– Мой младший доченька! – Ханна еще раз поцеловала девочку.
Неприятное чувство тяготило Эрке, когда она вышла от матери. Проблема решена, мать довольна, Шекер вновь стала любимой младшей дочерью, и все это благодаря ей, Эрке. Это она убедила Шекер смириться с обстоятельствами, полюбить маму. Но почему же теперь ей так плохо? Эрке пошла по направлению к своему дому, но перед калиткой остановилась. Прямо на дорожке лежала кучка. Эрке позвала: «Цыган!», но на ее зов никто не откликнулся, поэтому она пошла искать щенка в сад.
Мама редко называет ее духтерлейме[28], хотя это она, а не Шекер – младшая дочь. Мать никогда не дарит ей таких дорогих серег. Если их продать, хватит на две машины. Зачем девочке такие дорогие серьги? Она их может потерять, их могут украсть! Да еще и перед зеркалом теперь будет крутиться часами. Пустышка! Мама назвала ее раче духтер[29], сказала, что она похожа на бабушку Шекер. Ничего она не похожа на бабушку, она на свою мать похожа, больше ни на кого! А то, что она, Эрке, как две капли воды похожа на мать, никого никогда не интересовало, ее никогда не называли красавицей. Все-таки противная она, эта Шекер, все время прибедняется. Бедная родственница, все ей должны, а она ничего никому не должна. Нашлась мне, обиженная. На обиженных воду носят, нечего с ней церемониться. На месте мамы следовало бы указать ей место. Разбаловала ее совсем.
Эрке нашла Цыгана, когда тот облаивал дерево, на которое вскарабкалась взъерошенная кошка. Эрке схватила щенка за холку и потащила к дорожке. Уткнув его носом в кучку, она несколько раз шлепнула по боку:
– Это ты зачем делаешь? Это ты сам есть будешь?
Пес жалобно заскулил, ей пришлось отпустить его. Отряхнув руки, она пошла за веником и совком.
Надо выдать Шекер замуж поскорее. Почему мать считает, что рано? Столько хороших женихов приходит, а она всем отказывает. Говорит, я до 18 лет девочку не отдаю. Меня же выдали в 15 лет, а ее почему нельзя? Чем она лучше? Нашлась мне, неженка. Я бы уже давно выдала замуж и избавилась от этой обузы. Она только кровь материну сосет, а толку от нее никакого. Даже на пианино играть не может. Говорю ей, играй громче, чтобы всем было слышно. А она мне – мол, громче нельзя. Плохому танцору – пол кривой. Если громче нельзя, зачем вообще играть на пианино? Зачем ей преподавателей наняли, деньги им платят? Все на ветер, все мамины деньги – на ветер. С Миной я так церемониться не буду, выдам замуж рано. Строго с ней надо, взяла манеру спорить со мной. Думает, если мать ее защищает, она может себе позволить мне перечить. Надо ее приструнить, пока совсем не выбилась из рук.
Эрке поставила совок с веником на место, налила полное ведро воды и стала тщательно отмывать дорожку.
– А Миша мне опять палку в ухо совал, когда я спала. – Мина появилась неожиданно и испугала Эрке, отчего та вздрогнула. В одной руке девочка держала горстку тыквенных семечек, а другой бросала их в рот и, хрустя, ела прямо с кожурой. – Мне было больно! – Мина повернулась к матери боком, чтобы та увидела царапину в ухе. – Вот!
– Тебе кто разрешал тыквенные семечки брать?
– Они лежали на столе. Я думала, можно… – ответила Мина.
– Ах, ты думала! Ты, я тут посмотрю, слишком много думаешь, да все что-то не то и не так, как надо. Тебе сколько раз уже говорили – пока не спросишь, ничего не трогай!
– А Миша взял, я думала, можно, – пыталась оправдаться девочка.
– Миша маленький! Ему три года всего, ему можно! А ты – дылда уже, а простых вещей не понимаешь! Кюду! [30] Устала я от тебя, от этих твоих «Миша это, Миша то». Постоянно жалуешься, постоянно чем-то недовольна! Миша ей мешает. Убей его тогда, зарежь. – Эрке вся пылала от гнева и не заметила, как перешла на крик. Из дому выбежала Ханна.
– Что случилось?
– Миша ей мешает жить, видите ли, жаловаться пришла!
Ханна покачала головой и снисходительно посмотрела на Мину.
– Мина, духтерлейме, зачем ты Мишу обижаешь?
– Это не я его обижаю, а он меня! – пыталась оправдаться Мина.
– Он же маленький, а ты уже большая! Вы должны быть дружными! – возразила Ханна. – Вы же брат и сестра.
– Он каждый день у меня палкой в ухе ковыряет!
– Он же мальчик! – привела решающий довод Ханна. – На него нельзя обижаться! Ты должна его любить, он твой брат. Ты должна о нем заботиться, а не обижать. Ты не будешь больше его обижать?
Мина не нашла, что возразить бабушке, и отрицательно покачала головой.
– Ну все, поцелуй меня и сходи за булочками в магазин. Пять булочек купи, вот, возьми деньги.
Мина поцеловала бабушку, взяла из ее рук купюру и убежала.
– Хороший девочка Мина, сладкий, – Ханна засмеялась. – Дочь мой младший!
– Хорошая-то хорошая, но только слишком много на себя берет! – возразила Эрке. Она хотела воспитывать дочь в строгости, но Ханна сводила на нет все ее усилия, в открытую защищая и балуя.
