Ребенок же в ницшевской образности есть воплощение чистоты и творческой природы ума. Это способность к свежему и прямому контакту с реальностью, которая прокладывает дорогу подлинному созиданию. Ницше вкладывает в уста Заратустры следующие слова, которые столь же известны ныне, как и слова Христа:
«Как свою святыню, любил он когда-то “ты должен”; теперь ему надо видеть даже в этой святыне произвол и мечту, чтобы добыть себе свободу от любви своей: нужно стать львом для этой добычи.
Но скажите, братья мои, что может сделать ребенок, чего не мог бы даже лев? Почему хищный лев должен стать еще ребенком? Дитя есть невинность и забвение, новое начинание, игра, самокатящееся колесо, начальное движение, святое слово утверждения. Да, для игры созидания, братья мои, нужно святое слово утверждения: своей воли хочет теперь дух, свой мир находит потерявший мир».
То, о чем говорят мыслители и пророки, рассуждая о детях, имеет к реальным человеческим детям лишь крайне отдаленное отношение. Это абстрагирование и усиление некоторых свойств детства в целях объяснения существенного. Настоящие дети, в отличие от архетипического ребенка, рождаются слишком взрослыми. Они слепо доверчивы, капризны, движимы влечением и отторжением.
В детстве мы зачастую пренебрегаем играми, которые у нас есть, и жаждем тех, которых у нас нет. В нас присутствует свет чистоты прямого контакта, но он замутнен установкой на обладание. Его подавляет зреющее внутри нас эго.
В детстве мы еще недостаточно юны. Чтобы раскрыть в себе архетипическое дитя, реальное дитя должно сперва состариться и пройти через стадии верблюда и льва. Ему предстоит пережить многочисленные трансформации. Тогда дитя, практически по законам гегелевской диалектики, вернется к самому себе, но вернется уже на совершенно новом качественном уровне. Это будет дитя, помноженное на себя, дитя в квадрате, о котором говорили Гераклит, Христос и Ницше.
Режим прямого контакта есть режим нового и второго детства. В нем нет ни детской слабости, ни детского невежества, ни детской капризности и истерии. Это умудренное детство, но мудрость прямого контакта является мудростью органической и динамической, вошедшей в плоть и кровь. Она не представляет собой просто наборов слов и понятий, под которые мы стараемся подогнать реальность.
В прямом контакте траектория жизненного движения перестает быть колесом сансары. Нас не отбрасывает в начальную точку, где мы теряем достигнутое, потом приобретаем, затем цепляемся и опять теряем. Мы перестаем оценивать опыт как негативный и даже как особо положительный. На вкус все одно; потому опыт становится просто опытом. И он в этой простоте и полноте переживается как радость и возможность для созидания и игры.
Мы полнее погружены в настоящее, но не заперты в нем, как животные. Мы используем будущее и прошлое как способы более тонкого и панорамного взаимодействия с ситуацией сейчас. Животное находится в настоящем лишь одной лапкой именно в силу присущей ему узости восприятия ситуации.
Повсюду мы находим страдающих и несущих хаос людей в крайне благих обстоятельствах жизни. Мы также обнаруживаем множество счастливых и упорядочивающих реальность людей в самых неблагоприятных и враждебных средах. Все это укрепляет наше понимание, что первейший источник как того, так и другого есть устройство самого ума.
Очевидно, что наш ум нуждается в очищении и совершенствовании и в установлении прямого и недуального контакта с реальностью. Но нам не следует пытаться заново изобрести велосипед. Сперва было бы полезно посмотреть, какие решения предложили философские традиции Запада и Востока.
На что мы можем опереться в этом наследии, помимо наук о мозге? Каковы главные достижения философской мысли в нашей истории? Что вообще такое философия и какую революцию в исследовании мира она совершила?
Прекрасное рождение
Чтобы узнать себя, мы обращаем свой взор вовне. Мы исследуем мир вокруг, и устройство целого дает нам ключи к пониманию частного – к пониманию того, как устроены мы сами. Чем лучше мы осведомлены о сущности внешнего мира, тем больше у нас имеется возможностей разгадать и загадки мира внутреннего.
Но в еще большей степени мы пользуемся своими знаниями и домыслами о самих себе в попытках понять все то, что не есть мы. Мы берем происходящее в нас и происходящее в нашей жизни в качестве отправной точки для построения собственного восприятия реальности.
Наш ум познает всякий предмет, с которым сталкивается, через самого себя. Он пропускает его через свою природу, и мы делаем бессознательное допущение, что миром движет то же, что движет и нами. Мы проецируем на него свои потребности, склонности и взгляды.
Следовательно, чем глубже наше понимание самих себя, тем глубже и наше понимание всего, что вне нас. Мы начинаем видеть собственные проекции, устраняем несостыковки и противоречия, совершенствуем допущения и приводим знание о внутреннем и внешнем ко все большей гармонии.
