— Так. Зараз вже наша черга, — Коля махнул рукой. — Пiшли!
Мы поднялись с мягкой нагретой травы и стали обходить затонь по берегу. Скоро тропинка закончилась. Нас окружала стена прибрежной травы, пахнущей таким мёдом, что воздух можно было намазывать на булку. Коля присмотрелся к редким коровьим следам в жирной влажной земле. Потом он решительно снял сандалии. Мы с Витей тоже разулись. Дядья мои сняли и штаны, положили на берегу. И мы двинулись гуськом сквозь камыши и траву. Ребятам трава была до плеча, мне же она закрывала синее небо.
Я толком ничего не видел, стараясь не зевать и вовремя вывязить ноги из чавкающего ила. Сверху ил был горячий, разогретый, как подходящее тесто, но внизу он был холодный и неприятно липкий. Мы медленно продвинулись метров двадцать, пока не прошли к проплешине среди камышей, где были навалены какие-то доски и половинка сгнившей двери.
— Це наш штаб, — показал Коля, отгоняя рукой обнаглевших комаров, разбуженных нашим вторжением.
— А цю бандуру я сам допёр! — похвастался Витя, стараясь тоже подчеркнуть свою значимость.
Братья помогли мне забраться на эту дверь, которая служила небольшим помостом на брёвнах и досках, наваленных между вбитых в дно корявых кольев у границы роста камышей. Впереди синел пруд, в котором сахарной ватой отражались кремовые облака, подсвеченные послеполуденным солнцем. Мой желудок подсказывал мне, что давным-давно пора была подкрепиться, но это приключение увлекало меня всё больше и больше. Здоровенные стрекозы, оглушительно шурша слюдяными крыльями, устраивали настоящие воздушные бои, чуть ли не мёртвые петли вертели, затем усаживались на ярко-жёлтые кувшинки, замирали на мгновение и снова срывались в головокружительные дуэли.
Вокруг нас шелестели зелёные волны камышей, которые гладил горячей ладонью ветер с поля. Я оглянулся. Братья сняли с себя всю одежду сложили на помост и смотрели в воду впереди нас, почёсывая зады.
— Дивись, Гриша! Дивись, он туди! Да не туди! Трохи праворуч, да дивись ти! — Коля держал меня за руку и показывал в воду.
Сначала я ничего не мог разглядеть. Но потом мои глаза привыкли смотреть сквозь отражения облаков, и я увидел какую-то бурую прямоугольную тень, от которой наискось в глубину уходила тёмная тень, будто от притопленного гнилого бревна.
— Це башня. Бачишь? Да ти дивишься, чи Hi?
— Вижу… — прошептал я заворожённо. — Вижу!
— Добре, — Витя довольно хмыкнул и прыгнул с покачнувшегося помоста в тёплую воду. — Коля, давай, шрнай!
И Коля бухнулся в воду вслед за братом. Они проплыли метра три к танку, потом встали ногами на квадратную башню. Тогда я уже отчетливо различил громадину танка, который увяз в иле так, что видно было только часть корпуса, башню и ствол, почему-то опущенный вниз. Вода доходила братьям до груди.
Коля что-то буркнул неразборчивое брату, набрал воздуха и резко присел, будто хотел играть в догонялки. Его тело белело под водой, что он делал, было непонятно. Вдруг вверх вырвались пузыри, и из башни вывернулась чёрная вода. Коля вынырнул, отсапываясь от напряжения и весело глядя на брата.
— От так треба. Зразу! Зрозумiв?
— Да-а-а! — Витя обернулся ко мне. — Ти бачив, Гриша? Вш люка одкрив!
— Люк? Зачем? Зачем вам люк?! Там же танкисты?!
— Та яки танкiсти? Нема там никого, — откликнулся довольный Коля. Он уверенно держался пальцами ног за край люка, а Витя всё время соскальзывал на иле, покрывавшем башню, падал и снова карабкался.
— А мени дядько Сергiй казав, що там були танкiсти! — вставил слово Витя.
— Да яки там танкiсти! — Коля сплюнул в воду, демонстрируя своё презрение сплетням. — Их раки вже давно з’їли. Добре. Я зараз. Чекайте!
Коля побледнел, резко вдохнул воздух, сделал полшага и… «солдатиком» провалился прямо в открытый люк. Только тёмная вода вышла из отверстия, в которое он нырнул.
Я айкнул.
Прошло несколько секунд, которые стали всё больше растягиваться. Мое беспокойство нарастало. Когда из люка вырвался большой пузырь, Витя испугался тоже.
Вдруг из люка стала подниматься какая-то тень. Медленно, как оживший утопленник, руками вверх, Коля вылезал из люка. Наконец над водой показалась какая-то круглая ржавая железяка, которую он держал синими от напряжения пальцами. Витя охнул и, уйдя в воду с головой, стал помогать брату выбраться. Вот Колина голова, красная от напряжения, показалась над водой. Он задыхался.
— Важкий, зараза!
— Тяжёлый? Что там такое, Коля? — спросил я, подпрыгивая от любопытства на плюхающей двери.
— Дивись! — Витя поднял над водой продолговатый кругляк с острым концом.
— Снаря-а-а-ад! — мне перехватило дыхание.
— Авжеж! — Коля держал снаряд, а Витя осторожно гладил круглый бок когда-то смертельной штуковины, смывая чёрный ил и ржавчину.
— Хочеш потримати? — Витя сделал движение, будто приглашал меня. — Принести?
— Нет-нет! Нет… — замотал я головой. Мне стало страшно. Я совсем не хотел держать этот снаряд. Мне хватило.
— А-а-а, ну, добре! Тодi не треба. — Коля опустил руки, и я увидел, как снаряд скользнул обратно в люк.
