Смотрю на сарай, а у него один бок совсем покосился. «Вот тебе, — думаю, — и работа». Скинул тужурку и давай хозяйничать. Он вначале думал меня отговорить, но, видя, что я вошел в азарт, и сам стал помогать. Дело у нас спорилось, и хоть работы было порядочно, все-таки с сараем управились до темноты.
После пили чай из старинного тульского самовара, и этот чай мне почему-то запомнился на всю жизнь.
Еще до этого вечера я проникся к Василию Алексеевичу каким-то особым уважением за его прекрасное мастерство и хорошее душевное отношение, а этот вечер нас окончательно подружил.
Теперь Василий Алексеевич стал называть меня по-дружески — Семеныч. Он вообще, в силу тульской привычки, людей, к которым относился по-приятельски, называл по отчеству и сокращенно, как бы ласкательно: Прокопыч, Мироныч, Никитич.
Тяжелые условия работы при царском режиме повлияли на характер Дегтярева. Он был очень замкнут и ни с кем никогда не делился своими замыслами. Потом, с годами, его характер сильно изменился, но тогда, в первые годы советской власти, он был именно таким. Мы были с ним дружны, он охотно говорил мне о замеченных им недостатках в тех или иных системах, говорил даже о том, как, по его мнению, от них избавиться, как бы приглашая к этой работе меня, но о том, что думает делать он сам, — ни слова!
Я знал, что дома после работы Василий Алексеевич подолгу работал в своем сарае, что-то мастерил. Я и сам не раз заставал его за станком или верстаком, но он ни разу не рассказывал мне о своей работе. Если я пытался спрашивать, он отшучивался или уверял, что делает разные мелочи по-хозяйству.
В мастерской он тоже часто оставался по вечерам, что-то вытачивал, фрезеровал. Не только я, но и другие слесари догадывались, что он что-то изобретает, но что именно, не могли себе представить...»
Перебирая в памяти различные системы автоматического оружия, Дегтярев старался — уже в который раз! — разобраться в их достоинствах и недостатках, решить, по какой системе разрабатывать задуманный пулемет.
Система подвижного ствола, по которой создавались винтовка и автомат Федорова, многие винтовки Токарева, а также пулеметы Максима, Мадсена, Шоша, казалась Дегтяреву наиболее сложной. В этом его убеждала пятнадцатилетняя работа совместно с Федоровым над созданием многих образцов автоматического оружия.
Система с неподвижным стволом, по которой. был сделан им автоматический карабин, казалась ему проще и надежнее. По этой системе были спроектированы пулеметы Гочкиса, Сент-Этьена, Льюиса.
Изучая эти образцы, Дегтярев находил в них много недостатков, но он видел и пути к их преодолению. Он считал, что восемь лет назад, приступая к разработке автоматического карабина, наметил правильный путь, выбрав систему неподвижного ствола.
И сейчас, приступая к работе над ручным пулеметом, он решил сделать его по тому же принципу.
В своей маленькой мастерской Дегтярев приступил к работе над макетом будущего пулемета.
Однако чем больше он работал над макетом, тем ясней становилось ему, что модель получается неудачной. Мысленно представив себе габариты будущего пулемета, он убеждался, что пулемет получится довольно громоздким и, безусловно, не таким легким, как был задуман вначале.
Наличие крышки, скосами которой производилось разъединение личинок, делало всю коробку высокой, а от этого пропорционально увеличивались и другие части.
«Пожалуй, — размышлял Дегтярев, — лучше будет, если я возьмусь за карабин, закончу его, доведу до совершенства, а уже потом примусь за пулемет, чтобы не смешивать эти два типа воедино».
Как-то Дегтярев узнал от Федорова, что сейчас большое значение придается разработке автоматической винтовки, над новыми образцами которой упорно работает конструктор Токарев.
«Почему бы мне не взяться за автоматическую винтовку? — подумал Дегтярев. — Сделать ее по системе карабина не представляет большого труда».
Он даже отложил на время недоделанный макет пулемета и начал готовить части винтовки. Но скоро и эту работу оставил. Внутренний голос твердил ему: «Не то делаешь, Василий, армии нужней пулемет!»
Новый, 1924 год застал Дегтярева в глубоком раздумье над будущим изобретением.
В конце января ударили сильные морозы. Чтобы можно было работать в мастерской, Дегтярев приказывал с утра зажигать все паяльные лампы и ставить их на верстаки около мастеров.
В один из таких дней, намерзшись в мастерской, Василий Алексеевич, придя домой, сел на низенькой скамейке у полыхающей голландки и с наслаждением закурил трубку. Он любил в тихие зимние вечера посидеть у огонька, подумать о своих делах. На этот раз в комнате никого не было, и уютную тишину нарушало лишь тиканье часов да потрескивание березовых дров. На улице тоже было тихо. Сквозь синеватый морозный узор в окна смотрела луна. Изредка слышалось, как скрипел снег под ногами одиноких прохожих.
Василий Алексеевич перенесся мыслями к пулемету.
Мягкими, неслышными шагами к печке подошел кот и стал тереться о его ногу.
