Роза положила фотографии на шкаф и махнула рукой:
– Ну все, хватит о грустном! Давай, я лучше ковры покажу. Вот этот – отличный, настоящий текинский. Нигде таких больше нет, только у меня остались.
Ханна из вежливости погладила два ковра, спросила цену и, не торгуясь, купила их. Она знала, что ковры не стоят этих денег, но не хотела показаться скупой.
Когда они вышли из дома, увидели Тому: она стояла у калитки и с кем-то кокетничала, звонко смеясь и переминаясь с ноги на ногу.
– Тома! – строго сказала Роза. – Ты с кем тама разговариваешь?
– Мама, тута водитель Гаджи пришел, ждет тетю Ханну.
Роза позвала дочь. Когда та подошла, Роза шепотом ее отчитала:
– Ты чего это с ним кокетничаешь! Тебе что, мусульманин нужен? Иди тогда сразу паранджу надевай и в мечеть ходи. Если еще раз увижу, на ключ запру!
Тома покраснела, а Ханна позвала Гаджи и велела отнести ковры в машину.
– Сейчас поедем… – Она повернулась к Розе, чтобы попрощаться, но та исчезла в доме. Через несколько мгновений вернулась, держа в обеих руках фотографию. С нее на Ханну смотрел улыбающийся Гарик.
– Вот, возьми, покажи дочери своей. Как ее зовут? А у тебя ее фотографии, случайно, нет тута?
– Эрке мою дочь зовут, – твердым голосом сказала Ханна. Достав из кармана маленькую черно-белую фотографию дочери, она протянула ее Розе.
Эрке была последним ребенком Натана и Ханны. К моменту ее рождения Ханне было сорок лет, и сил на младшую дочь уже не хватало. К маленьким сыновьям, четырехлетнему Залмону и двухлетнему Сави, были приставлены няни, а Эрке отправили жить к кормилице. Когда потребность в грудном молоке отпала, она вернулась домой и кое-как выросла среди братьев. Они не особенно церемонились с младшей сестрой, били и таскали ее за волосы за малейшую провинность, а чтобы она не пожаловалась матери, задаривали леденцами.
Летом Ханна, взяв в охапку младших детей, уезжала в Махачкалу – там у семьи был дом. Каждый день ездили на море, а вечером братья усаживались в темном дворе и, потешаясь над маленькой впечатлительной девочкой, рассказывали страшилки про людоедов и потусторонние силы. Маленькая Эрке, наслушавшись таких историй, долго не могла уснуть, а просыпалась в мокрой постели. Так продолжалось несколько дней, пока Ханна не заметила и не приняла мер.
Изгонять испуг была приглашена старая, тощая, похожая на Бабу-ягу знахарка. Посадив девочку на стул, она долго ходила вокруг нее с тарелками, читая что-то себе под нос. Внезапно женщина с силой бросала тарелки на пол, они разбивались об асфальт и осколки разлетались по сторонам. Эрке похолодела от ужаса. Женщина продолжала, пока не разбила все до последней тарелки. Потом она взяла два стакана и кокнула в один из них яйцо. Переливая его из одного стакана в другой, она что-то нашептывала себе под нос, а потом потребовала от Эрке это выпить. В завершение женщина взяла веник и собрала осколки в пакет, которые вручила Эрке со словами: «Это твой страхы. Закапай в сад и нычево нэ бойся». Эрке закивала. Один вид старухи вызывал ужас, и она готова была сделать все, что та пожелает, лишь бы больше ее не видеть. Ночами Эрке спала очень тревожно, потому что боялась ненароком намочить простыню. В полудреме брела в туалет: не хотелось встречаться со старухой во второй раз.
