ем убеждаешь?» – «В том, что надежды тщетны».
За разговорами с самим собой Ганин не заметил, как углубился в лес. Под ногами трещали сухие ветки. Не считая этого, было тихо. Птицы молчали – вместе со всем живым миром жара доконала и их. К реальности Ганина вернуло ощущение, что за ним кто-то следит. Он отвел от лица ноутбук, на который до этого беспрерывно пялился, надеясь на появление сигнала, и огляделся.
В трех метрах от него стоял волк. Худой и усталый, волк смотрел на Ганина исподлобья. Одна щека у зверя была рваная. Сквозь нее, словно в хирургическом разрезе, желтели клыки.
От неожиданности Ганин шагнул назад, зацепился ногой за ветку и рухнул в траву. Ноутбук вылетел из рук. В висках забухало. Ганин зашарил по земле ладонью, ища что-нибудь, что могло бы оборонить его от зверя. Рука закопалась в пыль и ничего не нашла.
Волк пошел на него. Без спешки, припадая на одну из передних лап. Она, вероятно, была когда-то сломана и теперь казалась короче остальных. Зверь, без сомнения, выглядел опасно, но одновременно – и от этого появлялась какая-то нелепость – был потрепанным и неказистым. «Угораздит еще погибнуть от такого ошметка, – пронеслась мысль. – Будто нету в лесу нормальных волков».
Деваться было некуда, палка или другое оружие не находились. Ожидая неизбежного, Ганин зажмурился. «Варя, родная моя девочка», – подумал он. В лицо пахнуло смрадом и мускусом старой шерсти – вероятно, смерть подошла уже совсем близко. Потом на носу Ганина сомкнулись клыки.
– Ай, чтоб тебя! – заорал Ганин и замахал руками. Он открыл глаза и сразу увидел красное на носу – две аккуратные дырочки на самом кончике, будто нос проштамповали дыроколом. Ранки наполнялись кровью, но на смертельные, даже с большой натяжкой, они не тянули.
Ганин смахнул кровь с носа и огляделся.
Зверь исчез.
– Ну? – он вскочил на ноги и позвал. – Где ты, зверюга?
Он был уверен, что зверь наблюдает. Куснул за нос и теперь ухмыляется в кустах. Оттягивает момент прыжка, смакует страх жертвы. Ганин так и подумал про себя – «жертва» и аж побелел от злости. Кем-кем, а жертвой в этом мире он больше быть не желал. Хватит, 33 года побыл. Достаточно.
– Знаешь, че? – заорал он. – А силенок-то у тебя хватит? Старый, облезлый черт!
От собственного голоса и оскорблений становилось спокойнее.
– Ну! Иди! Съешь – не подавись!
Лес смотрел на Ганина угрюмо и, казалось, укорял. Все в нем безмолвствовало, и крики беснующегося человека раскалывали это безмолвие на части: заставляли замерший лес шевелиться, подставлять себя под немилостивые солнечные лучи.
– Волчицы-то, небось, уже не дают! А? – надрывался Ганин. – Чего молчишь?
В верхушках деревьев чирикнула неведомая птичка.
Волк не показывался.
– Прокусить с первого раза не смог! Зубов не хватило?!
В кустах шевельнулось. Ганин подскочил. В следующий момент он уже стоял в боевой стойке. Кулаки сжаты, голова лбом вперед. Жаль, не успел найти полено.
Кусты раздвинулись, и навстречу ему вышел Виктор Сергеевич.
– Андрей? – вид его был встревоженный. – Это ты кричал? Что случилось?
В руках он сжимал саперную лопатку.
– Волк, – сказал Ганин, переходя на шепот. – Здесь волк.
Виктор Сергеевич кивнул. Волки в этих краях не были редкостью. На них натыкались в лесу, как сейчас Ганин, а иногда звери сами шли к людям: волков видели недалеко от лагерей – одиночек или небольшими стаями. Копатели полагали, что те крадут у них еду. Находили распотрошенные рюкзаки. Время от времени пропадало мясо, которое хранили в земляных ямах. По вечерам у костров рассказывали байки о несчастливцах, которых волки сожрали в прошлые годы. «И когда нашли его, горемыку, лежал он уже без кожи и без глаз и весь был обглоданный», – истории всегда изобиловали кровавыми подробностями и носили дидактический смысл: зевать не следовало.
Виктор Сергеевич пригнулся и покрепче сжал свое орудие:
– Волк один?
Ганин пожал плечами.
– Кажется, да.
– Где?
Ганин показал пальцем:
– Там.
Виктор Сергеевич перехватил лопату за черенок и принялся раскручивать ее над головой.
– Ату! Ату! – закричал он.
Лопата летела со свистом, сбивала листву с веток, ударялась о стволы, обдирая кору. Шуму было много. Лес теперь смотрел с осуждением на них обоих. Солнце усмехалось. Где-то во Вселенной, возможно, происходило что-то значительное.
Виктор Сергеевич, пройдя с лопатой несколько кругов, наконец опустил ее.
– Если и был волк, то ушел, – сказал он.
Он мельком оглядел Ганина – жив? конечности не откусили? – и потом вновь переключил внимание на лес. Но через секунду его взгляд сфокусировался на кровоточащем ганинском носу.
– Это что?
– Укус, – нехотя признался Ганин.
Он хотел соврать, что ободрал нос о ветку: неудобно было признаваться, что волк прикусил его так интимно. Но правда неожиданно вырвалась сама собой.
– Укус? – изумился Виктор Сергеевич. – Живо в лагерь на обработку.