— Пришел, приятель, — ласково сказал Василий Алексеевич и, не прерывая своей думы, стал поглаживать рукой по густой шелковистой шерсти. Кот, мурлыча, улегся рядом.
Василий Алексеевич, разморившись от жары, расстелил на полу возле печки полушубок, бросил на него подушку и прилег отдохнуть. Усталость взяла свое, и скоро он уснул крепким сном.
Его разбудили тревожные гудки. Василий Алексеевич быстро вскочил и удивился, что уже утро, — морозный узор на окнах горел розоватым светом восхода. Надев треух и быстро накинув полушубок,
Василий Алексеевич выбежал за ворота. «Уж не пожар ли?» — мелькнуло в сознании.
С вокзала, закутавшись в шали, шли заплаканные женщины.
— Что случилось? — спросил их Василий Алексеевич.
— Беда, родимый, Ленин умер...
Эти слова ошеломили Дегтярева. Смахивая стынущие на щеках слезы, он пошел туда, где тускло горели еще с ночи забытые огни, где, разрывая сердце, ревел заводской гудок.
Во дворе завода молчаливо толпились рабочие, многие с непокрытыми головами. Они все еще не верили, не могли и не хотели верить, что смерть сразила любимого Ильича...
Василий Алексеевич, сняв шапку, подошел вплотную к толпе, тихо спросил:
— Когда?
— Вчера, в шесть часов пятьдесят минут, — угрюмо ответил один из рабочих и, не в силах сдержать слезы, отвернулся.
Эти минуты, полные скорби народа, Дегтярев запомнил на всю жизнь...
Запомнил он и то, как в одном из цехов рабочие коллективно делали венок — последний подарок Ильичу.
На красном щите серебряные листья дуба переплетались с боевыми клинками, штыками и меднозолотистыми гильзами. Кто-то из чертежников дрожащей рукою выводил на алой ленте: «От укома ВКП(б) и рабочих организаций города».
Потом, почти через два десятилетия, Василий Алексеевич увидел этот венок в траурном зале Музея имени Ленина.
В день похорон Ильича, когда трудящиеся всего мира на пять минут остановили все работы в знак траура, Дегтярев, склонив голову у верстака, мысленно поклялся: все силы, всю свою жизнь отдать честному и беззаветному служению делу Ленина, делу рабочего класса.
Рабочие по всей стране ответили на смерть любимого вождя массовым вступлением в ряды Коммунистической партии.
В те дни на весь мир прозвучала бессмертная клятва, данная И. В. Сталиным от имени партии.
Некоторые места клятвы казались обращенными непосредственно к оружейникам:
«Ленин не раз указывал нам, что укрепление Красной Армии и улучшение её состояния является одной из важнейших задач нашей партии... Поклянёмся же, товарищи, что мы не пощадим сил для того, чтобы укрепить нашу Красную Армию, наш Красный Флот...»
Перечитывая эти слова великой клятвы, Дегтярев был полон решимости работать, не щадя сил, чтобы вооружить Красную Армию новой боевой техникой.
Однажды его пригласил к себе в кабинет Владимир Григорьевич Федоров и показал телеграмму из Москвы — Федоров и Дегтярев спешно вызывались к М. В. Фрунзе.
— Так как же быть? — растерянно спросил Дегтярев.
— Поезд через два часа, сделайте необходимые распоряжения по мастерской и идите собираться, я буду вас ждать на вокзале.
На другой день оба изобретателя сидели в кабинете Михаила Васильевича Фрунзе.
Робость, которую Дегтярев испытывал всю дорогу, исчезла при первых же словах народного комиссара.
Михаил Васильевич с исключительной теплотой расспрашивал изобретателей об их работе, о планах на будущее, интересовался, в каких условиях они трудятся и живут.
Легендарный полководец Красной Армии до тонкостей знал оружейное дело и говорил о многих новейших системах автоматического оружия так, словно сам был оружейником.
Он отметил несовершенство многих заграничных систем и подчеркнул, что перед советскими оружейниками сейчас стоит задача создать оружие, которое превосходило бы известные заграничные системы.
— Особенно, — сказал Михаил Васильевич, — нашей армии нужен легкий, простой и прочный ручной пулемет. Создание такого пулемета — дело неотложной важности, и я прошу вас об этом подумать.
Прощаясь, Михаил Васильевич пожелал изобретателям успеха и обещал оказать любую помощь в их работе.
— Прошу не забывать и о том, — сказал он, — что несовершенство многих заграничных систем автоматического оружия объясняется тем, что оно создавалось в спешке империалистической войны. Несомненно, что сейчас изобретатели Запада работают над усовершенствованием своих образцов. Я надеюсь, что оружие советских конструкторов превзойдет не только существующие иностранные образцы, но и те, которые ими будут сделаны в ближайшие годы.
Беседа с Михаилом Васильевичем Фрунзе произвела неизгладимое впечатление на обоих изобретателей.
Дегтярев был особенно рад тому, что Михаил Васильевич словно угадал мучившие изобретателя сомнения и прямо сказал, что армии нужен хороший ручной пулемет.
Эти слова М. В. Фрунзе Дегтярев воспринял как боевое задание. По возвращении домой он развернул заброшенную, неоконченную модель и, тщательно осмотрев ее, отложил в сторону.