лекой провинции в столицу, возможно только при деньгах и связях Варламова. В печальные и тоскливые дни, когда они обе ездили в больницу к Степану, состояние которого было стабильно тяжелым, но, как уверяли врачи, все же не безнадежным, беседы касались событий скорбных и мрачных. Говорили о несправедливости, горе и боли, о старике, который лежал одноким где-то в чистой палате, облепленный трубками, где-то на границе между мирами. Людмиле две эти разные женщины нравились, она с теплотой слушала их разговоры, испытывая некую неловкость, но в то же время получая несказанное удовольствие.
Она была уверена, что Елене ничего не известно о жучке и камерах, расставленных в доме Варламовой. Но недельное наблюдение ничего не дало. Из своего опыта она знала, что, будь они обе в сговоре, они не вели бы себя так естественно и непринужденно, и уже бы выдали себя скованным поведением (если догадывались о слежке) или случайной фразой. Соучастницы, тем более, две эмоциональные женщины, склонные к философским рассуждениям, рано или поздно вернулись бы к обсуждению случившегося. Разумеется, были вечера, когда они наверняка встречались все втроем на старой квартире Варламовой, где жил Леша. Но Люда чувствовала, что ставить прослушку туда было бессмысленно — исключено, что парень что-то знает или состоит в возможном сговоре. Вероятнее всего завести разговор тогда, когда обе они оставались бы вдвоем. Но ничего, что указывало бы на их виновность, не происходило. Более того, своими горячими, проникновенными словами о любимом муже и деде они лишь обеляли себя. Люди, которые так любят и переживают, не могут быть виновны. Людмила уже решила, что в ближайшее время, когда женщины отправятся в больницу, она снимет с квартиры камеры и жучки.
Времени, когда наблюдался Снегирев, было намного меньше. Он работал до девяти часов в будни, поэтому обычно появлялся дома не раньше одиннадцати. Несколько раз он возвращался и позднее, видимо, проводя время в клубе или ночном заведении. Однажды вместе с ним пришли несколько друзей, но, выслушивая их пустые разговоры о футболе, попойках, женщинах и работе (они не были коллегами, поскольку упоминались различные специальности и не пересекающиеся дела), глупые анекдоты и скабрезные шутки, Людмила едва не уснула.
Дважды приходила женщина, и в эти вечера слов было сказано еще меньше. Людмила уже готова была убедить себя, что все, до чего она догадалась — лишь плод ее воображения, что человек, входивший в дом Варламова, лишь был на него похож, а у сотрудника «Бета-банка» на самом деле нет ни мотивов, ни возможностей совершить преступление. А если он и приходил, то затем, чтобы попытаться застать Варламову дома и выяснить ее платежеспособность. Звонков на телефон Варламовой также больше не поступало, стало быть, двое подозреваемых не контактировали между собой. В любом случае, этого было слишком мало, чтобы признать его виновным.
Дело затягивалось, и Людмила начала нервничать. У себя дома она все чаще бывала раздражительной, что никак не способствовало улучшению отношений с Сергеем, о котором она все больше и больше с тоской думала, ждала, мечтала. Но, стоило им оказаться вместе, она невольно начинала выплескивать на него скопившуюся усталость. Несколько раз Сергей, которому нервозность подруги была не безразлична, пытался задобрить ее романтическим вечером или небольшим подарком, но вечер получался холодным, поскольку Люда была во власти печальных мыслей, в тот день услышанных от Татьяны.
В другой раз он старался вывести ее на беседу и помочь с делом, но вышел только скандал — они опять столкнулись лбами на том, кто справляется с делами лучше и профессиональнее.
- Ты думаешь, я сама не могу раскрутить это дело? - раскричалась взведенная Людмила. - Что ты, несомненно великий сыщик, сразу же найдешь верный ход! Нет, спасибо! Я решу все сама!
В тот вечер Людмила легла спать на маленьком диване в другой комнате, злилась на Сергея, на себя, на свою неспособность распутать дело или на хитрость преступников, водивших ее за нос. Но, когда из спальни послышалось громкое сопение Сергея, расплакалась в голос. Ей ясно представилось, как она утром явится в офис и сядет смотреть пленку из дома Снегирева. Как увидит это огромное ложе, вечно полузапахнутый китайский халат, томное модельное лицо, и будет неудовлетворенно ерзать на стуле, желая скорейшего наступления вечера и встречи с Сергеем. Потом она понимала, что какая-нибудь мелочь все равно разведет их и на следующий день. И что сейчас он спит в их общей спальне, пусть не на такой роскошной, но удобной и мягкой постели, привычный, доступный, с разметавшимися по подушке волосами и оголенной опушенной грудью, которую ей так нравилось гладить пальцами...
Наутро она едва плелась в офис. Внутренний раздрай, недосып и пережженый кофе на завтрак разбили ее окончательно. Вдобавок, когда она уже припарковалась на своем обычном месте под раскидистым кленом, позвонил Сергей и был так нежен, так ласков и предлагал вечером («Сегодня же пятница») отправиться в ресторан. Он не сказал, что этот поход может быть причислен к завершению его собственного дела, но Люда почувствовала нечто подобное, ответила ему резковато, а, повесив трубку, снова почувствовала досаду и обиду на саму себя. Все валилось из рук.
