А рядом ещё один – «Кошка Мехитабель».
И ещё – «Мангуст Джефф».
Это прямо какое-то кладбище домашних животных. Слишком много потерь для одного ребёнка. Может быть, с годами он и не научился как следует ухаживать за питомцами, но в искусстве могильщика явно достиг высот. Самые свежие могилки украшены узорами. В честь хорька Оскара даже воздвигнут пластилиновый памятник, на котором начертано:
Прохожий, ты идёшь, а не лежишь, как я.
Постой и отдохни на гробе у меня.
Сорви былиночку и вспомни о судьбе.
Я дома. Ты в гостях. Подумай о себе.
Бр-р-р! Эти маленькие могилки, мерный стрекот насекомых и серые деревья с длиннопалыми ветками нагоняют на меня ужас. Не так-то просто напугать того, у которого из каждой поры сочится разноцветный гной, но сейчас обычный ветерок, прошелестевший в кронах деревьев, заставляет меня вздрогнуть. Я верчу головой, словно ожидая, что из кустов сейчас выскочит ведьма из Блэр с трясущейся камерой наперевес.
Рядом шуршит листва. Или это снова ветер? Хрустит ветка. Белка проскакала? Лопата со стуком втыкается в землю, и я чуть не выпрыгиваю из своей изъеденной кожи.
Стук раздаётся позади меня, в рощице. Я подбираюсь чуть поближе и вижу жёлтый конус света от карманного фонарика, выхватывающий из темноты новые могилки. Да где кончается это кладбище?
Лопата снова вонзается в землю. Свет мигает и тускнеет. В наше дни не так-то просто найти хороший фонарик. Я едва различаю очертания человека с лопатой. Это неясный силуэт во мраке, тень среди теней, сгусток тьмы, нависший над серой землёй. Раздаётся свистящий звук. В неясном свете фонарика я вижу, как на месте рта у таинственного незнакомца вздувается жуткая розовая масса. Она превращается в шар и с хлопком исчезает.
Жвачка. Это ребёнок, и он жует жвачку. Ну конечно, ребёнок. Кто бы это ещё мог быть? А что до могилок – может быть, в этой рощице все окрестные ребятишки хоронят своих питомцев. Ничего странного в этом нет.
Ну, в известной мере.
Если этот мальчуган роет яму для собаки из моего списка, значит, она уже не успеет превратиться в монстра. Правда, надо точно выяснить, кого он закапывает. Может быть, он не хотел хоронить предыдущего питомца, пока не появится новый. Я подхожу к нему, стараясь произвести как можно больше шума, чтобы мальчик услышал меня издалека. Ему-то зачем пугаться?
Когда я подхожу ближе, мне становится стыдно за свой страх. Передо мной коротышка лет семи в джинсах и старых кроссовках, похожий на Гарри Поттера. Он не смог бы выглядеть более беззащитным, даже если бы очень постарался. Ну, если только он не вампир. Но даже тогда у меня преимущество в силе. И в скорости тоже, судя по тому, как он вяло ковыряет землю. Лопата явно слишком тяжела для него, но мальчик упорно продолжает своё дело.
Тук. Тук. Тук.
По идее, он уже должен был меня заметить. Но он слишком сосредоточен, да к тому же на очки налипла земля. Я встаю рядом и втягиваю носом запах глины и свежей древесины. Древесиной пахнет ящичек в форме гроба, который лежит тут же на земле. Крышка прилегает неплотно, сбоку торчит гвоздь, но для его возраста это очень недурная поделка. Запах глины исходит от надгробия, прислонённого к дереву. Это хрупкая светло-серая табличка, копия какого-то старинного надгробия с пуританского кладбища. На тимпане схематично выгравирован ангел смерти, а снизу написано:
Здесь лежит
Расти
У мальчика явно талант. Я не хочу его прерывать. В конце концов, сейчас очень важный для него момент, к тому же он почти закончил копать. Можно дать ему ещё полминуты. Ещё надо придумать, как дать о себе знать, не напугав его до полусмерти. Я подозрительный тип в маске, который ошивается на задворках его дома. Если я скажу «Не кричи!» или что-то в этом духе, я только всё испорчу.
Мальчик закончил рыть. Всё ещё не замечая меня, он берёт ящичек, аккуратно укладывает в яму и начинает засыпать землёй. Я откашливаюсь.
– Эй, парнишка!
Он даже не поднимает на меня глаза.
– У вас очень странный костюм, мистер. Вы губитель?
– Ты, наверное, хотел сказать «грабитель». Я? Нет, совсем нет.
Он набирает полную лопату земли и ссыпает в могилу.
– Если вы грабитель, идите лучше к соседям. У них куда больше всяких ценностей.
– Серьёзно? А каких, например? У них есть консоль четвёртого поколения? – Я снова откашливаюсь. – Эм-м… неважно. Так что, не везёт тебе с животными, да?
– Мама говорит, что всё относительно. Зависит от того, с какой стороны посмотреть.
Я сочувственно киваю:
– Относительно. Да. Когда ты кого-то теряешь, лучше вспоминать радостные минуты, проведённые вместе, чем оплакивать утрату.
– А ещё она говорит, что больше не надо их кормить и за ними убирать.
Ладно, ближе к делу. Надо аккуратно прощупать почву, прежде чем я начну задавать неприятные вопросы о его новом пёсике.
– Тут мило. Так тихо, спокойно. Ты сам вырыл все эти могилки?