Поскольку ее сестры были намного старше ее, росла она в основном среди мальчиков, отчего и сделалась почти что мальчиком. Она была в восторге, когда ей, тринадцатилетнему подростку, один из друзей старшего брата позволил покататься на мопеде. И когда ее пятка попала в колеса мопеда, она ни разу не заплакала, а стойко вынесла боль. Братья тайком повели ее к врачу, чтобы тот зашил ей пятку. Родители о том инциденте ничего не узнали, а братья зауважали младшую сестру и, когда у них появилась машина, они время от времени возили ее на безлюдную дорогу и позволяли ей сесть за руль.
Когда Эрке исполнилось пятнадцать, Ханна решила показать дочь. И действительно, было на что посмотреть: статная, с пышными формами, с длинными и черными, как смола, волосами, с огоньком в глазах. Ханна собрала гостей, и к ней весь вечер вереницей тянулись сваты, предлагая своего кандидата в женихи.
– Молоко и мед девочка! – сидящая рядом с Ханной женщина, ее родная тетя Мина, поднесла к губам собранные вместе подушечки пальцев и звонко их поцеловала. – Наша порода, савиевская.
Ханна закивала.
– Наша порода!
– Свое надо держать при себе, а не отдавать в чужие руки. Надо оставить Эрке в семье. Что даешь за девочку? – деловито спросила Мина.
– Дом даю, драгоценности даю, – Ханна задумалась на несколько мгновений, а потом продолжила: – Все, что полагается, – белье-мебель-одежда – все даю. Без этого как? Она у меня с хорошим приданым замуж выйдет! – с гордостью произнесла Ханна.
– Хубе-хубе[23]. Ты – хорошая мать, и я хорошая мать. Все мы хотим счастья своим детям. Ты помнишь моего Симона? – Мина показала куда-то в сторону. У Мины было восемь сыновей, очень похожих друг на друга. Ханна стала искать глазами, но Мина уже махала рукой кому-то. Вскоре перед ними вырос невысокий и смуглый молодой человек. Ханна воскликнула:
– Да, помню, как не помнить? Хороший парень у тебя!
Симон поцеловал Ханну, а через минуту Мина жестом отослала сына: «Ну все, иди, иди, нам надо пошушукаться».
– Хороший у меня мальчик – младший сын мой, – сказала она Ханна. – Двадцать шесть ему уже, жениться пора.
Ханна закивала: да, в двадцать шесть лет парню пора жениться.
– Не хочу кого попало брать. На своей хочу женить.
Всю следующую неделю Мина ежедневно приходила к Ханне вместе с Симоном и несла подарки: корзины с фруктами, духи, платки, вино, халву.
Эрке прислуживала за столом, накрывала на стол, разносила чай, но они ничего не ели и не пили. Симон так впивался взглядом в Эрке, что та краснела, у нее подкашивались ноги, и она торопилась уйти в дом, чтобы отдышаться и успокоиться. На исходе первой недели Ханна спросила дочь, нравится ли ей Симон. Получив утвердительный ответ, Ханна обсудила с Миной формальности. Обручить молодых решили в самое ближайшее время.
После обручения Симон регулярно – раз в месяц – приезжал из Махачкалы в Пятигорск повидать невесту. Его приезд всегда обставлялся с пышностью и торжественностью. Эрке наряжалась, приглашались люди, а стол ломился от яств. Казалось, для жениха эти приезды были пыткой, надо было в присутствии дюжины гостей вести непринужденную беседу с Эрке, а он не знал, о чем говорить с пятнадцатилетней девочкой, поэтому больше молчал. Натан однажды не выдержал:
– Сидит, молчит! Как рыба! Воды в рот набрал, что ли? – сказал он куда-то в сторону, но всем было понятно, что эти слова относились к Симону.
– Оставь его! – Ханна подошла к мужскому столу и бросилась на защиту родственника. – Стесняется он.
– А я почему не стеснялся, когда приходил к тебе? Я разве сидел, как молчун, все время?
Ханна засмеялась.
– Ты когда приходил, тебя нельзя было заставить молчать. Все говорил, говорил. Мать мне на ухо шепчет: «Пусть уже уходит, я спать хочу», а ты все сидишь и что-то говоришь, рассказываешь.
