочешь пить-есть, обращайся, — любезно предложил надзиратель. — Все по пять курушей — хлеб, мясо, кофе, печеная кукуруза. Вода — бесплатно.
— Тут не кормят? — удивился я.
— Хлеб тебе дали при входе? Это все, на что можешь рассчитывать. Султану ни к чему кормить дармоедов.
Все понятно: этот турок вовсе не оберегал мой покой, он лишь прогнал конкурента. И расценки у него под стать: в городе за пять курушей можно накупить гору лепешек и кукурузы.
— Обращайся! — весело повторил надзиратель и пошел вдоль каменной стены в поисках нового «терпилы».
Чертов вымогатель, чертовы воры! Я сжал зубы и сунул руку за пояс, обхватив рукоятку бичака. Прежний я, наверное, молча снес бы подобную несправедливость, но в теле Косты я стал настоящим бойцом. «Терпилой» не буду, не мечтайте.
Двинулся по двору, высматривая свою куртку. Искомое нашлось на плечах одного крепкого вида армянина. Вокруг него стояла кучка прихлебателей, включая избитого надзирателем. Плюгавый Табаки жаловался своему Шер-Хану на несправедливость охраны.
Я подошел и твёрдо взглянул прямо в наглые желтые глаза вора, на котором была моя вещь. Мне еще нужно было вернуть её Тиграну.
— Что? Чего надо? — уверенный в себе армянин нарывался. — Не дело, когда грек носит нашу одежду. Так что все честь по чести.
— Хлеб можешь оставить себе, но куртку верни, — ответил ему твердо.
— А если не верну, что тогда? Забрызгаешь меня слезами? — расхохотался этот мараз. Но тут же спал с лица.
— Яйца тебе отрежу, — я показал глазами на нож, который приставил к его паху.
Он сбросил куртку прямо на землю, отскочил в сторону и разразился потоком ругательств. Я подобрал куртку, спрятал нож и вернулся на место, где до этого спал.
Стоило обдумать все случившееся.
Положение у меня было хуже губернаторского. Да причем тут губернатор? Хуже, чем у меня-Спиридона в первый день попаданства. Как говорят греки, упавший дуб любой на дрова пустит. Я и есть тот самый упавший дуб, который менее чем через два дня будет подвергнут пыткам. Сумею я выдержать? Не оговорю себя, не в силах стерпеть муку? Да уж, нашел приключение на свою голову, погулял от души в грузинском квартале.
Хочешь — не хочешь, а поверишь в божье наказание. Никому не дано без последствий лишать жизни человека, пусть он и последний подонок, каковыми были и Никос, и Барыш-ага.
Напрасно я уверял себя, что моей рукой двигало провидение. И уж точно не стоило присваивать себе золото. Выходит, я стал таким же вором, как и те армяне, что недавно украли у меня куртку Тиграна. И теперь буду страдать за неправедное дело.
Боже, боже, я не виновен, я использовал и еще использую это золото негодяя на богоугодное дело. Освободил Фалилея! Разве спасение верующей в тебя души не есть искупление? И остаток золота рассчитываю потратить на спасение сестры и племянника. И разве это не по воле твоей, Господи?
Поймал себя на мысли, что торгуюсь с богом, словно еврей в субботу, подсовывающий себе под зад грелку, чтобы ехать на машине[1]. Следовало не роптать на судьбу, но думать, искать решение.
Что я могу? Дать знать друзьям? Попробую связаться с англичанами или русскими, меня, того гляди, обвинят в шпионаже в пользу врагов султана, и станет еще хуже. Любого, с кем я попробую связаться, только подставлю — того же Тиграна или Константина из Гедикпаша Хамами. Во все времена полиция ловила подобных недоумков на передаче на волю «малявы».
А просто сидеть и ждать счастливого избавления — тоже не вариант. Так ничего и не придумал, только ночью весь извертелся.
Наутро во дворе прибавилось народу. Из судов стали поступать новые заключённые. Один из них, высокий турок в бело-голубом тюрбане и кафтане по местной моде, подошел ко мне и стал внимательно наблюдать, как я ем лепешку с сыром, выторгованную у надзирателя за четыре куруша.
— Что хотел? — спросил его. — Едой не поделюсь.
— Ты грек Коста Варвакис, что работает садовником у русских?
Я кивнул.
— Тебе просили передать. Вот дословно, что просили. «Юнкер о тебе знает. Тебя вытащит. Но перетерпи боль. Так надо».
Изумленно уставился на него. Дмитрий хочет, чтобы я перетерпел боль. Что это значит? Это он про пытку намекнул?
Я оторвал кусок лепешки и передал связному. Тот с достоинством ее принял.
— Присаживайся, — пригласил его. — Тут стоит держаться вместе. Если хочешь поспать, я покараулю. Одно ворье кругом.
— Меня Ибрагимом кличут. Как местного владельца, — представился он, усаживаясь рядом.
— Он жив? — удивился я.
