Невразумительность этой фикции превратила её в своего рода неприступную крепость. По большому счёту все идущие на штурм несуществующей крепости разделены на три колонны. Для сторонников аксиологического подхода культура является ценностью, высоким ориентиром для человеческой цивилизации, большая часть сторонников второго, деятельностного подхода, объявляют культурой всю деятельность человека, в которой всё уравнивается и становится дозволенным вследствие своей принадлежности к культуре. Они против того, что из культуры исключены такие явления, как преступность, социальное неравенство, столь милый русскому человеку алкоголизм, прибавившаяся к нему наркомания и пр. Всё это лишает нас целого букета таких замечательных культур, как культура бандитизма, рэкета, мошенничества, насилия. Почему эти культуры так милы сердцу некоторых культурологов, интересный вопрос. Возможно, чем больше культур, тем увереннее смотрит культуролог в своё профессиональное будущее.
Третьей является заметная группа приверженцев символического представления о культуре. В соответствии с ним культура — это мир символов (Кассирер, Лотман). Близко к этому понимание культуры, как «семиотического аспекта процесса и результатов человеческой деятельности», (Сагатовский).
После того, как в моду вошёл термин информация, культура из системы символов превратилась в «информацию, которая накапливается с помощью знаковых средств» (Кармин). Интересно, кому и какую информацию намеревался передать Пушкин, написав «Я помню чудное мгновенье…», или хулиган, написавший на заборе матерное ругательство? С точки зрения А. Кармина и то, и другое есть культура, 80 % содержания интернета, представляющие собой информационный спам, порнографию, фейки — тоже культура.
Так как символический компонент деятельности растёт с уровнем, то культура, конечно, не «мир символов», но деятельность, в которой символы занимают значимое место. При этом семиотический (то есть знаковый, использование знаков для передачи информации) аспект есть не только у культуры, но и у многих других видов и форм человеческой деятельности. Более важной в культурном процессе является его смыслообразующая и творческая функция; знаки являются скорее инструментом, чем сутью феномена культуры. В исполнении весьма сложного классического произведения учеником седьмого класса музыкальной школы и выдающимся пианистом, мы, безусловно, почувствуем большую разницу. Хотя пользовались они одной и той же нотной записью. Когда СССР распался, он был самой читающей, а значит и самой «семиотической» страной в мире. И что? Не в знаках счастье. Подвёл низкий уровень деятельности.
Роман Л. Толстого «Война и мир» и приказ о ядерной бомбардировке Хиросимы были написаны по существу в одной знаковой системе. А результаты были совершенно различны. Значит сам факт трансляции посредством знаковых систем, как бы они сложны ни были, мало что объясняет. Важно, что именно транслировалось и, в особенности, какие действия это повлекло. То есть культура как использование знаковых систем — это не ключ к пониманию того, что, как и почему делает человек. К объяснению того, почему человек в одном случае создаёт литературный шедевр, а в другом совершает беспрецедентное разрушение она не приводит. А ведь понять это, и таким образом узнать свою судьбу: будем ли мы на пенсии перечитывать бессмертные шедевры или испаримся в эпицентре ядерного взрыва — и является, пожалуй, для нас самым важным. Да и что будет с нашими внуками тоже хотелось бы знать. Из культурологии можно понять только то, что они будут точно культурны, но при этом включатся в какую-то новую субкультуру (если уже не включились), о которой, чтобы не утратить остатки сна, нам лучше ничего не знать.
Наиболее выделявшийся своими научными регалиями из среды российских культурологов В. Степин полагал, что суть не в «семиотических системах», а в «надбиологических программах», в которых содержится «социально-значимая информация о способах, правилах поведения и действия», и которая передаётся через посредство коммуникации. Иначе это называется «внегенетической предачей информации», и именно её большинство культурологов считает основным признаком культуры. Но с этим положением случился совсем уж неприятный казус. В течение нескольких последних десятилетий было выяснено, что обучаться, усваивая «информацию о способах, правилах поведения и действия» способны, обезьяны, вороны, попугаи, синицы и ещё много кто. Докатились! К допервобытной культуре добавилась культура обезьян, а теперь ещё и ворон. Кто на очереди? Жуки и червяки?
С червяками ещё предстоит разбираться, но уже совершенно определённо установлено, что у муравьёв и пчёл есть язык, а у пчёл и хорошо видимая знаковая система: в процессе «танца» они изображают знаки прямо в воздухе, и они с их помощью передают друг другу значимую информацию. Но для описания обмена информацией посредством знаков, передающихся через зрительные и слуховые каналы, нет нужды в выдумывании «культуры», как Лапласу для обоснования его теории Солнечной системы не потребовался Бог. Более того, муравьи умеют создавать сверхорганизмы, представляющие собой более высокую ступень разумности, а человечество оказалось не в состоянии объединиться в единый сверхразум и ноосферу ему создать не удалось. Это как понимать — муравьи культурнее человека?
