Карины дома не было. На столе включенный ноутбук с незакрытой крышкой, экран темный, в спящем режиме, рядом чашка с остатками чая и блюдце, на котором сиротливо грустило несколько хлебных крошек. Петр пошевелил мышкой, экран загорелся, высветился текст с выделенными зеленым цветом строчками и красными пометками на полях. Что-то про королей и королев. И зачем люди переводят, а издательства публикуют эту муть? Неужели это кто-то сегодня читает?
Петр на всякий случай еще раз проверил телефон. Никаких сообщений от Карины не было. Куда же она подевалась? Может, за продуктами в магазин пошла? Он бросил взгляд на обувную полку в прихожей, потом заглянул в шкаф. Так и есть: ни кроссовок, ни спортивного костюма, ни ветровки. Значит, бегает. Правда, время неподходящее, сейчас люди возвращаются с работы, на дорогах полно машин, какая радость бегать среди толпы, вдыхая выхлопные газы? Всем хороша столица нашей родины, кроме воздуха.
Карина ворвалась в квартиру минут через двадцать. Разгоряченная, с порозовевшими щеками и выбившимися из заколки темными прядями, она была чудо как хороша.
– Ой, ты уже дома? А чего так рано? – удивилась она. – Я была уверена, что ты у своего старикана до ночи просидишь, поэтому даже и не предупреждала тебя, что ухожу.
– Нельзя истязать пожилых людей, они быстро устают. А ты почему сорвалась бегать в такое странное время?
– Ты ведь не хочешь, чтобы мой чудесный спортивный организм украсил геморрой, правда? – Она лукаво улыбнулась. – Просто почувствовала, что больше не могу сидеть сиднем, нужно встряхнуть тушку, чтобы еще несколько часов потом поработать. Я же думала, что тебя еще долго не будет. Ты сильно голодный? Потерпишь, пока я душ приму?
– Конечно.
Рассказы Губанова почему-то не отпускали Петра, и ему захотелось хотя бы прикоснуться к тому времени, к шестьдесят шестому году. Николай Андреевич охотно и детально описывал ситуацию вокруг правоохранительных органов, но о жизни людей говорил мало: то ли ему самому это неинтересно, то ли считал, что для работы журналиста это не важно. Может, и не важно, но почему-то захотелось узнать чуть больше. Как выражался их школьный учитель истории, «почувствовать аромат эпохи».
Петр включил свой ноутбук и начал забивать в поисковик запросы. Ого как кипела жизнь в Советском Союзе в то время! Визит президента Франции Шарля де Голля, визит премьер-министра Индии Индиры Ганди, первенство мира по шахматам в Московском театре эстрады между Тиграном Петросяном и Борисом Спасским. С международным престижем, стало быть, все в порядке. Да и со спортом, видимо, тоже, коль два сильнейших шахматиста мира, бьющихся за звание чемпиона, оба из Страны Советов. С искусством тоже все было отнюдь не худо, на экраны вышел фильм «Берегись автомобиля», который до сих пор то и дело показывают по разным телеканалам. И еще был фильм Андрона Кончаловского «Первый учитель», который показывали на Международном кинофестивале в Риме, и советская актриса Наталья Аринбасарова получила приз за лучшую женскую роль. Оказывается, 55 лет назад советское кино было отнюдь не на последнем месте в мире. И Кончаловский, оказывается, уже снимал… Так, что там еще интересненького происходило? Дело Синявского и Даниэля, Двадцать третий съезд КПСС и удивительная по абсурдности речь Шолохова на этом съезде. Лауреат Нобелевской премии по литературе, автор «Тихого Дона» призывал расправиться с Даниэлем и Синявским, «руководствуясь революционным правосознанием», а не законом. «Да быть не может, – подумал Петр в первый момент, едва наткнувшись на эту информацию. – Бред. В шестьдесят шестом году, через полвека после революции, спустя много лет после смерти Сталина… Нет, это какая-то ошибка, в интернете чего только не напишут, неужели всему верить?» Он поискал в других местах и удрученно почесал подбородок. Все верно, так и было. И спустя полтора месяца писательница Лидия Чуковская написала Шолохову открытое письмо, в котором протестовала против его антиправовой позиции.
Петр дважды перечитал текст письма Чуковской и поежился. Лозунг «нет никаких законов, а есть только мое личное понимание, что есть благо для страны, а что – вред» выглядел не просто устрашающе. Он был ужасен. Чудовищен. Пятьдесят лет – огромный срок, и Петр был уверен, что за полвека правосознание людей обязательно должно было измениться, ан нет, вылезли эти отвратительные слова в середине шестидесятых, и не вырвались по пьяни и злобе где-то в подворотне, а произнесены с высокой трибуны съезда партии. Значит, какая-никакая поддержка у этого лозунга в тот момент была, иначе не посмел бы Шолохов даже вякнуть на эту тему. Идея выжила и спустя пятьдесят лет еще шевелилась и дышала. Так где же гарантия, что она не прожила после этого еще пятьдесят лет? Невозможно даже представить, что принцип революционного правосознания дотянул до наших дней. Вернее, это казалось невозможным Пете Кравченко еще полчаса назад. А теперь он засомневался. Ощущение было странным. Словно пол под ногами качнулся, и Петр на короткое мгновение потерял опору.
