Дэйв Гурни. Книги 1-5 — страница 11 из 16

Питер Пэн

Глава 20Прискорбные нарушения

После ужина гости разъехались — Брюс и Айона в тяжеловесном «Рэнджровере», остальные в безмолвных «Приусах». Мадлен начала мыть посуду и убирать со стола, а Гурни отправился с делом Спалтеров в кабинет. Нашел результаты вскрытия и включил айпэд, подарок от сына Кайла ко Дню отца.

Следующие полчаса он провел, блуждая по целой череде неврологических веб-сайтов и пытаясь найти объяснение несоответствию между характером пулевого ранения Карла Спалтера и тем, что, по словам Полетты, перед тем как упасть, он прошел еще десять-двенадцать футов.

За годы работы в полиции Гурни выпала сомнительная удача наблюдать последствия двух таких же попаданий в голову, причем с более близкого расстояния, чем ему хотелось бы. В обоих случаях жертвы падали, как подкошенные. Почему же Карл упал не сразу?

На ум приходили два объяснения.

Первое — что патологоанатом ошибся, определяя степень поражения мозговой ткани, и что расколовшаяся на части пуля не до конца уничтожила двигательный центр. И второе — что в Карла стреляли не один раз, а два. После первой пули он сделал, шатаясь, несколько шагов и упал, а вторая и причинила обширные мозговые повреждения, обнаруженные при вскрытии. Очевидный недостаток этого второго предположения состоял в том, что патологоанатом нашел всего одно входное отверстие. Чисто теоретически «Свифт» двадцать второго калибра может оставить очень маленькое и аккуратное отверстие или очень узкую царапину, но все же не настолько незначительные, чтобы эксперт их проглядел, разве что в очень сильной спешке. Или если отвлекся. Отвлекся на что?

Пока Гурни раздумывал над этим вопросом, ему не давал покоя и другой факт, вскрывшийся при мини-постановке с участием Полетты: то обстоятельство, что роковой сценарий разыгрывался в двух шагах от тех двух человек, которым смерть Карла сулила максимальную выгоду. От Йоны, получающего полный контроль над «Спалтер Риэлти». И Алиссы, избалованной наркоманочки, стоящей в очереди за наследством отца — при условии, что Кэй освободит дорогу, как оно и вышло в реальности.

Йона и Алисса. Гурни все сильнее хотелось встретиться с обоими. А заодно и с Маком Клемпером. Просто необходимо как можно скорее увидеться с ним лицом к лицу. И может, познакомиться еще с Пискином, прокурором, — чтобы понять, на каких позициях он стоял во всем этом тумане противоречий, шатких улик и, возможно, предвзятости.

В кухне что-то громыхнуло. Гурни поморщился.

Чудна́я штука — вот такие громыхания на кухне. Прежде он считал их показателем настроения Мадлен, пока не понял, что на самом деле то, как он воспринимает это громыхание, — показатель его собственного состояния ума. Когда он подозревал, что дал ей веский повод для недовольства, то слышал в лязге посуды выход ее раздражения. Но если знал, что упрекнуть его не в чем, те же самые случайно оброненные тарелки казались вполне безвредной случайностью.

Сегодня вечером он такого спокойствия не испытывал: опоздал на ужин почти на час, не помнил имен друзей Мадлен, а потом бросил ее на кухне и удрал в кабинет, не успели последние лучи фар скрыться за холмом.

Последнюю провинность, правда, еще не поздно было загладить. Сделав несколько последних выписок с самых содержательных неврологических сайтов, какие сумел найти, он выключил айпэд, убрал отчет о вскрытии обратно в папку и вышел на кухню.

Мадлен как раз закрывала дверцу посудомойки. Гурни подошел к кофеварке, что стояла у раковины, насыпал туда кофе и нажал на кнопку. Мадлен вооружилась губкой и полотенцем и принялась вытирать стол.

— Чудаковатая подобралась компания, — небрежно заметил он.

— По-моему, лучше было бы выразиться — какие интересные люди.

Он откашлялся.

— Надеюсь, я их не слишком шокировал, когда говорил про нашу систему правосудия.

Кофеварка зафыркала и заурчала, знаменуя конец цикла.

— Дело не столько в том, что ты сказал. Твой тон был куда красноречивее слов.

— Красноречивее? В смысле?

Мадлен ответила не сразу, склонившись над столом и оттирая особенно упорное пятно. Наконец она выпрямилась и тыльной стороной руки смахнула с лица прядки полос.

— Иногда у тебя такой тон, точно тебя раздражает необходимость быть в обществе, слушать других людей, с ними разговаривать.

— Да я не то чтобы раздражаюсь. Просто… — Он вздохнул, не докончив фразы. Взяв чашку с кофе, он добавил сахара и, прежде чем объяснять дальше, размешивал его куда дольше, чем требовалось. — Когда я чем-то очень увлечен, мне трудно переключаться на обычную жизнь.

— А это и впрямь трудно, — отозвалась она. Я знаю. По-моему, ты иногда забываешь, чем я занимаюсь в клинике, с какими проблемами сталкиваюсь.

Он собирался уже указать, что обычно эти проблемы не идут в сравнение с убийством, но вовремя спохватился. Судя по взгляду Мадлен, она еще не довела до конца свою мысль, так что он молча стоял, держа чашку с кофе и выжидая, пока она продолжит — скорее всего, начнет расписывать самые ужасные реалии сельского кризисного центра.

Однако она выбрала другое направление.

— Может быть, мне легче переключаться на обычную жизнь, чем тебе, потому что я не так хороша в своей работе.

Он сморгнул.

— Ты о чем?

— Когда у человека большой талант к чему-то, он целиком и полностью сосредотачивается на своем деле, вплоть до полного исключения всего прочего. Тебе не кажется, что так оно и есть?

— Наверное, — ответил он, гадая, к чему она клонит.

— Ну вот я и думаю, что у тебя большой талант доискиваться до сути, выявлять обман, разгадывать запутанные преступления. Может, ты так хорош в этом деле и в своей профессии — как рыба в воде, что вся остальная жизнь для тебя лишь досадная помеха.

Мадлен вглядывалась ему в лицо, пытаясь уловить, как он среагирует.

Гурни знал, что в ее словах есть доля истины, но только и смог, что невразумительно пожать плечами.

Мадлен тихо продолжала:

— Мне не кажется, что у меня такой уж большой талант к своей работе. Мне говорили, у меня хорошо получается, но работа не суть моей жизни, не главное. Не единственно значимое. Я стараюсь ко всему в жизни относиться как к значимому. Потому что так оно и есть. И к тебе в первую очередь.

Она заглянула ему в глаза и улыбнулась этой своей странной улыбкой, которая, казалось, порождалась не столько движением губ, сколько каким-то внутренним сиянием.

— Иногда, когда мы говорим о том, как ты поглощен очередным делом, разговор превращается в спор — может, потому, что ты чувствуешь, что я пытаюсь превратить тебя из детектива в туриста — прогулки, походы, каяки. Когда мы только переехали сюда в горы, я, наверное, и в самом деле на это надеялась — ну, или фантазировала. Но это прошло. Я понимаю, кто ты — и меня это устраивает. Даже больше, чем устраивает. Понимаю, иногда кажется, это не так. Кажется, я давлю на тебя, куда-то тащу, пытаюсь тебя изменить. Но это не так.

Она помолчала, словно бы читая его мысли и чувства четче и лучше, чем он сам мог их прочесть.

— Я не пытаюсь сделать тебя другим человеком. Просто чувствую, что ты стал бы куда счастливее, если бы только мог впустить в жизнь чуть больше света, красок, разнообразия. А мне кажется, ты все катишь и катишь все тот же камень все на ту же гору, а в конце не получаешь ни отдыха, ни награды. Мне кажется, тебе только и хочется — толкать и катить, бороться, подставляться под опасности — и чем опасней, тем лучше.

Он хотел было возразить про опасность, но решил дослушать до конца.

Глаза Мадлен наполнились печалью.

— Такое впечатление, будто ты так глубоко увяз во всем этом, во тьме, что она загораживает от тебя солнце. Все загораживает. Поэтому я живу так, как умею, единственным известным мне способом. Хожу в клинику на работу. Гуляю в лесах. Бываю на концертах. На выставках. Читаю. Играю на виолончели. Катаюсь на велосипеде. Занимаюсь садом, домом и курами. Зимой хожу на лыжах. Навещаю друзей. Но я все думаю — мечтаю, — что мы могли бы хоть чуточку чаще делать это вдвоем. Могли бы вместе радоваться солнцу.

Он не знал, как ответить. На каком-то уровне он осознавал правду в том, что она говорила, но никакие слова не могли выразить то чувство, которое эта правда в нем порождала.

— Ну вот, — закончила Мадлен. — Вот, что у меня на уме.

Печаль в ее глазах сменилась улыбкой — теплой, открытой, полной надежды.

Гурни казалось, что она вся перед ним, вся здесь — ни барьеров, ни препятствий, ни отговорок. Он отставил чашку, которую, сам того не замечая, все время держал в руках, шагнул к жене и обнял ее. Она всем телом прильнула к нему.

Все так же без слов он подхватил ее на руки страстным жестом новобрачного, переносящего невесту через порог, — Мадлен засмеялась, — унес ее в спальню, и они занимались любовью так нежно и пылко, что это было непередаваемо хорошо.

На следующее утро Мадлен поднялась первой.

Побрившись, приняв душ и одевшись, Гурни застал ее за столом — с кофе, тостом с арахисовым маслом и раскрытой книжкой. Мадлен очень любила арахисовое масло. Он наклонился и поцеловал ее в макушку.

— Доброе утро! — весело сказала Мадлен с набитым ртом. Она уже оделась на работу.

— Сегодня полный день? Или половинчатый?

— Не знаю. — Она сглотнула и отпила кофе. — Зависит от того, кто там еще. А у тебя в планах что?

— Хардвик. Собирался приехать к половине девятого.

— Да?

— Кэй Спалтер должна позвонить в девять или около того, как получится.

— Проблемы?

— Ничего, кроме проблем. Каждому факту в этом деле что-то да противоречит.

— Разве ты не любишь, чтобы с фактами так и было?

— Ты имеешь в виду, чтобы они были безнадежно запутаны, а я бы их распутывал?

Она кивнула, сунула в рот последний кусок тоста, отнесла тарелку с чашкой в раковину и поставила под воду. Потом вернулась и поцеловала его.

— Уже поздно. Мне пора.

Гурни поджарил себе бекон с тостом и устроился в кресле перед дверьми во дворик. Отсюда открывался вид на размытое утренним туманом старое пастбище, полуразвалившуюся каменную ограду по дальней его стороне и заросшее соседское поле. Вдали еле проглядывал Барроу-хилл.

Как раз когда он запихивал в рот последний кусочек бекона, с дороги ниже сарая послышалось агрессивное тарахтенье «Понтиака». Через две минуты угловатое красное страшилище припарковалось возле зарослей аспарагуса, и вскоре в дверях появился Хардвик — в черной футболке и мешковатых серых тренировочных штанах. Дверь была открыта, но раздвижные ширмы заперты.

Гурни нагнулся и отпер одну из них.

Хардвик шагнул внутрь.

— Знаешь, что у тебя там по дороге разгуливает здоровенная свинья?

Гурни кивнул.

— Частое явление.

— Добрых триста фунтов.

— А ты поднимать пытался?

Пропустив вопрос мимо ушей, Хардвик одобрительно оглядел комнату.

— Уже говорил — и еще раз скажу. У тебя тут, черт возьми, сплошное сельское очарование.

— Спасибо, Джек. Не хочешь сесть?

Хардвик задумчиво поковырял ногтем в передних зубах, плюхнулся на стул напротив Гурни и смерил того подозрительным взглядом.

— Старик, не надо ли нам чего обсудить перед беседой с овдовевшей миссис Спалтер?

— Да в общем, нет — если не считать того факта, что во всем чертовом деле ни крошки смысла.

Хардвик сощурился.

— А вот это обстоятельство, что в деле ни крошки смысла… оно работает на нас или против?

— Нас?

— Ну, ты знаешь, о чем я. Приближает нас к цели — пересмотру дела — или отдаляет от нее?

— Скорее всего, приближает. Но я не уверен. Слишком уж много ложных сведений.

— Ложных сведений? Например?

— Например, квартира, откуда был сделан выстрел.

— А в чем загвоздка?

— Стреляли не оттуда. Оттуда никак не могли.

— Почему?

Гурни объяснил, как при помощи Полетты провел неофициальный следственный эксперимент и обнаружил препятствие в виде фонарного столба.

Хардвик был явно обескуражен, но не встревожился.

— Еще что-нибудь?

— Свидетель, утверждающий, что видел стрелка.

— Фредди? Тот тип, что официально опознал Кэй?

— Нет. Человек по имени Эставио Болокко. Нет никаких записей о том, что его допрашивали, хотя он утверждает, что допрашивали. Еще он утверждает, будто видел стрелка, но это мужчина, а не женщина.

— Где он видел стрелка?

— Очередная нестыковка. Говорит, что видел его в квартире — той самой, откуда якобы стреляли, хотя на самом деле не могли.

Хардвик скроил такую кислую физиономию, точно у него отрыжка.

— Ну вот опять — все та же куча годного материала вперемешку со всяким дерьмом. Утверждение этого твоего типа, будто стрелок был мужчиной, а не женщиной, мне нравится. И особенно нравится мысль, что Клемпер не сохранил запись допроса. Это говорит о полицейских нарушениях, возможно, о подтасовке фактов или, по крайней мере, халатности — и все нам на руку. Но вот ерунда насчет самой квартиры — она все обесценивает. Не можем же мы привести свидетеля, который заявит, будто стрелок находился в том месте, откуда, как мы же сами потом скажем, стрелять никак не могли. Ну то есть, какого хрена нам со всем этим делать-то?

— Хороший вопрос. И еще одна маленькая странность. Эставио Болокко утверждает, что видел стрелка дважды. Один раз — в тот самый день, то есть в пятницу. Но еще и за пять дней до того. В воскресенье. Говорит, он уверен, что в воскресенье, поскольку это у него единственный выходной.

— Где он видел стрелка?

— В той самой квартире.

Несварение желудка у Хардвика, похоже, усилилось.

— И что стрелок там делал? Присматривался?

— Я бы предположил, что да. Но тут встает новый вопрос. Предположим, стрелок узнал о смерти Мэри Спалтер, выяснил, где расположен семейный участок Спалтеров и сообразил, что Карл будет на погребальной церемонии основной фигурой. Следующий логичный шаг — разведать окрестности, посмотреть, не найдется ли там достаточно удобной позиции для стрельбы.

— Так в чем вопрос-то?

— Во времени. Если стрелок разведывал окрестности в воскресенье, то Мэри Спалтер, по всей вероятности, скончалась в субботу или даже раньше, в зависимости от того, достаточно ли близок стрелок к семейству, чтобы получать информацию непосредственно, или же он вынужден был ждать публикаций в газетах спустя день-другой. Так вот, мой вопрос: если похороны состоялись, самое раннее, через семь дней после смерти… что стало причиной задержки?

— Кто знает. Может, какие-нибудь родственники раньше приехать не успевали. Почему это тебя волнует?

— Когда похороны задерживаются на целую неделю, это необычно. А все необычное возбуждает во мне любопытство. Только и всего.

— Отлично. Ладно. Идет. — Хардвик махнул рукой, точно отгоняя муху. — Можно спросить у Кэй, когда она позвонит. Просто мне не кажется, что вопрос о подготовке похорон ее свекрови послужит достаточно убедительным поводом для апелляции.

— Может, и нет. Но, рассуждая о приговоре, ты знал, что Фредди — тот тип, который опознал Кэй на суде, — исчез?

Глава 21Досадная прямота

Кэй Спалтер позвонила по домашнему телефону Гурни ближе к половине десятого. Он включил в кабинете громкую связь.

— Привет, Кэй, — поздоровался Хардвик. — Как дела в славном «Бедфорд-Хиллс»?

