— Тем лучше, это говорит ее мама, Елена Леонидовна. — Голос ее стал спокойнее и увереннее, Катерина сразу ее представила — черноволосая и черноглазая моложавая дама, не люкс, не Голливуд, но со следами былой красоты и к тому же властная и решительная.
— Очень приятно, Елена Леонидовна, очень приятно! — от души обрадовалась Катя. — Настенька уже приехала?
— Как вам сказать?.. Да, приехала, приехала, — спохватившись, продолжала Елена Леонидовна. — Но мне необходимо поговорить с вами.
— Пожалуйста, Елена Леонидовна, я вас слушаю, сколько угодно.
— Разговор не телефонный. Прежде всего я хочу вас попросить, чтобы вы ни слова ни папе, ни маме.
— Папа в больнице.
— Я знаю, знаю, но… на всякий случай, никому ни слова, если вам это не трудно. Нам с вами необходимо встретиться.
— В любое удобное для вас время, Елена Леонидовна. Хоть завтра.
— Вас, кажется, Таней зовут?
— Нет, Катей.
— Извините, Катя, лучше бы сегодня, вас это не очень затруднит? — Голос просительный, так это не похоже на Елену Леонидовну, Катя ее отлично представляет, этакую надменную, самоуверенную профессоршу.
— Что вы, что вы, не беспокойтесь, Елена Леонидовна. — У Кати в коленках дрожь, вот-вот запрыгает у телефона. — Скажите только, где вам удобно?
— Допустим, в скверике, напротив ЦУМа, вам туда недалеко?
— Доберусь, ничего, — успокоила ее Катя.
— Тогда приходите к восьми, успеете?
— Успею, Елена Леонидовна, ровно в восемь я буду в сквере.
— Минутку, Катя, а как я вас узнаю?
— Да я сама вас узнаю, Елена Леонидовна, я же была у вас помните, на шестнадцатилетии Настеньки?
— У меня плохая зрительная память, к сожалению. Возьмите с собой что-нибудь броское, заметное.
На столике перед Катериной лежали неразобранные без отца газеты и сверху журнал.
— Я буду в джинсах и в руках журнал «Юность», седьмой номер, на обложке большая цифра семь.
— Договорились, Катя, вы очень милая девушка, — Елена Леонидовна вполне собой овладела. — До встречи.
Катя положила трубку, постояла мгновение, стиснув руки на груди, затем ликующим голосом вскрикнула:
— Мамочка! Пляши, мамуля! Наш отец — молодец! — Она сделала пируэт один, еще один и еще. — Мы с тобой его недооценивали.
— «Мы с тобой». — Марина удивилась Катиному преображению. — Кто звонил?
Дочь кружилась, резвилась и даже запеть пыталась «ля-ляй-ля-ля, ля-ляй-ля-ля».
— Да в чем дело, Катерина, кто звонил? — Невольно и Марина Семеновна озарилась от ее радости.
— На ловца и зверь бежит, мамочка. Нет, папуля у нас положительный молоток. Без болтовни, без лишних слов взял да и дело сделал. — Она приблизилась к матери и даже обняла ее слегка за плечи как в те счастливые дни, когда мама покупала ей ценную игрушку или что-нибудь из нарядов. — Я его отлично понимаю, конечно, надо дочь воспитывать в духе, но и помочь дочери тоже надо в критический момент, это по-родительски и по-мужски. Завтра же побегу к нему и поцелую в щечку, скажу, что больше не буду бузить, своевольничать, перестану быть черствой, буду сплошная чуткость. Заболел, бедненький, а я действительно веду с ним себя нечутко.
— Лучше поздно, чем никогда, — прервала ее излияния мать. — Но в чем все-таки дело, кто звонил?
— Дело в том… Но меня просили никому не говорить, она подчеркнула — ни папе, ни маме.
— Ну пожалуйста, не говори. — Марина Семеновна приподняла брови, вроде бы понимая дочь и соглашаясь с ней, но видно было, что она неспокойна и намерена хоть что-нибудь да выведать. — О чем речь, можешь не говорить, но хотя бы кто звонил, можно узнать? Или тоже секрет?
— Пожалуй, можно. — Катя свела брови, делала она это точь-в-точь как мать, она очень на нее похожа. — Даже пожалуй, нужно, — очень серьезно продолжала Катя. — Звонила Елена Леонидовна.
— Я поняла, но кто она?
— Не догадываешься? Ну-у, мамочка, какая ты у нас длинношеяя. — Она глянула на часы. — Мне пора выходить, мамочка, к восьми надо быть на месте встречи. — Катя подошла к зеркалу, присмотрелась к своей кофточке. — Как ты думаешь, по-английски она тоже читает?
— Кто такая она, ты же не говоришь?
— Мамочка, но ведь она просила так.
— Ну и не надо. Сама же спрашиваешь, читает или не читает. Зачем тогда спрашивать? — Марина Семеновна искала, за что бы еще зацепиться, ухватиться, ей хотелось все-таки выведать, отчего так возликовала дочь и как бы она не испортила чего-нибудь по молодости, по глупости.
— Гос-споди, жена профессора Сиротинина! — наконец призналась Катя. — Нет, я все-таки надену блузку. — Катя одним движением стянула с себя кофточку и, голая до пояса, без лифчика, заспешила в свою комнату. Марина Семеновна поморщилась — ну как это они все ходят теперь без ничего?! Ей стало жалко дочь, давно ли она была розовым младенцем, и вот уже трясет телесами. Через минуту Катя вернулась в синей польской блузке, взяла со столика журнал, опять посмотрела на часы, пробормотала: — Минут через пять надо выходить.
