Всё, всё будет потом. А тогда, а тогда — всё только начиналось и кипело, молодело и радовалось.
— Ой, що це з ним! — раздался вдруг испуганный голос из-под правого навеса.
В косом луче от фонаря перед хатой видно было, как какой-то здоровенный толстяк начал заваливаться на лавку, схватившись за живот. Он побледнел и тихонько стонал, жалостливо и смущенно видя десятки обращенных на него глаз. Рядом сидящие женщины испуганно айкали.
— Але може, вiщось проковтнув? Чи не в те горло?! Так вдарте його мiж плечима! Не чiпайте його! I дайте йому дихати! Вiдчепiться вiд нього, та вiдчепись ти, дурна!
Противно и липко поползла паника. Мужики, прожёвывая что-то, начали подниматься с мест, женщины начинали тихо взвизгивать. Этот сдавленный визг был тем страшнее и неудержимее, чем больше его пытались задавить в себе.
— Це Микита. Микита Задорожний iз Миронiвки. Бач, який огрядний. Так. Дуже товстий. Бачиш, який живiт! Погано йому що дивитеся? А-а-а! Люди! Чи е тут лiкар? Може хтось допоможе?
Вдруг из толпы выскочила моя бабушка. Она быстро нырнула под стол, пролезла под ним и попыталась нащупать пульс. Но её рука была просто птичьей лапкой по сравнению со здоровенной ручищей Никиты. А Никита уже посерел, и крупные капли пота выступили на его лице.
— Живот у него, — моя бабушка беспомощно оглянулась. — Может, аппендицит… Надо врача. Надо успеть.
Тишина на мгновение залепила всем рты. Расстроенные гости хмурились и озабоченно переглядывались.
— Погоди, дочка, — в этой тишине послышался тоненький и слабенький голосок прабабушки Катерины. — Зачекай. Не лякай людей. Я його зараз вилiкую.
Она стала пробираться из толпы, что-то пряча за спиной.
— А ну! — скомандовала она. — Заберiь стiл!! А ну!!
Мужики и женщины, не ожидавшие от древней старушки такого решительного натиска, быстро оттащили стол в сторону. На землю попадали тарелки, бутылки, но никто на это не обращал ни малейшего внимания. Было тихо. Я залез с ногами на лавку, стараясь рассмотреть, что же такое творится.
— Що, Микитка, погано тoбi? — вкрадчиво спросила бабушка Катерина.
— Ой… Ой… — поднял голову Никита. — Бабусю, не треба! Не треба!!
Люди крутили головами, вставали на цыпочки, пытаясь понять и рассмотреть, что же происходит.
Никита с натугой сел, поднял руку, будто пытаясь о чем-то просить, но в это мгновение старушка подняла руку и над её головой свистнули вожжи.
— Ай! — прошипел Никита. — Не треба!!
— А-а-а, внучок, — ехидно молвила бабушка Катя. — Хто обiщяв не жерти як скотина? Хто?! Хто, я тебе питаю?!
И вожжи свистнули ещё раз. Все остолбенели, видя, как лихо старенькая-престаренькая бабка хлещет огромного мужика.
— Ай! Ай!! Ай-я-яй! — подпрыгивал на лавке Никита.
Наконец, не выдержав, кряхтя, ойкая и айкая, он сорвался с места и, сначала медленно и переваливаясь, пошёл, потом побежал к воротам. А сзади за ним семенила старушка и метко лупила его вожжами пониже спины.
Никита ахнул и перешел на крупную рысь.
Его брюхо колыхалось в такт прыжкам и свисту вожжей. Но бабка его всё время догоняла и удивительно ловко, как индеец, попадала по здоровенному заду. Никита взвыл, попытался прорваться к воротам, но задвижка была почему-то забита какой-то палкой. Воя и уже натурально вскрикивая, дядька попытался вытащить задвижку, но бабушка Катерина была уже рядом и порхала, как бабочка, и жалила его, как пчела.
Он не выдержал и, наклонив голову, как одуревшая от слепней корова, рванул вокруг хаты.