— Великолепно. — Голос ее звучал сухо, нетерпеливо. — Вы тут, Дэйв?

— Тут.

— Вы говорили, у вас будут ко мне еще вопросы?

Интересно, эта резкость и нервозность помогали ей ощутить контроль над ситуацией — или же просто были симптомами тюремного стресса?

— С полдюжины.

— Валяйте.

— Во время нашего последнего разговора вы упомянули одного бандита, Донни Ангела. Сказали, скорее всего, за убийством Карла стоит именно он. Проблема в том, что, если принять эту версию, покушение на Карла выглядит уж слишком мудреным.

— Что вы имеете в виду? — Тон у нее был скорее любопытным, чем агрессивным.

— Ангел знал его и знал про него очень много. Он мог бы организовать покушение попроще, чем снайперский выстрел с расстояния в пятьсот ярдов во время погребальной церемонии. Так что давайте на минуту представим, что наш персонаж — не Ангел. Если б вам надо было выдвинуть следующую кандидатуру, кто тогда?

— Йона. — Она произнесла это без каких бы то ни было эмоций и без колебаний.

— А мотив — контроль над семейной компанией?

— Контроль, позволяющий ему заложить сколько угодно домов, чтобы расширить Церковь Киберпространства и превратить ее в самый крупный проект религиозной обдираловки в мире.

— Вам много известно об этой его цели?

— Нисколько. Одни догадки. Я имею в виду, что Йона куда более скользкий тип, чем все полагают. Контроль над компанией означает для него немалые деньги. Огромные. Я знаю, что он спрашивал Карла, нельзя ли заложить несколько зданий, а Карл послал его известно куда.

— Чудесные братские отношения. Еще кандидаты в убийцы есть?

— Около сотни людей, которым Карл наступил на ногу.

— Когда я в прошлый раз спросил вас, отчего вы с ним не развелись, вы ответили мне какой-то шуткой. По крайней мере, мне показалось, что вы шутите. Но мне надо знать настоящую причину.

— По правде говоря, настоящей причины я и сама не знаю. Сколько раз пыталась понять, каким чудо-клеем меня к нему приклеили, но так и не поняла. Так что, может, я и вправду циничная охотница за деньгами.

— Вам жаль, что он мертв?

— Может, самую малость.

— Каковы были ваши повседневные отношения?

— Щедрость, снисходительность, контроль — с его стороны.

— А с вашей?

— Любовь, восхищение, покорность. Когда он не заходил слишком далеко.

— И что тогда?

— А тогда весь ад с цепи срывался.

— Вы когда-нибудь угрожали ему?

— Да.

— При свидетелях?

— Да.

— Приведите пример.

— Не так уж их было много.

— Выберите самый показательный.

— На десятую годовщину нашей свадьбы Карл пригласил несколько других пар поужинать с нами. Он слегка перебрал и завел свою любимую в таких случаях песню — «Можно вытащить девушку из Бруклина, но нельзя вытащить Бруклин из девушки». А в тот вечер он совсем уж разошелся: мол, став губернатором Нью-Йорка, он будет баллотироваться в президенты, а я пускай стану посредником между ним и быдлом. Сказал, будет как Хуан Перон в Аргентине, а я — его Эвита. И я обеспечу ему поддержку всех работяг. Добавил несколько непристойных предложений, как именно мне взяться за это дело. А потом вообще несусветную чушь ляпнул. Мол, мне стоит завести себе тысячу пар обуви, как у Эвиты.

— И?

— Терпение у меня лопнуло. Почему именно от этого? Не знаю. Но лопнуло. Слишком уж все было глупо.

— И?

— И я заорала, что тысяча пар обуви была не у Эвиты Перон, а у Имелды Маркос.

— И все?

— Не совсем. Я еще сказала, если он посмеет снова так со мной разговаривать, я ему хозяйство отрежу и запихну в задницу.

Хардвик, не проронивший ни единого слова после вопроса о славном «Бедфорд-Хиллс», разразился смехом. Кэй снова проигнорировала его.

Гурни сменил тему.

— Что вам известно про глушители для оружия?

— Что полицейские сокращенно называют их глушаками.

— А еще?

— В этом штате они незаконны. Более эффективны с дозвуковыми зарядами. Дешевые вполне ничего, но дорогие гораздо лучше.

— Откуда вы все это знаете?

— Спросила на стрельбище, когда брала уроки.

— Зачем?

— По тем же причинам, по каким вообще туда попала.

— Потому что думали, вам, возможно, придется кого-нибудь застрелить, чтобы спасти Карла?

— Да.

— Вы когда-нибудь покупали глушитель — или одалживали у кого-нибудь?

— Нет. Они добрались до Карла раньше.

— Они — в смысле, мафия?

— Да. Вы говорили, что, мол, снайпер выбрал слишком уж странный для них способ действий. Но я все равно думаю, это они. Скорее они, чем Йона.

Гурни не видел смысла с ней спорить. Он предпочел двинуться по другому пути.

— Помимо Ангела, с какими еще персонажами из этой среды Карл тесно общался?

Впервые за все время беседы Кэй замешкалась с ответом.

Через несколько секунд Гурни начал думать, не разъединились ли они.

— Кэй?

— Он еще про одного типа упоминал, они вместе играли в покер.

Гурни различил в ее голосе беспокойство.

— А имя называл?

— Нет. Рассказывал только, чем этот тип зарабатывает.

— И чем же?

— Организует убийства. Вроде как брокер, посредник. Хочешь убрать кого-то с дороги — ступай к нему, а он уже найдет человека, который это сделает.

— Вас, кажется, эта тема беспокоит.

— Меня волновало то, что Карл играет в азартные игры с человеком, у которого такой род занятий. Один раз я ему так и сказала: «Неужели ты и впрямь сядешь играть в покер с типом, который организует убийства среди бандитов? Который убьет и не задумается? Не перебор ли?» А он сказал, я ничего не смыслю. Азартные игры — сплошной риск и угар. А когда сидишь за одним столом со смертью, риск и угар гораздо круче. — Она на миг умолкла. — Слушайте, у меня мало времени. Мы закончили?

— Еще одно. Чем была вызвана задержка с похоронами Мэри Спалтер? Откуда такой промежуток между смертью и погребением?

— Какая еще задержка?

— Ее похоронили в пятницу. Но, судя по всему, она умерла за неделю до того — или, по меньшей мере, раньше воскресенья на предыдущей неделе.

— О чем вы? Она умерла в среду, и похоронили ее через два дня.

— Два дня? Всего два? Вы уверены?

— Ну конечно, уверена. Почитайте некрологи. Это еще тут при чем?

— Расскажу, когда сам выясню. — Гурни покосился на Хардвика. — Джек, тебе надо обсудить что-то с Кэй, пока она еще на проводе?

Хардвик покачал головой и с подчеркнутой сердечностью произнес:

— Кэй, мы очень скоро снова с вами свяжемся, хорошо? И не волнуйтесь. Мы на верном пути к нашей общей цели. Все, что нам пока удалось обнаружить, говорит в нашу пользу.

Голос у него был куда увереннее, чем выражение лица.

Глава 22Второй букет

Когда разговор с Кэй закончился, Хардвик необычно долго молчал. Стоял, глядя в окно кабинета и, судя по всему, сосредоточившись на каких-то подсчетах и предположениях.

Гурни наблюдал за ним, сидя за столом.

— Выкладывай, Джек. Самому же легче на душе станет.

— Надо поговорить с Лексом Бинчером. В смысле, как можно скорей. Вот прямо сейчас. По-моему, это у нас сейчас задача, чтоб ее, номер один.

Гурни улыбнулся.

— А по-моему, задача номер один, чтоб ее, — это визит в тот центр для престарелых, где умерла Мэри Спалтер.

Хардвик отвернулся от окна и посмотрел Гурни в лицо.

— Видишь? Вот о чем и речь. Нам надо собраться всем вместе, поговорить и прийти к единому мнению, прежде чем лезть из кожи вон, гоняясь за каждой тенью.

— Это как раз, скорее всего, и не тень вовсе.

— Правда? И почему вдруг?

— Кто бы ни осматривал квартиру в воскресенье — за три дня до смерти Мэри Спалтер, — этот кто-то должен был знать, что она очень скоро умрет. То есть выходит, несчастный случай, от которого она умерла, был не таким уж случайным.

— Бог ты мой, Шерлок, помилуй! Эта твоя смелая гипотеза базируется на самом нелепейшем допущении, какое я только слышал за много лет.

— Допущении, что Эставио Болокко сказал правду?

— Именно. Допущении, что какой-то мойщик машин, бездомный, самовольно вселившийся в обшарпанную квартиру, сидящий бог весть на какой пакости, — и вдруг точно помнит день недели, когда он видел, как кто-то вошел в соседнюю квартиру восемь месяцев назад.

— Согласен — вопрос о надежности свидетеля тут стоит во весь рост. Но мне все-таки кажется…

— И ты называешь это вопросом о надежности свидетеля? По мне, так это просто дичь!

— Я тебя слышу, — тихо ответил Гурни. — И не спорю. Но все же, если — и я знаю, что это очень сомнительное «если», — если мистер Болокко прав насчет дня недели, то сам характер преступления совершенно иной по сравнению с тем, как его представлял прокурор на суде. Бог ты мой, Джек, ты только подумай. Зачем вообще надо было убивать мать Карла?

— Это все напрасная трата времени.

— Может, да, а может, и нет. Предположим чисто гипотетически, ее смерть была не случайностью. Тогда мне видятся два подхода к вопросу, почему ее убили. Первый: и она, и Карл — оба были мишенями убийцы. Или второй: что она была всего лишь средством — способом сделать так, чтобы Карл, основная мишень, оказался на кладбище, на открытом месте, в предсказуемое время.

Тик в уголке рта Хардвика разыгрался с новой силой. Хардвик дважды порывался что-то сказать, но останавливался. С третьей попытки наконец вымолвил:

— Именно этого ты с самого начала и хотел, да? Подкинуть все в воздух и посмотреть, твою мать, что получится, когда оно шарахнется о землю? Взяться за самое незамысловатое расследование полицейской халатности — ничего сложного, главный следователь Мак Мудак трахается с потенциальной подозреваемой Алиссой Спалтер — и превратить все в очередное изобретение колеса, твою мать? Тебе уже неймется сделать из одного убийства два! А завтра будет с полдюжины! Да какого хрена ты тут мудришь?

Голос Гурни сделался еще спокойнее.

— Просто иду по следу, Джек.

— Да какой, на хрен, след! Бог ты мой! Слушай, я совершенно уверен, что говорю не только от своего имени, но и от имени Лекса. Вся суть в том, что нам нужно сосредоточиться, сосредоточиться, сосредоточиться! Позволь мне выразиться ясно, раз и навсегда. Нам надо ответить лишь на узкий круг вопросов по поводу убийства Карла Спалтера и суда над Кэй Спалтер. Первый: Что Мак Клемпер должен был сделать, но не сделал? Второй: Что из того, что Клемпер сделал, ему делать не следовало? Третий: Что Клемпер утаил от прокурора? Четвертый: Что прокурор утаил от адвоката? Пятый: Что адвокат должен был сделать, но не сделал? Пять. Всего пять вопросов. Отыщи правильные ответы на эти вопросы — и приговор Кэй Спалтер отменят. Вот и все. А теперь скажи, мы с тобой на одной волне или нет?

К лицу Хардвика прилила кровь, точно его сейчас удар хватит.

— Успокойся, дружище. Я уверен, мы вполне еще можем оказаться на одной волне. Только не мешай мне попасть на нее.

Хардвик долго и мрачно смотрел на Гурни, а потом раздраженно покачал головой.

— Расходами на расследование распоряжается Лекс Бинчер. Если собираешься тратиться на что-нибудь помимо ответов на эти пять вопросов, он должен сперва одобрить расходы.

— Без проблем.

— Без проблем, — рассеянно повторил Хардвик, снова глядя в окно. — Хотелось бы мне в это верить, приятель.

Гурни промолчал.

Через некоторое время Хардвик тяжело вздохнул.

— Я перескажу Бинчеру все, что ты мне тут поведал.

— Отлично.

— Только ради бога, не надо… не начинай…

Он не закончил фразы, лишь снова покачал головой.

Гурни прекрасно понимал напряжение, обусловленное положением Хардвика: отчаянную необходимость добиться цели, страх перед неопределенностью предложенного маршрута.

Среди многочисленных дополнений к делу в папке имелся адрес последнего жилища Мэри Спалтер: дом престарелых на Трин-Лейкс-роуд в Индиан-Вэлли, недалеко от Куперстауна, то есть примерно на полпути между Уолнат-Кроссингом и Лонг-Фоллсом. Гурни ввел адрес в свой навигатор и через час тот объявил, что машина прибыла в место назначения.

Гурни свернул на ухоженную щебеночную дорогу, что вела за высокую каменную ограду, а потом раздваивалась: на одном указателе значилось «Постоянные жильцы», на другом «Гости и поставщики».

Второй указатель привел Гурни на парковку перед обшитым дранкой домиком. Элегантно-неброская табличка рядом с маленьким розовым садиком гласила: «Эммерлинг Оукс. Община полноценной жизни для пожилых людей. За справками обращайтесь к администрации».

Гурни припарковался и постучал в дверь.

— Входите, — немедленно отозвался приятный женский голос.

Гурни вошел в светлый, не загроможденный лишней мебелью офис. За лакированным письменным столом, возле которого стояло несколько удобных с виду кресел, сидела привлекательная женщина лет сорока с загаром, точно только что вышла из солярия. На стенах висели фотографии коттеджей разных цветов и размеров.

Окинув Гурни оценивающим взглядом, женщина улыбнулась.

— Чем могу помочь?

Он улыбнулся в ответ.

— Сам не знаю. Заехал сюда, повинуясь внезапному порыву. Возможно, ловлю ветер в поле.

— Вот как? — Вид у нее стал заинтересованный. — И какой именно ветер вы ловите?

— Даже и того не знаю.

— Ну, тогда… — Она неуверенно нахмурилась. — Что вы хотите? И кто вы?

— Ох, извините. Меня зовут Дэйв Гурни. — Он с легким смущением вытащил бумажник и шагнул вперед, показывая золотой значок. — Я детектив.

Она внимательно изучила значок.

— Тут сказано: «В отставке».

— Я и был в отставке. А теперь, с этим убийством, похоже, снова в деле.

Глаза у нее расширились.

— Вы имеете в виду дело об убийстве Спалтера?

— А вам о нем известно?

— Известно? — удивилась она. — Ну конечно!

— Из новостей?

— Ну да, и, опять же, элемент личной причастности.

— Потому что мать жертвы жила здесь?

— Отчасти, но… а вы мне не скажете, в чем, собственно, дело?

— Меня попросили рассмотреть некоторые аспекты этого дела, до сих пор оставшиеся не проясненными.

Она лукаво посмотрела на Гурни.

— Кто-то из семьи попросил?

Гурни кивнул и улыбнулся, словно отдавая дань ее проницательности.

— И кто же? — спросила она.

— А кого вы знаете?

— Всех.

— И Кэй? Йону? Алиссу?

— Кэй и Йону — само собой. Карла и Мэри знала. Алиссу только по имени.

Гурни уже собирался спросить, откуда она их всех знает, но тут понял, что ответ очевиден. Почему-то он не сразу связал название дома престарелых — «Эммерлинг Оукс» — с добытым в «Ивовом покое» фактом, что деда Карла звали Эммерлингом. По всей видимости, семья владела не только кладбищами и домами.

— Как вам работается на «Спалтер Риэлти»?

Женщина сузила глаза.

— Сперва вы ответьте на мой вопрос. Что вас сюда привело?

Гурни нужно было принимать решение — причем быстро, основываясь на внутреннем чутье. Он мысленно прикинул потенциальные риски и выгоды различных степеней откровенности. Основываться ему было, в общем, почти и не на чем. Собственно говоря, зацепкой служила лишь одна крошечная деталь, которую он, вполне вероятно, неверно интерпретировал. Мимолетное ощущение, что собеседница произнесла имя «Карл» с таким же отвращением, как и Полетта Парли.

