В нашем магазине ассортимент вышитых изделий в основном состояли из разнообразных пятидесятицентовых носовых платков и шарфов по цене один доллар и тридцать центов. Из товаров ручной работы у нас были домашние халаты с вышивкой за пятнадцать долларов. Но самым популярным товаром была пижама в китайском стиле за двенадцать долларов и двадцать центов. Конечно, были и детские пижамы, но оттого, что мы не могли шить разные размеры, они не очень хорошо раскупались, хотя американцы и рассматривали их с нескрываемым интересом. Честно говоря, в ассортименте для взрослых тоже не было других размеров, кроме XL, L и М. То, что пижамы стабильно продавались, несмотря на то что шились они по неким усредненным стандартам и их истинные размеры было трудно определить, полностью было заслугой Тины Ким. Большинство американских военных, указывая точные размеры своих жен или любимых, требовали подобрать соответствующие пижамы. В таких случаях вперед выходила Тина Ким, с гордостью демонстрируя свою красивую фигуру в плотно сидящем свитере, и спрашивала: «Она выше или ниже меня ростом?» Тогда большинство военных, бросая восхищенные взгляды на ее красивую фигуру, говорили, что их девушка ростом с Тину или немного ниже или выше, и определяли на глаз размер своей жены или любимой. Даже если по сравнению с Тиной она была гораздо выше и полнее, из-за того что в тот момент перед глазами была только Тина, мужчины не могли уверенно сказать, как выглядела их женщина. Каждый раз, наблюдая эту сцену, я думала: «Интересно, как она, довольно взрослая женщина, так ухаживает за своим телом, что оно кажется идеальным даже западным мужчинам?» Она действительно была высокой и стройной и обладала осиной талией. Несмотря на то что ее грудь и ягодицы были пухлыми, а лицо изрезали мелкие морщинки, доброжелательная улыбка и хороший английский язык, который было приятно слушать, представляли ее в лучшем свете. Она выглядела благовоспитанной женщиной, а не чувственной и сексуальной, как продавщицы американских товаров. Сама она носила средний размер, но легко надевала пижамы маленьких или больших размеров, чтобы покупатель мог убедиться, как товар будет выглядеть на его жене или подружке. Даже если она надевала свободную или тесно облегающую ее фигуру пижаму, все было ей к лицу. Тина была живым манекеном, драгоценностью магазина пижам. После ее демонстрации можно было смело говорить, что пижама не обязательно должна быть точно по размеру.
После того как я отработала десять дней, каждая смена стала для меня тяжелым испытанием из-за быстрого роста продаж. Я не могла даже найти времени на сомнение, разочарование или на раздумья о том, где и как можно использовать в этом магазине мою учебу в Сеульском университете. Однако, несмотря на то что число шарфов и пижам, бросаемых мной в сторону дяди Ана, за день достигало нескольких десятков, прогресса в моем английском языке почти не было. Я никого не уговаривала, как продавец Ли. У нас клиенты сами хотели что-то купить, и я ограничивалась скудным набором английских фраз: «Мэй ай хелп ю», «Тхуэлбы тала тхуэни сенти», «Вон талла долли сенти»[87]. На то, чтобы исправить произношение «твенти» на «тхуэни», а «соотхи» на «долли», у меня ушло несколько дней. Каким бы легким ни было английское слово, я могла понять его лишь тогда, когда мысленно проговаривала его в голове. Его повторение вслух было уже другой проблемой.
Среди сотрудников РХ были не только продавцы и продавщицы, но и очень много разнорабочих, которые несколько раз в течение дня подметали и мыли пол внутри магазина. В основном это были женщины. Мужчины ремонтировали электроприборы, возились с углем и поддерживали отопление и таскали коробки с вещами. Они знали всего несколько английских слов. Американских военных, служивших в РХ, начиная от рядовых и заканчивая офицерами, тоже было много. Они проходили, здороваясь со знакомыми разнорабочими, даже шутили с ними, похлопывая их по плечу. В такие минуты самым часто используемым словом было «восымерою»[88]. Это выражение в разговоре между собой использовали даже женщины-уборщицы, но сколько бы раз я его ни слышала, я не могла понять его смысл. Я была уверена, что это очень простое выражение, поэтому мне не хотелось спрашивать у кого-то, что оно означает. Я промучилась более десяти дней, прежде чем, наконец, с трудом догадавшись о его смысле, узнала, как оно пишется. К моему удивлению, это оказалось «What's the matter with you?» Но что поразило меня больше всего, так это то, что, когда я говорила так, как меня учили: «Вотс зе мето виз ю?», никто меня не понимал. Те, у кого язык был хорошо подвешен, произносили вместо «вотс» — «во», вместо «мето» — «меро», и произнести это было еще труднее, чем понять на слух. Я имела смутное представление о том, как буква «т» превращается в «р», но язык меня не слушался. Что по-настоящему доводило меня до отчаяния, так это то, что у меня совершенно не возникало даже желания попробовать сказать что-то, пока я не понимала, как это должно быть написано.
