— Рванем от него? — предложил Гребенюк.
— А полицию вызовет? — ответил Шершнев. — Скажет, мы виноваты. Врезались сзади. Добавит до кучи, что мы его сгоняли с полосы, провоцировали аварию.
Вылез водитель, седой толстяк в очках. Видно, успокаивал перепуганного, лающего пса. Сам он, однако, растерянным не выглядел. Склонился к своему рыдвану, заглянул под низ, бегло сказал что-то на местном языке. Шершнев показал, что не понимает, ответил по-английски — без толку, тот продолжал молотить на своем. Достал телефон, куда-то позвонил, затараторил в трубку, потом показал им ладонью — ждите, ждите, — и уселся к себе.
Веселье угасло. Шершнев и Гребенюк переглянулись. Дождь перестал, последние капли стучали по лобовому стеклу.
— Надо ждать, — сказал Шершнев. — Отбрешемся.
Внутри он кипел. Смех почти мгновенно превратился в ярость, которой нельзя было поддаваться; но и подавить ее не получалось, только отложить, и Шершнев уговаривал себя: скоро, скоро будет можно.
Полицейские приехали минут через двадцать; казалось, что прошел час. Перекинулись словами с водителем красного авто и подошли к ним.
— Он ехал задним ходом на автомагистрали. Мы не виновны, — начал Шершнев на английском.
— Да, да, мы знаем, — с некоторым удивлением от его напора ответил по-английски офицер. — Виновник аварии сообщил. Он нас вызвал, чтобы составить протокол.
Гребенюк подмигнул.
Протокол написали быстро. Сделали смартфоном пару фотографий ободранного бока. И офицер, молодой провинциальный полицейский с хорошим школьным английским, отдавая бумаги, спросил, словно ему скучно было на дежурстве, хотелось как-то отвлечься от пустой на события службы:
— А куда вы направляетесь?
Отрепетированный, заложенный в легенду ответ на этот вопрос у них имелся. Вокруг жилья объекта не было обычных туристических достопримечательностей, каких-нибудь замков, термальных источников, каньонов со смотровыми площадками. Только одно место. Посольские туда ездили каждый год возлагать венки. Вот и предложили.
— В музей, — сказал Шершнев. — Знаете, мемориал…
— Так вы проехали, — оживился офицер. — Можем показать дорогу, нам все равно в ту сторону.
Шершнев не рискнул сказать, что они уже были в музее, — вдруг тот водитель успел рассказать, что они уже встречались на дороге? Хронометраж очевидно не сойдется. Да и вообще не нашелся с ответом, чувствуя себя в ловушке этой чрезмерной доброжелательности, идиотской готовности помочь. Один кретин вызвал полицию, чтобы о них позаботиться. Другие кретины теперь вознамерились сопровождать их дальше. Отвязались бы лучше. Да и кто его самого за язык тянул? Нужно было просто уйти от ответа. Вроде все мирно, а слова как моментальный клей, схватываются — не разорвешь.
— Спасибо, — ответил Шершнев. — Будем вам благодарны.
— Ты что? — прошептал Гребенюк в машине. — На хрена нам это?
— А как было отказаться? — ответил с раздражением Шершнев, досадуя на свой промах. — Сказать, мол, передумали? Едем обратно? Нам нельзя запоминаться. Нужно вести себя так, как они ожидают. Я карту помню. Тут недалеко. Мотнемся туда-обратно. Что тут ехать.
— Мутные они какие-то, — сказал Гребенюк. — Ты представляешь, чтобы наши полицаи так себя вели?
— Это Европа, — ответил Шершнев. — Привыкай.
Глава 18
Калитин проснулся далеко за полдень. Голова была ясная, хотя выпил он грамм четыреста, не меньше. Моясь в душе, он решил ехать не сегодня, а завтра. Почистить компьютер, сжечь вечером некоторые бумаги. Тщательно приготовить к путешествию, к дорожной тряске, к непредвиденным падениям, рывкам, ударам контейнер с Дебютантом.
Флакон два десятилетия лежал в сейфе. Калитин, лишенный лаборатории, не мог переместить Дебютанта в более надежный сосуд. Не мог даже проверить контейнер: в порядке ли выпускной клапан? Техники Острова обещали, что заряженный флакон сохранит герметичность вечно. Однако Калитин помнил судьбу жены и загодя осторожничал.
Холодильник пустовал, вчера по дороге было не до еды. Он решил поехать завтракать в деревню. Яичница с колбасой, со шкварками, бодрящий чай с имбирем. Потом вернуться, поспать еще пару часов. Снова контрастный душ. Кофе. Тогда уйдет вялость пальцев, ум станет остр, и можно будет осторожно упаковать в транспортный кофр Дебютанта, капризное и опасное дитя.
Он проехал обычной дорогой мимо церкви, свернул к реке. В ресторанчике было пусто, в этих краях завтракали и обедали по дедовскому расписанию. Калитин ушел на дальнюю террасу над мельничным глубоким омутом, где в медленном кружении воды стояли серебристые форели, хватая с поверхности мух и жучков. Его тут знали, яичницу сделали как он любил — не пережаривая бекон, добавив сладкого перца, — и он пожалел, что все это придется бросить.
Из-за спины донеслись профессионально вежливые шаги: наверное, хозяйка. Она часто приносила ему какой-нибудь комплимент от заведения, штрудель или блинчики с вареньем.
Но это был Травничек в черной своей сутане, с костяным лицом, и Калитин вздрогнул.