Он принял решение.

— Позвольте мне выразиться так, — он доверительно понизил голос. — Некоторые аспекты вынесенного Кэй Спалтер приговора оставляют место для вопросов.

Собеседница отреагировала мгновенно, только что рот не разинула.

— Вы хотите сказать, она этого все же не делала? Боже, я так и знала!

Тогда Гурни сделал следующий шаг:

— По-вашему, она не способна убить Карла?

— Ой, да как раз очень даже способна. Но она никогда не сделала бы этого таким образом.

— В смысле, из ружья?

— В смысле, издалека.

— Почему же?

Она наклонила голову набок, скептически разглядывая Гурни.

— Вы хорошо знаете Кэй?

— Наверное, не так хорошо, как вы… мисс?… миссис?

— Кэрол. Кэрол Блисси.

Он протянул через стол руку.

— Приятно познакомиться, Кэрол. И очень признателен, что вы уделили мне время. — Она ответила ему коротким, но твердым пожатием. Пальцы и ладонь у нее были теплыми. Гурни продолжал: — Я работаю с группой ее юристов. С Кэй я встречался один раз лично и еще один раз долго разговаривал с ней по телефону. В результате встречи у меня успело сложиться мнение о ее личности и характере, но подозреваю, вы знаете ее гораздо лучше.

Кэрол Блисси выглядела польщенной. Она рассеянно поправила край выреза черной шелковой блузки. На всех пяти пальцах у нее сверкали кольца.

— Когда я сказала, что она никогда не сделала бы этого таким образом, я имела в виду, что это просто не в ее стиле. Если вы вообще хоть немного знаете Кэй, то знаете, что она из тех, кто предпочитает все говорить в лицо. В Кэй ни капли скрытности, желания сделать что-нибудь исподтишка. Реши она убить Карла, она не стала бы стрелять в него с расстояния в полмили. Подошла бы прямо к нему и раскроила бы ему голову топором.

Она помолчала, словно прислушиваясь к собственным словам, и скорчила гримаску.

— Простите, прозвучало как-то отвратительно. Но вы же понимаете, что я имела в виду?

— Очень хорошо понимаю. У меня о ней сложилось точно такое же впечатление. — Он помолчал, восхищенно глядя на ее руки. — Кэрол, какие у вас красивые кольца.

— Что? — Она посмотрела на кольца. — Спасибо. Да, по-моему, очень симпатичные. Мне кажется, у меня хороший вкус на украшения. — Она облизнула уголки губ кончиком языка и посмотрела на Гурни. — Знаете, а вы же мне так и не сказали, что вас сюда привело.

Пора было делать выбор — который он до сих пор все оттягивал, — какую именно долю правды рассказать. Откровенность была сопряжена с довольно большим риском, но и сулила награду. В данный момент, после начала беседы с Кэрол Блисси, чутье подсказывало ему зайти дальше, чем он зашел бы при обычных обстоятельствах. Гурни казалось, его открытость будет вознаграждена.

— Вопрос довольно деликатный. Не из тех, какие я стал бы обсуждать с кем попало. — Он набрал в грудь побольше воздуха. — У нас появились новые улики, заставляющие предположить, что смерть Мэри Спалтер могла быть вовсе не несчастным случаем.

— Не… несчастным случаем?

— Мне не следовало этого говорить, но я хотел бы, чтобы вы помогли мне, так что я вынужден быть с вами откровенным. Я считаю, дело Спалтеров — это двойное убийство. И не думаю, что Кэй имеет к этому хоть какое-то отношение.

Кэрол, похоже, потребовалось несколько секунд на то, чтобы осознать смысл этих слов.

— Вы собираетесь вытащить ее из тюрьмы?

— Надеюсь.

— Как здорово!

— Но мне нужна ваша помощь.

— Какого рода?

— Полагаю, у вас тут имеются камеры видеонаблюдения?

— Разумеется.

— Вы долго храните видеозаписи?

— Гораздо дольше, чем стоило бы. В прежние времена у нас были эти громоздкие кассеты, которые приходилось использовать по несколько раз. Но у современных цифровых носителей вместительность просто огромная, так что мы ничего не стираем и не вмешиваемся в процесс. Когда обнаруживается нехватка памяти, устройство автоматически стирает старые файлы, но не думаю, что чаще, чем раз в год, — во всяком случае, это касается камер, реагирующих на движение. С файлами из постоянно работающих камер, в отделении медицинской помощи, там, или в спортивном зале, дело обстоит иначе. Они удаляются быстрее.

— Вы несете ответственность за то, чтобы это все работало исправно?

Она улыбнулась.

— Я тут несу ответственность за все.

Унизанные кольцами пальцы разгладили невидимую складочку на блузке.

— Готов ручаться, вы отлично справляетесь.

— Стараюсь. Так что именно в видеофайлах вас интересует?

— Посетители «Эммерлинг Оукс» в день смерти Мэри Спалтер.

— Конкретно ее посетители?

— Нет. Вообще все посетители, поставщики, курьеры, ремонтники, бытовое обслуживание — все, кто в тот день сюда приходил.

— А вам очень скоро это нужно?

— А вы хотите, чтобы Кэй поскорее вышла из тюрьмы?

Гурни знал, что, мягко говоря, преувеличивает значение видеозаписей, даже если на видео, как он и надеялся, окажутся улики, меняющие всю картину.

Кэрол усадила его за компьютер в комнате, занимавшей заднюю треть коттеджа, а сама отправилась в другое здание и переслала на этот компьютер несколько больших видеофайов. Вернувшись, она дала гостю кое-какие инструкции, причем перегибалась ему через плечо так, что сосредоточиться было совсем нелегко.

Когда она уже собиралась вернуться к себе в офис, Гурни как можно небрежней спросил:

— Вам нравится работать на «Спалтер Риэлти»?

— Не стоило бы мне, наверное, об этом говорить.

Она одарила Гурни игривым взглядом, как бы намекая, что ее можно уговорить на многое, чего ей не следовало бы делать.

— Вы оказали бы мне большую услугу, если бы просто рассказали, что вы думаете о семействе Спалтеров.

— Я бы и рада помочь. Но… это ведь только между нами, да?

— Разумеется.

— Что ж… Кэй была потрясающей. Вспыльчивая, но все равно потрясающая. Но Карл — просто ужас. Холодный, как лед. Все, что его интересовало, — это чистая прибыль. И он был тут главным. Йона держался в стороне, потому что не хотел иметь с ним дело.

— А теперь?

— Теперь, после смерти Карла, главный тут Йона. — Она смотрела на Гурни с опаской. — Его я еще толком не знаю.

— А я так не знаю вообще. Но, Кэрол, могу сказать, что я о нем слышал. Святой. Проходимец. Фантастический человек. Религиозный фанатик. Можете добавить еще что-нибудь?

В ответ на пытливый взгляд Гурни Кэрол улыбнулась.

— Не думаю. — Она снова облизнула уголки губ. — О таких людях лучше расспросить кого-нибудь другого. Меня особенно религиозной не назовешь.

Следующие три часа Гурни просматривал видеофайлы с трех камер наблюдения, которые, по его расчетам, могли заснять что-нибудь важное: камеры были установлены так, чтобы охватывать зону парковки, кабинет Кэрол Блисси и автоматические ворота на въезде для жильцов.

Самыми интересными оказались записи с парковки и из офиса. Был там маляр, привлекший внимание Гурни тем, что словно бы играл роль маляра из мультфильма, только что ведро с краской не опрокинул. Был разносчик пиццы с совершенно безумными глазами — словно пробовался на роль психопата в фильме для подростков. И был курьер из службы доставки цветов.

Гурни дюжину раз пересмотрел два коротких фрагмента, в которых появлялся этот курьер. На первом видно было, как на парковке останавливается темно-синий фургончик, ничем не примечательный, если не считать эмблемы на водительской дверце: «Цветы Флоренции». Во втором фрагменте, где имелось не только изображение, но и звук, водитель фургончика входил в офис Кэрол, сообщал, что привез букет — хризантемы — для миссис Марджори Стотлмейер, а потом просил указаний, как добраться до ее кондо, и их выслушивал.

Водитель был мал и тщедушен — в ракурсе сверху, да еще и под углом трудно было сказать, насколько мал, — а одет в узкие джинсы, кожаную куртку, шарф и шапку с ушами, на нем также были и массивные темные очки. Сколько ни просматривал Гурни эту запись, он так и не мог сказать наверняка, мужчина это или женщина. Однако после нескольких просмотров обратил внимание вот на что: хотя курьер назвал только одно имя, букетов он принес два.

Гурни сходил за Кэрол Блисси, привел ее из офиса и прокрутил перед ней этот отрывок.

Она приоткрыла рот от удивления.

— Ах, этот вот! — Подтащив к себе стул, она уселась почти вплотную к Гурни. — Ну-ка, проиграйте снова.

Пересмотрев отрывок, она кивнула.

— Вот этого-то я помню.

— Помните его? — уточнил Гурни. — Или ее?

— Забавно, что вы спрашиваете. Вот это мне и запомнилось — как я сама именно таким вопросом задавалась. Судя по голосу, движениям — вроде бы не совсем мужчина, а вроде бы и не женщина.

— Что вы имеете в виду?

— Скорее, как… как маленький… пикси. Вот, точно — пикси. Точнее я и описать не могу.

Гурни тотчас вспомнилось, как Боло говорил — «миниатюрный».

— И вы направили курьера в конкретную комнату, так?

— Да, к Марджори Стотлмейер.

— Вы не знаете, цветы до нее дошли?

— Да. Потому что она мне потом насчет них звонила. Что-то там с ними было не так, не помню, что именно.

— Она еще живет здесь?

— Да-да. Сюда приезжают уже насовсем. Жильцы у нас меняются, только когда кто-то умирает.

Гурни мимоходом подумал, многие ли из тех, кто скончался здесь, перебираются в «Ивовый покой», но сейчас у него имелись более неотложные вопросы.

— Вы ее хорошо знаете, эту Стотлмейер?

— А что вам надо о ней знать?

— У нее хорошая память? Она не откажется ответить на пару вопросов?

Вид у Кэрол Блисси сделался заинтригованный.

— Марджори девяносто три, она полностью в здравом уме и твердой памяти и обожает посплетничать.

— Великолепно, — сказал Гурни, поворачиваясь к ней. В тонком запахе ее духов различался легкий аромат роз. — Вы очень помогли бы мне, если бы позвонили ей и сказали, что детектив расспрашивал вас про курьера, доставившего ей цветы в декабре, и был бы благодарен, если бы она уделила ему минутку-другую.

— Конечно.

Она поднялась и, направляясь к выходу мимо Гурни, чуть задела рукой его спину.

Через три минуты Кэрол вернулась с телефоном в руках.

— Марджори говорит, она как раз собирается принять ванну, потом немного вздремнуть, а потом готовиться к ужину, но может поговорить с вами по телефону вот прямо сейчас.

Гурни одобрительно показал ей большой палец и взял телефон.

— Алло, миссис Стотлмейер?

— Называйте меня Марджори. — Голос у нее был высокий и резкий. — Кэрол говорит, вы интересуетесь этим забавным маленьким созданьицем, которое принесло мне таинственный букет. А почему?

— Возможно, это пустяки, а возможно, наоборот, очень важно для расследования. Вы вот сказали, «таинственный букет», а что…

— Убийство? Да?

— Марджори, надеюсь, вы понимаете, что пока я не должен разглашать сведения.

— Значит, и правда — убийство. Боже ты мой! Я с самого начала знала, что тут что-то не так.

— С самого начала?

— Да цветы эти. Я ведь ничего не заказывала. И открытки никакой не было. А все, кто меня знал достаточно близко, чтобы дарить цветы, уже либо умерли, либо выжили из ума.

— Букет был только один?

— Что вы имеете в виду — только один?

— Один букет цветов, не два?

— Два? Да откуда бы мне два получить? И один — это уж ни в какие ворота не лезет. Сколько, по-вашему, у меня мертвых поклонников?

— Спасибо, Марджори, ваши ответы мне очень помогли. Еще один вопрос. Это вот, по вашему выражению, «забавное маленькое созданьице», доставившее вам цветы, — это был мужчина или женщина?

— Стыдно сказать, даже не знаю. В том-то и беда, когда стареешь. В мире, где росла я, мужчины и женщины различались очень сильно. Vive la différence! Слышали такое выражение? Это по-французски.

— А это созданьице вас о чем-нибудь спрашивало?

— О чем, например?

— Не знаю. О чем угодно.

— Ни о чем. Вообще почти ничего не сказало. «Вам цветы». Как-то так. Писклявый такой голосочек. И нос смешной.

— Чем смешной?

— Острый такой. Как клюв.

— Можете припомнить еще что-нибудь необычное?

— Нет, больше ничего. Крючковатый нос, вот и все.

— А какого роста.

— С меня, не выше. Может даже, пониже на дюйм-другой.

— А вы…

— Ровно шестьдесят два дюйма. Пять футов два дюйма, глаза голубые. У меня, не у него. У него глаза за темными очками поди различи. А ведь ни лучика солнца в тот день не было. Серость беспросветная. Но темные очки теперь не от солнца носят, да? Теперь это модно. Вы не знали? Модно.

— Спасибо, что уделили мне время, Марджори. Вы мне очень помогли. Я с вами еще свяжусь.

Гурни разъединился и вернул телефон Кэрол.

Она моргнула.

— Я вспомнила, что там была за проблема.

— Какая проблема?

— Почему Марджори мне в тот день звонила. Спрашивала, не забыл ли курьер по рассеянности открытку у меня на столе. Ведь с цветами никакой открытки не было. Но почему вы у нее спрашивали про количество букетов, один он был или два?

— Если вы просмотрите видео внимательнее, — пояснил Гурни, — то заметите, что хризантемы там в двух отдельных обертках. Сюда привезли два букета, не один.

— Не понимаю. Что это значит?

— Это значит, что «созданьице», повидавшись с миссис Стотлмейер, завернуло к кому-то еще.

— Или еще до того. Она ведь сказала, что у курьера был только один букет.

— Готов спорить, второй букет был временно заткнут за дверь.

— Почему?

— Потому что я думаю, наше созданьице явилось сюда убить Мэри Спалтер. А второй букет принесло, чтобы иметь предлог постучаться к ней в дверь — и чтобы она непременно открыла.

— Все равно не понимаю. Отчего бы не принести один букет — и сказать мне, что это для Мэри Спалтер? Зачем вообще приплетать сюда Марджори Стотлмейер? Бессмыслица какая-то.

— Вовсе нет. Имейся у вас в учетных записях отметка, что кто-то посещал Мэри Спалтер незадолго до ее смерти, все дело рассматривали бы гораздо тщательнее. А убийце явно было очень важно, чтобы смерть Мэри сочли несчастным случаем. Так оно и вышло. Подозреваю, даже вскрытие не проводили.

Кэрол разинула рот.

— Так вы… вы говорите… убийца был здесь… у меня… а потом у Марджори… и…

Вид у нее внезапно сделался очень испуганный, беззащитный. И Гурни так же внезапно захлестнул страх — вдруг он делает как раз то, от чего зарекался: слишком спешит? Строит гипотезы на основании других гипотез — и принимает их за рациональные выводы. И еще один щекотливый вопрос. С какой стати он поделился с этой женщиной своей версией об убийстве? Пытался напугать ее? Понаблюдать за ее реакцией? Или просто хотел, чтобы кто-то со стороны подтвердил — да, он соединяет звенья цепи в правильном порядке. Подтвердил его правоту.

Но что, если он все-таки соединяет не те звенья, получает не ту картину событий? Что, если так называемые «звенья» — совершенно разрозненные, никак не связанные между собой факты? В такие минуты он всегда с тяжелым сердцем вспоминал, что все люди, живущие на одной и той же широте, видят в небе одни и те же звезды. Но созвездия в разных культурах разные. Он неоднократно наблюдал подтверждения этого феномена: узоры, которые мы получаем, зависят от того, во что мы хотим верить.

