Счастье духа достигает освобождения от стимулов, так как гармония ума создается напрямую путем воздействия ума на самое себя. Мы стремимся не к увеличению числа стимулов для нашей лимбической системы, а скорее к его уменьшению.
Это то счастье, которое любит тишину и чистоту. Мы не перестаем получать наслаждение от еды, от музыки, от красот природы и хитросплетений чужой мысли, от комфорта и радостей тела. Наоборот, его становится больше, потому что устраняются неврозы, мешающие радости. Но мы перестаем придавать тому или иному набору стимулов большое значение.
В нас происходит не отрицание радостей тела, а их переосмысление, очищение и помещение в более широкий контекст жизни. Это значит, что исчезает невротическая разборчивость в потреблении и привычное цепляние за лакомые кусочки.
Нет нужды менять тишину на звучание арфы и стремиться слышать скорее звук арфы, нежели какой-то иной звук. Все это несущественно. Хорошо при звучании арфы, хорошо и без него. От смены одних чувственных стимулов на другие не происходит значимых перемен ни в нашем счастье, ни в нашей творческой способности. Все это разные формы потребления, которые различны по своим нюансам, но по большей части совершенно одинаковы по своей сути. К чему тогда цепляться за те или другие их сочетания?
Когда мы освобождаемся от власти стимулов над своей жизнью, пропадает смысл привередничать по части второстепенного, разыгрывать из себя гурмана и ценителя, воротить нос от одного стимула и вожделеть другого. Это старые ухватки эго, которое ищет себе деликатесы, вместо того чтобы употребить самый главный деликатес – научиться творчески проявлять себя в ситуации.
Духовное счастье есть тот фундамент, на котором счастье инстинкта очищается, расцветает, полностью раскрывается и становится частью чего-то намного большего. Без такой прочной опоры в бытии наше наслаждение от чувственных стимулов и от удовлетворения потребностей оказывается труднодостижимо, шатко и пресно.
Одновременно духовное счастье есть не только фундамент, но и прекрасная золотая крыша. Оно надстраивается на много этажей поверх счастья инстинкта и добавляет к нему возможности, грани и градации, которые для малого ума просто недостижимы. С этой новой высоты открывается панорама, простор действия и чувствуется свежесть.
Состояние потока и природа вдохновения
В детстве все для нас является игрой. Сон есть игра, бодрствование есть игра, прогулка с друзьями есть игра, сидеть одному дома – тоже игра. Даже зубная боль или столкновение со смертью представляются нам приключением. Все вокруг занимает нас, развлекает и информирует. Создается впечатление, что в детстве невозможно столкнуться хоть с чем-нибудь, что не стало бы нашей забавой.
Нами управляет ожидание, что жизнь в каждом своем проявлении будет увлекать и поражать. Это ожидание столь велико, что накладывается поверх всякого явления действительности и волшебным образом его преображает. Под действием этих чар скука становится игрой, учение и труд становятся игрой, а беда превращается в авантюру.
Природа игры в самодостаточности. Это процесс, в котором мы участвуем ради него самого и не воспринимаем его как средство для чего-то еще. В детстве мы упиваемся каждым новым состоянием, проживаем его сладость или его горечь, а затем его исчерпываем. В конце концов, мы познаем неполноценность всякой игры, но наше опустошение не длится долго. Как только одна забава надоедает нам, мы тотчас отыскиваем себе другую.
От бесконечной смены игр с ходом лет в нас накапливается опыт разочарования и опустошенности. Через наши руки проходят сотни и тысячи игрушек. Мы с головой ныряли в каждую, а затем выныривали с противоположной стороны, судорожно хватая ртом воздух. Постепенно наши погружения становились все короче и поверхностнее, поскольку мы заранее готовились к тому, что она себя исчерпает. Нам требовалось все меньше и меньше времени, чтобы увидеть неполноценность игры и ее неминуемый конец.
С возрастом мы становимся серьезнее. Серьезность означает, что мы меньше проживаем ситуацию здесь и сейчас ради нее самой и скорее воспринимаем ее как средство. Мы погружаемся в ситуацию, быстрым и опытным взглядом оцениваем ее, а затем спешно выныриваем в поиске забавы получше или наживы побольше. Серьезный человек всегда устремлен к чему-то там, за пределами своего момента жизни. Он не задерживается нигде дольше того, что кажется ему необходимым для извлечения выгод и для будущих приобретений.
Парадоксальным образом во взрослой жизни наша одержимость игрушками не становится меньше. Мы хотим играть и ищем для себя новых игрушек и приключений, однако играем мы все меньше и меньше.
В этом и состоит принципиальное различие. Взрослый есть ребенок, который столь же сильно любит игрушки, как и в детстве, но уже разучился по-настоящему с ними играть. Он лишь приносит их в зубах в свое жилище, затем озадаченно тыкается в них носом, как глупый пес, а после отправляется за новой добычей.
