Крайним шоком было обнаружить там обыкновенных людей. Было не понятно, как столь заурядные и в большинстве своем совершенно здоровые психически индивиды делали то, что они делали. И почему многие миллионы их последователей делали то же самое.
Выяснилось, что множество самых злокозненных из нацистских преступников, таких как Адольф Эйхман, в своей личной жизни были мирными и вполне добродушными людьми. Они никого не убивали и не мучали и вообще как будто не совершили сами ни единого акта насилия. Напротив, они были любящими мужьями и отцами, преданными друзьями и сослуживцами.
По вечерам в немецких пабах они хлопали друг друга по плечу, весело шутили, а затем приходили домой, целовали детей и ложились спать. Уже утром на работе они планировали, как стереть целые народы с лица земли и подписывали приказы о массовых убийствах.
Это то, что философ Ханна Арендт в своей одноименной книге назвала «банальность зла». Зло невероятно банально: как правило, в нем нет ни величия, ни горящих пламенем глаз. Составляющие его основу невежество и бессмысленное разрушение живут по соседству со знанием и созиданием, через тонкую стенку. Они не привлекают к себе особого внимания.
Зло вершат обычные люди, те же самые, что населяют планету сегодня и что населяли ее последние десятки тысяч лет. Чтобы обратить ум ко злу, достаточно потянуть за правильные рычажки и добиться того, чтобы отчуждение достигло крайних значений и перешло в дегуманизацию. Тогда другой воспринимается уже не как человек, а как существо третьего сорта, что-то сродни вредному насекомому.
Но почему человеку проще прихлопнуть комара, нежели убить рыбу? А самоличное убийство рыбы вызывает меньше душевных терзаний, чем лишение жизни мыши? Мышь же прикончить легче, чем белочку с ее пушистым хвостиком и милыми повадками. Наконец, мысль об убийстве собаки вызывает у большинства из нас еще более сильное отторжение.
Дело здесь не в возрастающей способности этих живых существ чувствовать и понимать. Рыбы, как мы знаем сейчас, тоже чувствуют боль, а мозг мыши невероятно похож на человеческий с точки зрения большинства химических процессов.
Нам проще убивать и мучить тех, кого мы считаем не похожими на себя. В таких случаях тормоза эмпатии отключаются. В рассмотренном списке наиболее чуждыми для человека существами являются комары и любые насекомые вообще. Даже если нам было бы достоверно известно, что по богатству душевного мира они не уступают нашим питомцам, это не многое бы изменило. Они другие; это совсем иная эволюционная ветвь. Они иначе устроены, иначе выглядят, иначе себя ведут.
Успех манипуляции зависит от того, насколько сильно удается сдвинуть чужое восприятие на шкале «свои – чужие». С помощью средств массовой информации пропагандисты всеми правдами и неправдами стараются добиться отчуждения определенных людей и их групп. Для этого используется ложь, подтасовка и предвзятый подбор фактов, создание негативных ассоциаций и заведомо негативных интерпретаций чужих действий.
Человека оборачивают в информационный кокон, со стенок которого на него со всех сторон смотрит нарисованное пропагандой карикатурное и страшное лицо. Под воздействием внушения в нем рефлекторно вскипает агрессия, растет его готовность наброситься на чужака, снижается уровень эмпатии. Он больше не старается прочувствовать и понять другую позицию, так как сама способность это делать подавляется включившимся стереотипом «чужого». Это работает как задорящая быка красная тряпка.
Когда пропагандистам удается продавить отчуждение до крайних пределов, другие люди оказываются дегуманизированы. Они становятся для отравленного ума чем-то вроде комаров или чумных крыс, существами низшего ранга. Теперь их уничтожение и их страдания вызывают не муки совести, а удовлетворение от проделанной работы, пусть и грязной, как когда мы избавляемся от вредителей.
Этот нейробиологический механизм принципиально важно знать, если мы хотим понимать человеческую историю и психологию. Геноцид и иные массовые эксцессы человеческой жестокости делаются возможными за счет обеспечиваемой пропагандой дегуманизации, и это не страшные байки из далекого прошлого.
По статистике, крупные геноциды происходят как минимум каждые несколько десятков лет. Самыми последними в XX веке были геноцид в Сребренице в 1995 году в Боснии и геноцид в Руанде в 1994 году.
Если почитать хроники и воспоминания о любом из этих событий, мы увидим одну и ту же картину. Люди, которые несколько десятилетий мирно жили со своими соседями и ходили в гости, внезапно набрасываются друг на друга с оружием. Они вдруг узнают, что их соседи оказались «чужими», а вовсе не теми, за кого они их принимали раньше. В них просыпается звериная ярость, а эмпатия отключается.
Под действием того же снадобья, которое толкает убивать своих соседей, отец убивает сына, сын убивает отца, брат убивает брата, а друг доносит на друга, так как выяснилось, что все они примкнули к «чужим» и придерживаются «чужой» точки зрения.