Процесс самопознания проходит поэтапно, и на самом первом этапе мы вообще не подвергаем себя никакому самоанализу. У нас есть желания, мысли и чувства, но мы не задаемся вопросом, истинны они или же ложны и откуда они вообще берут начало. Все представляется простым и очевидным. Я так хочу, я так думаю, я так чувствую – вот и все, чего же боле? Мы действуем в соответствии со своей свободной волей и желаниями, так что наши действия кажутся лишенными корней и словно бы повисшими в воздухе. Они лишены необходимой связи с ходом вещей, и у нас даже не возникает сомнений в том, что подобное возможно.
Наши мысли, чувства и поступки возникают, как гром среди ясного неба – произвольно, случайно, как каприз мироздания. Это крайне детский подход. И если спроецировать его вовне, мы получим детское восприятие мира, первую форму мировоззрения в истории человечества и первую форму мировоззрения в личной истории каждого из нас.
С научной точки зрения, такое восприятие реальности называется анимизм (от лат. anima – «душа»). Сущность анимизма в том, что каждый процесс воспринимается как свободная деятельность, за которой стоит свободный деятель.
На стадии анимизма все вокруг является для нас живым, одушевленным и совершенно свободным. У солнца есть душа, у ветра есть душа, у реки есть душа, у камня и травинки есть душа. Каждая частичка мира повисает в воздухе без всяких необходимых связей с порядком вещей и может действовать беззаконно, беспринципно, по капризу собственной воли.
Из анимизма самым естественным образом возникают первые формы религии как организованный культ умилостивления природных сил. Мы знаем, что у нас есть желания, выгоды и интересы, и затем допускаем, что такие же есть у дерева, озера, дождя, огня, ветра, ночи, смерти. Мы начинаем выстраивать отношения с явлениями жизни точно так же, как мы делаем это со своими соплеменниками. Нам кажется, что они – такие же, как мы, и мы не трудимся проверить эту сомнительную гипотезу.
Прежде всего, в ход идут просьбы, мольбы, увещевания и обещания щедрых даров. В конце концов, природные силы больше нас. В иных обстоятельствах мы наглеем и предаемся гордыне. Мы начинаем угрожать, манипулировать, шантажировать, обманывать. Мы клянемся, что если дождь не прольется, то мы не будем более приносить своих даров. Если река еще раз посмеет потопить наш плот, мы оскверним ее и израним ее духа копьями. Мы плетем козни и устраиваем ловушки.
Анимизм есть дофилософская и донаучная форма мировоззрения, которая господствовала во всех первобытных сообществах. Возникшие в его рамках шаманизм, колдовство и вообще весь культ просто используют арсенал общественных способов влияния в своих попытках договориться с силами жизни. Это проекция детских представлений ума о самом себе и о своем племени на мир вокруг.
С течением времени анимизм становится весьма продуманным и изощренным. Он обрастает множеством идей и запутанной системой ритуалов, а культ умилостивления становится высокоорганизованным. В обществе выделяется особое сословие жрецов, у культа возникает своя образность и начинают возводиться специальные сооружения для его нужд. Так из анимизма рождаются первые формы развитой религии.
Главными культурными центрами, которые сформировали западную традицию, были цивилизации Месопотамии, затем Древнего Египта и, наконец, Древней Греции. Все это были глубоко религиозные сообщества. Фундаментом их мировоззрения, однако, оставался анимизм. Они воспринимали все ключевые процессы мироздания как свободную деятельность одушевленных и свободных деятелей.
Когда что-то происходило, и вавилоняне, и египтяне, и греки задавались вопросом, кто этого захотел и можно ли с ним договориться. За редчайшими исключениями в их мышлении не было ни понятия закономерности, ни принципов, ни природных законов, ни процессов, ни причин. Они мыслили категориями личных характеров, капризов и свободных волеизъявлений.
По мере развития знания с таким подходом к жизни обнаруживалось все больше проблем. Да, анимизм подходил ребенку и по меркам детства человечества был хорош. Но когда дитя вырастает, его старая одежда начинает стеснять движения и становится обузой. Пришло время облачиться в более просторное мировоззрение, и это было временем рождения философии.
Философия как на Западе, так и на Востоке возникла в четыре шага мысли.
Шаг первый: независимость суждения
Взросление ума, в отличие от взросления тела, не происходит автоматически. Это не предопределенный и не линейный процесс, так что, если сидеть сложа руки и просто пичкать себя новой информацией, взросление не произойдет. Чтобы вырасти в умственном отношении, нам нужно освободиться от своих старых одеяний и на какое-то время предстать нагими.
Вместе с тем, это позволит нам увидеть нагим сам мир, ведь наши старые одежды закрывали и его от нас. Они были заслоном между нами и более совершенным видением мира. Чтобы вырасти, нам нужно пережить второе детство и стать архетипическим ребенком. Философия и есть такое новое рождение ума. Она возвращает нас и мир к первозданной наготе, но уже на новом уровне.