Глава 23Щелчок

Покинув «Эммерлинг Оукс», Гурни, по-прежнему полный сомнений и в безрадостном состоянии духа, доехал до первого же попавшегося магазинчика и купил себе большой стакан крепкого кофе и пару овсяных батончиков вместо пропущенного обеда. Вернувшись в машину, он съел один батончик, оказавшийся совершенно безвкусным, твердым и липким. Второй он зашвырнул в бардачок машины на случай, если голод станет уж совсем невыносимым, и отпил несколько глотков еле теплого кофе.

Потом снова занялся делом.

Перед уходом из офиса Кэрол Блисси он сгрузил себе на телефон файлы с записями, на которых фигурировал курьер с цветами, и теперь послал эти фрагменты на мобильник Боло, сопроводив подписью: «Этот человечек с цветами вам никого не напоминает?»

Тот же видеоматериал он отправил и Хардвику с текстом: «Тот, что с цветами, может оказаться интересующим нас лицом по делу Спалтеров — возможная связь между смертью Мэри и Карла. Продолжение следует».

Пересмотрев кадры с парковки, он утвердился в первоначальном впечатлении, что эмблема на дверце мини-вэна не была нарисована на самой машине, а крепилась на магните. Кроме того, она была только одна — и расположена со стороны водителя, а не на пассажирской дверце: странный выбор, учитывая, что людям чаще видно пассажирскую сторону. Однако выбор этот обретал смысл, если водитель хотел иметь возможность быстро удалить эмблему прямо на ходу.

Телефона на эмблеме не было. Гурни поискал «Цветы Флоренции» в интернете и нашел несколько цветочных магазинов с таким названием, но ни одного — ближе нескольких сотен миль к «Эммерлинг Оукс». Ни то, ни другое его ничуть не удивило.

Допив вконец остывший кофе, он направился к Уолнат-Кроссингу — одновременно и воодушевленный, и разочарованный тем, что виделось ему двумя главными странностями дела: фонарем, из-за которого предполагаемое место выстрела следовало сбросить со счетов, и сочетанием относительно простого объекта убийства со слишком уж сложным методом исполнения.

Карла убили так же, как Освальд застрелил Кеннеди. Не так, как жены стреляют в мужей. Не так, как проводят разборки в бандитских группировках. Гурни казалось, что той же цели можно было достичь дюжиной других способов — способов, предполагающих гораздо меньше планирования, координирования и точности, чем снайперский выстрел с пятисот ярдов через реку во время похоронной церемонии, да тем более еще из дома, битком набитого незаконно вселившейся туда шантрапой. Конечно, при условии, что стреляли все-таки именно из этого дома. Из какого-то окна, откуда можно было прицелиться прямо в висок Карлу Спалтеру. И, говоря о сложности метода, зачем понадобилось сперва убивать мать Карла? Учитывая все дальнейшее, самая очевидная причина состояла в том, чтобы выманить Карла на кладбище. Но что, если Мэри Спалтер убили по каким-то совсем иным причинам?

Вертя в голове эти запутанные факты, Гурни не заметил, как пролетел час дороги домой. Занятый поиском возможных объяснений и взаимосвязей, он почти не осознавал, где едет, пока уже наверху горного проселка, кончавшегося у его дома, сигнал сообщения на телефоне не заставил его вернуться к действительности. Ответ от Боло — ровно такой, на какой он и надеялся: «Да-да. те же очки. чудной нос. парень из сортира».

Как ни сомнителен был этот свидетель — и Хардвик наверняка не преминет снова на это указать, — но подтверждение (хоть какое-то) того, что оба раза на месте событий присутствовал странный маленький человечек, впервые дало Гурни ощущение, что он движется в верном направлении. Ощущение едва уловимое и сродни тому, какое испытываешь при щелчке двух первых сошедшихся кусочков головоломки из пятисот деталей, — но все же приятно.

Щелчок есть щелчок. А у первого — особый звук.

Глава 24Все проблемы мира

Войдя в кухню, Гурни увидел пластиковый магазинный пакет с очертаниями каких-то угловатых предметов. Рядом лежала записка от Мадлен: «Завтра по прогнозам хорошая погода. Я купила кое-какие инструменты, так что можно будет начать строить домик для кур. Ладно? У меня сегодня расписание поменялось, так что я приходила домой на пару часов, а теперь надо возвращаться. Буду не раньше семи. Ешь, не жди меня. Продукты в холодильнике. Люблю. М.»

Он заглянул в пакет и обнаружил там металлическую рулетку для измерений, большой клубок желтой нейлоновой бечевки, два брезентовых фартука с карманами, два плотницких карандаша, желтый блокнот с линованной бумагой, две пары рабочих перчаток, два плотницких уровня и горстку металлических колышков для разметки углов.

Всякий раз, когда Мадлен предпринимала конкретные шаги по продвижению очередного проекта, требующего его участия, первой реакцией Гурни был тоскливый ужас. Но после их недавнего разговора о его беспрестанной тяге ко всему мрачному и кровавому — а может, после той близости, что пережили они после этого разговора, — он попытался взглянуть на затею с курятником чуть более позитивно.

Возможно, душ поможет ему настроиться на правильный лад.

Через полчаса он вернулся на кухню — освежившийся, голодный и почти примирившийся с желанием Мадлен поскорее взяться за курятник. Собственно говоря, он даже воспрянул духом настолько, что готов был сделать первый шаг. Прихватив покупки Мадлен со стола и молоток из кладовки, он вышел во дворик и принялся разглядывать место, намеченное Мадлен для курятника и вольеры вокруг, — кусочек земли между аспарагусом и старой яблоней, где Горация и его маленький гарем будет видно от стола для завтрака. Где Гораций сможет вволю кукарекать, заявляя о своих правах на территорию.

Гурни подошел к грядке с аспарагусом, обложенной деревянными балками четыре на четыре дюйма, и вытряхнул содержимое пакета на траву. Взяв желтый блокнот и карандаш, он набросал взаимное расположение грядки, дворика и яблони, а потом отмерил место для курятника и вольеры.

Вооружившись рулеткой, чтобы выверить расстояния, он услышал, что в доме звонит телефон, и, оставив блокнот и карандаш во дворике, отправился в кабинет. Звонил Хардвик.

— Привет, Джек. Спасибо, что перезвонил.

— Так кто этот чертов коротышка?

— Хороший вопрос. Все, что я могу пока сообщить, это что он — мне сказали, это именно он, а не она, — был в доме престарелых Мэри Спалтер в день, когда она умерла, а еще в той квартире в Лонг-Фоллсе за пять дней до покушения на Карла Спалтера и потом в день самого покушения.

— А Клемпер должен был это выяснить?

— Эставио Болокко утверждает, он рассказал Клемперу, что два раза видел коротышку. Клемпер должен был что-то заподозрить — хотя бы задаться вопросом о времени смерти матери.

— Но свидетелей разговора между Клемпером и Болокко нет?

— Разве что Фредди, который давал показания на суде. Но он, как я уже тебе говорил, пропал.

Хардвик громко вздохнул.

— Без доказательств что нам толку от этой предполагаемой беседы между Клемпером и Болокко?

— То, что Болокко опознал человека с видеозаписи из «Эммерлинг Оукс», связывает смерти матери и сына. Уж это бесполезным никак не назовешь.

— Но само по себе это не доказывает полицейской халатности, а значит, в целях нашей апелляции совершенно бесполезно — а она и есть наша единственная цель, о чем я не устаю тебе напоминать, хотя ты, похоже, и слышать не хочешь.

— А ты не хочешь слышать, что…

— Знаю — слышать не хочу о правосудии, о невиновных и виноватых. Ты это хотел сказать?

— Ладно, Джек, мне пора. Если найду еще что-нибудь столь же бесполезное, тоже тебе пришлю. — Молчание. — И кстати, ты бы навел справки об остальных свидетелях против Кэй. Интересно, многих ли из них еще можно найти.

Хардвик ничего не ответил.

Гурни повесил трубку.

Взглянув на часы, он обнаружил, что уже почти шесть, и вспомнил, что вообще-то проголодался. За весь день — только тот гнусный батончик и немного сахара в кофе. Гурни отправился на кухню и приготовил себе омлет с сыром.

Еда его успокоила. Сняла почти все напряжение, порожденное постоянными столкновениями между его подходом к делу и подходом Хардвика. Гурни с самого начала ясно дал понять: если Хардвику нужна помощь, то получит он ее только на условиях Гурни. И своего решения он не изменит. Но и Хардвик ворчать, похоже, не перестанет.

Пока он стоял у раковины, отмывая сковородку, на которой жарил омлет, веки у него начали тяжелеть, а идея чуть-чуть вздремнуть вдруг показалась очень привлекательной. Просто прилечь на двенадцать минут, восстановить силы в полудреме — как он спасался во времена двойных нарядов в полиции. Он вытер руки, пошел в спальню, положил телефон на тумбочку, сбросил ботинки, вытянулся поверх покрывала и закрыл глаза.

Разбудил его телефон.

Гурни мгновенно понял, что прошло куда больше намеченных двенадцати минут. Часы у постели показывали 19:32. Он спал больше часа.

Определитель номера сообщал, что звонит Кайл Гурни.

— Алло?

— Привет, пап! У тебя сонный голос. Я тебя не разбудил?

— Ничего-ничего. Ты где? Случилось что-нибудь?

— Я тут, у себя, смотрю ту передачу про всякие юридические штуки, как там ее? «Криминальный конфликт»? И этот адвокат, который сегодня дает интервью, постоянно упоминает тебя.

— Что? Какой еще адвокат?

— Какой-то тип по фамилии Бинчер. Рекс, Лекс, что-то вроде того?

— По телевизору?

— Твой любимый канал. «РАМ-ТВ». Передачи дублируются у них на веб-сайте.

Гурни поморщился. Даже если бы у него не было таких проблем с «РАМ-ТВ» во время расследования дела о Добром Пастыре, сама мысль, что о нем говорят на самом низкопробном и тенденциозном кабельном канале в истории телевидения, казалась омерзительной. И что, черт возьми, вообще Бинчер там делает?

— Вот прямо сейчас?

— Ага. Один мой друг случайно смотрел и услышал, как они упоминают фамилию Гурни. Он позвонил мне, вот я и включил. Просто зайди на их сайт и нажми кнопку «Прямая трансляция».

Гурни слез с постели, поспешил в кабинет и, включив ноутбук, последовал инструкциям Кайла — по ходу дела гадая, что за игру ведет Бинчер, и снова переживая малоприятный опыт общения с главным редактором канала, полученный всего несколько месяцев назад.

С третьей попытки ему удалось включить передачу. На экране высветились двое мужчин, сидящих в угловатых креслах по разные стороны низкого столика с графином воды и двумя стаканами. Внизу экрана белые буквы на красной полосе сообщали: «Криминальный конфликт». Еще ниже, на синей полосе, бегущей строкой шла бесконечная серия панических новостей о всевозможных напастях, бедствиях, катастрофах и раздорах в мире — угроза ядерной атаки террористов, опасность ядовитой тилапии, ссора среди знаменитостей с последовавшим столкновением «Ламборгини».

Тот из двоих, что сидел слева и держал в руке несколько листков бумаги, со свойственным любым телевизионным интервью бессмысленно-серьезным видом наклонялся к собеседнику. Гурни включил передачу посередине фразы:

— … прямо-таки обвинительный акт для всей системы, Лекс, если позволите мне использовать этот юридический термин.

Его собеседник, и так уже подавшийся вперед, наклонился еще больше. Он улыбался, точнее сказать — недружественно скалился. Говорил он в нос, зато резко и громко.

— Брайан, за много лет работы адвокатом по криминальным делам я никогда еще не сталкивался со столь вопиющим примером полицейской недобросовестности. Полное искажение самого понятия «правосудие».

Брайан картинно ужаснулся.

— Перед рекламой вы как раз начали перечислять проблемы, с которыми столкнулись, Лекс. Нестыковки в описании места преступления, предвзятость, пропавшие записи допросов свидетелей…

— А теперь можете добавить к этому списку еще по крайней мере одного исчезнувшего свидетеля. Я только что получил сообщение от члена нашей команды. Плюс сексуальные отношения с возможной подозреваемой. Плюс сброс со счетов напрашивающихся альтернативных сценариев убийства — как тот, например, роковой конфликт с организованной преступностью, другими членами семьи, у которых имелись более веские мотивы для убийства, чем у Кэй Спалтер, или даже политическое убийство. Фактически, Брайан, я уже почти готов потребовать расследование с участием государственного обвинителя по особо важным преступлениям. Возможно, мы имеем дело с масштабной попыткой прикрыть недобросовестное разбирательство. У меня не укладывается в голове, что версия организованной преступности даже не рассматривалась с самого начала.

Ведущий, чье лицо выражало апофеоз безмозглого смятения, замахал бумажками.

— Так вы утверждаете, Лекс, что эта прискорбная ситуация может оказаться куда серьезнее, чем нам кажется?

— И это еще слабо сказано, Брайан! Предвижу, что немало блестящих карьер в правоохранительных органах лопнет с жутким треском! Головы полетят на всех уровнях — и у меня сердце не дрогнет первым поднять топор!

— Похоже, вам удалось обнаружить множество ошеломляющих фактов за самый короткий срок. Чуть ранее вы упомянули, что рекрутировали себе в команду звезду нью-йоркской полиции Дэйва Гурни — того самого детектива, который недавно перечеркнул официальную версию дела о Добром Пастыре. Это Дэйв Гурни и стоит за всеми новыми сведениями?

— Скажем так, Брайан: я возглавляю очень сильную команду. Я заказываю репертуар, и у меня есть отличные оркестранты, чтобы его исполнить. У Гурни самый блестящий послужной список по раскрытию убийств за всю историю нью-йоркской полиции. И я приставил к нему идеального партнера, Джека Хардвика — детектива, которого вынудили уйти из полиции за то, что он помогал Гурни докопаться до истины в деле о Добром Пастыре. А все вместе мы получаем чистейший динамит — бомба за бомбой. Честно скажу — с их помощью я намерен взорвать дело Спалтеров к чертовой матери.

— Лекс, у вас вышла идеальная заключительная фраза. А наше время как раз подходит к концу. Спасибо огромное, что уделили нам внимание сегодня вечером. С вами был Брайан Борк из «Криминального конфликта», ваш обозреватель на самых взрывоопасных судебных битвах!

Внезапно раздавшийся за спиной голос заставил Гурни вздрогнуть.

— Что смотришь?

В дверях кабинета стояла насквозь промокшая Мадлен.

— Под дождь попала?

— Там льет. Ты не заметил?

— Увяз в этом вот — во всех смыслах.

Он показал на компьютер.

Мадлен вошла в комнату, чуть нахмурившись, посмотрела на экран.

— Что это он сейчас про тебя говорил?

— Ничего хорошего.

— А звучало хвалебно.

— Не всегда хорошо, когда тебя хвалят. Сильно зависит — кто именно.

— А кто это говорил?

— Пустобрех, которого Хардвик раздобыл для Кэй Спалтер.

— И в чем проблема?

— Мне не нравится слышать свое имя по телевизору, особенно из уст самовлюбленного болвана и таким тоном.

Мадлен явно встревожилась.

— Думаешь, он этим всем навлекает на тебя опасность?

А думал Гурни (хотя не стал говорить этого, чтобы не напугать жену), что когда убийца знает тебя в лицо раньше, чем ты его, — расстановка сил на игровом поле уже не в твою пользу.

Он пожал плечами.

— Не люблю публичность. Не выношу, когда версии по делу вываливают средствам массовой информации. Не люблю преувеличений. А больше всего не люблю самодовольных и громогласных адвокатишек.

Однако передача вызвала в нем еще одно чувство, о котором он не упомянул: радостное возбуждение. Хотя все его недовольные замечания были искренни, Гурни все же не мог не признать, пусть даже лишь для себя самого, что пустобрех вроде Бинчера очень даже способен встряхнуть все дело, спровоцировать различные заинтересованные стороны на новые, разоблачающие их шаги.