Те, кто рассматривает культуру как деятельность, делятся в свою очередь на два лагеря. Большая часть считает, что культура есть всё, что делает человек, меньшая, что она указывает, что и как делать. Знак деятельности для тех и других не существует. Хорошо, если последнее — это склонность к порядку, вежливость, чистоплотность, хорошие манеры, правила хорошего тона. Но кроме воспитанных людей существуют и грязнули, которым их «культура» указывает, как им действовать, чтобы стать ещё грязнее. Л. Витгенштейн применял для обозначения того, как поступают люди, термин «формы жизни». Это удачный термин, потому что он объемлет всё разнообразие деятельности, не поднимая ошибочно её до культуры (5).
Интересно то, что развитые Витгенштейном представления о «формах жизни», легли в основу позднейших концепций «культурного релятивизма». Витгенштейн полагал «формы жизни» результатом согласия людей в своих суждениях. Эти суждения не являются ни аналитическими, ни интуитивно очевидными, ни надёжно обоснованными, а могут вообще не быть явно сформулированными. Сложилось, как сложилось. Поэтому, как полагает Витгенштейн, бессмысленно различать формы жизни на основе истинности или ложности убеждений и картин мира, от которых эти формы слабо зависят.
На самом деле формы жизни, как и почти все элементы деятельности, имеют знак. Одни сохраняют и развивают системы, другие, инициируемые разрушителями, разрушают их. Системы, которые оказываются в состоянии поощрять первые и устранять вторые, продолжают существовать. Те, которые не умеют это делать, погибают. Если знак определён, форма жизни в значительной мере перестаёт быть относительной. А при определении знака мы должны судить о деятельности не по соответствию её «форм» чьим то убеждениям или картинам мира, а по её результатам. Высокие, благодаря развитому интуитивному и аналитическому мышлению, наилучшим образом умеют различать разрушение и созидание, а это — смерть для релятивизма.
То, как культурологи умеют «навести тень на плетень» и устроить путаницу в вещах почти что очевидных, вызывает чувство, близкое к изумлению. В результате проделанной ими работы понимание культуры, казавшееся ранее цельным и ясным, парадоксальным образом расплылось в многозначности и неопределённости. Ныне насчитывается более 1000 определений культуры, по-видимому, это рекорд неоднозначности в научном языке. Раньше всем было понятно, что такое культура, сегодня никто этого не понимает. Этим мы обязаны в наибольшей степени философии культуры и культурологии, хотя сегодня кто только не проявляет отрицательную креативность на поле создания культурных фикций. Ещё Декарт предупреждал: «Определяйте значение слов и вы избавитесь от половины заблуждений». Культурология оказалась не в состоянии определить значение слова культура. Сегодня даже нет консолидированного представления научного сообщества о том, к какому феномену этот термин относится. Поэтому культурологическая так называемая культура, которая у одних относящаяся к одному, у других к прямо противоположному, а у третьих ко всему сразу, просто не существует. Её нет, это не более, чем призрак, фантомные боли от никогда не существовавшего органа.
Но так как по утверждению культурологов «культура формирует человека» (своего рода новая ипостась Бога), то культурологи — а кто же ещё — получаются чем то вроде жрецов при новой религии. Но назначение культуры некой первичной сущностью понимания не прибавило. Мы имеем дело со своего рода иллюзионизмом: культура вроде есть, но если разбираться по существу, то она ничего не объясняет. Наука о культуре как бы есть, но на самом деле её нет, потому что она представляет собой самые общие и ничего не значащие рассуждения.
Являясь псевдонаукой, она не способна развиваться и углублять свои представления о человеке. У дисциплин, предметом научного интереса которых являются не фикции, а реально существующие и жизненно необходимые вещи, существует естественное стремление к постижению механизмов их действия и выведение закономерностей, которым они подчиняются. В рамках «культуры по-культурологически» это сделать невозможно, так как она является невоспринимаемым, непостигаемым и неопределяемым фантомом. В своё время выяснилось, что души нет, но психология осталась, так как в человеке есть высшая нервная система. Когда окончательно станет ясно, что этой неуловимой культуры на самом деле нет, что тогда станет с культурологией, ведь органа, который останется вместо культуры, нет!
Но правила игры, установленные в культурологии удобны тем, что позволяют про эту безразмерную «культуру» сочинять всё, что угодно, а культурологию возводить в ранг междисциплинарного знания или даже метанауки. Культуролог уверен, что во всей науке главный он, потому что без культуры шага ступить невозможно. Л. Уайт искренне считал, что открытие культуры со временем станет в один ряд с созданием гелиоцентрической системы Коперником или открытием клеточной основы всех форм жизни. Культуре приписываются функции адаптации, коммуникации, интеграции, выработки и передачи информации, но все эти функции присутствуют и в деятельности животных, тогда, спрашивается, при чём тут культура? Поневоле согласишься с мыслью Хейзинги о решающей роли глупости в формировании представлений о культуре. Культура, мало того, что «является ключом к пониманию человека и общества», для неё нашли ещё более важную функцию: «Культура определяет состояние Земного шара в настоящий момент» Кто из мэтров это сказал, не помню, но сказано сильно.