Конец назывался Толей Пороховщиковым, он же Малой, он же Вакса.
Куда его девать, Дед представлял с трудом. Не выгонять же зимой за дверь? Только не после того, как сам своими руками спас ему жизнь. Хотел бы убить, стоило лишний раз потянуть за спуск божественного коробова. Или просто развернуться и уйти, оставив его на съедение падальщикам.
«Планетариум» крепко приложил мальца. Он с гарантией дошёл бы на холоде в течение нескольких часов, а то и быстрее. Но не дошёл благодаря Дедовой внезапной мягкости.
Теперь приходилось познавать на практике рыцарственную максиму Антуана де Сент-Экзюпери. Ту самую, насчёт тех, кого мы приручили.
Дед обдумал положение и в сотый раз испустил долгий протяжный вздох. Выходило, что одиночеству кранты. Внучка – куда ни шло. Родная кровь опять-таки. Но первый раз за годы и годы в обиталище Деда появился некто третий, о котором надо было заботиться и что-то по его поводу решать.
С Толей Варя намучилась.
Сперва из-за медицинских потуг, увенчавшихся, к счастью, полным успехом.
После из-за самого Толи.
Порой она думала, что надо было его придушить. Не всерьёз, конечно.
Толя оказался крайне неотёсан, что образованную и утончённую натуру девушки (чего уж там – двенадцать лет в балете!) коробило. Все его бесконечные «вот», «ну это», «чисто», «типа», «навроде» и прочие просторечные слова-паразиты выводили из себя. Если помножить их на откровенную феню и постоянный матерок, которым гость не ругался, а разговаривал, получалось и вовсе нездорово.
Ко всему, паренька было очень много. Просто очень много.
Нет слов, парень был благодарен Деду за его милость, а Варе за заботу.
И он принялся благодарить словом и делом, когда и вскрылись особенности его деятельной и чрезвычайно общительной натуры.
Первым делом Дед учинил Анатолию форменный допрос.
Когда, кто и по какой причине догадался выслеживать его, Деда, в Пустоши.
– Да это, Дед… – отвечал гость и глядел честными голубыми глазами, – нешто не ясно, млин! Ты ж фигура богатая – любой скажет. Ходишь один. Вот и решили тебя того, разъяснить… ну… накрыть твою деляну!
– Какую ещё деляну?
– Да такую. Ты же сидишь в одиночку на целом складе! Вот его и очень было бы соблазнительно прихватить!
– Это кто решил, что я сижу на складе?
– Рыбак! Помнишь того делового в кабаке?
– Так его не Ферзь послал?
– Послал-то он! Только придумка вся от Рыбака – сам слышал. Я ж подавальщиком, меня никто не стесняется, говорят напрямки: так, мол, и так, пора вашего Деда подраздеть! Жирно, мол, сидит по жизни!
– Ты кто в деле?
– А меня взяли за проводника. Я ж здесь неподалёку родился. Места знаю неплохо. Вот и взяли, – при этих словах Толя заметно потупился, а потом мотнул русой головой и рубанул правду-матку: – Да я сам, сам пошёл. Хотелось, понимаешь, приподняться по-лёгкому. Надоело шестерить, решил в козыри выйти! А ты правда склад подмял, а, Дед?
– Кончай мне тыкать! – тихо приказал тот. – Это раз. Два: склад – не твоё дело.
– Ладно, ладно! Рыбак вон на «ты», а мне нельзя? Больно ты… вы сердитый. Нет никакого склада? Хорошо, нешто я не понимаю: меньше знаешь – крепче сон.
– Значит, так: за честность хвалю. Не струсил. Это хорошо. Далее: будешь выражаться по матушке – выдеру. Мне всё равно, а внучку мне не порти. Пока зима, поживёшь у меня. Деваться тебе всё равно некуда. По весне – уходи. Решишь навести складских – милости прошу. Только не рассчитывай, что тебе снова повезёт. Живым не уйдёшь. Если возьмёшься чудить и шпионить в моём доме, прибью сразу, не сходя с места. Повторяю: деваться тебе некуда. То есть до весны тебе выгодно вести себя хорошо и дружить со мной. Понял?
– Да какое там! Шпионить! Я ж покаялся. Со всей душой! Хотите, побожусь? Вот чтоб меня на очке разорвало, вот те крест! Я и к банде прибился, потому как деваться было некуда! Я ж рассказывал! Сирота я!
– Сейчас заплачу, сирота… каз-з-занская… с винтовкой и бригадой бандитов. Ты – совершеннолетний мужик, понимай, что все твои поступки – твоя ответственность. Выбор есть всегда. Твой выбор – вот такой. Отвечать – тебе.
– Да нешто я… эх, да чего там! Виноват, спасибо вам за такое ваше благородство! Честно, спасибо! Готов искупить, типа, делом. Работать могу, охотиться, всё могу. – Тут в голосе Толи послышалась хитринка и любопытство. – Скажите только, как вы нас в лесу определили? Мы ж тихо шли и всё такое!
В комнате скрежетнул смешок Деда.
– В лесу? Не в лесу, а на Складах. Я тебя заметил у аптеки. Ты зачем уши грел? Только не говори, что из чистого любопытства. Да и Рыбак с его подходами мне не показался. Потому и вышел в ночь. Когда убедился, что вы за мной, – вывел к аномалии. Засёк я вас ещё на реке.