— Ты уверен, что тебя беспокоит только это?

— А разве мало?

Она посмотрела на него долгим, тревожным взглядом, яснее слов говорившим: «Ты ведь так и не ответил на мой вопрос».

Гурни решил подождать со звонком Хардвику до утра и тогда уж первым делом обсудить с ним сногсшибательное выступление Бинчера.

И вот теперь, в половине девятого утра, решил подождать еще немного — хотя бы сперва кофе выпить. Мадлен уже сидела за столом. Он принес чашку и для себя и сел напротив. В ту же секунду зазвонил городской телефон. Гурни бросился назад в кабинет, чтобы ответить.

— Гурни слушает. — Это была его старая, полицейских времен привычка отвечать так по телефону, он думал, что уже избавился от нее.

Хриплый, низкий, чуть ли не сонный голос, раздавшийся на другом конце провода, оказался ему незнаком.

— Здравствуйте, мистер Гурни. Меня зовут Адонис Ангелидис. — Собеседник помолчал, словно ожидая, что его тут же узнают. Однако не услышав ответного отклика, продолжил: — Я так понимаю, вы работаете с человеком по фамилии Бинчер. Это правда?

Вот теперь ему удалось безраздельно завладеть вниманием Гурни — особенно учитывая, что того подстегивали воспоминания о разговоре с Кэй Спалтер: та упомянула человека, известного как Донни Ангел.

— А почему вы спрашиваете об этом?

— Почему я спрашиваю? Из-за его выступления в телепередаче. Бинчер очень часто упоминал ваше имя. Вы ведь в курсе, да?

— Да.

— Отлично. Вы следователь, верно?

— Да.

— И знаменитый, верно?

— Насчет этого не скажу.

— Смешно. «Насчет этого не скажу». Мне это нравится. Скромный малый.

— Мистер Ангелидис, чего вы хотите?

— Я-то сам ничего не хочу. Но полагаю, могу рассказать вам кое-что, что вам надо знать.

— Что же это?

— Такое нужно обсуждать лично. Я мог бы уберечь вас от кучи проблем.

— И какого рода проблем?

— Да от всех в мире. И еще это вопрос времени. Я сэкономлю вам массу времени. Время очень ценно. У нас его не так-то много. Понимаете, о чем я?

— Хорошо, мистер Ангелидис. Мне нужно знать, о чем речь.

— О чем? Да о вашем грандиозном проекте. Услышав вчера по телевизору Бинчера, я сказал себе — да это ж все сплошное дерьмо, они ни хрена не знают, что делают. Он там чепуху молол — вы только время зря потеряете, вконец запутаетесь. Вот и решил сделать вам одолжение, вывести на прямую дорожку.

— На прямую дорожку куда?

— К ответу на вопрос, кто убил Карла Спалтера. Вы ведь это хотите узнать, верно?

Глава 25Жирдяй Гас

Гурни, как и собирался, позвонил Хардвику, удержавшись от нападок на манеру поведения Бинчера. В конце концов, он ведь собирался встречаться с Донни Ангелом в два часа в ресторане в Лонг-Фоллсе: встреча могла изменить все дело — а ей он был обязан именно выступлению Бинчера.

Выслушав пересказ разговора с Ангелом, Хардвик без особого энтузиазма поинтересовался, не нужно ли Гурни прикрытие или, например, прослушка — на случай, если в ресторане что-то пойдет не так.

Гурни отклонил оба предложения.

— Он будет предполагать возможность, что я пришел с прикрытием, а в таком деле предположения уже достаточно. Что же до прослушки, он и ее заподозрит и примет все предосторожности, какие сочтет нужным.

— Ты хоть примерно догадываешься, что за игру он затеял?

— Догадываюсь только, что он не в восторге от направления, которое мы, по его мнению, разрабатываем, и хочет нас с него сбить.

Хардвик откашлялся.

— По всей очевидности, струхнул от предположения Лекса, будто Карла прихлопнули, потому что он перешел дорожку кому-то из организованной преступности.

— Кстати, его подход «пали во все стороны» куда шире твоих заклинаний «фокусируйся-фокусируйся-фокусируйся».

— Да иди ты, Шерлок! Нарочно не желаешь понимать, к чему я веду! Суть в том, что он вытаскивает на свет сценарии, которые Клемпер должен был расследовать, но не стал. Все, что сказал Лекс, работает на тему бесчестного, некомпетентного, предвзятого расследования. И все. Суть апелляции именно в этом. Он говорил вовсе не о том, что тебе надо рыться во всем этом дерьме и что Клемпер этого не сделал.

— Ну ладно, Джек. Новая тема. Твоя подружка из бюро — Эсти Морено? Она может взглянуть на отчет о вскрытии Мэри Спалтер?

Хардвик стиснул зубы.

— А что там, по-твоему, должно говориться?

— Там будет сказано, что причина смерти соответствует случайному падению, но я готов ручаться, что описание повреждений костей и тканей соответствует удару тупым предметом — как если бы ее схватили за волосы и размозжили ей голову о край ванны.

— Но ведь это все равно не докажет, что на самом деле она вовсе не падала. И что дальше?

— А дальше я просто пойду за ниточкой.

Закончив разговор с Хардвиком, Гурни посмотрел на циферблат и обнаружил, что у него есть еще пара свободных часов до отъезда в Лонг-Фоллс. Чувствуя, что надо бы предпринять какие-то шаги в строительстве курятника, он влез в резиновые сапоги и вышел через боковую дверь к месту, которое начал обмерять накануне.

К своему удивлению, он обнаружил, что Мадлен уже там, возится с рулеткой. Зацепив один конец за низкую балку, поддерживающую аспарагус, она медленно пятилась к яблоне. Но когда уже почти дошла до цели, зацепленный конец сорвался и рулетка заскользила по земле, сворачиваясь в футляр, который Мадлен держала в руке.

— Черт возьми! Третий раз!

Гурни подобрал конец и оттянул его обратно к грядке.

— Тут держать? — уточнил он.

Мадлен облегченно кивнула.

— Спасибо.

Следующие полтора часа он помогал с измерениями участка для курятника и вольеры, забивал колышки в углах, вымерял диагонали — и только раз за все это время усомнился в правильности одного из решений Мадлен. Размечая территорию загончика, она провела границу так, что большой куст форситии оказался внутри, а не снаружи. Гурни подумал — не стоит, чтобы куст занимал так много пространства в вольере. Но Мадлен сказала — курам понравится куст на их территории, потому что, хоть они и любят бывать на солнышке, им нужны тенек и укрытие. Так им спокойнее.

Пока Мадлен объясняла, Гурни осознал, до чего все это важно для нее. Он даже немножко позавидовал этому ее поразительному умению целиком сосредотачиваться на любом деле, за которое берется, искренне переживать за него. Казалось, для нее по-настоящему важны столько разных вещей. У Гурни промелькнула слегка абсурдная мысль: что самое важное в жизни — это чтобы многое было для тебя важно. Почти сюрреалистичная мысль, которую Гурни отчасти списал на несуразную погоду. Было слишком холодно для августа, в воздухе витала осенняя дымка, а над влажной травой вставал свежий запах земли, так что все происходящее на краткий миг показалось скорее расплывчатым сном, чем колкой повседневной реальностью.

«Одиссей Эгейский», ресторан, в котором Гурни встречался с Адонисом Ангелидисом по прозвищу Донни Ангел, находился на Экстон-авеню, без малого в трех кварталах от дома, вокруг которого вертелось расследование. Два часа дороги от Уолнат-Кроссинга прошли совершенно бессобытийно. Найти место для парковки, как и в прошлый приезд сюда, удалось без труда — всего в пятидесяти футах от двери ресторана. Гурни прибыл как раз вовремя: ровно в два часа дня.

Внутри оказалось тихо и почти безлюдно. Из двадцати с лишним столиков было занято только три, да и те — молчаливыми парочками. Интерьер был в традиционной греческой сине-белой гамме. На стенах — красочные керамические плитки. Вокруг витал смешанный аромат орегано, майорана, жареного барашка и крепкого кофе.

К Гурни подошел молоденький черноглазый официант.

— Чем могу служить?

— Моя фамилия Гурни. Я встречаюсь с мистером Ангелидисом.

— Разумеется. Прошу вас.

Он провел Гурни в глубь зала и, шагнув в сторону, указал на отдельный отсек на шестерых человек. Сейчас, правда, там сидел только один: крепко сбитый мужчина с большой головой и жесткими седыми волосами.

У него был приплюснутый, кривой нос боксера. Широкие плечи наводили на мысль, что когда-то (а может, и до сих пор) он отличался немалой физической силой. Выражение лица у него задавали глубоко врезавшиеся морщины угрюмого недоверия. В руках он держал толстую пачку долларов и пересчитывал их, выкладывая аккуратной стопкой на стол. На запястье блестели золотые часы «Ролекс». При появлении Гурни он поднял голову и улыбнулся, не утратив при этом ни капли угрюмости.

— Спасибо, что пришли. Я Адонис Ангелидис. — Голос у него оказался низкий и хриплый, словно голосовые связки огрубели от постоянного крика. — Простите, что не встаю, чтобы поздороваться, мистер Гурни. У меня спина… того, хандрит. Садитесь, пожалуйста.

Несмотря на хрипоту, произношение у него оказалось удивительно четким, точно он тщательно шлифовал каждый слог.

Гурни уселся напротив него. На столе уже стояло несколько тарелок с едой.

— Кухня сегодня закрыта, но я попросил их приготовить несколько блюд, чтоб вы могли выбрать. Все очень вкусное. Вы знакомы с греческой кухней?

— Мусака, сувлаки, пахлава. Вот и все мои познания.

— Ага. Хорошо же. Тогда позвольте объяснить.

Он положил стопку долларов на стол и принялся подробно описывать каждое блюдо — спанакопита, салата мелидзано, каламария тиганита, арни яхни, гаритес ме фета. Рядом стояли еще мисочка соленых оливок, корзинка с ломтями хлеба с хрустящей корочкой и большое блюдо со свежим лиловым инжиром.

— Берите, что приглянется, или попробуйте всего понемножку. Все очень вкусно.

— Спасибо. Попробую инжир.

Гурни взял штучку и откусил.

Ангелидис наблюдал за ним с любопытством.

Гурни кивнул в знак одобрения.

— Вы правы. Очень вкусно.

— Ну еще бы. Не торопитесь. Расслабьтесь. Поговорим, когда вы будете готовы.

— Можем начинать уже прямо сейчас.

— Ладно. Должен задать вам один вопрос. Мне тут немного о вас рассказали. Вы специалист по убийствам. Верно? Я, само собой, имею в виду — по расследованию убийств, а не их совершению. — Губы его снова улыбнулись. Глаза под тяжелыми веками оставались все столь же настороженно-бдительными. — Для вас ведь это главное?

— Да.

— Отлично. И никакой там ерунды насчет борьбы с организованной преступностью?

— Моя специализация — убийства. Я стараюсь не отвлекаться ни на что другое.

— Хорошо. Очень хорошо. Может, у нас найдутся общие интересы. Почва для сотрудничества. Как вам кажется, мистер Гурни?

— Надеюсь.

— Итак. Вы хотите узнать про Карла?

— Да.

— А греческую трагедию вы знаете?

— Прошу прощения?

— Софокл. Вы знаете Софокла?

— Слегка. Только то, что помню со времен колледжа.

Ангелидис подался вперед, тяжеловесно опираясь локтями на стол.

— У греческой трагедии очень простая идея. Великая истина: сила человека становится его же слабостью. Блестяще. Вы согласны?

— Могу представить, что такое бывает.

— Отлично. Потому что именно это и погубило Карла. — Ангелидис помолчал, пристально глядя в глаза Гурни. — Вы вот сейчас гадаете, что, черт возьми, я имею в виду, верно?

Гурни выжидающе молчал, откусив еще кусочек инжира и тоже глядя на Ангелидиса.

— Все очень просто. И трагически. Главная сила Карла заключалась в скорости мысли и жажде действия. Понимаете, что я говорю? Стремительность, без тени страха. Великая сила. Такой человек достигает многого, далеко идет. Но эта сила была и его слабостью. Почему? Потому что эта великая сила не знает терпения. Эта сила жаждет немедленно уничтожить все препятствия. Понимаете?

— Карл чего-то хотел. Кто-то встал у него на пути. Что дальше?

— Он, разумеется, решил уничтожить препятствие. Он всегда поступал так.

— И как он поступил на этот раз?

— Я слышал, он хотел заключить с одним профессионалом контракт на уничтожение этого препятствия. Я ему говорю — обожди, двигайся маленькими шажками. Спрашиваю — могу я чем-то помочь? Как отец сына спрашиваю. А он мне — нет, задача выходит за рамки моей… моей сферы деятельности… и нечего мне вмешиваться.

— Вы имеете в виду, он хотел, чтобы кого-то убили, но не через вас?

— По слухам, он пошел к человеку, который организует такие вещи.

— А имя у этого человека имеется?

— Гас Гурикос.

— Профессионал?

— Посредник. Агент. Понимаете? Вы говорите Жирдяю Гасу, что вам надо, соглашаетесь о цене, даете ему информацию, какая потребуется, а дальше уже он сам. Для вас больше проблемы нет. Он сам все улаживает, нанимает подходящего умельца, вам больше и знать ничего не надо. Так оно удобнее. О Жирдяе Гасе столько забавных историй ходит. Я вам как-нибудь расскажу.

Гурни слышал столько забавных историй про мафию, что хватило бы на целую жизнь.

— То есть Карл Спалтер заплатил Жирдяю Гасу, чтобы тот нанял подходящего умельца, который убрал бы кого-то, вставшего у него на пути?

— Такие ходили слухи.

— Очень интересно, мистер Ангелидис. И чем эта история закончилась?

— Карл действовал слишком быстро. А Жирдяй Гас слишком медленно.

— В каком это смысле?

— Исход мог быть только один. Тот тип, которого Карл так спешил грохнуть, наверняка прослышал про контракт прежде, чем Гас передал его исполнителю. И успел сделать ход раньше. Превентивный удар, верно? Избавиться от Карла, пока Карл не избавился от него.

— А что ваш друг Гас обо всем этом говорит?

— Гас ничего не говорит. Гас ничего уже не может сказать. Гаса самого пришили — в ту пятницу, в один день с Карлом.

Вот это была новость так новость!

— По вашим словам, объект узнал, что Карл нанял Гаса, но не успел Гас принять меры, как объект оборачивается — и сам приканчивает обоих?

— В точку! Превентивный удар.

Гурни медленно кивнул. Вполне вероятная версия. Он откусил еще инжира.

Ангелидис, разгорячившись, продолжал:

— Так что задача у вас теперь проста. Найдите человека, которого хотел убрать Карл, — вот и узнаете, кто убрал Карла.

— А у вас есть хоть какие-то догадки, кто бы это мог быть?

— Нет. И вам важно это знать. Так что теперь слушайте внимательно. То, что случилось с Карлом, не имеет ко мне ни малейшего отношения. Никакого отношения к сфере моей деятельности.

— Откуда вам это известно?

— Я хорошо знал Карла. Если бы я мог уладить проблему, он бы ко мне и пришел. Суть в том, что он пошел к Жирдяю Гасу. Значит, для него это было что-то личное, никакого касательства ко мне. Никакого касательства к моему бизнесу.

— Жирдяй Гас работал не на вас?

— Он ни на кого не работал. Жирдяй Гас работал независимо. Предоставлял услуги разным клиентам. Так оно удобнее.

— Так у вас нет ни малейшего представления, кто…

— Ни малейшего. — Ангелидис посмотрел на Гурни долгим и серьезным взглядом. — Если б я знал, то сказал бы вам.

— Почему вы сказали бы мне?

— Кто бы Карла ни убил, а мне он этим подгадил здорово. Не люблю, когда мне гадят. Сразу хочется подгадить в ответ. Понимаете?

Гурни улыбнулся.

— Око за око, зуб за зуб, да?

Ангелидис вдруг весь подобрался.

