отому что у него высокая производственная культура, а по воскресеньям, напившись, бьёт жену, потому что у него низкая культура пития, да и бытовая тоже. С позиции уровневых представлений всё озадачившее Тайлора объясняется ясно и непротиворечиво. Теневые стороны, это работа разрушителей (–1 ÷ –6), они к культуре (5) не имеют никакого отношения. Лондонские воры, которых Тайлор включает в «великую европейскую культуру» никакого отношения к ней тоже не имеют. Их уровень деятельности (–2), а у нормального папуаса (1, 2), естественно, он смотрится лучше.
Вердикт, выносимый здравым смыслом всей этой псевдокультурной фантасмагории очевиден: культурологическая относительность, ведущая к вседозволенности, должна быть самым решительным образом изгнана из науки и общества. То уровневое неразличение, к которому так настойчиво склоняет нас культурология, грозит нам полным обескультуриванием. Так что же: «Культурология — убийца культуры»? Звучит обескураживающе, но это так
Теоретически подкованный журналист, освещающий проблему АУЕ, называет эту организацию, признанную законом экстремистской, субкультурой. Вопрос, почему причастность к культуре карается заключением сроком до пяти лет? Ответ очевиден: потому, что эта «культура» пропагандирует среди подростков криминальный образ жизни. Ну тогда возникает следующий вопрос: зачем культурология пропагандирует воровство и убийство как культуру? И не признать ли это псевдонаучное течение, именуемое культурологией, разрушительным (что очевидно так и есть), и не карать ли за участие в нём в уголовном порядке? Кому то эти меры покажутся чрезмерными, но это совсем не так. Как через АУЕ разрушение проникает в молодёжную среду, так через культурологию оно проникает в наши представления о мире, в котором мы живём. Оно разрушает основы нашего бытия, потому что в нашем мировоззрении понятие культуры наполнено исключительно позитивным смыслом. Для нас она, как для утопающего соломинка. И что же? эту нашу позитивную культуру культурология нагружает таким количеством «культур», от которых так и разит разложением, что это хоронит нашу последнюю надежду на спасение.
1. Для возвращения культуре её статуса и внесения порядка в состояние умов, запутавшихся в противоречивой терминологии, предлагается следующая её ревизия:
2. Сложившиеся формы деятельности вкупе с результатами, характерные для самых различных сообществ, организованных по географическому, этническому и прочим принципам — именовать впредь не культурой, а укладом. У первобытных племён и уголовников нет культуры, но есть уклад. Уклад представляет собой комплекс способов и форм деятельности. Уклад есть у всех живых систем.
3. «Культуры» родов деятельности: производственной, хозяйственной, научно- технической, политической, и всех других — называть формами деятельности или просто деятельностью.
4. Способность ловко и умело действовать руками, красиво двигаться, поступать с умом, объясняться с толком, вообще делать хорошо своё дело — ладностью.
5. От «культур» обозначающих элемент (уровень, этап, звено, результат) деятельности оставить наименование элемента. Не «материальная культура», а в зависимости от контекста: товар, продукт, арт-объект, в конце концов кувшин, горшок.
6. Термины типа «культура» производства, поведения, пития, бритья, означающие: «правильно делать так» — не применять и пользоваться литературным русским языком. Нет нужды всуе упоминать культуру там, где надо просто делать то, что предусмотрено условиями эксплуатации, технологическими картами, правилами техники безопасности, нормами поведения.
Термины — уродцы: «культуры» материальная, массовая, войны, ненависти, преступного мира, духовная — исключить и навсегда забыть.
В результате проведенного упорядочивания терминологии следует, что у каждой живой системы свой уклад. Укладов много, а тот уровень деятельности человека, который мы определяем как культура, — един для всего человечества. Он определяется функциональными возможностями человека как вида. Так же один на всё человечество Эверест. Одни поднялись на него, другие (их большинство) нет. Но разве кто-то упрекает их за это?
Для суммарного обозначения различий в приёмах деятельности различных индивидуумов автор предлагает структурно подобный «менталитету» термин виталитет (от латинского vitalis — жизненный). Если первый означает как думает, то второй как действует, живёт. Подобное тянется к подобному, и поэтому деятели, обладающие сходными виталитетами, естественным образом объединяются в группы. В этом случае мы имеем дело с виталитетом, принявшим коллективную форму, но отнюдь не с культурами или классами.