Игоря и Марины в офисе еще не было. Людмила заварила себе крепкого чаю с лимоном, оттягивая момент просмотра вчерашних записей, но, в конце концов, пришлось заняться делом. Варламова прошлым вечером осталась на старом месте, стало быть, Людмиле не удастся развеять свое дурное настроение проникновенной беседой. Наоборот, оно усугубится просмотром домашних сцен с участием Снегирева.
Ее самые неприятные предчувствия оправдались — прошлой ночью отец Елены снова пришел с женщиной. На этот раз, с другой. Та была маленькая и худенькая, как птичка, с короткими темными волосами, немногословная и слегка робеющая. Эта же была рослая, хорошо сложенная блондинка с раскованными манерами, вальяжная, как начинающая актриса. Ее внешний вид тоже говорил о больших деньгах и стремлении ими похвастаться. Ее одежда, драгоценности, сумочка, косметика — все было броским, эффектным, ультрамодным и эпатажным. Новая подруга явно занимала главенствующее положение перед всеми остальными, которые были у Снегирева, поскольку он вел себя с ней более деликатно, если так можно было выразиться о его развязном поведении. С ней его голос переставал звучать по-командирски, в нем сквозило некое угодливое равенство, будто он сознавал, что женщина находится выше него как в плане статусном, так и в личном. А кроме того, гостья уверенно чувствовала себя дома, и между ними велась беседа, тогда как прежняя девушка подавала голос только по существу дела, когда речь шла о чае или сиюминутных интимностях.
С брезгливостью думая, что опять главный подозреваемый будет валяться в постели, лапая свою подружку, Люда занялась посторонними делами, время от времени прислушиваясь к то возникающему, то гаснущему, в целом, бессодержательному разговору.
По улучшившемуся сигналу ей было понятно, что двое переместились в спальню. Женщина полулежала в постели, поигрывая кистями вышитой подушки, а Снегирев принес ей, как дорогой гостье, угощение на блюде — фрукты и сладости, бутылку вина с бокалами.
- Знаешь, два дня назад мы с Максом ездили на одну тусовку, - лениво говорила любовница, у нее был заметный «столичный» акцент, по которому обычно легко узнавались приехавшие «покорять» провинциалки. - Там был один тип, толстый лысый старик... Зануда, каких поискать. Он напился и давай грузить на тему жизни при Союзе. Оказывается, в молодости этот тип состоял в каком-то подобии.... ммм... банды, которая следила за рабочими, ну, там, где он работал... Ну и они специально доносили на всех, кто им казался неблагонадежным.
- Обычная практика в те времена, каждый крутился, как мог, - скептически заметил Снегирев, подавая ей бокал и устраиваясь подле нее, как догадалась Людмила по шороху шелкового покрывала. - С какой стати ты вдруг этим заинтересовалась?
- Да так, - грудным голосом промурлыкала женщина, неспешно развязывая пояс и снимая с Дмитрия халат. Людмила, подавляя накатывающую злость, старалась не смотреть в сторону монитора, где показалось обнаженным красивое мужское тело. - Вспомнила, что ты говорил о своем отце. Тайны меня всегда интересуют, знаешь.
- И чем он так тебя заинтересовал? - с досадой спросил Дмитрий. - Роман собираешься писать? Есть сюжеты интереснее. Да и потом, - он тоже замурлыкал, забирая пустые бокалы и ставя их на столик, - ты не станешь писать о грязных фабриках, вонючих сапогах, задастых машинистках.. Ты и понятия не имеешь о такой жизни – коммуналка, нищета. Тебе нужен красивый сюжет, что-то такое, как ты — чистенькое, приятно пахнущее...
Послышался воркующий смешок, возня и шелест. Людмила в крайнем раздражении прервала запись. Сев на краешек стола, она закусила губу. Бессмысленная трата времени и нервов. Незаконное вторжение в частную жизнь, глупое созерцание чьей-то постельной возни, подслушивание пустых разговоров — вот и все, к чему свелась ее работа? А все-таки что там с отцом? Хоть какое-то имя, хоть какое-то отступление от сальных шуточек и похотливого бормотания.
Связавшись со старыми знакомыми, Людмиле удалось заполучить данные из федерального и военного архивов. Полученные сведения ее нисколько не удивили, но в ее лирическом настроении заставили задуматься. Человек прожил жизнь, каждый его день был наполнен заботами, планами, обязательствами и желаниями. Так же, как сейчас Людмила, Елена и Татьяна, некогда он строил предположения, докапывался до истины или же скрывал что-то, имел отношения с другими людьми. К одним испытывал приязнь, других по какой-то причине недолюбливал. Сегодня его уже нет в живых, как нет и почти всех людей его времени, скорее всего, мало кто еще хранит о нем память. И все, что осталось от некогда живого человека со всеми хитросплетениями его жизни, со всеми переживаниями, трагедиями и взлетами – скупая кучка фактов.