Только эта парочка скрылась за углом хаты, как оторопевшая поначалу публика завизжала от дикого хохота. Люди рыдали и стонали, падали на лавки и на землю. Некоторые женщины бросались в ближайшую тень, лихорадочно задирая юбки, плача от смеха. Мужики падали грудями на забор и медленно становились на колени, бухая кулаками в грудь. Дети, забравшись от восторга на столы, прыгали и визжали так, что уши закладывало.
— Не можу! Лю-у-у-ди!! Не можу! Рятуйте! Матiнко моя рiдна! Я бiлш не можу!!
Казалось, что громче смеяться и плакать уже невозможно.
Но тут же из-за хаты показался Никита, который не разбирал дороги и мощным галопом шёл напролом. Бабки Катерины не было видно. Никита подбежал к забору и попытался залезть, но сорвался, не в силах подтянуть свою тушу. Тогда он глянул безумными глазами на воющих зрителей, увидел сзади ковылявшую старушку, вид которой не оставлял ни малейших сомнений в её решимости довести дело до конца. Увидел Никита свою бабушку и с разгону врезался в забор. Хрустнули отламываемые доски, и Никита полез в проломанную дыру. Катерина помогла внуку протиснуться, напоследок хлестнув крест-накрест его по застрявшему было заду. Никитка дёрнулся и вырвался на свободу.
— Тьфу! — в сердцах плюнула старушка. — Трясця його матерi Казала ж йому!
Она оглянулась, нашла глазами мою бабушку, подошла.
— Бач, Тася, — устало, скукожившись и постарев опять на полвека, молвила она, — якби чекали на дохтура, було б шзно. В його ж заворот кишок був би. А так…
Она оглянулась на улицу. Смущённый внучок как раз вошёл в калитку, открытую трясущимися от задавленного хохота мужиками.
— Йому дуже корисно бiгати! — отрезала прабабушка Катерина. — А ну! А ну, налийте менi Ти що дивишься?! Ти теж хочеш по срацi?!
Она улыбнулась, взяла чарку и повернулась к тете Варе.
— Варечка! Рiдненка! Хай тoбi щастить! Здоровʼя тобi та твоїм дiткам!
Старая прабабка Катерина обернулась, посмотрела на гостей внимательно-внимательно. Все затихли. Её глаза, казалось, лучились.
— Боже мiй, Боже! Яка я щаслива! — она выпила чарку и бросила ее о землю, расколотив вдребезги. Она постояла с опущенной головой, словно рассматривая осколки. Потом, словно пружина, распрямилась. — Люди! Рiдненьки! Заспiваемо!
Она вытянулась в струнку, подняла голову и запела. Её надтреснутый слабенький голос сначала задребезжал, захрипел, но она топнула ногой, сжала кулачки, и вдруг её голос расцвёл и полетел над сотнями голов.
— Цвiте терен, терен цвiте,
Листя опадае,
Хто в любовi не знається,
Той горя не знає…
Родня кругом расступилась, несколько ошеломлённая красотой голоса. А она закрыла глаза, подняла подбородок так, словно трубу сделала из своего тела.
И произошло чудо.
В безлунной ночи синие, красные, зелёные, оранжевые звёзды освещали Катерину. Не видно было уже ни её глубоких морщин, ни старческой, обвисшей кожи. Ни ввалившейся груди, ни седых волос. Заскрипело зубами безжалостное время и отпустило Катерину. Люди, оцепенев, слышали, как поёт молодая девушка.
— А ну, дайте и нам! — в круг вышли бабушки Надя, Вероника и Зося.
Их глаза блестели. А бабушка Вероника улыбалась и вытирала мокрые щёки. Она плакала, как девочка. Они встали рядышком, незаметно друг для друга прижались плечами, словно одним целым стали. Да как начали выводить-выкруживать:
— Oчi мої, очi мої,
Що ви наробили?
Кого люди обминали,
Того полюбили…
Голос Терезы летел к звёздам, Соня шла вторым голосом, Вероника речитативом вела третью партию и Надя вела партию за мамой. К ним подошли топоровские дядьки Пётр и Николай — брат и двоюродный братья моего деда.