Нос протерли ватой, смоченной в водке. Затем для убедительности замазали йодом. Поверх йода наложили пластырь. Теперь в их команде только двое – Виктор Сергеевич и Степан – оставались с неповрежденными лицами. Все остальные по виду являли собой команду подозрительных негодяев: Фока с бланшем под глазом, Серега со сломанным зубом и теперь Ганин собственной персоной – с носом, похожим на спелый помидор. Боевики, с иронией подумал он про свою команду. Мародеры лесов.
В лагере продолжалась игра. Фока увлеченно рубился в карты с агентами, и никто из играющих не обратил внимания, что человека прямо у них под боком куснул волк, – все были увлечены сдачей, мухлежом и перспективой заработка. Серега и Степан, свободные от игры, нависали над Ганиным – давали советы и интересовались.
– Правда, волк?
– Правда.
– Матерый?
– Вот такой, – Ганин развел руками так широко, как мог.
– И что – уцепил за нос и ушел?
– Ушел.
Степан удивлялся:
– Ну, дела. Ты, Андрей, и впрямь какой-то колдун. Мертвецы ему по ночам снятся, танки лезут прямо из-под ног, теперь еще волк.
– Колдун, – подтвердил Серега.
– Я иногда думаю: чего мы за тобой увязались? Ты же, по сути, кто? Городской! Нам с Сереней деревенским с вашей мастью не по пути. А потом ты – раз! – отчебучишь что-нибудь, и мне прямо боязно, мурашки по телу. Думаю: от Бога это у тебя или от дьявола? Как эту силищу поймешь? Ну, вроде живы пока, не погубил, значит, вроде как от Бога. И идем, значит, дальше. И я все смотрю за тобой, смотрю, а ты все чудесишь и чудесишь, хоть книгу с тебя пиши.
– Ну и напиши, – буркнул Ганин.
– Ну и напишу, – Степан подмигнул брату. – Напишем что ль, Серень?
– Напишем, – кивнул младший. – И потом гузно той рукописью подотрем.
Степан расхохотался и пихнул брата.
– Я от бабки слышал. А бабка была в лесных делах первый секретарь. У нее одного брата медведь изломал, другого в болото затянуло. И вот бабка сказывала, что жил у них в деревне дядя Федор. Сумасшедший не сумасшедший – не разобрать. А только возвращается однажды Федор из леса – дело было сразу после немцев, – а над ним свет неземной, и звери идут толпою: все, что в лесу были. И дядя Федор тут из лукошка одному ягод кинет, другому грибочка, и так все звериное царство к нему на двор пришло и там поселилось. И жило до тех пор, пока он Господу душу не отдал. Может, ты тоже, Андрей? Как Федор?
– Отстаньте, а? – попросил Ганин и потер заклеенный пластырем нос.
Под утро Ганина растолкал хмурый Фока, сунул ему в руки паспорт.
– Держи!
– Отыграл? – спросонья спросил Ганин.
– Отыграл.
Фока споткнулся о лежащий на земле рюкзак, чертыхнулся, как-то странно повел головой, и Ганин понял, что тот накурился. «Где достал дурь? Неужто разрыл схрон?» – подумал Ганин, вновь погружаясь в сон.
Во сне его уже ждали.
«Ну, Андрюша? Где же ты?»
«Иду, проклятые, иду…»
Арест
На другой день стали ясны размеры ночного выигрыша Фоки. Фока резался в карты с «костюмами» до утра. Когда поднялось солнце, совсем еще бледное, Фока уже имел на руках паспорта всех членов своей команды, паспорта агентов, их служебные удостоверения и наличность, полностью их костюмы (Фока побрезговал, снимать не стал), одну пару золотых запонок, стремный бордовый галстук и наручники с порядковым номером новгородской конторы ФСБ.
Под утро он закончил игру. Один из агентов полез в драку, другой его остановил. Вопрос решили полюбовно. Фоке предложили: «Или мы тя ща застрелим, паря, или ты отдашь нам весь свой выигрыш, будь он неладен. Паспорта своих дружков можешь оставить. Все остальное вертай взад».
Фока пожал плечами и отодвинул от себя кучу агентских вещей.
– Так в карты не играют, – пробурчал он, но сделал это больше для проформы, поскольку понимал, что именно так дело и должно было закончиться. И что не зря его предупреждали добрые люди: агентов лучше не раздевать.
– Скажи спасибо, что дышишь, – ответили ему и больно ткнули под дых.
– Спасибо, – сказал злой Фока и пошел спать.
По дороге залез в кусты, достал заныканный от подельников кусок гашиша. Покурил из деревянной трубочки – пуская дым в сторону и надеясь расслабиться. Но вместо расслабления разозлился еще больше. Разозлился на агентов, сыгравших нечестно. Разозлился на храпящих дружков. Разозлился на судьбу. На мир. Вечно он его обкрадывал.
Фока погрозил кулаком восходящему солнцу. Потом вылез из кустов и побрел к своим. Пнул Ганина, сунул ему, ошалевшему со сна, паспорт в лицо: «На, держи!» Пнул Степана, отдал паспорт ему. Пнул Серегу – особенно сильно. Пнул Виктора Сергеевича. Как странный Дед Мороз, очнувшийся не зимой, а летом, Фока ходил между телами друзей и одаривал каждого. Несколько раз споткнулся о разбросанные на земле вещи. В конце концов рухнул на свое место. Посмотрел на солнце, которое игриво подмигивало ему. Выругался. И погрузился в тревожный сон.