— Я понимаю, секрет, тайна, — осторожно сказала Марина Семеновна. — Ну вот вы, допустим, встретились, а дальше что?
Катерина повела бровью — действительно, а дальше что?
— Поговорим. Не я же инициатор, а она, я пассивная сторона. Хотя, как сказать…
— Ты полагаешь, жена профессора просит тебя о свидании, чтобы рассказать тебе свежий анекдот? Моды на зимний сезон или что-нибудь в том же духе?
Катерина задумалась.
— Я полагаю, она намерена обговорить мое поступление. По телефону такие дела не делаются.
— Допустим, начнете вы разговор. Ты ей будешь ставить условия или она тебе?
Действительно, кто кому и какие условия? Почему она просила не говорить родителям? Вот тебе первое условие, не совсем понятное, даже совсем непонятное.
— Повтори подробно весь ваш разговор, — потребовала Марина Семеновна, видя Катину растерянность. — Ты могла что-то не так понять.
Дочь повторила, выделяя главное:
— Я сказала, папа в больнице, а она мне: знаю-знаю, то есть ей профессор сказал. О просьбе отца она ни слова, это понятно. Разговор не телефонный, она подчеркнула, тоже понятно. Нам надо обговорить с глазу на глаз, ровно в восемь в скверике возле ЦУМа, где она мне все скажет.
— Как понять все?
— Очень просто, мамочка. Профессор Сиротинин не может один все дело решить, иначе она бы не стала звонить. Там ведь приемная комиссия мощная, он в нее, кстати говоря, не входит. Следовательно, есть препятствия, которые надо преодолеть, а это чего-то стоит. Видимо, речь пойдет о сумме? — Катя вопросительно посмотрела на мать. — Именно так, о чем же еще? Я как-то сразу и не подумала, спасибо тебе, мамочка.
— Больше она ничего не говорила? Конкретно никакого намека?
— Разговор не телефонный — куда еще конкретнее? Она не так глупа, мамочка.
— А может быть, это ты не так умна?
Катя посмотрела на часы — половина восьмого, времени на прения у нее нет, пора выходить. Не забыть «Юность» седьмой номер. Катя взяла журнал, и тут ее осенила догадка: она наивна, если не сказать большего, она действительно не так умна, как того требуют обстоятельства. Елена Леонидовна говорила намеками. Слова ее: «Захватите с собой что-нибудь заметное» следует понимать вполне определенно, нужна ей «Юность» как рыбе зонтик.
— Мамочка, она намекнула, чтобы я захватила с собой сумму. — Катя в растерянности прижала журнал к груди.
Марина Семеновна отрицательно покачала головой.
— Сиротинин, Катя, не из тех людей.
«Начинается!» — встревожилась Катерина и возразила запальчиво:
— Ты не знаешь, мама, каким может быть человек в сложной ситуации. Он не может обойтись без посредника, это же естественно, и кто, как не жена, сможет ему помочь? Риск в таком случае сводится до минимума, понимаешь?
— Все-таки ужасно, как ты думаешь о людях! Уверяю тебя, Сиротинин не такой, чтобы говорить о каких бы то ни было суммах. Он человек не от мира сего, — уверенно сказала Марина Семеновна.
— Ты рассуждаешь, как отец, и оба вы заблуждаетесь, потому что не представляете всей картины. Ведь не вы поступаете, не вы там отираетесь, а я поступаю, все вижу и все ловлю. У меня нервы обнажены, я каждой клеточкой ощущаю, как тянут за уши того же сынка директора комбината. У него уже две пятерки, а за душой ничего, кроме какого-то там разряда по самбо или по скалолазанию, уж не знаю.
— Катя, пойми меня правильно, — Марина Семеновна начала нервничать. — Сиротинин вполне может тебе помочь, я с этим не спорю, отец с ним поговорил. Но профессор никогда не пойдет на взятку, тем более помогая коллеге. Ты недооцениваешь авторитет своего отца.
Катя недолго думала, сразу додумалась:
— Сиротинин не такой, пусть, я тебе верю. Но жена его — такая, и тут уж поверь мне, я ее знаю! Подобные дела она ловко обставляет без его ведома. Вот почему она просила ни слова не говорить родителям. Теперь тебе все ясно?
Да уж куда яснее. Теперь и Марина Семеновна задумалась. А Катя продолжала наседать:
— Деньги ей нужны сегодня, мамочка. Когда я ей предложила «в любое удобное для вас время», она подчеркнула: «давайте лучше сегодня». Мамочка, мне надо спешить. — Катя показала на часы.
— Ну хорошо, — сдалась мать, — сколько? — Ну а как ты думаешь?
— Рублей… триста? Четыреста?
— Девчонки говорят, две тысячи, если уж наверняка.
— Прямо так сразу уж и две тысячи! — возмутилась Марина Семеновна.
— Такая такса, мамочка, международная. Ты пойми, там не один человек, у них система, синдикат своего рода. Как же они такую мелочь, триста рублей, будут делить? И что ей самой останется? Она должна сразу же кого-то озадачить суммой, обязать, чтобы он почувствовал всю меру ответственности, как ты не понимаешь?!
— Но две тысячи! Прямо так сразу и выложить. Можно ведь потом внести, они же тебе верят. — Марина Семеновна была крайне растеряна.
— Нет, мамочка, вносят заранее, чтобы была гарантия.
— Хотя бы какую-то часть сначала?