Они постояли тенями, переждали паузу. Потом Надя повела.
— Туман яром, туман долиною,
Туман яром, туман долиною…
Катерина молчала. Её бил мороз. Схватка с временем нелегко ей далась. Вероника обняла Катерину пухлыми своими руками и стала целовать в щёки, прижала голову к своей груди. Зося повела втору.
— За туманом нiчого не видно
Тiльки видно дуба зеленого…
А Петя и Коля стали тихонько погуживать-гудеть — басами стали выстраивать опору удивительному четырёхголосью. Люди стали переглядываться, шёпотом переговариваться, замахали руками, подзывая своих. То одна, то другая семья вступала в круг, подстраивалась под это басовое «ду-ду-ду» и бережно-бережно разукрашивала песню.
Где-то сзади серебряным звуком зазвенела мандолина. Бухнул, звякнул бубен и тихо стал отбивать ритм.
И полились песни — одна за другой.
Эти песни жили в полях и реках, они были в пыли и в дожде, в порывах ветра и в тяжёлой работе в поле, в скрипе телег и перезвоне колокольчиков стада на рассвете, они спускались звонами невидимого жаворонка, растворённого в синем-синем небе, песни гудели в вершинах весенних цветущих садов, укрывавших тёплую землю бело-розовым снегом обильного цветения.
Песни шелестели зерном нового урожая. Их нотами были чёрно-красные крестики вышиванок. Ритм песен задавался звоном затачиваемых кос и стуком цепов, отполированных руками молотильщиков.
Песни крыльями взмахивали над Вариной хатой. И случилось второе чудо.
Род стал одним целым. Звуки летели из одной груди. И в груди билось единое сердце.
И на всех была одна любовь…
ЭпилогПоследний в роду
…Снять кожу с тёплого тела несложно.
Я крепко завязал на её лодыжках тугие тройные скользящие узлы и поднял на верёвках к поперечной балке сарая. Верёвка стала поскрипывать. Это бесило. Я отпустил верёвку и тело шлепнулось бесформенной тушей на кучу угля. Солома не постелена. Мне это не надо. Я решил смазать балку солидолом из старой забытой банки. Я же знал, где стояла эта старая забытая банка. Она стояла под верстаком, слева, за ножкой. Её не смог найти мой двоюродный дед, когда воровал дедов инструмент из сарая. Я полез за верстак, достал проржавевшую снаружи жестянку, большой отвёрткой сковырнул пыльную присохшую крышку, стараясь не ссадить кожу с пальцев. В нос ударил кисловатый запах бурой вязкой смазки. Щепкой я подцепил приличный кусок, положил щепку на край банки… Нет. Не так. Я залез на верстак, потом наклонился, взял с верстака банку с солидолом, зачерпнул щепкой смазку, выпрямился на шатком верстаке, с которого уже двенадцать лет никто не смахивал пыль. Верстак заскрипел, когда я стал распрямляться. Я держал щепку с солидолом в правой руке, а левой я зацепился за перекрестье стропил, так, чтобы отклониться максимально вправо. Стоя на левой ноге и зацепившись левой рукой, я вытянулся изо всех сил вправо и быстро-быстро смазал балку. Ненужная щепка бабочкой полетела в ненужную кучу угля, на которой валялась врачиха. Она была ещё без сознания. Я спрыгнул вниз, беззвучно и ловко. Взял верёвки. И силы во мне набралось, как в десятерых, поэтому она взлетела на верёвках к самой балке одним моим усилием. В полутьме её белое тело свисало белым бесформенным мешком, медленно покачиваясь. Тёплые руки были вытянуты вниз; они казались бескостными. Всё так и казалось — жирным, чёрно-белым и бескостным. Вот тогда я быстрыми движениями начал вспарывать кожу на ногах и ждать, когда же она проснется. И когда она открыла глаза и стала набирать воздух для визга, я сел на корточки перед её белым лицом и сказал: «Помнишь, сука, как ты убила моего деда? Тебя же нашли