— Какого хрена вы вот это сказали?

И сам вопрос, и его резкость поразили Гурни.

— Это цитата из Библии, про правосудие путем причинения равного…

— Черт возьми, я знаю цитату. Но почему вы ее вспомнили?

— Вы же спросили, понимаю ли я ваше желание поквитаться с теми, кто убил Карла и Гаса.

Ангелидис поразмышлял над этим ответом.

— Вы не знаете, как именно Гаса прикончили, да?

— Нет. А что?

Он помолчал еще несколько секунд, пристально глядя на Гурни.

— Мерзкая история. Вы точно не слышали?

— Абсолютно. Я и про его существование-то не знал, а уж тем более про то, как он умер.

Ангелидис медленно кивнул.

— Ну ладно. Я вам расскажу — вдруг поможет делу. Вечером в пятницу Гас всегда устраивал у себя дома игру в покер. В ту пятницу, как его убили, народ приходит, а дверь никто не открывает. Они звонят, стучат. Никогда такого не бывало. Думают, ну может, он в сортире. Ждут. Звонят, стучат — Гас не открывает. Они толкают дверь. Дверь не заперта. Входят. Находят Гаса. — Он на секунду умолк с таким видом, точно проглотил что-то кислое. — Не люблю об этом говорить. Гадость, понимаете? Я считаю, дела надо вести разумно. Без всяких там психопатских мерзостей. — Он покачал головой и подвинул пару тарелок на столе. — Гас сидит в одном белье перед телевизором. На кофейном столике бутылка рецины, бокал налит до половины, хлеба немного, тарамосалата в миске, все чин чином. Но…

Губы у него скривились еще сильнее.

— Но он мертв? — предположил Гурни.

— Мертв? Еще бы не мертв! И в оба глаза вбито по четырехдюймовому гвоздю. И в оба уха — прямо в мозг. А пятый — в горло. Пять, на хрен, гвоздей. — Он помолчал, вглядываясь в лицо Гурни. — Что скажете?

— Да вот удивляюсь, что в новости ничего не попало.

— Отдел борьбы с организованной преступностью, — не столько сказал, сколько выплюнул Ангелидис. — Загребли все под ковер, точно кучу дерьма. Ни некролога, ни объявления о похоронах, ничего. Все хранят в тайне. Ну вы поверите? А знаете, почему они все держат в тайне?

Гурни счел этот вопрос чисто риторическим и отвечать не стал.

Ангелидис шумно всосал воздух между зубами и продолжил:

— Они держат это в тайне потому, что так им удобней думать, будто они что-то знают. Будто знают какую-то тайную хрень, которую не знает никто, кроме них. Как будто из-за этого у них есть власть. Секретная информация. А знаете, что у них есть на самом деле? Дерьмо вместо мозгов и зубочистки вместо причиндалов. — Он бросил взгляд на золотые «Ролекс» и улыбнулся. — Идет? Мне пора. Надеюсь, это вам поможет.

— Все это очень интересно. Только один последний вопрос.

— Конечно.

Он снова посмотрел на часы.

— Вы хорошо ладили с Карлом?

— Прекрасно. Он мне был как сын.

— Никаких разногласий?

— Ни малейших.

— И вас не раздражали все эти его речи о «мрази земли»?

— Раздражали? Вы о чем?

— В интервью прессе он называл людей, занятых в вашей сфере деятельности, мразью земли. Ну и в том же духе. Что вы об этом думали?

— Считал, ловко он завернул. Хорошо для предвыборной кампании. — Ангелидис показал на миску с оливками. — Очень вкусные. Мой кузен из Микен присылает специально для меня. Возьмите немножко домой, угостите жену.

Глава 26Тут, твою мать, война, а не шахматный турнир

Добравшись до конца проселка, ведущего к дому, Гурни с изумлением обнаружил, что у сарая припаркован большой черный внедорожник. Опустив окно, чтобы проверить почтовый ящик, он убедился, что Мадлен уже забрала почту, а потом подъехал к блестящей «Эскаладе» и остановился перед ней.

Дверца отворилась. Появившийся из нее мускулистый верзила обладал сложением футбольного нападающего. По-военному коротко подстриженные волосы, русые, с проседью. Недружелюбные, налитые кровью глаза, застывшая неприятная усмешка.

— Мистер Гурни?

Гурни ответил ему дежурной улыбкой.

— Чем могу помочь?

— Меня зовут Майкл Клемпер. Это вам что-нибудь говорит?

— Следователь по делу Спалтеров?

— Именно.

Вытащив бумажник, он раскрыл его и показал удостоверение сотрудника бюро криминальных расследований. На фотографии, отображенной на ламинированной карточке, он был моложе и выглядел типичным безмозглым громилой из ирландской мафии.

— Что вы здесь делаете?

Клемпер сморгнул, усмешка у него чуть дрогнула.

— Надо поговорить — пока вся эта история, в которой вы замешаны, не вышла из-под контроля.

— История, в которой я замешан?

— Да вся эта хрень с Бинчером. Вы хоть про него знаете?

— Что именно?

— Какой он мерзавец?

Гурни немного поразмышлял над услышанным.

— Вас кто-то сюда послал — или это ваша собственная идея?

— Пытаюсь оказать вам услугу. Можно поговорить?

— Запросто. Говорите.

— Я имею в виду — по-дружески. Как будто мы в одной команде.

Во взгляде Клемпера читалась угроза. Но любопытство пересилило в Гурни осторожность. Он выключил мотор и вылез из машины.

— И что вы хотите мне сказать?

— Этот вот жиденок адвокат, на которого вы работаете, он ведь себе карьеру сделал на том, чтобы обливать грязью копов. Вы это знаете?

От Клемпера разило мятой, заглушающей кислый алкогольный душок.

— Я ни на кого не работаю.

— А вот Бинчер по телику другое сказал.

— За то, что он сказал, я не отвечаю.

— Так жиденок врет?

Гурни улыбнулся, хотя сам чуть изменил позу, чтобы при необходимости было удобнее защищаться.

— Может, вернемся в одну команду?

— Чего?

— Вы сказали, хотите дружески побеседовать.

— И скажу по-дружески, что Лекс Бинчер зарабатывает, докапываясь до всяких надуманных мелких нарушений, благодаря которым его скользкие клиенты могут гулять на свободе. Видели его домище в Куперстауне? Самый большой дом у озера — и каждый цент получен от наркоторговцев, которых он спас от тюрьмы, цепляясь к этим долбанным мелким деталям. Ну не дерьмо ли? Слыхали, да?

— Бинчер меня не интересует. Меня интересует дело Спалтеров.

— Отлично, давайте поговорим о нем. Кэй Спалтер убила мужа. Застрелила на хрен, прямо в голову. Ее судили, признали виновной и засадили за решетку. Кэй Спалтер — лживая шлюха, которая получила по заслугам. А теперь вот ваш жидовский приятель Бинчер пытается ее вытащить на основании…

Гурни перебил его.

— Клемпер? Сделайте одолжение. Меня не интересует, какие там у вас претензии к евреям. Хотите поговорить о деле Спалтеров — так говорите.

На лице полицейского вспыхнула такая ненависть, что Гурни на миг показалось, конфликт их вот-вот станет предельно — и брутально — прост. Незаметно для Клемпера он сжал правую руку в кулак и встал поустойчивее. Однако Клемпер снова неискренне улыбнулся и покачал головой.

— Ну ладно. Вот что я вам скажу. Ей на этих долбанных судебных неувязках никак не выехать. И вы-то, с вашим опытом, должны бы это понимать. Какого хрена вы пытаетесь вытащить эту потаскушку?

Гурни пожал плечами.

— А вы обратили внимание на проблему с перекладиной фонаря? — буднично спросил он.

— Вы о чем?

— О фонаре, из-за которого прямой выстрел из той квартиры был невозможен.

Если Клемпер и хотел изобразить неведение, то непроизвольная заминка выдала его.

— Ничего не невозможным. Стреляли-то оттуда.

— Как?

— Да легко! Если жертва стояла не совсем там, где показывали свидетели, и если стреляли не совсем из той точки, в которой было найдено оружие.

— Хотите сказать — если Карл находился по меньшей мере в десяти футах от места, на котором его на глазах у всех застрелили, и если стрелок стоял на стремянке.

— Что вполне возможно.

— И куда тогда делась лестница?

— Может, чертова потаскушка залезла на стул?

— Для выстрела с расстояния пятьсот футов? И с болтающейся на оружии пятифунтовой треногой?

— Ну кто же теперь знает? Суть в том, что Кэй Спалтер видели в этом здании — в той самой квартире. У нас есть свидетель. У нас есть следы обуви ее размера — в той же квартире. И следы пороха. — Он помолчал и поглядел на Гурни подозрительно. — А кто это вам сказал про пятифунтовую треногу?

— Неважно. А важно то, что в вашем сценарии стрельбы имеются противоречия. Вы потому и избавились от видео из магазина электротоваров?

И снова Клемпер заколебался на секунду дольше, чем следовало.

— Какое еще видео?

Гурни проигнорировал вопрос.

— Когда находишь улики, которые не укладываются в твою концепцию, это значит, что концепция ошибочна. А вот когда избавляешься от этих улик — то создаешь себе крупные проблемы. Вроде тех, что у вас сейчас. Что там было на видео?

Клемпер ничего не ответил, лишь стиснул челюсти.

— Позвольте высказать смелую гипотезу, — продолжал Гурни. — На видеозаписи видно было, как Карл падает от выстрела на таком месте, куда из квартиры попасть было никак нельзя. Я прав?

Клемпер промолчал.

— И еще одна загвоздка. Стрелок осматривал эту квартиру за три дня до смерти Мэри Спалтер.

Клемпер сморгнул, но ничего не сказал.

— Тот, в ком ваш свидетель на суде опознал Кэй Спалтер, по утверждению второго свидетеля, на самом деле был мужчиной. И тот же самый мужчина заснят на камеру видеонаблюдения близ дома престарелых Мэри Спалтер за пару часов до ее смерти.

— Эта вся чушь откуда еще взялась?

Гурни снова проигнорировал вопрос.

— Похоже, стрелок был профессиональным убийцей с двойным контрактом. На мать и на сына. Есть какие-нибудь идеи на этот счет, Майкл?

Щека у Клемпера начала подергиваться. Он отвернулся и медленно зашагал через полянку перед сараем, но около почтового ящика на другой стороне дороги остановился и некоторое время глядел на пруд. А потом развернулся и зашагал обратно.

Перед Гурни он остановился.

— Скажу вам, что я думаю. А думаю я, что все это ни хрена не значит. Один свидетель утверждает — женщина, другой — мужчина. Да такое сплошь и рядом бывает. Свидетели ошибаются, противоречат друг другу. И что теперь? Большая печаль! Фредди опознал сучку на официальной процедуре. Другой бродяжка не опознал. И что? Да на той помойке, небось, еще умника можно найти, который считает, это все инопланетяне. Дальше-то что? А другому кажется, что того же человека еще где-то видели. Вполне вероятно, это ошибка. Но допустим, нет. А вы уже докопались до факта, что Кэй, эта стерва, ненавидела свекровь еще сильнее, чем мужа? Что, не знали? Так может, нам надо было засадить ее за два убийства, а не за одно.

В уголках губ у него скапливалась клейкая слюна.

— У меня есть видеозапись с камеры наблюдения в «Эммерлинг Оукс», на которой присутствует человек, скорее всего, убивший Мэри Спалтер. И этот человек совершенно точно не Кэй Спалтер. Еще один свидетель утверждает, что то же самое лицо находилось в здании на Экстон-авеню во время выстрела в Карла.

— Ну и что? Даже если это и был профессионал с двойным контрактом, это еще не снимает чертову суку с крючка. Всего-навсего означает, что она не стреляла, а заплатила за выстрел. Чтобы не ее потный пальчик нажимал на спусковой крючок. Вот и наняла исполнителя — как пыталась нанять Джимми Флэтса. — Клемпер так и просиял. — А знаешь что, Гурни? Мне твоя новая теория по душе! Увязывается с тем, как сучка пыталась нанять Флэтса, чтоб застрелил ее мужа, а потом еще и хахаля уговаривала. Еще крепче затягивает узел на ее поганой шее. — Он с триумфальной ухмылкой уставился на Гурни. — И что ты теперь запоешь?

— Чей палец нажал на крючок — это важно. И важно, правильно ли прошло свидетельское опознание. Важно, честен был суд или предвзят. Важно, подтверждает или опровергает сценарий преступления то видео, которое вы изъяли из дела.

— Вот такая хрень тебе и важна? — Клемпер шмыгнул носом и сплюнул склизкий комок на землю. — А я от тебя ждал большего.

— Чего большего?

— Я сюда приехал, узнав, что ты двадцать пять лет занимался убийствами в нью-йоркской полиции. Двадцать пять лет в Сточном городе. Мне казалось, всякий, кто двадцать пять лет разгребал дерьмо, которое там из каждой дырки лезет, знает, какова реальность.

— И что это за реальность?

— Реальность такова: если дело серьезно, то важно поступить правильно, а не по закону. У нас тут, твою мать, война, а не шахматный турнир. Приличные люди против всякого отребья. А когда враг идет в наступление, ты, чтоб тебя, отбиваешься, как можешь. Пулю, знаешь ли, не остановишь, размахивая сводом дурацких правил.

— А вдруг вы ошиблись?

— В чем это я вдруг ошибся?

— Вдруг жена Карла Спалтера не имеет никакого отношения к его смерти? Вдруг это его брат организовал покушение, чтобы получить полный контроль над «Спалтер Риэлти»? Или мафия застрелила его, потому что решила, он им в губернаторах не нужен. Или убийство организовала дочь ради наследства. Или любовник жены, чтобы…

Клемпер перебил его, весь побагровев:

— Бред собачий! Кэй Спалтер — убийца! Гнусная, лживая, порочная шлюха. И если есть в этом поганом мире справедливость, в тюрьме ей вышибут мозги и она там сдохнет! Вот и все!

С губ у него срывались брызги слюны.

Гурни задумчиво кивнул.

— Возможно, вы правы. — Это был излюбленный его ответ в самых разных случаях, самым разным собеседникам — дружелюбным и озлобленным, вменяемым и обезумевшим. Он так же спокойно продолжал: — Скажите мне вот что. Вы проверяли метод действия стрелка по базе данных программы предотвращения насильственных преступлений?

Клемпер уставился на него, часто моргая, словно это помогало ему осмыслить вопрос.

— Это тебе на кой черт сдалось?

Гурни пожал плечами.

— Просто любопытно. В его подходе наблюдаются некоторые характерные черты. Интересно было бы посмотреть, не всплывут ли они где-то еще.

— Совсем сдурел! — Клемпер попятился.

— Возможно, вы правы. Но если решите проверить, проанализируйте заодно и еще одну ситуацию. Слышали о местном греческом гангстере по имени Жирдяй Гас Гурикос?

— Гурикос? — вот теперь Клемпер и в самом деле опешил. — А он-то тут при чем?

— Карл просил Гаса уладить одно дело. А потом Гаса убили в тот же самый день, что Карла, — через два дня после смерти матери Карла. Так что, возможно, речь у нас идет о тройном преступлении.

Клемпер нахмурился и промолчал.

— На вашем месте я бы навел справки. Мне сказали, отдел по борьбе с организованной преступностью забрал все материалы по делу Гурикоса себе, но если тут есть связь с делом Спалтеров, вы имеете право знать детали.

Клемпер покачал головой. Судя по его виду, он предпочел бы сейчас оказаться где угодно, только не здесь. Резко повернувшись, он собрался уже сесть в свой здоровенный внедорожник, как заметил, что машина Гурни перегораживает дорогу.

— Уберешь ты свою тачку или нет? — рычание прозвучало не вопросом, а приказом.

Гурни отъехал в сторону, и Клемпер, не оборачиваясь, укатил прочь, чуть не снеся на повороте почтовый ящик.