— Шутишь? — еще сильнее меня поразился моему невежеству турок. — Великий визирь Ибрагим-паша, правая рука Сулеймана Великолепного. 400 лет назад его казнили. Теперь в его дворце тюряга. Верхние этажи закрыты, а в подвалах остались пыточные. Можно спуститься посмотреть. Там даже камни кровью пропитаны. Всякие орудия типа клещей лежат. И еще железные колья, на которые пять лет назад насадили поджигателей-фанатиков, что Перу сожгли.
Я замотал головой, не желая столь тягостной экскурсии. И без того на душе погано.
— Кто здесь сидит, кого в кутузку упекли? — спросил опытного сидельца.
— В основном, должники, — поделился со мной турок. — Я тоже за это попал. Завтра выпустят, как родные заплатят. Здесь также хватает и городского отребья.
— Что будет, если в краже признаться?
— Смотря, какая сумма, — пожал плечами Ибрагим. — Если большая, могут и на галеры отправить. Тогда переведут в замок, перерезавший горло Константинополю — в Терсан[2].
Я не стал переспрашивать, почему замок перерезал горло столице. От его рассказов веяло беспросветным мраком, и продолжать эту тему мне не улыбалось. Вместо этого спросил:
— Скажи, фалака — это пытка палками?
— Она самая.
Я выдохнул: «Слава Богу, не иголки!»
— Положено нанести не более 39 ударов. — продолжал Ибрагим. — Но бывает, забудется палач-фалакаджи, в раж войдет или судья намекнет. Тогда прощай пятки: в желе превратятся.
Меня передернуло. По спине стекла тонкая струйка холодного пота.
— Тебя что ли ждет? — догадался Ибрагим.
Я обреченно кивнул
— Теперь понятно, на какую боль тебе намекнули, — подтвердил турок мои наихудшие опасения.— Вот, что я тебе посоветую. К тебе накануне подойдут и намекнут на бакшиш. Отдай, не скупись. Тогда фалакаджи сменит палку на розги. Вытерпеть их легче, хотя, конечно, тоже не мед. Ты поспи, я покараулю.
Я воспользовался предложением, но сон не шел. Страх не давал мне задремать.
Я снова и снова прокручивал в голове сцену, свидетелем которой стал в первый день пребывания в этом «дворце». Крики несчастного, ровная спина палача, то и дело опускавшего руку с палкой на пятки своей жертвы, равнодушные, злорадные или любопытные взгляды из толпы. Мною все больше овладевало отчаяние.
То, что я перенесу экзекуцию, я не сомневался, ибо понял, что мне придут на помощь. Да, будет чертовски больно, орать придется. Но — вынесу. Я не мог понять, что за дьявольский план выдумал Фонтон? Уверен, без него тут не обошлось. И как быть со Спенсером, если я не смогу ходить с пятками-желе? Сестра, вон, говорила, что ползала неделю. Уверен, ей «прописали» щадящий вариант. А мне достанется по полной программе, коли задача выбить у меня признание.
Так я промучился до утра, не сомкнув глаз ни на секунду.
Стоило народу проснуться и заполнить загаженный нечистотами двор, ко мне подошел надзиратель, что давеча продал мне еды.
— Пойдем! — мрачно буркнул он.
— Пора? Меня на фалаку поведут?
— Еще рано. Начальник стражи твоего квартала еще не явился. С тобой хотят поговорить.
Я кивнул, поднялся и пошел за надзирателем, разгонявшим заключённых палкой со своего пути.
Мы прошли в небольшую комнату, где сидел уже известный мне фалакаджи. «Человек-светофор» — хмыкнул я про себя, поражаясь своей способности шутить в такую минуту. И вправду, белый высокий тюрбан, свободная расходящаяся книзу зеленая накидка, красные шальвары и желтые сапоги — дикое цветовое сочетание.
Турок кивнул на угол, где стояли прутья с меня ростом и тонкая, но явно крепкая палка. Желание шутить тут же пропало.
— Когда идет допрос, количество ударов не ограничено. Мне придется тебя лупить, пока ногти не выскочат, — при упоминании ногтей я задрожал, турок это заметил и сделал предложение, от которого нельзя было отказаться. — Я буду использовать розги, если дашь мне золотой. Дольше продержишься.
Последний дурак или редкий жадина откажется платить в такой ситуации.
— Согласен! — коротко и не торгуясь ответил, отошел в угол, залез в мотню и вытащил из тайного мешочка последний золотой.
— Сиди тут и жди, — равнодушно приказал палач, принимая мой дукат.
Я присел на корточки у стены. Меня продолжала бить мелкая дрожь.
Примерно через час ожиданий, когда я уже был на грани от ужаса, вошел знакомый мне начальник стражников и двое надзирателей. Они сняли с меня куртку. Некрепко связали моим же кушаком руки. Нож и феску бросили прямо на пол. Выволокли меня во двор и швырнули на землю. Шест, который я уже видел, лежал рядом.
Помощники палача привычно опутали мне ноги веревками, пропуская их через шест аккуратными кольцами. В итоге, ноги оказались прижаты друг к другу и к шесту. Потом они его приподняли и стали вращать: веревки крепко впились мне в щиколотки. Руки освободили, оставив кушак валяться в пыли.
Подняли шест так, чтобы мои пятки торчали строго вверх. Я до боли вцепился пальцами в землю.