– А что папа тебе рассказывал? – оживился сидящий за столом старший сын Довид.
– Все рассказывал. Всю свою жизнь рассказывал. – Ханна обняла мужа за шею. – Как он сиротой остался, как от дяди ушел… все рассказывал. Не умею я сказать, как он. Он пусть лучше сам расскажет. Ханна пододвинула стул и села рядом с мужем.
– Нищий был! – начал свой рассказ Натан. – Когда родители мои умерли, мне десять лет было. Мы в Самарканде жили. Я без копейки денег, в лохмотьях, пришел к дяде. Говорю: некуда мне идти, можно, я у тебя, дядя, жить буду? Дядя мне отвечает: если работать будешь как следует, хлеб-соль для тебя найдем. Так я остался у дяди. У него своих детей – десять человек, на меня еды не хватало, объедками кормили. То, что собаке выкидывали, я ел. Работал как проклятый, в школу не ходил, три класса окончил, писать-читать умел – и хватит. Это сейчас все умники развелись, халам-балам устраивают, а дел от них не дождешься, а тогда не об этом думать надо было. Когда мне тринадцать исполнилось, дядя говорит: хватит, большой уже, иди сам деньги зарабатывай. Я пошел искать работу, там-сям копейку заработаю. Себе на хлеб зарабатывал, а больше не получается. Дядя на мне все зло вымещал, из дому выгонял. Я несколько раз на улице спал, тощий был, как вот этот палец. – При этих словах Натан поднял вверх мизинец и затряс рукой.
– Папа, ну давай ближе к делу, как ты с мамой познакомился? – шутливо потребовал Довид. – Как ее добился?
– Слушай, да не перебивай! – Натан взял бутылку водки и наполнил рюмку до краев. – Мне когда восемнадцать исполнилось, я на фронт пошел, до конца войны меня не было. Когда вернулся, дядя решил меня женить на какой-то родственнице. А я решил посмотреть издалека на нее, вдруг она мне не понравится! Пошел в сторону их дома. На полпути остановился, потому что там из калитки выходит расфуфыренная красотка. Она мне очень понравилась, такая вся из себя важная и надменная.
– Мама, это ты была? Ты? – с нетерпением спросил младший сын Сави.
Ханна улыбнулась и приложила палец к губам – не перебивай и слушай отца!
– Вот нетерпеливые у меня дети! – Натан погрозил пальцем Сави и продолжил:
– Я разузнал, что она богатая, подумал, что она даже не посмотрит на меня. Стал караулить дом, чтобы получше ее рассмотреть. Она выходила, модница такая, платье, туфли, сумка. Я влюбился! Но как быть, не знаю! Я гол как сокол, конфеты-духи купить не на что, пригласить в кафе не могу. Стал много работать, все, что можно было заработать, зарабатывал. Вагоны разгружал, на рынке торговал. Когда какие-то деньги появились, попросил жену дяди пойти к ним, разузнать, что и как. Она вернулась, бывает же, печальная вся. У нее жених, говорит, без вести пропавший. А она его все равно ждет, любит. Я сначала расстроился, а потом прямо к отцу ее – раби Боруху – пошел и все рассказал. Люблю, говорю, вашу дочь. Что мне делать, говорю. А он кричать начал: «Я свою единственную дочь за кого попало не дам! Ты кто такой вообще?» Я отвечаю: «Сирота я, у дяди воспитывался, но деньги на жизнь всегда заработать смогу». При этих словах он смягчился и говорит: «Приходи через неделю, там увидим». Я обнадежился и всю неделю пахал как проклятый, чтобы еще больше денег заработать. Я убить готов был, украсть, все что угодно, лишь бы красавица на меня посмотрела. Каждый день караулил у ее дома, а она выходит с подружками, а в мою сторону даже не смотрит.