пите, в огороде постоянно что-то нужно делать, в магазин за продуктами – далеко, на работу – далеко, и все пешком. Готовка, уборка… Я в бараке вырос, так что на своей шкуре испытал. Мать ни на минуту не присаживалась отдохнуть, а ведь огорода у нас не было, так что вам еще тяжелее. Разве у вас было время вникать во все? Сыт, здоров, обут, одет – и слава богу.
– Тоже верно. Спасибо вам, Николай.
Зинаида закончила чистить овощи и пересела за стол на веранде, чтобы нарезать их «на винегрет» и нашинковать «на борщ», а Губанов отправился прогуляться. Дошел до дачи, собрался было уже открыть калитку и зайти на участок, но остановился. Раз ключи вернули хозяину и за этот месяц не заплатили, то дача теперь не Губановых. Это чужая территория. «Что за дурацкая щепетильность», – усмехнулся он про себя, но зайти все равно не смог: преследовало ощущение чего-то неправильного и постыдного.
Окинул взглядом участок, подумал, что надо бы следующей весной все-таки купить и посадить кусты смородины и крыжовника, мать давно просит. Хозяин возражать не будет, ему вообще безразлично, что делается на этой даче, лишь бы деньги платили. И наличники на окнах пора подкрасить. Еще кое-какие мелочи обновить и подправить… Почему-то, когда в доме кипит жизнь, недостатки не бросаются в глаза, их просто не видишь. А как только он пустеет и замирает, каждая недоделка, каждый кусочек облупившейся краски вдруг оказывается на виду.
Николай дошел до дачи Астахова и снова остановился. Долго задумчиво смотрел на дом, пытался представить себе, кто теперь будет в нем обитать. Кто-то из родственников покойного? Или дачу продадут? И что будут делать новые жильцы: оставят все, как было при жизни Владилена, или избавятся от его вещей, мебели, рояля и завезут свое?
Он вдруг сообразил, что не видел сегодня старуху Ковалеву, которая обычно торчала у забора и с каким-то нездоровым любопытством таращилась на дом Астахова, когда тот приезжал на дачу, а потом часами и с огромным удовольствием перемывала косточки самому певцу и его гостям. В город Ковалева пока не уехала, у нее окна нараспашку и дверь открыта, на веревках белье сушится, значит, соседка здесь. Не за кем ей стало наблюдать… Николаю никогда прежде не приходило в голову, что чья-то смерть может повлиять на жизнь совершенно незнакомых покойнику людей. Надо же как…
Возвращаясь к дому Лаврушенковых, он то и дело останавливался, чтобы перекинуться несколькими словами со знакомыми дачниками. Всех интересовало только одно, и никто не видел разницы между следователем, оперативником и сотрудником отдела кадров. Раз милиция – значит, должен знать подробности.
– Да я вообще не милиция, – пытался объяснить Губанов. – Я капитан внутренней службы.
Но вникать никто не хотел. Раз министерство одно и то же, значит, все его сотрудники занимаются примерно одним и тем же и все друг о друге знают. Все требовали, чтобы Николай рассказал, как и за что Виктор Лаврушенков убил певца Астахова, а услышав отказ, обижались и не принимали никаких оправданий.
Дома у Зинаиды Юра и Славик уже сидели на веранде и за обе щеки уписывали свежеприготовленный винегрет. Хозяйка радушно пригласила Николая за стол. Он не был голоден, но почему-то показалось, что отказ обидит Зинаиду, так что пришлось вместе со всеми съесть порцию наваристого бульона с вермишелью.
Славик заметно повеселел и ни за что не хотел отпускать Юру.
– Дядя Коля, ну пусть Юрка еще побудет, – просил он умоляюще.
– Сынок, тебе хорошо, ты дома, а Юре и его папе еще в Москву долго добираться, – строго сказала его мать. – Вы теперь оба взрослые, вам на воскресенье уроки задают, а ты за них еще и не садился. Юре тоже нужно заниматься. Ведь правда нужно, Юрочка?
– Ага, – уныло подтвердил тот. – Упражнения по русскому и примеры по арифметике. И еще по чтению что-то.
– «Что-то», – ехидно передразнил сына Николай. – При таком пренебрежительном отношении к урокам как раз и вырастают недоросли.
– А вы еще приедете? – с надеждой спросил Славик, провожая их до калитки.
Юра вопросительно посмотрел на отца, и Губанов кивнул.
– Мама сказала, что если я первую четверть хорошо закончу, она разрешит взять щенка. Я уже выбрал. Того, у которого уши разные, одно белое, другое черное, – продолжал Славик. – Приезжай, будем вместе его дрессировать. Приедешь?
От этой сцены у Николая сердце разрывалось. Славик Лаврушенков был на год младше Юрки. Каково это – остаться без друзей в таком возрасте? Конечно, дети не так злопамятны, как взрослые, и обиды быстро забывают, и страхи, и подозрения. Со временем все наладится, о беде, постигшей семью местной телефонистки, скоро забудут, и все вернется в свою колею. Но как дотянуть до этой колеи, как дожить маленькому мальчишке?