Эти предложения были опубликованы автором в его докладах на Третьем и Четвёртом Российских культурологических конгрессах [38], состоявшихся в 2010 и 2013 годах. Более того, на Втором конгрессе автору удалось их озвучить на заключительном пленарном заседании. А происходило оно в знаковом месте, в Главном здании Академии наук по Университетской набережной, 5. Непривычная для этой среды критика и столь радикальные предложения вызвали большое оживление в зале. Было очевидно, что среди присутствующих немало тех, кто сочувствует этим идеям и радуется подувшему свежему ветру. Но председательствующая, представитель догматического крыла, сочла ведущие к столь кардинальному пересмотру устоев культурологии идеи, да ещё отечественного производства, неуместными, и попросту не дала автору закончить выступление. А на следующем конгрессе, чтобы исключить бунт в зародыше, подача записок с просьбами дать слово была отменена. Таким образом приведенное выше, является вторым серьёзным предложением, обращённым к относительно широкой аудитории. Посмотрим, какая у него будет судьба.
6.10. Вернуть культуру
Из уровневой модели следует, что культура — это высокий уровень созидательной и преимущественно творческой деятельности. Но путь к этому пониманию оказался довольно тернистым и до конца так и не пройденным. Борьба на нём развернулась нешуточная, одним из забавных примеров её является почти анекдотический, но имевший место на самом деле, случай. На одной из конференций, проходившей в Эрмитажном театре тогда ещё Ленинграда, спорили два мэтра, стоявших у основания зарождавшейся в СССР культурологии: М. Каган и Э. Маркарян. Первый был известен своей эрудицией и фундаментальным подходом, но исключительно в рамках, указанных классиками Марксизма-Ленинизма. Второй — некоторыми вольностями, которые он мог себе позволить, работая в удалённой от центра республике, будучи родственником кого то из республиканской партноменклатуры, полагавшей, что древняя армянская культура просто обязывает иметь своего сказителя культурных мифов. Сказитель оказался косноязычным, и сегодня его труды более всего озадачивают своей невразумительностью [40]. Как бы то ни было, гуманитарно-научному благополучию спорящих в то непростое время мог позавидовать любой из представителей этого цеха.
Дискуссия в кулуарах была очень жаркой, если не сказать яростной, и собрала много заинтересованных лиц, наблюдавших за ней. Пикантность ситуации заключалась в том, что оба спорящих принадлежали к одному лагерю, понимавших культуру как деятельность. Их оппонентами была московская группа культурологов, которые понимали культуру как ценность. У первых позиция была более выигрышной, ведь деятельностью мог быть и труд, может быть даже героический труд строителей коммунизма. А у ценностей был какой-то сомнительный душок: кто знает, что это за ценности, может по какому-то недосмотру недоэкспроприированные у эксплуататоров?
Так что же не поделили эти по сути два соратника? Первый утверждал, что культура это способ и результаты деятельности, а второй категорически с этим не соглашался, утверждая, что культура — это только способ. Из двух спорящих несколько ближе к истине был первый, обладавший большим кругозором и понимавший, что без таких результатов деятельности как шедевры искусства культура будет какой-то куцей. Ну не можем мы исключить из культуры Реквием Моцарта или «Медного всадника» Пушкина лишь на том основании, что это результаты.
Но Кагана подводит столь милый сердцу русского человека размах. Под культурой он понимает ВСЮ деятельность человека. И, если встать на его точку зрения, в деятельности нацистов в Освенциме, сжигавших в печах евреев, налицо и способ, и результат. Следовательно, это культура. Но кто же из находящихся в здравом уме назовёт это культурой? Или Нюренбергский трибунал совершил ошибку, осудив нацизм, и не понимая, что он по сути осудил культуру, не приняв в качестве смягчающих обстоятельств то, что нацистские главари были носителями культуры. Пусть и весьма своеобразной, но в культурологии каких только культур нет.
Эту путаницу в понимании культуры в принципе невозможно распутать без уровневых представлений о деятельности. Потому что, культура — это высокая деятельность. В этом её суть! Из уровневой модели так же следует, что культура не просто способ, но деятельность со всеми её компонентами. То есть категориально это неуловимое «нечто» есть деятельность. При этом правы, но отчасти, представители обоих лагерей: и деятельностного, и аксиологического. Культура — это деятельность, но не вся, а представляющая особую ценность. Уровневая модель объясняет, в чём заключается эта особая ценность. Особая ценность культуры в том, что эта деятельность осуществляется на одном из самых высоких уровней, а именно пятом. Культура — это то, что думают и делают деятели пятого уровня. Это определение культуры разрешает одну из самых запутанных проблем, с которой долгое время думающая часть человечества не могла разобраться.
Итак, в рамках уровневой модели понимание культуры обретает, наконец определённость и однозначность, от отсутствия которых оно так страдало. Культура — это деятельность, осуществляемая на пятом уровне. Оба варианта определения непривычны по форме. Чтобы осознать, что такое пятый уровень, надо возвращаться к уровневой модели и заново осмысливать её. А что такое пятый уровень вполне объяснить можно лишь через сравнение с другими. Это