Только тогда Гурни заметил, что возле угла сарая стоит Мадлен. На траве позади нее тихо застыли петушок и три курицы — в удивительной неподвижности, склонив головки набок, точно видели, как на них надвигается нечто страшное, но пока не могли понять, что именно.

Глава 27Человек в отчаянии

После ужина, прошедшего в атмосфере мрачной и гнетущей и почти в полном молчании, Мадлен взялась мыть посуду — она всегда настаивала, что это ее обязанность.

Гурни пошел следом и тихонько уселся на табуретку. Он знал: если подождать достаточно долго, Мадлен непременно выскажется.

Поставив вымытые тарелки в сушилку, она вооружилась полотенцем и принялась их вытирать.

— Я так понимаю, это был следователь по делу об убийстве Спалтера?

— Да. Мак Клемпер.

— Очень сердитый тип.

Всякий раз, когда Мадлен постулировала очевидное, он знал, что подразумевается нечто иное. Сейчас, впрочем, Гурни не совсем понимал, что именно, но догадывался, что должен дать хоть какие-то разъяснения по поводу беседы, часть которой она явно услышала.

— Скорее всего, день у него выдался нелегкий.

— Вот как? — небрежный тон Мадлен не соответствовал эмоциям, стоящим за этим коротким вопросом.

Гурни уточнил:

— Как только обвинения Бинчера разошлись по интернету, у Клемпера наверняка телефон не умолкал — столько нашлось охотников до разъяснений. Начальство из управления, отдел права из полиции штата, отдел внутренних дел, кабинет главного прокурора. Не говоря уж о стервятниках из прессы.

Мадлен хмурилась, держа тарелку в руке.

— Что-то не понимаю.

— На самом деле все просто. Допросив Кэй Спалтер, Клемпер вбил себе в голову, что она совершенно точно виновна. Вопрос только в том, до какой степени это решение было принято сгоряча.

— Сгоряча?

— Ну, в смысле, до какой степени оно проистекает из того, что Кэй напомнила ему бывшую жену. И сколько законов он нарушил, добиваясь, чтобы ее осудили.

Мадлен по-прежнему держала тарелку.

— Я не о том. Я имела в виду накал ярости, который наблюдала, стоя у сарая, — он ведь чуть не потерял самообладание…

— Это все от страха. Страха, что гнусную Кэй освободят, страха, что его решение этого дела разгромят в пух и прах, от страха потерять работу, попасть в тюрьму. От страха потерять себя, распасться. Превратиться в ничто.

— Так ты говоришь, он в отчаянии.

— В полном отчаянии.

— Отчаяние. Распад личности.

— Да.

— А у тебя был пистолет?

Вопрос на миг ошеломил его.

— Нет. Разумеется, нет.

— Ты оказался лицом к лицу с разозленным психом — отчаявшимся, на грани распада личности. Но у тебя, разумеется, пистолета при себе не было? — В ее глазах застыла боль. Боль и страх. — Теперь ты понимаешь, почему я хочу, чтобы ты повидался с Малькольмом Кларетом?

Он уже собирался сказать, что не знал, что Клемпер будет его поджидать, что вообще не любит носить при себе оружие и берет его только в случае заведомо известной угрозы, — но осознал вдруг, что она говорит о чем-то более глубинном и общем, чем этот отдельный эпизод. А развивать столь глобальную тему сейчас ему уж совсем не хотелось.

Мадлен еще с минуту рассеянно вытирала все ту же тарелку, а потом ушла наверх. Вскоре оттуда донеслись первые ноты изматывающе дерганой пьесы для виолончели.

Гурни избежал обсуждения темы, косвенно поднятой вопросом Мадлен о Малькольме Кларете, — но теперь невольно представил себе доктора: вдумчивый, пристальный взгляд, редкие волосы над высоким бледным лбом, жесты столь же скупые, как и речь, блеклые брюки и просторный кардиган, неспешность, ненавязчивость.

Осознав, что представляет себе Кларета так, как тот выглядел много лет назад, Гурни мысленно изменил картинку, словно бы искусственно состарил на компьютере: добавил морщин, убавил волос, учел действие, что оказывают на лица время и закон гравитации. Но, недовольный результатом, тут же выбросил Кларета из головы.

Вместо него он задумался о Клемпере — одержимом ненавистью к Кэй Спалтер, твердо уверенном в ее вине, охваченном яростью и готовом нарушить любые нормы следствия, лишь бы как можно быстрее прийти к нужным выводам.

Этот подход сам по себе уже озадачивал и обескураживал — причем вовсе не отклонением от нормального хода следствия, а, совсем напротив, близостью к нему. Нарушения, допущенные Клемпером, в принципе не противоречили судебной практике, и дело было лишь в степени выраженности этих нарушений. Идея, что хороший детектив всегда руководствуется чистой логикой и открыт любым объективным выводам касательно природы преступления и личности преступника, была, в самом лучшем случае, приятной фантазией. В реальности, в мире преступления и наказания (как и в любых человеческих делах) объективность — лишь иллюзия. Само выживание требует умения делать поспешные выводы. И решительные действия всегда основываются на неполной информации. Охотник, требующий от ветеринара свидетельство, что встреченный им олень — и вправду олень, умрет от голода. Обитатель джунглей, который тщательно пересчитывает полоски на тигре прежде, чем обратиться в бегство, будет съеден. Гены, требующие семь раз отмерить и один раз отрезать, просто не передадутся следующему поколению.

В реальном мире нам приходится соединять между собой те немногие точки, что у нас имеются, и угадывать в них узор, имеющий хоть какой-то практический смысл. Система несовершенна. Как и сама жизнь. Опасность таится не столько в малочисленности точек, сколько в неосознанности действий, когда мы отдаем предпочтение одним точкам перед другими, желая получить уже сложившийся у нас в уме узор. Наше восприятие событий больше страдает от силы наших эмоций, чем от недостатка данных.

И в этом отношении ситуация была проще некуда. Клемпер хотел, чтобы Кэй оказалась виновна, — и потому легко поверил, что так оно и есть. Не вписывающиеся в этот узор точки были проигнорированы или сброшены со счетов. Точно так же, как и законы, которые препятствовали «справедливому» исходу дела.

Но на все это можно было взглянуть и в другой перспективе.

Поскольку процесс принятия выводов на основании неполных данных вполне естествен и необходим, предостережение об опасности этого ложного пути обычно сводится к тому, что не следует приходить к неправильным выводам. А ведь любой вывод может оказаться преждевременным. Окончательное суждение о справедливости выводов следует заменить на вопрос правомочности результатов.

И вслед за этой мыслью вставал пугающий вопрос.

А вдруг выводы Клемпера правильны?

Вдруг одержимый ненавистью Клемпер распознал правду? Вдруг все его неряшливые методы и возможные нарушения привели по грязной дорожке именно туда, куда следовало? Вдруг Кэй Спалтер и в самом деле виновна в убийстве мужа? Гурни вовсе не хотел способствовать оправданию хладнокровной убийцы, каким бы предвзятым ни оказался судебный процесс над ней.

Была и еще одна возможность. А вдруг стремление Клемпера засадить Кэй за решетку не обусловлено его ограниченными взглядами или неверными выводами? Вдруг это было циничное и совершенно сознательное искажение процесса, купленное и оплаченное какими-то неизвестными лицами, желавшими, чтобы дело как можно скорее было закрыто?

А вдруг, а вдруг, а вдруг…

Гурни чувствовал, что этот неизменный рефрен начинает действовать ему на нервы. Необходимы новые факты!

Дисгармоничные арпеджио виолончели звучали все громче.

Глава 28Словно удар хлыста

Выслушав телефонный отчет Гурни о встрече с Адонисом Ангелидисом (в том числе и о гротескных подробностях убийства Гаса Гурикоса), Джек Хардвик странно примолк. А потом, вместо того чтобы снова пилить Гурни за то, что тот в очередной раз отвлекся от узко-специфичных вопросов, способствующих продвижению апелляции, внезапно пригласил Гурни к себе — для более вдумчивого обсуждения дела.

— Прямо сейчас? — Гурни бросил взгляд на часы. Была почти половина восьмого, солнце уже скользнуло за западный гребень холмов.

— Желательно. Вся эта история, мать ее, уж совсем ни в какие ворота не лезет.

Как ни удивило Гурни приглашение, возражать он не стал. Необходимость обсудить дело подробно, выложив все карты на стол, и в самом деле назрела.

Следующий сюрприз поджидал его, когда через тридцать пять минут он добрался до фермерского домика, который снимал Хардвик, — на отшибе, в конце грязного проселка, среди темнеющих холмов за крохотной деревушкой под названием Диллвид. В свете фар Гурни различил рядом с красным «Понтиаком» вторую машину — ярко-синий «Мини-Купер». Похоже, у Хардвика были гости.

Гурни знал, что в прошлом у Хардвика было несколько романов, но вряд ли кто из прежних его любовниц мог сравниться эффектностью с женщиной, которая открыла Гурни дверь.

Если бы не умные, строгие глаза, которые с первого же мгновения оценивающе уставились на него, он бы, пожалуй, загляделся на все остальное — роскошную фигуру на грани чувственности и атлетизма, красоту которой подчеркивали смело обрезанные джинсы и свободная футболка с глубоким круглым вырезом. Босые ступни, ярко-красный лак на ногтях, карамельный загар, иссиня-черные короткие волосы, подстриженные так, чтобы акцентировать пухлые губы и острые скулы. Нет, никак не модельная красавица, но яркая индивидуальность — как, в общем, и сам Хардвик.

Который через миг объявился рядом с ней, собственнически ухмыляясь.

— Спасибо, что заскочил. Заходи.

Гурни шагнул через порог в гостиную. Комната, по предыдущим визитам запомнившаяся ему спартанской обстановкой, теперь слегка приукрасилась: яркий ковер, на стене — картина с маками на ветру, ваза с вербой, пышное растение в большом глиняном горшке, два новых кресла, отличный буфет из сосны, круглый столик для завтрака и три стула со спинками из перекладин в углу рядом с кухней. Да, эта женщина явно вдохновила хозяина на перемены.

Гурни одобрительно осмотрел комнату.

— Очень славно, Джек. Куда как лучше стало.

Хардвик кивнул.

— Согласен.

Он положил руку на полуголое плечо женщины.

— Дэйв, знакомься: следователь бюро криминальных расследований Эсти Морено.

Такого Гурни никак не ожидал. Похоже, на лице его отразилась некоторая растерянность — Хардвик отрывисто рассмеялся.

Впрочем, Гурни быстро пришел в себя и протянул руку.

— Рад познакомиться, Эсти.

— Очень приятно, Дэйв.

Пожатие у нее оказалось крепким, ладонь на удивление мозолистой. Гурни вспомнил, что Хардвик упоминал ее как один из источников информации о первоначальном расследовании убийства и о недочетах Мака Клемпера. Интересно, насколько она сама вовлечена в проект Хардвика с Бинчером и как его оценивает.

Словно подтверждая обоснованность этих его размышлений, Эсти сразу перешла к делу.

— Мне давно хотелось увидеться с вами лично. Давно пытаюсь убедить его взглянуть на дело с более широкой перспективы, принять в расчет не только юридические аспекты апелляции Кэй Спалтер и обратить хоть какое-то внимание на само убийство. А теперь вот уже и убийства, да? По меньшей мере три, а может, и больше?

В низком, глубоком голосе чуть слышался испанский акцент.

Гурни улыбнулся.

— Вы с ним обсуждаете мое расследование?

— От меня не отвяжешься. — Она глянула на Хардвика и снова повернулась к Гурни. — И, по-моему, от вашего сегодняшнего рассказа про гвозди в глазах его наконец проняло. А?

Хардвик сжал губы с гримасой отвращения.

— Да-да, гвозди в глазах, — повторила она, заговорщически подмигивая Гурни. — У всех свои слабые места — хоть что-то да пробивает. Так что теперь пускай уж Лекс-сутяга занимается апелляцией, а мы займемся преступлением — настоящим, а не всей этой клемперовой хренью. — Имя Клемпера она процедила с нескрываемым отвращением. — Надо раскопать, что там на самом деле произошло. Свести все воедино. Ведь так, по-вашему, верно?

— Похоже, вы отлично знаете, что я думаю.

Интересно, а знала ли она, что он думает по поводу этой откровенной футболки?

— Джек мне про вас много рассказывал. А я хорошо умею слушать.

Хардвик, похоже, занервничал.

— А давайте сварим кофе, сядем и приступим к делу?

Спустя час, сидя за столиком в углу, налив себе еще кофе и исчеркав пометками желтые блокноты, они все так же кружили вокруг ключевых моментов произошедшего.

— Так мы согласны, что все три убийства связаны между собой? — спросила Эсти, постукивая по блокноту кончиком ручки.

— При условии, что результаты вскрытия матери дают основания предполагать убийство, — ответил Хардвик.

Эсти покосилась на Гурни.

— Как раз перед тем, как вы приехали, я созвонилась с одной знакомой из отдела медицинской экспертизы. Она со мной завтра свяжется. Но тот факт, что стрелок присматривался к кладбищу в Лонг-Фоллсе еще до «несчастного случая», наводит на известные предположения. Так что давайте пока согласимся, что речь идет о трех связанных между собой убийствах.

Хардвик глядел в чашку с кофе так, точно там было незнамо что.

— С этим у меня как раз проблема. По словам того приятеля Гурни из греческой мафии, Карл обратился к Жирдяю Гасу, чтобы кого-то заказать, — но никто не знает, кого именно. Объект каким-то образом узнает об этом и, чтобы помешать Карлу, наносит удар первым. Сначала убивает Карла, а потом для ровного счета и Гаса. Я прав?

Гурни кивнул.

— Если не считать эпитета «приятель».

Хардвик пропустил возражение мимо ушей.

— Отлично, тогда для меня это все выглядит так: между Карлом и его объектом начинается нечто вроде гонок на выживание, кто кого грохнет. Ну, то есть, кто первым нанес удар, тот и победил, да?

Гурни снова кивнул.

— Тогда почему этот тип пошел обходным путем и выбрал столь мудреный способ замочить Карла? Ведь если знаешь, что тебя заказали, — поневоле начнешь спешить. Разве в таких обстоятельствах не логичнее было бы просто-напросто нацепить маску, войти в офис «Спалтер Риэлти» и грохнуть сукиного сына? Уладить вопрос за полдня, а не ковыряться неделю. А вся эта затея с предварительным убийством матери? Только чтобы выманить Карла на кладбище? Уж больно замороченно, по мне.

Гурни все это тоже казалось странным.

— Разве что, — предположила Эсти, — убийство матери было нужно не только для того, чтобы привести Карла в заранее известное место к заранее определенному времени. Может, мать хотели убить по каким-то другим причинам. Собственно говоря, а вдруг она была главной целью, а Карл уже вторичной? Такой расклад вам в голову не приходил?

Все немного помолчали, обдумывая эту возможность.

— Мне еще вот что непонятно, — сказал Хардвик. — Я допускаю, что существует связь между убийствами Мэри и Карла. Должна быть. И допускаю, что есть какая-то иная связь между убийствами Карла и Гаса — может, такая, какую описал Донни Ангел, может, какая еще. Так что меня вполне устраивает связь между первым и вторым и между вторым и третьим. Но вот первое-второе-третье как-то не выстраиваются в последовательность.

Гурни это тоже беспокоило.

— Кстати, а мы точно знаем, что Карл был вторым, а Гас третьим?

Эсти нахмурилась:

— Вы о чем?

— После рассказа Ангелидиса у меня сложилось впечатление, что последовательность именно такова, но ведь это же не обязательно так. Все, что я знаю наверняка, — это что Карла и Гаса убили в один и тот же день. Хотелось бы уточнить время.

— Как?

— В деле Карла указано точное время выстрела. Однако насчет Гаса у меня сведений нет. В голову приходят два возможных источника информации — либо отдел медицинской экспертизы, где проводили вскрытие Гурикоса, либо кто-нибудь из отдела по борьбе с организованной преступностью, у кого есть доступ к этому делу.

— Это предоставьте мне, — сказала Эсти. — Кажется, я кое-кого знаю.