– Я ж бригаду за излучиной вёл! Я ж не пионер из Победограда! Понимаю, что и как!
– Вот там и засёк. Я, знаешь ли, тоже не пионер.
И Дед опять засмеялся.
Варя подслушивала весь разговор, прильнув к стене. После показательных раскаяний гостя решила, что доверять ему не стоит. Всё-таки бандит, хоть и не состоявшийся.
Как бы то ни было, Малой прижился. Помогал Варваре на хозяйстве – по его собственному выражению, «шустрил».
Толя в самом деле был шустрым. Дедова квартира буквально преобразилась.
Гость подновил покосившиеся полочки на кухне. Поглядев, как Варвара готовит еду, соорудил новые, расположенные в стратегических местах кухоньки. В том участке входного коридора, что выполнял функцию прихожей, как по мановению волшебной палочки, появились удобные вешалки.
Однажды он проявил инициативу насчёт благоустройства кабинета, но встретил жёсткий отпор с хозяйской стороны.
– В кабинет заходить не смей, – сказал Дед.
– Слушай, Старый, я ж хочу как лучше! – попытался возразить Толя.
– Надо не как лучше, а как положено, – отрезал Дед и добавил: – И обращайся ко мне на «вы», сколько можно повторять. Имей уважение, я тебе в дедушки гожусь.
– Так я со всем уважением! Нешто непонятно? Когда человека уважаешь, надо звать на «ты», как родного!
– Я тебе не родной. Если руки чешутся – пол подмети.
Так закончилась дискуссия по поводу облагораживания кабинета, а спор насчёт «выканий» – нет. Спасённый парень упорно звал хозяина «ты», прибавляя то «Дед», то «Старый».
Полезный, словом, постоялец.
Но как же его было много!!!
Во-первых, он постоянно поглядывал на Варвару. Именно поглядывал, а не пялился или, скажем возвышенно, любовался. Как будто пытался что-то вспомнить. Когда Толя пришёл в себя настолько, чтобы проявлять интерес к окружающему миру, сразу же начались те «поглядки» и типовой диалог, повторявшийся с разными вариациями едва не каждый день.
– Молодаечка, я тебя раньше не встречал? Как будто встречал, а никак не припомню где. Лицо знакомое, страсть!
– Нет, Анатолий, вы меня раньше совершенно определённо не встречали, – Варя отрицательно качала головой, создавая неприступный вид. – А что такое «молодаечка»?
Молодаечкой в Толином лексиконе назывались молодые девушки: молода-я дево-чка.
Во-вторых, по крестьянской манере он просыпался в шесть утра. После чего начинал искать себе занятие. И непрерывно болтать. Когда собеседника не было, он болтал сам с собой или распевал песни.
Парень оказался обладателем неплохого баритона и вполне вменяемого музыкального слуха – в этом Варя разбиралась, всё-таки много лет провела среди музыки и артистов. Зато репертуар оставлял желать лучшего.
Хабар собирали
Я и Рабинович,
Всякий аномальный редкий хлам.
Разных аногенов
Было так богато,
На радость фартовым молодцам!
Складно выводил юноша, ковыряясь с очередной обновкой в интерьере квартиры.
– Что это, господи? – не выдержала Варя, обычно державшая дистанцию и на короткое общение никак не переходившая.
– Ты что, подруга! Это ж «Мурка»! – пояснил Анатолий и продолжил.
От продолжения Варя пришла в ужас, даже не одёрнув простоватого компаньона: не подруга, мол, я тебе. Ужас усугублялся тем, что бывшая балерина невольно отметила удивительную драматургическую завершённость блатной песни. В ней были все обязательные компоненты настоящей истории – от экспозиции до кульминации и эпилога. Отношения с роковой Муркой, рассказчиком и Рабиновичем не уступали в напряжении тайнам мадридского двора. Персонажи обладали рельефными характерами, выписанными крупными, но предельно точными мазками. Да и незатейливая поэтика подкупала.
«Этак недолго увлечься этой… блатотой!» – подумала Варя и вновь ужаснулась.
Впрочем, дальнейшее знакомство с репертуаром, которое происходило постепенно, но неотвратимо, как наступление горной лавины или смена сезонов, оказалось куда хуже. «Мурка» в сравнении с другими ударными пунктами программы казалась арией из «Кармен».
Например:
…И вот пришли в Победоград,
Да только город нам не рад,
На третий день нам голодать
с ним надоело!
У нас по финке в рукаве,
И дует ветер в голове,
И порешали с ним идти на дело.
И вроде было всё пучком,
Залезли мы к барыге в дом,
И уж к двери тащили два мешка
с хабаром.
Но оказалось, нас пасли,
Чекисты мигом замели,
И долго били нас ногами по сусалам.
Но и это были ягодки, невзирая даже на более чем сомнительные рифмы. Одна древняя песенка переплюнула даже «Финку в рукаве».
Я вам сегодня расскажу,
Как я любил мадам Бонжу…
И так далее, до появления катастрофы в лице соперника Луи.
…Она связалась с тем Луём,
Совсем забыла о моём!
Страдаю я,
Страдаю я,
Из-за бонжового Луя!
Услыхав такое и сообразив, что именно скрывается за эвфемизмом «луй», Варвара ойкнула, зажала рот и выбежала из кухни длинными балетными прыжками. Ей вслед нёсся хохот противного Толика, страшно довольного произведённым эффектом.