Повезло Деду в годы катастрофы.
Впрочем, «повезло» не совсем точное определение. Но об этом в своё время.
Пока же Варя, как и было сказано, грелась у печи. Сидела в неге за столом, вытянув стройные сильные ноги, впитывала тепло и густой липовый дух, что поднимался над кружкой чая. На столе были разложены столичные гостинцы и немудрящая Дедова стряпня, которой на ближайшие дни суждено было смениться стряпнёй мудрящей. Варя, даром что по балетной своей привычке была записной малоежкой, готовить умела и любила.
Под потолком светилась лампа в обрешеченном стеклянном колпаке, вокруг наматывала круги растерянная зимняя муха.
Напротив сидел Дед, сверкая лысиной.
– Варя, Варя… – вздохнул он. – И что прикажешь с тобой делать?
– Ничего не надо со мной делать, ты же знаешь, это бесполезно, – ответила она и повела носом.
Что-то в привычной атмосфере было не так, и чуткий её нюх об этом не раз уже и не два доложил.
– Во-первых, – продолжила «заноза», – Семён прав от и до. Пора тебе, деда, перебираться в город. Во-вторых…
– Во-первых, достаточно, – ответил Дед, огладив лысину. – Во-вторых, вот сейчас, конкретно сейчас, ты очень не вовремя. Максимально. Чрезвычайно. Понимаешь?
С одной стороны, Варя понимала. Если дедушка говорил «очень, максимально, чрезвычайно» подряд, в одной фразе – это именно то и значило. Не тот человек дед Паша, чтобы бросаться такими словами.
С другой стороны, раз у него неприятности, так, может, удастся уломать на эвакуацию в Победоград?
Что-то такое Варвара и изложила.
Впрочем, это было обязательным пунктом программы посещения. Скорее всего, безуспешным, но девушка не имела привычки останавливаться на полпути.
– Упрямая, – констатировал Дед и вздохнул с отменной грустью и усталостью.
– Знаете, Павел Борисович! – воскликнула в ответ Варя. – Чья бы коровушка мычала! Если я упрямая, так есть в кого, вот! Кроме того, я с умом упрямая, а ты? Вот чего ты здесь сидишь? Это же ужас что такое!
И она обвела рукой непритязательный интерьер. Её худенькое личико выражало негодование, обличительный пафос с оттенком благородства. Дед проследил за её рукой и хмыкнул, давая понять, что ему как раз всё нравится, да и Варвара раньше не жаловалась.
– Доложи следующее, – попросил он, вдоволь наглядевшись, – первое: товарищ Брют тебя уговорил вернуться в балет? Второе: ты надолго?
– Что значит «надолго»? Я уже надоела? Останусь, пока не решу, что достаточно! – постановила Варвара. – Ты тут без меня совсем зарос. Нечисто, неубрано, да и откромить бы тебя, а то совсем похудел. Новый год опять же. А у тебя даже ёлки нет. Ты же не думаешь, что я оставлю тебя на праздник одного?
– Зубы не заговаривай. Говори толком: когда домой? Что с товарищем Брютом?
– Деда, ну что вы все прицепились с Брютом вашим противным! То есть Андреас Львович человек хороший и педагог от бога… но он же мне просто прохода не даёт! А я не желаю опять отплясывать в пачке! Не желаю! Это глупо и бессмысленно. Кроме того, это же какая-то аморальная гадость – получать паёк и зарплату за какие-то танцы в такое время!
– Ты хоть подумай. У тебя же призвание.
– Уже подумала, я взрослая. Но, если тебе полегчает, подумаю ещё.
– Второе.
– Что «второе»? – показательно не поняла Варя, хотя всё она прекрасно понимала, но не оставляла попыток заговорить зубы.
– Ещё раз: когда домой?
– Я у тебя до конца каникул, что бы ты мне ни говорил! – отрезала Варвара.
– Не получится. – Дед расщедрился на скупой жест, будто отрезал ладонью кусок воздуха над столом.
– Это как так?
– Просто. Сегодня переночуешь. Завтра в районе трёх из-под Обнинска возвращается отряд спецразведки. Выведу тебя на дорогу, езжай в Победоград.
– Да в чём дело?! – вскинулась Варя. – Что вообще происходит?! А ну выкладывай!
Она снова повела носом.
– И чем здесь так пахнет… да практически воняет!
Дед устало склонил голову. Ещё раз вздохнул. Который раз за вечер. Окончательно утвердив тем Варю в намерении докопаться до истоков. Пал Борисыч, конечно, известный мизантроп и молчун… но сегодня он был уж вовсе немногословен, рубя фразы, как топором. И эти вздохи, и желание поскорее сплавить внучку…
– Ну? – поторопила его Варя, подобравшись.
– Это связано. Запах и то, что тебе надо уехать. Быстро.
– Ты заболел, дед? – удивилась Варвара такому неожиданному повороту разговора.
– Не я, – он покачал головой и, словно для понимания, повторил: – Не я.
– Да говори толком!
Дед медленно поднялся из-за стола, где погибал холодной смертью нетронутый чай, и кивнул, приглашая Варю за собой. Подошёл к двери. Снова кивнул, увидев, что внучка не торопится.
– Это кто?! Нет, даже не так: это, блин, кто?!!
– Не выражайся. Это… бандит, малолетка. Я вытащил его из «планетариума», чтобы не поджарило, как остальных.