— Давай, Витя, зачиняй люк, — скомандовал старший брат. — Я допоможу.
Витя кивнул, они нырнули по очереди, и широкая блямба люка села на место, закрыв тёмный круглый проем. Удар люка был приглушен толщей воды. В двух метрах позади танка из воды выбрызнула рыбья мелочь. Братья подплыли ко мне и выбрались на зашатавшуюся дверь.
— Ну, як? — спросил Коля. — Сподобалось?
— Дуже! Очень-очень! — честно сказал я. — А откуда здесь немецкий танк?
— А-а-а, — махнул рукой Коля, — Не знаю. Казали що у вiйну вiн з’їхав iз дороги. Бо дуже поспiшали танкiсти. Партизани стрiляли, чи що. От. А нiмцi заблукали. Ось i потонули. Усi нiмцi планували витягнути танк, потiм нашi, але, ти бач, який тут мул… Ось як.
Я посмотрел на бурую тень в воде. И стало как-то не очень уютно.
— Ребята, пойдём, а?
— Конечно, Гриша. Пойдём. — откликнулся Витя. — А ти молодець!
Мы стали выбираться из камышей, потом из прибрежных зарослей травы и топкого ила. Искупались в затони, где дядька Сергей рыбу ловил, смыли грязь. Обсушились наскоро и побежали к дому. Солнце уже начало заваливаться на запад, и небо приобрело такой особый сливочный оттенок, когда ещё жарко, но уже тени под деревьями стали принюхиваться в ожидании ночи.
Мы шли и болтали. Витя держал меня за левую руку. Коля — за правую. Было здорово.
В хате тёти Вари, казалось, разверзся ад, если бы не пахло так вкусно.
Пять основных поварих и ещё с дюжину ближайших подружек тёти Вари, помогавших готовить, работали как черти. Радостное возбуждение и азарт помогали им держаться на ногах, хотя готовка продолжалась уже второй день, с небольшими перекурами. Не было никакой суеты, наоборот, настроение было запредельное.
Наверное, это был первый раз, когда в Дарьевке собирался весь большой и разветвлённый род, со всеми корнями, ветками, веточками, листочками и ягодками. Фамилий, конечно, было больше. Приехали все, кого позвала Варя. Приехали нарядные, наглаженные, начищенные. Подарки складывали в одну из спален, а съестное непрерывным потоком отправлялось в большую клуню, кладовку. То, что требовало холода, втискивалось в холодильники либо спускалось в ледник и ждало своего часа.
За столом веранды угрожающими пирамидами стояли ящики с лимонадом, на столе возвышались уложенные друг на друга ряды свежего хлеба, и два чьих-то супруга, до мозолей стирая языки в обсуждении лучшей насадки для ловли карпа, набивали мозоли, нарезая хлеб для застолья в трёхведёрные эмалированные баки. Рядом, под их охраной, радовали глаз три здоровенных бидона с молочной фермы, наполненные лучшим самогоном — на калгане, на листочках и на зверобое.
На двух столах у окон веранды работали две сборные.
Слева показывала чудеса сборная по котлетам.
Дядька Петро, уже красный от натуги, крутил мясорубку, подгоняемый острыми языками двух своих кумушек из Липовки — Зины и Зои. Зина, полная хохотушка, непрерывно разбивала свежие яйца, смешивала фарш, добавляла, перчила, солила и передавала его своей двоюродной сестре, не забывая обсуждать похождения Пети в молодости и не только в молодости. Зоя, как пулемёт, лепила красивые котлетки, панировала их и озабоченно поддакивала потоку разоблачений, лукаво поглядывая на пунцового от смущения Петра. Тот лишь покрякивал и сопел от неожиданных свидетельств о его бурной молодости, к которым внимательно прислушивалась его жена, тётя Таня Короленко. Она тоже, так сказать, посмеивалась, но Петро понимал, что теперь его супруге будет гораздо легче поднимать его на трудовые подвиги по хозяйству.
Слева показывала особый стиль сборная по голубцам, работавшая в восемь рук. Там шиковали бабушка Надя Ковальская из Зозулихи и её подружки. Они на четыре голоса что-то напевали, вспоминали слова и явно готовились к вечернему концерту, чтобы показать молодым, как на самом деле надо песни петь. Их натруженные руки, узловатые, морщинистые, с выступившими венами, порхали над столом, словно бабочки. Бабушка Зося, маленькая и сухая старушка с острым, высушенным лицом, лепила колобки, смешивая белоснежный горячий рис и фарш из парной свинины, который она периодически брала у Петра. Бабушка Вероника, лет шестидесяти, полноватая, седая, но с румяными щеками, как у пятилетней девочки, выросшей на домашней сметане, поджав губы от усердия, старалась не отставать от своей более ловкой подружки. Она явно предпочитала лучше потом пить месяц валокордин, чем уронить честь фамилии. Она тоже подпевала, непрерывно заворачивая фарш в ошпаренные кипятком капустные листья. Прабабушка Катерина из Мироновки, самая пожилая и слабенькая, сухонькая, как стебелёк бессмертника, старушка, дискантом выводила верхние партии. Её надтреснутый голос, казалось, утратил свою полноту и силу, но это была лишь иллюзия. Её соседки, боясь вспугнуть эту тень волшебства, изо всех сил старались понять и уловить те особые созвучия и ритмические переходы, которые выдавали особую школу не простого церковного хора, а уже забытую традицию храмовых праздников. Но прабабушка Катя при этом не забывала складывать голубцы в ведёрные чугуны, причём выкладывала таким особым узором, что её молодые подружки только и делали, что вытягивали шеи, стараясь подсмотреть старинные секреты. Бабушка Надя, на пр