Ханна чувствовала свою ответственность перед Миной. Ведь это она отправила внучку в далекий Новороссийск, опасаясь гнева Натана. Она хотела обезопасить внучку и навсегда разорвать связь своей дочери с Симоном, выдав Эрке замуж повторно. Это было бы сложно, если бы у Эрке была маленькая Мина на руках. А вот через пару лет, когда у них с Гариком будет общий ребенок, Мина сможет вернуться домой. Так она планировала.
Ханна, однако, не ожидала, что при виде маленькой худышки с торчащими во все стороны непослушными жесткими волосами, грустными глазами и впалыми щеками ее сердце так сожмется от жалости. Она полюбила внучку всей душой и мечтала о том, чтобы и Мина любила ее больше всех. Но добиться взаимности удалось не сразу. Мина не хотела оставаться на ночь у бабушки. Та громко храпела, и Мине было страшно. Однажды Мина прибежала от бабушки вся взлохмаченная. Эрке пошла к матери. Ханна была в скверном расположении духа, не разговаривала, а шипела сквозь зубы. По ее виду Эрке поняла, что что-то не так, и, возможно, это она, Эрке, сделала что-то плохое. На ее вопросы мать не отвечала. Хоть такое бывало не раз, Эрке всегда испытывала мучения, когда Ханна ее игнорировала. Когда мать обижалась, ни одна складка на ее лице не двигалась, оно становилось восковым и неподвижным, ледяным и колючим. Причина недовольства выяснилась быстро. Виновницей была Мина. Она нагрубила бабушке, и та отказалась приходить к Эрке. «Это ты ее настраиваешь против меня!» – прошипела сквозь зубы Ханна. Эрке послала за девочкой. Когда Мина пришла, ей устроили допрос:
– Ты что сказала маме?
Девочка опустила голову и нахмурилась.
– Я тебя спрашиваю – что ты сказала маме? – Эрке толкнула Мину в плечо.
– Я сказала, что она – Баба-яга, – еле слышно шепнула Мина.
После этих слов Эрке грубо схватила Мину и стала бить большой и крепкой ладонью по спине, лицу, голове, приговаривая:
– Будешь знать, как говорить маме гадости!
– Хватит, хватит! Не надо! – сказала Ханна.
Но Эрке уже было не остановить. Она била и била девочку, ее лицо и руки стали алыми, а Мина захлебывалась от слез.
– Проси прощения у мамы! – потребовала Эрке.
Мина встала на колени и сложила руки в молитве.
– Мама, прости меня пожалуйста, я больше никогда так не буду!
– Ладно, ладно, – Ханна пыталась улыбнуться.
– Иди умойся! – строго произнесла Эрке.
Мина встала и направилась к выходу.
– Умойся и сиди в своей комнате. Без моего разрешения чтобы не выходила, тебе понятно?
– Да, – еле слышно произнесла девочка.
Когда она ушла, Ханна сказала:
– Зачем поругала? Я же об этом не просила!
– Ты не просила! Это мне, мне не нравится, что она слишком много на себя берет. Грубит старшим, плохо себя ведет. Научилась непонятно чему непонятно где. Это все гены плохие, отцовские. Здесь ничего не поделаешь, приходится воспитывать.
– Да, это все гены, – согласилась Ханна.
Когда женщины дошли до летней террасы, Гарика уже не было дома.
– А что, Симон не объявлялся больше? – спросила Ханна.
– Приезжал, через Натена спрашивал, может ли он повидаться с дочерью. Я сказала, что нет. Как он еще не побоялся приехать! И это после того, как Гарик его месяц назад, когда он к нам сюда заявился, с топором в руках выгнал. Зарезать хотел.
– Нехорошо это, – Ханна покачала головой. – Отец же все-таки, мой брат двоюродный. Нехорошо. Мне тете в глаза стыдно посмотреть теперь. Я и так с ней уже восемь лет не разговариваю, хотела помириться, фрукты посылала, а она все отсылает, не хочет меня знать. Вы, говорит, моего сына уничтожили, раздавили. Единственная моя тетя, мамина сестра, после матери самый близкий для меня человек. Я помириться с ней хочу. Не выгоняй Симона в следующий раз, когда придет. А я скажу Натену, чтобы ему передали, что можно прийти дочь повидать. Отец все-таки родной, не чужой. Родственник наш близкий. Отца надо уважать, я своего отца любила, несмотря ни на что!
– Мама… – хотела возразить Эрке, но не успела, потому что на веранду вбежала Мина. Обеими руками она держала целлофановый пакет с улыбающейся ватными зубами женщиной.
Ханна засмеялась и заглянула в пакет: он был доверху заполнен булочками и рогаликами.
– Зачем так много? – Эрке строго посмотрела на дочь.
– Я на все деньги купила, что мне мама Ханна дала. – Мина еще не отдышалась после пробежки и говорила, быстро вдыхая и выдыхая воздух, от чего ее монолог был похож на вещание забарахлившего радиоприемника. – Я думала, надо на все купить. На меня все в очереди так наругались, потому что я последние булки забрала. А я все равно взяла. Думала, нужно на все брать.
Эрке покраснела от ярости, собираясь поругать Мину, но Ханна махнула рукой, призывая внимание Эрке, и ударила себя по губам, как бы прося дочь ничего не говорить.