– Строгие ограничения давно сняли.
– Это верно, но схемы прижились. В большинстве из них главное – спереть чью-нибудь базу данных. Клиентов, заказчиков, постоянных посетителей. Их телефоны, адреса, зачастую и паспортные данные. Воруют у банков, у интернет-магазинов, да у кого угодно, даже у Госуслуг. А дальше уже можно раскручиваться. Острая фаза пандемии вроде и прошла, народ перестал сидеть по домам, а изъятие чужих денег продолжает расцветать и переливается все новыми красками. Тут ведь главное в том, что люди за прошлый год перестали удивляться, что им звонят по телефону или присылают эсэмэску, вместо того чтобы присылать официальную бумагу с печатью. Привыкли. А коль так, то можно любую лапшу им на уши навешать. Ведутся не все, но многие. Как ваша работа? Продвигается?
Петр рассказывал и попутно рассматривал Каменскую. Она, оказывается, сильно изменилась за то время, что они не виделись. Не помолодела, но… Повеселела, что ли. Стала мягче, расслабленнее, в ней больше не чувствовалось того напряжения, даже почти враждебности, которое так пугало Петра. «И почему я называл ее сушеной воблой? – мелькнула недоуменная мысль. – Никакая она не вобла».
– Мне бы дело посмотреть, – закончил он. – Официального разрешения мне не дают. Я понадеялся, что вы поможете.
Каменская задумчиво развернула конфету, сунула в рот.
– Архив Мособлсуда… У меня там никого нет, Петя, увы.
– Ну как же так, Анастасия Павловна! – воскликнул он почти в отчаянии. – Вы столько лет работали – и что, ни одного знакомого, который смог бы помочь? Неужели вы ни одного человека оттуда не знаете?
– Петенька, город и область – это два разных королевства. Да мне и в Мосгорсуд сейчас уже не прорваться. Я в отставке с десятого года, прошло одиннадцать лет, а по нынешним временам это огромный срок в смысле ротации кадров.
– Не понял, – озадаченно проговорил Петр.
– Люди часто меняют места работы. Слишком часто, чтобы можно было обращаться к ним спустя много лет. В прежние времена человек мог с юности и до самой пенсии проработать в одном учреждении, получать повышения, расти, но оставаться там же. Это, кстати, очень поощрялось, а тех, кто несколько раз менял работу, пренебрежительно называли летунами, было такое словечко в советском лексиконе. Пару лет там, годик здесь… Считалось, что это плохо и не соответствует моральному облику.
– Да ну? – изумился он. – По-моему, это совершенно нормально, если человек ищет то, что интереснее, или где больше платят, или условия работы лучше, или даже если не хочет работать с конкретным начальником. Американцы вообще считают, что нужно менять работу не реже одного раза в пять лет, но можно и чаще, иначе наступают профессиональное выгорание, скука и усталость. Что может быть плохого в том, что человек стремится что-то изменить в своей жизни?
– Ничего, – улыбнулась Каменская. – Но раньше так не думали. Стабильность очень ценилась. Стабильность дает человеку возможность планировать свою жизнь и жизнь всей своей семьи, а это, в свою очередь, порождает спокойствие и уверенность в завтрашнем дне.
– Но стабильность – это же отсутствие перемен! Развития нет!
– Правильно. Поэтому стабильность, возведенная в ранг абсолютной ценности, приводит к застою, как в болоте. Что, собственно, и произошло с нашей страной при советской власти. А отсутствие стабильности приводит к хаосу и депрессиям. Вот и выбирайте. Талант человека, возглавляющего любую страну, состоит в первую очередь в том, чтобы нащупать ту золотую середину, при которой жить будет не скучно, но спокойно. Это я, собственно, к тому, что людей, которые могли бы сегодня пустить вас в архив Мособлсуда и показать дело, я уже не знаю, они все пришли на свои должности после того, как я вышла в отставку. И те чиновники, которые могли бы им приказать или попросить их об одолжении, многократно сменились.
– А эта ваша сотрудница? Кажется, Зоя? – с робкой надеждой спросил Петр. – Она не могла бы помочь? Разумеется, не бесплатно.
– Взломать архив суда?
Каменская расхохоталась так искренне, что он и сам невольно заулыбался.
– Я глупость сморозил, да?
– Наша Зоя может все, но смысла нет.
– Почему?
– Дело шестьдесят шестого года наверняка не оцифровано, слишком давно это было. Так и лежит в бумажном виде, пылится на полке. Как фамилия того подсудимого? Лаврушенков?
– Ага.
– У него должна быть копия приговора на руках.
– Так он умер давно.
– А члены семьи? Дети, внуки, племянники? Вы с ними разговаривали? Возможно, они сохранили документ, не выбросили. Конечно, приговор – это не совсем то, что вам нужно, и даже совсем не то, но хоть что-то.
Петр вздохнул. Ничего нового. Разумеется, о приговоре он подумал в первую очередь, попытался разыскать членов семьи Лаврушенковых, но результата не добился. Дом в Успенском давно снесли, участок продали застройщику, теперь на месте бывшего дачного поселка место элитных коттеджей и роскошных домов. Зинаида Лаврушенкова умерла в начале двухтысячных, ее сын Вячеслав – даже раньше, еще в девяностые, не дожив до сорока лет. Женат не был, потомства не оставил, и хранить старый документ было некому.