Отношение ко мне дома, менявшееся с каждым днем, мучило меня не меньше. Наши родственные связи оказались слабее, чем я думала. Племянники прямо на глазах поправлялись, становились живыми и бойкими. Я все еще не могла свободно говорить по-английски и в душе готовилась к увольнению, поэтому, вернувшись вечером домой, преувеличивала перед домашними жестокое обращение на работе и до потери сознания учила английский. Глядя на это, члены семьи, не зная, что делать, стелили мне постель и, принеся столик с бедным ужином, искренне извинялись, что на нем не было закусок. Это было угощение для главы дома. Когда я думала о своей незавидной роли вне родных стен, члены семьи, превозносившие меня до небес, выглядели в моих глазах бесконечно жалкими и несчастными. Я тоже чувствовала себя жалкой, и чем сильнее становилось это чувство, тем труднее мне было видеть ничтожность членов моей семьи. Возможно, по этой причине я стала еще более раздражительной. В такие моменты мать говорила: «Да, проедать чужие деньги нелегко», — и тяжело вздыхала, чем раздражала меня еще больше. И я вовсе не хотела слышать от нее о том, что если ты наемный работник, то должен усердно работать допоздна, потому что получать деньги и при этом лениться — недостойный поступок.
На самом деле я не была уверена в том, что смогла бы «проесть» чужие деньги, потому что я не знала, что будет со мной завтра, я не подписывала никакого контракта. Для меня ясно было одно: директор Хо нанял меня на работу, соблазнившись тем, что я студентка Сеульского университета, но я не соответствовала даже минимуму его ожиданий. Мне просто повезло, что, когда я поступила на работу, был разгар сезонной распродажи, если бы не это обстоятельство, возможно, меня уже выгнали бы. Я была так занята, что никак не могла найти время, чтобы встретиться с сестрой Чон Гынсуг. Я переживала душевную боль в одиночестве, не имея возможности поговорить о мучивших меня вещах. Мне становилось все хуже, нервы расшатывались, но не знающие, что делать, члены семьи были мне отвратительны, я не могла с ними поговорить. Это был порочный круг.
Работники магазина пижам говорили, что в год, когда я поступила на работу в РХ, 24 декабря, в канун Рождества, был самый трудный день с тех пор, как открылся магазин и был зафиксирован рекордный уровень продаж.
Для магазина, торгующего местными товарами, это была первая рождественская распродажа, и хотя прошло уже почти полгода с момента его открытия, сотрудникам не хватало опыта, и они сильно суетились. Положение там было удручающее, потому что директор ошибся в предпочтениях американских солдат. Те товары, что, по его мнению, должны были пользоваться высоким спросом, пылились на полках, а то, что было куплено для широты ассортимента, вмиг закончилось. Надо было признать, что вещи в магазине корейских товаров по большей части были непривлекательными. На мой вкус, их упаковка, в отличие от американской, была безликой и отличалась разве что крайней бедностью идей и изобразительного мастерства, что и отразилось на прибыли.
Я понимала, что в первый год работы любой мог совершить такую ошибку. Но директор Хо был человеком, за которым тянулось денежное счастье, фортуна была благосклонна к нему: даже стандартный ассортимент товаров улетал с полок, словно связка воздушных шаров. И даже на волне подъема продаж он ухитрялся избегать тех ошибок, которые совершали директора других магазинов. К тому же магазин портретов, сверх ожидания, тоже получил большую прибыль. Директор Хо заставил фабрику работать каждый день в ночную смену. На работе он появлялся с усталым лицом, широко зевая, и, кажется, не очень ясно понимал, как на него внезапно свалилось богатство. Возможно, он скромничал, постоянно повторяя слова «просто угадал».
В магазине портретов тоже было много дней, когда выручка превышала триста долларов, что говорило о том, что через мастерскую за смену проходило более пятидесяти заказов. Со времени открытия магазина прошло неполных три месяца. Директор Хо, словно не веря до конца в свалившееся на него богатство, после празднования Рождества стал думать об увеличении штата художников. Из-за фабрики, на которой теперь ежедневно работали в ночную смену, у него начались серьезные проблемы со здоровьем.
Товары в наш магазин приходили от разных поставщиков — пижамы производили на швейной фабрике, находящейся в доме директора, шарфы и носовые платки поступали из другого места. Но каждый предмет можно было назвать небольшим произведением искусства, потому что на каждой пижаме и на каждом шарфе был сделан рисунок — либо набивкой, либо методом узорчатого тиснения. Кроме нашего магазина такие товары встречались и в конкурирующем с нами американском магазине. Чтобы избежать дискриминации, в РХ старались особо выделить эти товары, отражая в них специализацию магазина, например, в магазине портретов на шарфах, как правило, рисовали портреты.
Утром, когда привозили товары, самым первым прибегал приветливый продавец Ли и убегал, выбрав нужное количество шарфов. Мы обычно набирали около пятидесяти штук. Когда появля