— Простите, — сказал пастор. — Доброе утро. Можно с вами поговорить?
Наверное, опять починка крыши или витражей, с досадой подумал Калитин. Когда дело касалось ремонта церкви, Травничек бывал несносен. «Да что вы так переживаете, — сказал ему кто-то однажды, — церковь шестьсот лет простояла и еще столько же простоит». «Это Дом Божий», — ответил Травничек выспренно, будто и вправду считал, что Бог живет именно в его каменном сарае.
— Конечно. Чай будете? — Калитин решил позабавиться напоследок и, может, даже дать денег, пусть потешный священник порадуется неожиданной победе.
— Благодарю, — пастор сел, женским хлопотливым движением подобрав сутану. — Вы вчера проезжали мимо, я махал вам, но вы не остановились…
Началось, подумал Калитин. Что сломалось или протекло на сей раз?
— Я хотел сейчас поехать к вам, но вот вы сами здесь. Это хороший знак.
Что-то новое, прокомментировал Калитин про себя. Раньше по домам этот вымогатель не ездил.
— Дело в том, — сказал Травничек, — что пока вас не было… К вам приезжали. Агенты. Наружное наблюдение.
— Агенты? Ко мне? — еще не до конца понимая смысл сказанного, спросил Калитин.
Он глядел на нескладного пастора, на пухлые руки с редким бесцветным волосом, на бабью дряблую грудь — гормоны, что ли, сбоят — под сутаной. Чудо природы!
— Да. К вам, — простодушно ответил священник.
— Пастор, вам показалось, — искренне ответил Калитин. — Какие агенты? Я что, шпион? Туристы какие-нибудь заблудились. Вы смотрите слишком много детективов по телевизору.
Но внутри будто сломалась стеклянная палочка, которой перемешивают реактивы.
— А ведь вы не спросили, кого именно я видел, — сказал Травничек с легкой улыбкой. — Ладно. Я не буду ни на чем настаивать. Просто объясню, для вашего же блага, почему я не могу ошибаться. Не люблю об этом говорить, но… Я девятнадцать лет жил под наблюдением. В той стране, которой, слава Богу, больше нет. Каждый день. В церкви. На улице. В магазине. Я слишком хорошо знаю их породу. Вид. Манеры. Приемы. Так вот, это были они. Люди из моего прошлого. Правда, на сей раз со славянскими лицами.
Калитин слышал, как шумит вода в камнях. Дальнейшие фразы священника уже расплывались, терялись за ее гулом, возросшим внезапно и грозно.
Дом. Контейнер с Дебютантом. Недоеденная яичница в тарелке. Планы на завтра — все отдалилось, отнялось. Он был теперь только тело, старческое, вялое тело, в которое так легко попасть пулей.
Да нет, не будет пули, с бессильным ужасом подумал Калитин. Они пришлют кого-нибудь с Дебютантом. Это в их духе.
От одной мысли, что Дебютант где-то рядом, в чужих руках, Калитину стало дурно. Он вспомнил синее, нечеловеческое лицо Веры. Что стоило накануне побега уничтожить все остальные образцы? Он ведь был в лаборатории. Рука не поднялась. Пожалел… — Давно? — справившись с собой, спросил Калитин. Он еще надеялся, что наружка была тут вчера, позавчера, а значит, есть время в запасе.
— Девять дней, — ответил Травничек. — Увы. Я не знал, куда вам позвонить. Думаю, они сообщили, что их никто не заметил. Удивительно, но люди вообще часто не замечают священников. Мы для них — анахронизм. Вам есть куда пойти?
— Почему вы спрашиваете? — Калитин задал вопрос машинально; девять дней почти не оставляли ему надежды.
— Вы живете здесь. Вы мой прихожанин, пусть и не ходите в храм, — с достоинством ответил Травничек.
Нравоучение пастора вдруг породило у Калитина странное доверие к этому человеку, будто ему послали для спасения умного зверька, сметливую ящерку, знающую тайные ходы в камнях.
Разум начал просчитывать варианты.
Его вычислили после того, как он получил приглашение в следственную группу. Значит, утечка идет оттуда. Обращаться за помощью нельзя, можно попасть в нору к кроту. Возможно, это даже часть плана: сделать так, чтобы он задергался, стал просить помощи, эвакуации.
Сколько их будет? Двое. Калитин сам консультировал составителей инструкций. Они приедут на машине. Очень вероятно, что они уже здесь. Рядом с домом. В лесу. В холмах. С биноклем. Станут ждать, когда он вернется.
Некуда бежать. Некого просить о помощи. Нужно как-то попасть в дом. Там Дебютант. Его сокровище, его билет. Без готового вещества и со смертельным диагнозом он никому не нужен. Так, мусор. Его будут лечить только в том случае, если он сначала покажет товар.
— Давайте уберем вашу машину с парковки, — мягко сказал Травничек. — Они наверняка знают номер. Вы же, я полагаю, не хотите звонить в полицию?
Калитин замотал головой.
— Пойдемте, — сказал Травничек. — И не забудьте заплатить.
— Куда? — спросил Калитин, поднимаясь и вытаскивая бумажник.
— В церковь. Куда же еще? — ответил Травничек. — Вы же не думаете, что вас будут искать в церкви?
Калитин не нашелся с ответом.
— Почему вы мне помогаете? — спросил он настойчиво, едва они переступили порог церкви. Машина была спрятана за живой изгородью, в закутке для мусорных баков; не знаешь — не найдешь.