Согласно известным словам Аристотеля, философия начинается с удивления. И в этом есть своя правда. Ребенок, недавно появившийся на свет, испытывает удивление – и его же испытывает мыслитель, исследующий мир свежим взглядом. Он удивляется сложности простых вещей и простоте сложных. Он обнаруживает бесчисленные глубины и загадки под своим носом и отсутствие загадок там, где он находил их раньше.
Философия начинается как обнажение себя и мира, сбрасывание былых предубеждений и критический пересмотр того, во что мы ранее верили. Мы отдаляемся от догм и авторитетов, от старых привычек ума и поступка и бросаем на них скептический взгляд со стороны. Это позволяет понять, чего они на самом деле стоят.
Умудренность людей Месопотамии и Египта сделала возможным рождение в Древней Греции западной философии. Там, на рубеже VII и VI веков до новой эры, множество людей начали задаваться одним вопросом: «А что, если то, во что мы верили и верим, ложно?». Что, если мир состоит из мельчайших частиц воды, огня, воздуха или какой-то неопределимой и бесконечно пластичной субстанции? Что, если Солнце есть не живое существо и не небесное божество, а просто раскаленный шар?
Таких вопросов были сотни, и они были настолько фундаментальными, что проверить их достоверность тотчас же путем эксперимента представлялось невозможным. Потому первые философы следовали путем логики.
Они брали вещи, в которых они были более-менее уверены, и прослеживали связи между ними. Что в известных им фактах жизни согласовывалось, а что не согласовывалось? Когда они обнаруживали несостыковку, они предлагали такой способ ее преодолеть, который казался им наиболее прочно основанным на достоверных фактах.
Юности свойственна дерзость. Ребенок проверяет мир на прочность, он роняет предметы, разбирает их на части и собирает заново. Он нахально подвергает сомнению святыни и задает вопросы, которые неприлично и даже опасно задавать взрослому. Так и первые философы не боялись приближаться к святыням, в том числе к религиозным, и принимались сверлить их взглядом. Порой они даже пробовали разобрать их на части и посмотреть, что там внутри.
Одним из первых, кто открыто начал противостоять популярным религиозным воззрениям, был мыслитель и поэт Ксенофан Колофонский (ок. 570–478 годов до н. э.).
Он поставил такой вопрос: «А что, если это не боги сотворили людей по своему подобию, а как раз наоборот, люди создают себе богов как проекцию вовне своих же собственных черт внешности и характера, своих страхов и надежд?»
Пробуя ответить на него, Ксенофан Колофонский сложил следующий стих:
«Если бы руки имели быки или львы, или кони,
Если б писать, точно люди, умели они что угодно,
Кони коням бы богов уподобили, образ бычачий
Дали б бессмертным быки; их наружность каждый сравнил бы
С тою породой, к какой он и сам на земле сопричастен.
…
Черными мыслят богов и курносыми все эфиопы,
Голубоокими их же и русыми мыслят фракийцы…»
По словам Ксенофана, выходило, что религиозные представления говорят скорее не о богах, а о нас самих и нашем бурном воображении.
Шаг второй: от деятельности к процессу
Философия началась как независимость и отстранение от своих предубеждений для того, чтобы внимательно их изучить. Среди этих предубеждений имелось одно столь массивное и тяжелое, что стесняло движение более других. Это была давняя привычка рассматривать все происходящее как продукт волеизъявления неких деятелей.
Въевшийся в ум людей анимизм позволял находить быстрые и простые объяснения для всего. Чтобы понять, почему случилось то, что случилось, нужно было всего лишь знать характер его автора. Все мыслилось результатом действий живых и одухотворенных существ, и к этим существам нужно было найти особый подход на основе знания их желаний и обыкновений. И, конечно, всегда нужно было делать поправку на возможный каприз с их стороны, на спонтанное и беспричинное действие.
Это было быстро и просто, но крайне неточно. Анимистическое мышление покоилось не на наблюдении, эксперименте или хотя бы логике взаимосвязей, а на совершенно необоснованных предубеждениях, большая часть которых возникла случайно.
Тогда в философии появилось новое революционное предположение в духе «А что, если?». А что, если взглянуть на происходящее, как на имеющее не одного автора, а множество авторов, то есть множество действующих и взаимосвязанных причин? Тогда каждое явление жизни есть не деятельность, которую осуществляет один деятель, а процесс, состоящий из многочисленных взаимодействующих элементов.
Различие между двумя подходами можно хорошо увидеть на примере. Допустим, пошел дождь. Можно сказать, что так захотел дух дождя, потому что ему в силу его характера и привычек свойственно проливать свои воды на землю в это время года. Если же дождя не было, то дух просто капризничает. Он принял свободное решение этого не делать, потому что кто-то его рассердил или же просто в силу перепада настроения. Значит, мы должны вступить с ним в отношения и уговорить его передумать.