– Жаль, – удрученно сказала Анастасия Павловна. – В приговоре есть фамилии народных заседателей, представителя гособвинения, секретаря судебного заседания, следователя, который вел дело. Если нельзя посмотреть само дело, то можно было бы их найти и порасспрашивать.
– Следователями были Дергунов, Полынцев и Садков, только никого из них уже нет в живых. Думаю, что и остальных искать бессмысленно, все-таки пятьдесят пять лет прошло, вряд ли все эти люди, которые указаны в приговоре, были двадцатилетними.
– Вот тут вы правы, Петя. Прокурору точно было не меньше сорока, судье должно было быть около пятидесяти, нарзасам как минимум тридцатник, но это с большим допущением. Областной суд – организация серьезная, и дела там слушались не рядовые. В городской районный суд могли отправить народным заседателем какого-нибудь комсомольца, там дела попроще, и в районный суд области тоже, но в облсуде заседали, как правило, люди с жизненным опытом. Секретарь судебного заседания могла быть, конечно, помоложе, но не сильно, и крайне маловероятно, что она вспомнит детали конкретного дела. У нее этих дел за годы работы была чертова уйма. Даже если кто-то из них еще жив, вряд ли можно рассчитывать, что они все правильно помнят и могут рассказать.
Каменская говорила медленно и задумчиво, словно рассуждала вслух, и лицо ее постепенно становилось грустным и даже будто бы обиженным.
– Расстроили вы меня, Петя. В такие минуты особенно остро начинаешь понимать, как долго живешь, и чувствовать себя старухой. Я отлично помню себя шестилеткой, как раз в шестьдесят шестом году. Ходила в детский сад, играла с подружками, и каждую могу назвать по имени и фамилии. Воспоминания такие яркие, и кажется, что все это было совсем недавно, буквально в прошлом году, но вдруг выясняется, что прошло больше полувека…
– Не называйте себя старухой, – горячо запротестовал Петр. – И вообще, я хотел вам сказать, что вы отлично выглядите.
– Хотел, но не сказал? – лукаво усмехнулась она. – И что же вас остановило?
– Ждал удобного момента. Это новая квартира на вас так подействовала?
– И новая квартира, и новая работа, и новые мысли.
– Новая работа? – удивленно переспросил Петр. – Это как?
– А я весь прошлый год прогуляла, – весело и даже задорно ответила Каменская. – Взяла в агентстве отпуск на год и пошла в музыкальную школу преподавать детям музлитературу.
Петр оторопел от неожиданности. В музыкальную школу? Она?! Полковник милиции в отставке? Офигеть можно!
– А… зачем?
– Захотелось отпустить вожжи. Делать не то, что нужно и что предусмотрено образованием, а то, что хочется. Ваше поколение именно так и живет, вы свободны и работаете где и кем хотите, не обращая внимания на то, что написано у вас в дипломах, да и на наличие самих дипломов тоже не очень-то смотрите. Легко меняете профессию и род занятий, легко переезжаете не только на другую улицу и в другой дом, а в другие города и даже в другие страны. И это хорошо и правильно. Ваше развитие ничто не сдерживает, было бы желание. Во времена моей службы было не так, вот я и решила на старости лет восполнить то, чего недополучила в молодости. Риск, новизна, свобода.
– Ну, Анастасия Павловна, опять вы про «старость лет»! Ну зачем?
– Кокетничаю. Манипулирую вами, чтобы вынудить вас, Петенька, лишний раз сказать, что я красивая и молодая, – засмеялась она. – Шучу, конечно. Давайте вернемся к нашим баранам. Следователи Дергунов, Полынцев и Садков, я правильно запомнила?
– Правильно, – кивнул он.
– Про Полынцева я кое-что слышала, так, обрывочные отголоски того скандала, но не более. Про Дергунова и Садкова вообще ничего. Что о них известно?
Петр полистал блокнот, куда выписывал те сведения, которые смог собрать.
– Полынцев скончался в восемьдесят восьмом году, Дергунов – в девяносто пятом, Садков погиб в восьмидесятом. Неужели вы ничего не слышали о его убийстве? Все-таки дело громкое, должно было быть много разговоров.
– Петя, вы не перестаете меня удивлять. Какое громкое дело? Какие разговоры? Вы забываете, о каком времени мы с вами говорим. Никто ничего не обсуждал, информация не выходила за пределы узкого круга причастных, да и тех строго предупреждали, чтобы молчали. В восьмидесятом году мне было двадцать лет, я тихо-мирно училась в университете, что я вообще могла знать? Вот папа… он, пожалуй, знал. Могу у него спросить. И у моего бывшего начальника тоже можно поинтересоваться, хотя он в то время работал в Москве, а не в области, но – вдруг. И еще пара человек из числа старой гвардии найдется, может, кто-то из них что-то вспомнит.
Ну да, он все время автоматически переносит нынешнюю ситуацию на прошлую, не беря во внимание и идеологическую, и чисто техническую составляющие. Народ должен знать только то, что дозволено, и источники информации строго ограниченны. Никаких тебе интернетов, никакого доступа к сведениям, помимо официально одобренных каналов.