Мы покупаем себе хитроумные устройства и записываемся на обучающие курсы. Мы ездим в путешествия, устраиваем фотосессии, делаем ремонт, учимся играть на флейте, приобретаем машины и квартиры. Мы знакомимся с людьми, уезжаем медитировать в горы, красим волосы в яркий цвет, записываемся в политическую партию, создаем свой бизнес и покупаем себе лабрадора.
Как и в детстве, со всеми этими приобретениями и достижениями обнаруживается все та же проблема. Они раз за разом исчерпываются.
Теперь, однако, эта проблема усугубляется. В детстве мы по крайней мере могли наиграться всласть, прежде чем волшебство рассеется, и карета превратится в тыкву. С возрастом найти хорошую игрушку становится все тяжелее, умение играть с ней идет на убыль, а чары ее оказываются так скоротечны. Срок годности у всего вокруг начинает стремительно истекать.
Взрослый приучается нырять в ситуацию быстро и неглубоко, потому что идущий еще из детства опыт приучил его, что всякая игрушка неполноценна и непременно выдыхается. Следовательно, нет смысла задерживаться. Нужно опередить и предвосхитить ее кончину, нужно гнать вперед и вперед. Из-за того, что мы погружаемся в свои игры поверхностно и поспешно, мы теперь можем делать это намного чаще. Мы пытаемся компенсировать качество количеством и не прекращаем лихорадочного поиска все новых и новых забав и приобретений.
При всем неугомонном движении от цели к цели мы как будто остаемся на месте. Меняются цели, декорации и развлечения, меняемся мы сами – и все же мы вновь и вновь возвращаемся в исходную точку.
Мы катаемся на колесе сансары. Порой оно поднимает нас на вершину и замирает там на несколько сладких мгновений. Сам момент перехода и нашего возвышения радует, но в точке удовлетворения очередной потребности меняется и сама иерархия ценностей. Наши ожидания тотчас устремляются дальше, а это значит, что мы больше не на самом верху. Колесо обрушивает нас вниз.
Мы приобретаем, формируем новые ожидания, затем теряем, затем снова приобретаем, затем снова теряем. Цикл повторяется раз за разом. Время отбрасывает назад и опрокидывает любые попытки увековечить достигнутые нами результаты и состояния. Неудачи чередуются с успехами, черные полосы с белыми, очарование сменяется разочарованием и пресыщением. Мы возвращаемся к самому началу лабиринта, к первому квадратику, откуда все и началось.
Даже за пределами того, что может быть названо игрушками, нами движет желание, и создаваемое им движение всегда остается круговым. Мы движемся на месте и вновь и вновь сталкиваемся с неполноценностью своей жизненной ситуации, с переживанием утраты одного и нехватки другого.
В какой-то момент нас может начать тошнить. Мы понимаем, что не можем так просто остановить колесо сансары и сойти. Оно тянет нас вперед принудительно, оно приговаривает нас к поиску развлечений, к поочередному добыванию ценностей, а затем их исчерпанию и утрате. Да, катание на нем невротично и мучительно, но и неподвижность невыносима.
Когда мы понимаем это, наша поездка на колесе желаний перестает казаться веселой. Мы понимаем, что она никогда и не была веселой. Бессмысленное круговращение приобретений и утрат не есть аттракцион. Эта машина создана вовсе не для того, чтобы кого бы то ни было развлекать.
Однако какая часть опыта жизни рождает наше страдание? Откуда идут усталость, горечь и тошнота? Чтобы найти ответ, нужно уловить момент их возникновения, а затем проследить траекторию, по которой они поднялись к поверхности сознания. Тогда мы обнаружим, что движение жизни само по себе вовсе не мучительно. Как раз наоборот, оно свежо и радостно. Страдание возникает лишь вследствие цепляния силой желания за те или другие остановки по ходу нашего движения.
Мы сидим в своей гондоле на одной из точек окружности. Часть нас хочет оказаться впереди, а другая хочет вернуться назад. Внутри своей головы мы тужимся в потешной попытке то остановить колесо, то разогнать, и это создает чудовищное напряжение. Ум производит множество импульсов влечения и отторжения, мы до боли стискиваем зубы и пытаемся силой мысли изменить русло реки времени. Никакого эффекта на его ход это, разумеется, не оказывает.
Несмотря на тщетность такого чисто виртуального взаимодействия с жизнью, человек не пытается избавить свой ум от цепляния. Он мертвой хваткой цепляется даже за свое цепляние.
Дело в том, что мы привыкли считать, будто внутренняя натуга нам необходима, что она есть волшебное топливо жизни. Мы чествуем желание как высшую ценность. Но действительно ли это так? Действительно ли без желания все остановится и умрет? Не может ли вера в его чудодейственность оказаться всего лишь древним и опасным заблуждением, которое накрепко вросло в человеческие головы?
Вдумаемся, что вообще представляет собой желание. Желание есть эмоция. Это просто маленький психический фейерверк. Огромная часть живой природы лишена эмоциональной иллюминации, поскольку у этих организмов либо нет нервных систем, либо в них отсутствуют нейросети, которые могли бы создать нечто даже отдаленно похожее на подобные переживания.