С другой стороны, мы можем рассуждать так: нет никакого духа дождя, который самолично решает, когда дождь пойдет, а когда нет. Дождь существует в широком контексте мира и связан с ним многочисленными узами. Это значит, у дождя не может быть одного автора. У него много авторов. Дождь пошел, потому что солнце нагрело воду, влага испарилась с поверхности океана, затем скопилась в облаках, затем ветры принесли их – и так далее.
Дождь есть не простая деятельность, обусловленная простым деятелем, а сложный процесс, обусловленный сложными причинами. Вместо одного духа дождя у нас теперь есть многоуровневый комплекс взаимосвязанных факторов. Даже сам этот дух дождя, коль скоро мы считаем, что он и правда существует, есть комплекс явлений, а не нечто цельное.
Шаг третий: понятие закона и закономерности
Довольно наивное и одномерное единство деятеля предстает в философии и науке как множественное и многомерное. Вне всяких сомнений, это тяжелее понять и тяжелее удержать в голове. Это не такой экономный способ мышления, но это огромный шаг вперед.
За счет увеличения объема умственных усилий для проведения расчетов он позволяет делать по-настоящему надежные прогнозы и обладает низкой степенью внутренней противоречивости. И он же готовит нас к следующему шагу.
Если проследить логику мышления с помощью процессов и причин, становится понятно, что она плохо стыкуется с понятием свободного волеизъявления. Если в мире все взаимодействует и каждое явление рождено предшествующими явлениями и явлениями, соседствующими с ним, где здесь место для каприза?
Дух дождя не может просто взять и не захотеть устроить дождь. Это решение не принадлежит, не принадлежало и не будет принадлежать ему. По меньше мере, он не единственный автор своих решений, потому что испытывает постоянное влияние факторов ситуации.
Все, что действует, действует в соавторстве. Жизнь предстает как живая сеть, в которой ниточки взаимосвязаны. Структура событий упорядочена, но этот порядок объясняется не тем, что некий деятель чего-то хочет и на совершенно пустом месте раз за разом так и поступает. Порядок жизни обусловлен тем, что связи между явлениями отличаются стабильностью.
Происходящие события подчиняются некоторым принципам, то есть законам и закономерностям, а вовсе не свободным решениям независимых и сверхъестественных деятелей.
На Западе это поняли уже самые первые философы Древней Греции – так называемые досократики. И взялись они за эту тему крайне серьезно. Когда сегодня читаешь сохранившиеся фрагменты Фалеса, Анаксимандра, Гераклита, Парменида, то берет оторопь. Глубина и поэтическая красота мысли этих первопроходцев поражает, но чтобы ее увидеть, требуется многолетний опыт.
У досократиков мысль бывает столь туго спрессована внутри фразы, что лишь самые натренированные челюсти могут прожевать ее и по-настоящему оценить вкус. В первую очередь это касается великого Гераклита, одного из самых ярких умов всей западной традиции вообще.
Гераклита принято называть первым, кто ввел понятие закона в философию и, как следствие этого, в науку. С исторической точки зрения, это скорее всего неверно. Здесь его первенство оспаривают Анаксимандр и Пифагор. Тем не менее Гераклит сделал очень многое для развития наших представлений о законах и закономерностях. Он говорил так:
«Этот космос, один и тот же для всего сущего, не создал никто из богов и никто из людей, но всегда он был, есть и будет вечно живым огнем, мерно воспламеняющимся и мерно угасающим».
«Вечно живой огонь» Гераклита – это та творческая и сверхпластичная энергия, которую мы уже неоднократно обсуждали. По современным научным представлениям, энергия не есть некое свойство вещества. Наоборот, вещество является лишь одним из возможных состояний энергии. Материя в своей основе и есть энергия, и впервые это было показано в известном уравнении Эйнштейна «E=mc2», а затем обосновано в рамках квантовой механики и в физике элементарных частиц.
Все есть энергия, и энергия подобна огню. Она пульсирует и трепещет, она всегда в движении. Она то разрастается в пожар, то стихает до уголька, но никогда не гаснет полностью. И при всем при этом энергия упорядочена.
Как заключает Гераклит, в «вечно живом огне» есть мера, ритм, закон. Он называет этот закон логос, что также означает «понятие», «слово», «разум». Лишь благодаря логосу-закону бытие существует, и наш ум может постичь этот закон путем философии.
По Гераклиту, логос всеобщ. На каждом уровне реальности он вносит меру, порядок и последовательность в их особой форме, но также определяет хаос и динамику мирового движения. Среди людей всеобщий закон находит выражение в гражданских законах общества. Создаваемые нами законы есть проявление всеобщего логоса, и так же, как он, законы цементируют общество. Законы сн