За несколько лет Николай Губанов успел выучить расписание электричек наизусть, так что к платформе они подошли вовремя и ждать пришлось всего несколько минут. Вагон был полупустым, дачники потянутся в Москву ближе к вечеру. Юра снова уткнулся в книгу, а Николай углубился в мысли о предстоящем рабочем дне и о делах, которые нужно будет сделать.
– Пап, а так бывает, что человека посадили, а он на самом деле ничего не сделал и ни в чем не виноват? – вывел его из задумчивости голосок сына.
Первым побуждением Николая было ответить, что, мол, конечно, так бывает, но он быстро сообразил, что рассказывать ребенку о сталинских репрессиях и хрущевской реабилитации, пожалуй, еще рановато.
– Наверное, бывает, но очень редко. Наша милиция хорошо работает, и суд тоже, – аккуратно ответил он. – А почему ты спросил?
– Нипочему, – коротко буркнул Юра и отвернулся к окну.
Они проехали еще несколько остановок, когда Юра снова заговорил:
– Я, когда вырасту, стану самым лучшим милиционером. Буду всех плохих преступников ловить.
– А хороших преступников будешь отпускать? – с улыбкой спросил Губанов.
Юра и сам сообразил, что ляпнул что-то не то, и рассмеялся.
– Ну ладно, не придирайся. Я хотел сказать, что если кто-то совсем-совсем не виноват, то я его не посажу.
– Сынок, ты же собрался стать милиционером, а милиционеры никого не сажают, они только ловят, задерживают и арестовывают.
– А кто сажает?
– Суд. Ты подумай как следует: может, ты хочешь стать не милиционером, а судьей?
Юра покачал головой.
– Нет, – твердо ответил он. – Хочу милиционером, как дядя Миша и тетя Нина. И как ты, когда ты раньше был милиционером.
Николай мысленно порадовался тому, что у него растет такой толковый парень. Достаточно было всего один раз объяснить ему, что сначала его отец носил милицейскую форму, пока работал в уголовном розыске, а потом, когда перешел на кадровую работу, стал именоваться офицером внутренней службы. И Юра все усвоил и запомнил. Мальчики – будущие мужчины, а настоящие мужчины никогда не забывают и не путают того, что связано с погонами и оружием.
Октябрь 2021 годаПетр Кравченко
– А потом что?
Петр хотел услышать о дальнейшей судьбе уголовного дела по обвинению Виктора Лаврушенкова в убийстве Астахова, но Губанов снова увлекся рассказами о кадровых вопросах. Что ж, понятно, ему это куда важнее и интереснее, чем какое-то преступление.
– А потом, юноша, началась самая яркая полоса в моей служебной жизни!
Слезящиеся глаза Николая Андреевича задорно блеснули, и даже спина, кажется, выпрямилась. Ладно, пусть предается воспоминаниям, вся эта информация может оказаться полезной если не сейчас, то впоследствии, ведь Петр собирается еще много лет заниматься публицистикой на тему борьбы с преступностью и, вполне возможно, перенесет акцент именно на исторический аспект. Как там говорила Каменская, которую Петя про себя именовал «сушеной воблой»? «Всегда интересно понимать, откуда ноги выросли» или как-то так.
– Ту свою докладную я переписывал раз двадцать, не меньше. Там же все непросто было, бумага от рядового сотрудника не могла попасть прямо на стол заместителю министра. Документ должен был прийти от руководства управления охраны общественного порядка Москвы, не ниже. То есть я, допустим, от своего имени подаю свои соображения начальнику отдела, тот смотрит, если не согласен – заворачивает и грязно бранится, если согласен – заставляет поправить или переделать, переписывает от своего имени и идет с этим к руководству управления кадров по городу, там снова читают, делают замечания, я их учитываю, и вот такая канитель до тех пор, пока главного милицейского кадровика столицы текст не устроит полностью. Опять же, если он в принципе согласен с изложенным. Потом он идет с этим текстом в аппарат замминистра. В общем, с документооборотом все долго и сложно. Но людей, которые понимали проблему и думали так же, как я, оказалось немало, меня поддержали, причем на самом высоком уровне. И главное – новый министр согласился с тем, что давно пора поднимать уровень образованности и подготовленности наших сотрудников. Спустя несколько месяцев после назначения Щелоков снял старого зама по кадрам, Зверева, назначил Рябика и дал команду усиленно заняться кадровым вопросом. Сначала пошли по проторенному пути: призвали в свои ряды представителей трудовых коллективов, комсомольцев и членов партии, единственное отличие от предыдущих призывов состояло в том, что отдавали предпочтение людям с образованием. Я-то был категорически против такой политики, я в своей докладной делал упор на то, что нужно самим внутри системы министерства готовить кадры и для этого расширять и укреплять уже существующие учебные заведения и создавать новые, при этом вводить новые дисциплины для специализации сотрудников разных служб, готовить их целенаправленно и продуманно, но все упиралось в деньги. Такие вещи одним днем не делаются. Призыв – это легко, никаких денег не требуется, достаточно принять постановление ЦК и советского правительства, бросить клич, так сказать, – и все будет сделано в кратчайшие сроки. А учебные заведения – это здания, помещения, мебель, оборудование, тренировочные комплексы, преподаватели и прочие сотрудники. Это финансы, а все финансы – это госбюджет, который планируется заранее.