– Усу. – Он втыкает лопату в земли и опирается подбородком на рукоять. – Я начал их рыть, ещё когда был совсем маленький. Палочки от мороженого мне надоели, и я начал копировать исторические памятники.
– Исторические?
– Угу.
Я смотрю на глиняную табличку возле дерева:
– Классное надгробие. Расти бы понравилось. Это был пёсик?
Он вздыхает:
– Щенок. Мама с папой мне его вчера принесли.
– Вчера. – Получается, это щенок из моего списка, так что можно не торопиться. – Ого! Э-э-э… а почему он так быстро умер? Заболел? Попал под машину?
Мальчик качает головой:
– Он не умер, мистер.
Я трясу головой – похоже, у меня в ушах до сих пор торчат кусочки Гума:
– Что ты сказал? Он не…
– Но скоро умрёт. Всем живым существам нужен этот… кислый рот.
– Кислород.
– Угу. Даже рыбам. В воде есть кислород, и рыбам нужны жабры, чтобы им дышать. У людей жабр нет, поэтому в воде они задыхаются, а вот рыбы задыхаются без воды.
– Погоди-ка, вундеркинд. Ты хоронишь своих питомцев заживо?
– В основном да.
– Но почему?
Он пожимает плечами:
– Мне нравится делать маленькие надгробия, а мама говорит, что я не должен их делать без необходимости. Злой школьный психолог сказал, что это… палотогия?
– Патология.
– Угу.
Я подскакиваю к нему:
– Ты не знаком с парнем по имени Крастон, а? Жалкий маленький…
Я хватаю его за шиворот, но вовремя осаживаю себя. Лопата падает, задевает фонарь, и он катится прочь. Это не Крастон. Это просто мальчик. Психопат, конечно, но ещё совсем маленький. У него ещё недостаточно развит мозг, чтобы иметь моральные принципы. Может быть, это просто такой тяжёлый период. Этот мальчик может вырасти и стать большим начальником. Или Гитлером.
Я ставлю мальчика на землю и аккуратно отряхиваю его одёжку.
– Слушай меня. Как человек, который знает толк в изощрённых и, не побоюсь этого слова, вдохновенных убийствах, я впечатлён твоими достижениями. Но дело в том… – Я озираюсь в поисках нужных слов – может быть, они вырезаны на каком-нибудь дереве? Но нет. – Дело в том, что у меня очень чёткие представления о том, кто заслуживает смерти, а кто нет. Твои бедные питомцы… погоди-ка.
Фонарик замирает, и его луч высвечивает два надгробия на свежих могилах. На одном написано «Мама», на другом – «Папа».
Я становлюсь в стандартную позу, выражающую гнев и изумление. Ну, знаете – спина сгорблена, кулаки сжаты, голова запрокинута.
– Срань господня! Ты… как ты… такой маленький… да как ты только…
Он пожимает плечами.
– Я взял хлору… флору…
– Хлороформ!
Я хватаю лопату. Судя по испуганному лицу, мальчик думает, что я сейчас ему врежу, и, признаюсь честно, у меня проскальзывает такая мысль, но я обхожу его и направляюсь туда, где лежат его мама с папой. Несколько быстрых взмахов лопатой – и я вижу, что надписи на надгробиях не врали. Гробов у них нет – сынишка просто связал родителей и заткнул им рты. Я успел вовремя. Они живы и, извиваясь и корчась, смотрят на меня, не зная, стоит ли им возблагодарить судьбу или ещё сильнее испугаться.
– Странный денёк у вас выдался, правда? Сначала вас оглушил и закопал в землю собственный сыночек, а теперь вы очнулись и смотрите на мою рожу, скрытую под маской. Чего только в мире не бывает, да?
Мальчик пытается вырвать лопату у меня из рук:
– Мистер, пожалуйста! Когда мама увидела гробик для Расти, я слышал, как она сказала папе, что больше не может это терпеть! Она хотела позвонить в органы пепеки…
– Опеки.
– …и они хотели меня увезти, и я испугался!
Мы все испугались. После того, как я всё это увидел, у меня в голове что-то заворочалось. Какая-то маленькая чёрная крупинка, твёрдая и круглая. Вот она, вот… поймал.
Это ещё что такое? Какая-то букашка? Маковое зёрнышко?
Честно признаюсь, я чувствую облегчение, когда земля над последним пристанищем Расти начинает сотрясаться. Со склонов маленького холмика скатываются комки земли. Они катятся, катятся, пока то, что скрывается в глубине, не выпускает всю свою бешеную энергию наружу.
Из могилы бьют ослепительно яркие лучи. Земля ходит ходуном. На свет высовывается огромная рука, обмотанная льняным полотном. Она продирается сквозь грязь и растопыривает пальцы, как будто впервые за тысячу лет чувствует дуновение ветра. Затем, опираясь на руку, наружу вылезает вся махина – с головой и всем остальным. Истлевшая ткань свисает клоками, но полностью скрывает омерзительное туловище, за исключением двух жёлтых глаз.
– Расти? – ахает мальчик.
– М-м-м! – мычат родители.
Им отвечает голос, гулкий, как пустынный ветер:
– Я Гомдулла, Живой Фараон! Трепещите перед моей несокрушимой мощью, смертные!
Норман Бейтс-младший прячется у меня за спиной, как будто я вдруг стал его лучшим другом. Я упираю руки в бока и, задрав голову, смотрю на вставшую в полный рост громадину.