Ничто сейчас не указывает, что опасность все новых и новых повторений этого сценария стала меньше, чем раньше. Все хищные государственные режимы и все облеченные властью психопаты используют эту уязвимость человеческой психики. Они будут использовать ее и дальше – просто потому, что так они блестяще справляются с поставленными задачами и трудно даже пожелать что-то лучше, дабы управлять массами.
Игра на самых примитивных социальных инстинктах «свой – чужой» есть практически идеальный манипулятивный инструмент. Требуются лишь две элементарные процедуры. Сперва необходимо внушить людям, что кто-то является для них «чужим», и тогда на чужаков автоматически обрушивается ураган из отторжения, вытеснения и слепой агрессии.
Одновременно, однако, требуется усилить их сплоченность, лояльность и привязанность к правящим кругам. Требуется внушить, что они «свои», и для этого людей нужно сбить в группу.
Для того чтобы создавать, необходима дисциплина. Она привносит порядок в нашу деятельность и позволяет не упускать из виду важного, не растрачивать своих сил и времени впустую. Если наше движение лишено последовательности, мы постоянно сходим с пути, чтобы рассмотреть растущие вдоль обочины кусты, меняем свое направление, подолгу сидим у дороги и ходим кругами. Творческая энергия улетучивается и рассеивается в пространстве – и мы не в состоянии ничего построить ни в себе самих, ни в мире вокруг.
Дисциплина есть каркас и скелет, без которого человек растекается по жизни, подобно жирной кляксе. И когда у него нет внутреннего источника дисциплины, ему требуется по крайней мере внешний. Одной из таких внешних опор являются праздники. Они дробят и размечают человеческую жизнь, наделяют ее разнообразием, ритмом и структурой.
Благодаря праздникам в назначенные дни ума и сердца миллионов обращаются к определенным событиям, ценностям, темам и предметам. Люди получают возможность оторваться от своих привычных дел, выйти из повседневных ролей и отдохнуть в кругу таких же, как они сами. Общество упорядочивается, объединяется и становится более однородным.
Словом, праздники весьма полезны для тех, кто управляет людьми, потому в каждой человеческой культуре есть подобие праздничного календаря. Нередко они идут во благо и самим управляемым, но имеется у них и темная сторона. Одной рукой даруя, другой они отбирают.
Ниспосланный нам свыше календарь приучает нас мыслить, чувствовать и поступать в соответствии с установленным для нас расписанием. Да, бывает хорошо почтить чью-то память, проявить уважение к деяниям людей прошлого, идеям и ценностям или же просто в едином порыве предаться отдыху и веселью. Но вот в интересах ли человека приучаться делать это по чужому щелчку, точно мы малые дети, дрессированные животные или подневольные лица?
И почему все это необходимо выполнять именно так, а не иначе? Не только в назначенное время, но и в назначенной форме? Вместе с календарем массовых мероприятий мы всегда получаем и кое-что еще. В довесок идет определенная интерпретация вещей, определенный взгляд на события настоящего и прошлого, определенное видение будущего.
Внешняя опора, дарующая жизни структуру, начинает мешать естественному развитию. Мы упираемся в созданный для нас искусственный каркас, так что свобода действий и возможности ума начинают таять. Лишь с большим трудом нам затем удается разжать эти тугие прутья.
Дрессировка массовыми мероприятиями может показаться безобидной, но любой, знакомый с этим процессом, знает, сколь обманчива эта видимость. Зверя учат по команде поднимать лапу, ходить по прямой линии или приносить палку, и все это преподносится как забава. Но в этой забавной игре воспитывается покорность и узость восприятия, которые уже не безобидны.
Если мы подобны домашним питомцам или малым детям и не знаем, когда чистить зубы, делать уроки и идти на горшок, тогда система массовых мероприятий сослужит нам хорошую службу. Забирая ответственность, она все упрощает.
Мы знаем, когда и о чем думать, чем и как восхищаться, когда проливать слезы и гневаться, а когда отдыхать и веселиться. Вместе со степенями свободы идет на убыль число совершаемых проб и ошибок. Правильным становится выполнять инструкции, а ошибкой – все остальное.
Государство, религия, традиция, компания или иная социальная группа выбирают за нас и день, и час, и форму поведения, а подчас даже форму одежды. Все это как будто бы делается для нашего же удобства и из благих соображений. Подспудно же происходит и нечто другое.
У человека начинают незримо и по капле вытягивать то, кем он является и мог бы некогда являться. В нем формируется ложная идентичность за счет того, что он начинает отождествлять структуру собственной жизни с устанавливаемым официальным распорядком. Он сливается с ним воедино, и, как инородное тело, официальный распорядок врастает в его ум, занимая то место, где могло бы вырасти нечто свое – нечто новое, свежее и живое.