С сайтов, где содержалась информация о Шолохове в 1966 году, ссылки вели на другие сайты, где нашлись весьма любопытные тексты, касающиеся культуры и искусства. Выяснилось, что в 1965 году Шолохов, узнав, что Шведская академия рассматривает возможность присудить ему Нобелевскую премию по литературе за роман «Тихий Дон», обратился в ЦК КПСС, лично к товарищу Брежневу, с вопросом: брать премию или не брать, если все-таки дадут? Швеция – капстрана, а все капстраны априори враги советской власти, и прилично ли советскому писателю получать премию, присужденную классовым врагом? В ЦК посовещались и ответили: ладно, бери, если дадут. Прямо гамлетовская дилемма, блин: быть или не быть, брать или не брать. Только Гамлет нашел ответ самостоятельно, ни с кем не советуясь, хотя цена вопроса у шекспировского героя была неизмеримо выше: собственная жизнь. А у Шолохова на кону стояли всего лишь почет и деньги. Причем почет вообще не пострадал бы, если бы он отказался от премии, наоборот, все газеты трубили бы о том, что даже загнивающий Запад по достоинству оценил литературное мастерство нашего советского писателя, который проявил партийную принципиальность и отказался принимать награду из рук идеологического врага. Что же касается денег, то их все равно самому Шолохову осталось бы с гулькин нос: стране нужна валюта, и львиную ее долю отнимали в те годы у всех, кто получал гонорар за рубежом.
Ладно, это все лирика. Что там еще можно найти про то время? А, вот, тоже интересное, даже смешное: секретная записка председателя КГБ СССР Семичастного «об антисоветской деятельности творческой интеллигенции», направленная в ЦК КПСС в конце 1965 года. Петр начал читать и принялся хохотать в голос. Из ванной выскочила перепуганная Карина, на ходу завязывая поясок короткого халатика:
– Ты чего?
– Ой, я не могу, я сейчас сдохну от смеха, – стонал Петр, вытирая выступившие на глазах слезы. – Ты только послушай: Смоктуновский не так, видите ли, сыграл роль Ленина, изобразил его не борцом, а усталым интеллигентом. А в фильме «Иду на грозу» герои – распущенные люди, стоящие на грани проституции.
– Что за ерунда? – удивилась Карина. – Фильм я не видела, но книгу помню, ее же Гранин написал, верно?
– Ну да. Любимый писатель нашего руководства.
– Так кто там может стоять на грани проституции? Там же все ученые, физики или что-то вроде этого, занимаются изучением электричества.
– Вот потому я и ржу. Там дальше еще круче, садись послушай.
Он поискал глазами нужное место на экране и принялся зачитывать.
– «Сейчас Ленина играют от кружка самодеятельности до ведущих артистов. Причем артисты, играющие роль Ленина, играют и другие роли. Сегодня они играют Ленина, завтра купца, послезавтра пьяницу». Уловила генеральную мысль?
– Да уж, – хмыкнула девушка. – А это вообще что? Что ты мне читаешь? Текст какой-то комедии?
Петр вздохнул и внезапно посерьезнел. Он не поверил Губанову, когда тот сказал, что нельзя было подвергать сомнению репутацию любимого певца генсека Брежнева, счел это язвительным преувеличением, ёрничеством. А теперь вот выяснилось, что нет, не шутил старый полковник, не издевался. Конечно, в этом смысле и сегодня мало что изменилось, у руководства страны есть свои любимчики и в театре, и на эстраде, и в литературе, и случись что – в обиду их не дадут. Но в документе речь не о репутации самого исполнителя, а о репутации образа, который он воплощает. Рядом с именем Ленина ни в каком виде не должны упоминаться слова, не связанные с его великой личностью и революционной деятельностью, даже если это всего лишь роль на сцене. Интересно, Семичастный действительно так думал или просто старался как можно лучше выглядеть в глазах руководителей страны, подлизаться к ним, чтобы сохранить должность и власть? Тот самый Семичастный, который вместе с Железным Шуриком Шелепиным и Брежневым свалил Хрущева. Тот самый Семичастный, который на заседаниях Политбюро поливал грязью Щелокова и старался добиться переназначения Тикунова.
– Да если бы комедия, было бы не так страшно. Это реальный документ, секретная записка в ЦК, написанная в шестьдесят пятом году. Тут такой накат идет на разные фильмы и спектакли – мама не горюй! В спектакле Театра на Таганке «Павшие и живые» среди погибших во время войны поэтов Семичастный насчитал слишком много евреев, прикинь, а? Ну, мы с тобой судить не можем, это было давно, мы этого спектакля не видели, хотя антисемитизм омерзителен в любом своем проявлении. Важно не сколько еврейских поэтов в спектакле, а тот факт, что Семичастному пришло в голову их посчитать. Вот еще в «Ленкоме» шла пьеса Радзинского «Снимается кино», там они усмотрели намеки на отсутствие свободы творчества в СССР.
Он пробежал глазами еще несколько строк.
– А, вот, нашел то, о чем мы с тобой можем судить. «Голый король» Шварца в «Современнике» и «Трехгрошовая опера» Брехта в Театре Моссовета. Пусть мы не видели сами спектакли, но пьесы-то хорошо знаем.