В той самой комнате «на всякий случай», где обыкновенно селилась Варя, на топчане, укрытый одеялами, лежал паренёк. Пах именно он. Именно его унюхала чуткая, как гончая, Варя, едва переступив порог Дедова жилища.
Насчёт малолетки Дед явно перегнул – лет ему было не меньше чем Варе. Зато она выглядела по сравнению с ним обложкой журнала «Здоровье». Паренёк был без сознания, смертельно бледный, в поту.
– Ударило током в область голени. Ударило сильно, как выжил, не знаю. Сердце молодое. Да ведь не поможет. Кончается парень. Я ему оказал первую помощь, да только всё равно не жилец.
– Деда… как же это… если он умирает, так его надо в больницу! – Варя осеклась на полуслове.
Её женское сразу задумалось о заботе-лечении-спасении. Так сильно и сразу, что разум не сразу услышал ту Варвару, которая училась на военной кафедре и недавно бросила балет. Но услышал.
– Так, стоп! Стоп! – она подняла руку. – Каких таких «остальных»? И почему ты говоришь «бандит»?
– Потому что такой и есть. Я возвращался со Складов, ты знаешь. Есть такая ватага неподалёку. Этот – новенький. Работал подавальщиком в трактире. Он и бригада каких-то залётных шли за мной от самого Склада. Выслеживали. Этот был у них кем-то вроде проводника. Довели меня почти до места. Выслали разведку. Два бойца и этот парень. Я запутал следы и вывел прямиком в аномалию. Одного застрелил, второй убит молнией, третий… вот он. Пожалел, – коротко и ёмко ответил Дед под конец рубленой своей речи, показав ладонью на умирающего.
– Остальные отстали. Было ещё шесть человек. Но… в общем… видишь: сейчас не до каникул. Надо ехать домой, – закончил он.
Варвара прищурилась, уперла руки в бока и покачалась с носка на пятку.
– Сейчас! С разбегу! – сказала она, словно приняв некое окончательное решение.
Впрочем, почему «словно»?
Вполне буквально: окончательное.
Варвара Ильичёва, только что бывшая «надолбом», перешла в режим «летящего снаряда».
Следующие дни были наполнены самой бурной деятельностью.
Варя готовила, убирала, стирала и вилась вокруг больного. Ставила компрессы на лоб, хотя много ли от них было проку? Вполне квалифицированно поставила капельницу с физиораствором. Смачивала губы водой. Сидела возле топчана, слушала дыхание, готовая начать реанимацию.
И помогло!
Энергия ли её передалась умирающему или умирающий был не вполне умирающий и справился сам? Трудно сказать. Но факт остаётся фактом.
Паренёк перестал размышлять в неведомых далях, стоит ли ему пожить ещё или хватит. Он сделал однозначный выбор в пользу жизни и незамедлительно обгадил всю кровать.
А потом пришёл в себя. Не сразу, а через время, но вернулся из тех мест, откуда дано вернуться не всем.
– Таня? – спросил он у Варвары, едва открыл глаза. – А где Таня?
– Ой! – Варя подпрыгнула от неожиданности.
– Ты не Таня? Не Таня. Где я?
– Деда! Деда! Он очнулся!!!
Короткий и нескладный диалог пришёл к завершению, не успев толком начаться.
Варя, как раз убиравшая выстиранную простыню в короб, что стоял в углу комнаты, прижала руки к груди, а потом выскочила пробкой в дверь.
Вернулась с Дедом.
– Выжил, – сказал тот и опять вздохнул, который десяток раз за эти суматошные дни.
Дед привык быть единовластным хозяином в своих владениях. Изредка, два-три раза в год их расцвечивало искристое присутствие внучки. Он немо любил эти визиты, хоть никогда не признавался в этом, даже в часы внутреннего диалога, которые составляли большую часть его жизни. Одинокой, встроенной в природу, но не в мир людей.
Людей он не шибко жаловал.
Шумные, суетливые, бестолковые. С ними надо было говорить и ладить. А также притворяться, сменяя маски: менялы, охотника, гостя, хозяина и так далее. Не было в том реестре только одного лица: его подлинного. Положение утомительное. И, в общем, исключительно вынужденное, когда привык обходиться единственным собеседником, товарищем и компаньоном – самим собой.
Дед без проблем находил общий язык с соседями, хотя… какие это соседи, когда до ближайшего поселения сутки опасного пути?
Но ему это не нравилось.
Ему хватало редких посиделок с Фрунзиком Карапетяном или иными, подобными ему. Гражданин Карапетян, например, отличался той благостной особенностью, что с ним не надо было говорить – он сам говорил, непрерывно и много. Это экономило слова и полностью удовлетворяло естественную потребность в обществе на добрый месяц.
Кроме того, пару раз в год Дед нахаживал в Победоград. Там он встречался с Варей на нейтральной территории и вообще – попадал в цивилизацию, которая тоже не радовала. Слишком этой людный контекст!
Ему нравилось быть одному.
Он вполне сросся с окружением.
Привык к тишине.
Привык стеречься мутантов. Даже хищники привыкли к нему, воспринимая, наверное, за часть природы. Такую же опасную тварь, как они сами. Которая, однако, живёт и даёт жить другим, если не нарываться.
И вот налаженному бытию пришёл конец.