— Отлично, — одобрительно кивнул Гурни. — Помимо примерного времени смерти попробуйте раздобыть еще и первые из снимков, делавшихся при вскрытии.

— До того, как его разрезали?

— Да. Тело на столе плюс, если есть, крупный план головы и шеи.

— Хотите посмотреть, как именно его проткнули? — Слегка ироничная улыбка обнаружила в Эсти больше тяги к подобным вещам, чем обычно могут похвастать женщины. Или, уж коли на то пошло, мужчины.

Обычно непробиваемый Хардвик поморщился. А потом повернулся к Гурни.

— Думаешь, эта пакость была вроде послания?

— С ритуальными действиями обычно так и бывает — разве что это намеренная попытка пустить следствие по ложному пути.

— А как по-вашему? — спросила Эсти.

Гурни пожал плечами.

— Не знаю. Но само послание кажется вполне недвусмысленным.

Хардвик выглядел так, точно задел больной зуб.

— Имеешь в виду… «До того тебя ненавижу, что готов тебе колья в мозг загнать»? Как-нибудь так?

— Не забывай про шею, — напомнила Эсти.

— Гортань, — поправил Гурни.

Оба уставились на него.

Эсти нарушила молчание первой.

— Что вы имеете в виду?

— Готов ручаться, пятый гвоздь метил Гасу в гортань.

— Почему это?

— Это же источник голоса.

— И что?

— Глаза, уши, гортань. Зрение, слух, голос. Всему конец.

— И что это, по-твоему, означает? — спросил Хардвик.

— Может, я и ошибаюсь, но первое, что приходит в голову, это: «Не видеть зла, не слышать зла, не говорить о зле».

Эсти кивнула.

— Звучит логично. Но кому адресовано это послание? Жертве? Или кому-то еще?

— Зависит от того, насколько безумен убийца.

— То есть?

— Психопат, убивающий, чтобы получить эмоциональную разрядку, обычно оставляет символическое послание, отражающее природу его патологии, — нередко уродуя какую-то часть тела жертвы. Тут послание явно необходимо для разрядки. Это, в первую очередь, общение между преступником и жертвой. Возможно, отчасти еще между убийцей и кем-то из его детства, кем-то, сыгравшим роль в возникновении патологии, — обычно одним из родителей.

— И ты считаешь, Гурикосова история с гвоздями в голове — именно про это?

Гурни покачал головой.

— Если убийство Гурикоса связано с убийствами Спалтеров, матери и сына, то я сказал бы, послание не столько импульсивно, сколько имеет практический смысл.

— Практический смысл? — недоуменно повторила Эсти.

— Мне кажется, убийца намекал кому-то, чтобы те не лезли в чужие дела и помалкивали, — а заодно демонстрировал, чем грозит неподчинение. Главный вопрос — кто этот кто-то и о чем следует помалкивать.

— У вас есть соображения на этот счет?

— Одни догадки. Помалкивать, возможно, следует о каком-то факте касательно двух первых убийств.

— Например, о личности стрелка? — подхватил Хардвик.

— Или о мотиве, — ответил Гурни. — Или о каких-либо уликах.

Эсти подалась вперед.

— Так, по-вашему, предупреждение предназначалось вполне конкретному человеку?

— Я слишком мало знаю про круг знакомых Гаса, чтобы что-то утверждать. По словам Ангелидиса, Гас каждую пятницу устраивал вечером игру в покер. Убив его в тот день, убийца не запер за собой дверь. Возможно, случайная оплошность — а возможно, намеренная: чтобы кто-то из покерной компании обнаружил тело вечером, когда все соберутся для игры. Может, послание «Не видеть зла, не слышать зла, не говорить о зле» предназначалось кому-то из игроков или даже самому Ангелидису. В отделе борьбы с организованной преступностью должны бы знать побольше о фигурантах. Может, у них дом Гаса был под наблюдением.

Эсти нахмурилась.

— Я выясню у приятельницы все, что смогу, но… вряд ли у нее есть доступ ко всему. Не хочу поставить ее в неудобное положение.

Харвик стиснул челюсти.

— Поосторожней с этими сволочами из борьбы с организованной преступностью. Считается, фэбээровцы плохие парни, но они — дети малые по сравнению с элитными парнями из организованной преступности.

Слово «элитные» он протянул с комическим презрением, но в глазах его не было ни тени веселья.

— Я их знаю — и знаю, что я делаю. — Эсти несколько секунд вызывающе глядела на Хардвика. — Вернемся к началу. Какое у нас мнение по поводу версии «превентивного удара» — что Карл убит тем, кого наметил себе в жертвы?

Хардвик покачал головой.

— Может, и правда, но скорее всего — брехня. Звучит славно, но учитывая источник… Какого хрена нам вообще верить Донни Ангелу?

Эсти перевела взгляд на Гурни.

— По-моему, это вообще не вопрос веры. То, о чем рассказал Ангелидис, вполне могло случиться и в самом деле. Вполне правдоподобный сценарий. Строго говоря, мы уже слышали кое-что, косвенно подтверждающее эту версию. Кэй Спалтер упоминала, что Карл часто играл в покер с типом, организующим убийства для мафии.

Хардвик пренебрежительно отмахнулся.

— Ничего это не доказывает. И уж никак не доказывает, что Карл нанял Гаса кого-то убить.

Эсти снова повернулась к Гурни.

Тот лишь пожал плечами.

— Ну да. Доказательств никаких. Но вероятность есть. Правдоподобная версия.

— Хорошо, — промолвила Эсти. — Если мы думаем, что история Ангелидиса может оказаться правдой — то есть жертва Карла могла обернуться убийцей, — не стоит ли составить список людей, которым Карл мог желать смерти?

Хардвик даже крякнул.

Она повернулась к нему.

— У тебя есть идеи получше?

Он пожал плечами.

— Валяй, составляй список.

— И составлю. — Она занесла ручку над блокнотом. — Дэйв — есть догадки?

— Йона.

— Брат Карла? Но почему?

— Потому что, если убрать его с дороги, Карл получил бы в единоличное распоряжение и «Спалтер Риэлти», и все прочее, что можно превратить в наличные, чтобы финансировать его политические планы с должным размахом. Что интересно, у Йоны мотив избавиться от Карла ровно тот же — заполучить контроль над фондами «Спалтер Риэлти» и употребить их, чтобы финансировать расширение Церкви Киберпространства.

Эсти приподняла бровь.

— Кибер…

— Долгая история. Короче говоря, у Йоны тоже куча амбиций, так что деньги ему не помешали бы.

— Отлично, записываю его. Кто еще?

— Алисса.

Эсти моргнула и, судя по всему, подумала о чем-то мрачном, но потом сделала вторую пометку.

Хардвик скривил губы.

— Родная дочь?

Эсти откликнулась первой.

— Я слышала достаточно разговоров Клемпера с Алиссой по телефону, и у меня успело сложиться впечатление, что ее отношения с отцом… не были… ну, из тех, что назовешь нормальными отношениями отца с дочерью.

— Ты уже говорила, — буркнул Хардвик. — Не нравится мне думать обо всем этом дерьме.

Последовало молчание. Первым его нарушил Гурни.

— Взгляни на это с точки зрения расследования. Алисса уже давно сидела на наркотиках и не собиралась слезать. Карл метил в губернаторы Нью-Йорка. Ему было, что терять, — и сейчас, и в будущем. Если б он вступал в кровосмесительные отношения с Алиссой (возможно, еще с ее детства), это открывало бы бесконечные возможности для шантажа — навряд ли наркоманка, привыкшая сорить деньгами, устояла бы. Предположим, что требования Алиссы сделались совсем уж невыполнимыми. Предположим, Карл начал видеть в ней угрозу всем своим мечтам. А мы уже от нескольких человек слышали, что он был крайне честолюбив и не остановился бы ни перед чем.

Лицо у Хардвика снова скривилось, как при изжоге.

— Ты хочешь сказать, что Алисса могла обнаружить, что он намерен устранить ее, и наняла кого-то, чтобы его убить?

— Как-то так, да. По крайней мере, это соответствовало бы версии Ангелидиса. Версия попроще — что все это с самого начала было ее инициативой: Карл и не думал ее убивать, но она хотела простым и незамысловатым способом получить его деньги, вот и наняла киллера.

— Но ведь по завещанию единственная наследница — Кэй. Алисса ничего не получила бы. Так чего ради…

Гурни перебил его:

— Алисса ничего не получает, если только Кэй не попадает в тюрьму за убийство. А как только Кэй вынесен приговор, закон Нью-Йорка воспрещает ей получать наследство — и все имущество Карла переходит к Алиссе.

Хардвик расплылся в улыбке, начиная понимать, что сулят все эти новые возможности.

— Да, это могло бы все объяснить. Например, почему она трахалась с Клемпером — чтобы он увел следствие в ложном направлении. Да она могла и с любовником мамаши трахаться — чтоб тот дал нужные показания на суде. Такая закоренелая наркоманка, она и с обезьяной трахаться за дозу станет.

Эсти вроде бы засомневалась.

— А может, у них с отцом ничего такого и не было. Может, она просто врала Клемперу. Чтоб разжалобить.

— Разжалобить! Ага! Да просто вычислила, что это его заведет.

Отвращение на лице Эсти постепенно сменилось выражением согласия.

— Вот же черт. Я о нем и так скверного мнения, а оказывается, он еще гаже. — Она помолчала, делая пометку в блокноте. — Итак, Алисса — возможная подозреваемая. Как и Йона. А что насчет любовника Кэй?

Хардвик покачал головой.

— Только не в версии «превентивного удара». Как-то не верится, что Карл стал бы его заказывать. Он вроде бы денег попусту тратить не любил. От юного Дарила можно было избавиться куда проще. И уж совсем мне не верится, что тот мог выяснить, что намечен в жертвы, и быстренько организовал ответное покушение.

— Ладно, но забудем пока про «превентивность», — настаивала Эсти. — Разве не мог он убить Карла, надеясь, что, когда Кэй получит деньги, их роман разовьется в нечто более серьезное? Что скажете, Дэйв?

— Судя по видеозаписи из зала суда, у него на такое не хватило бы ни мозгов, ни храбрости. Лжесвидетельство — еще пожалуй, но тройное убийство? Очень сомневаюсь. Он же служил в клубе Спалтера спасателем при бассейне, на мизерном окладе — не тянет на убийцу из «Дна шакала». Опять же, мне трудно представить, как он проламывает череп старушке или заколачивает кому-нибудь гвозди в глаза.

Хардвик покачал головой.

— Вот же хрень. Не складывается в целостную картину. Три убийства — тремя совершенно разными методами, в разном стиле. Никак не могу соединить их в одну цепочку. Чего-то недостает. А вам так не кажется?

Гурни еле заметно кивнул.

— Много чего недостает. Кстати о методе исполнения. В деле нет никаких упоминаний о том, что метод проверяли по общей базе программы предотвращения насильственных преступлений. Я прав?

— По мнению Клемпера, — сказала Эсти, — Карла застрелила Кэй. Точка. Зачем ему возиться с этой программой, рыться в базах данных? Он же сама предвзятость, откуда у него альтернативные версии?

— Я так и понял. Но нам бы теперь неплохо прогнать основные детали хотя бы через эту базу. И хорошо бы еще выяснить, нет ли в национальной базе данных совпадений с характеристиками главных фигурантов — как живых, так и мертвых. И у Интерпола — по крайней мере, на Гаса Гурикоса. — Гурни перевел взгляд с Эсти на Хардвика и обратно. — Кто-нибудь из вас может этим заняться — только так, чтобы не наследить?

— Возможно, я смогу разобраться с базами данных, — после короткой паузы ответила Эсти. Тон, каким она произнесла «возможно», подразумевал, что она справится, но не хочет объяснять, каким именно образом. — Что касается программы предотвращения насильственных преступлений — какие именно подробности вас больше всего интересуют?

— Чтобы не увязнуть в болоте фактов, сосредоточьтесь на странностях — самых необычных элементах каждого убийства — и ищите по ним.

— Например, калибр оружия в Лонг-Фоллсе?

— Именно. И введите в строку поиска «глушитель» в сочетании с «винтовкой».

Она сделала несколько торопливых пометок.

— Ладно, что еще?

— Петарды.

— Что?

— Свидетели на кладбище слышали петарды примерно в тот момент, когда Карла застрелили. Если это была попытка скрыть остаточный звук выстрела, возможно, стрелок и прежде использовал этот прием, а свидетели могли упомянуть об этом следователю, а тот внес в базу.

— Бог ты мой, — пробормотал Хардвик. — Вот уж нетрадиционный подход.

— Попробовать-то стоит.

Эсти снова постукивала ручкой по блокноту.

— Думаете, стрелок был профессионалом?

— По мне, похоже.

— Хорошо. Еще какие-нибудь ключевые слова для поиска?

— «Кладбище», «похороны». Если стрелок дал себе труд убить кого-то еще, чтобы заманить основную жертву на кладбище, может, тот же трюк у него прокатывал и раньше.

Пока она записывала, Гурни добавил:

— И еще надо проверить по всем фамилиям, фигурирующим в деле: Спалтер, Ангелидис, Гурикос. Да, и надо еще прогнать фамилии Дарила, всех свидетелей обвинения и девичью фамилию Кэй. Это все можно найти в протоколах суда.

— И не забудь включить в поиск «гвозди», — с отвращением в голосе сказал Хардвик. — Гвозди в глазах, гвозди в ушах, гвозди в горле.

Эсти кивнула и спросила Гурни:

— А с места убийства матери?

— Тут все не так просто. Попробуйте поискать убийства, выдаваемые за падения в ванной, убийства под прикрытием доставки цветов, даже название лжефлористов: «Цветы Флоренции». Но это еще более ненадежный критерий для поиска, чем петарды.

— Кажется, на какое-то время работы мне хватит.

— Джек, по делу Джулиан Пери мне припоминается, что у тебя было полезное знакомство в Интерполе. Оно осталось?

— Пожалуй.

— Можешь разведать, что у них есть на Гурикоса?

— Попытаюсь. Обещать не могу.

— А попробуешь заодно отследить свидетелей обвинения?

Хардвик медленно кивнул.

— Фредди из того дома… Дарил, любовник… и Джимми Флэтс, тот тип, который утверждал, что Кэй пыталась нанять его для убийства Карла.

— По крайней мере, этих трех.

— Посмотрю, что могу сделать. Думаешь, получится вытянуть из них признание в лжесвидетельстве?

— Неплохо бы. Но я главным образом хочу удостовериться, что они все живы и никуда не делись.

— Живы? — Похоже, Хардвику в голову пришла та же мысль, что и Гурни. Если в центре загадки стоит человек, способный сделать то, что было сделано с Гасом Гурикосом, возможно все. Возможно самое ужасное.

При мысли об ужасных перспективах Гурни вспомнил про Клемпера.

— Чуть не забыл упомянуть: когда я сегодня добрался домой после встречи с Ангелидисом, меня подкарауливал твой любимый следователь.

Хардвик сощурился.

— Какого хрена ему понадобилось?

— Хотел, чтобы я понял, какая Кэй гнусная, лживая и опасная сучка. И что Бинчер — лживый, гнусный жид. А он, Мак Клемпер, — крестоносец в эпической битве Добра со Злом. Признал, что, возможно, допустил ошибку-другую, но ничего такого, что изменило бы один простой вывод: Кэй виновна и заслуживает смерти в тюрьме, причем чем быстрее она подохнет, тем лучше.

Эсти встрепенулась.

— Должно быть, он в панике, если заявился к вам и нес такой бред.

Хардвика охватили подозрения.

— Вот ведь чертов ублюдок. Уверен, что он только этого и хотел? Заявить тебе, что Кэй виновна?

— Он чуть из кожи вон не лез, чтобы убедить меня, что все его действия вполне законны в некоем высшем смысле слова. Возможно, заодно пытался на свой грубоватый манер разведать, многое ли мне известно. Насколько я понимаю, основной вопрос относительно Клемпера — он просто псих или же продажен.

— Или опасен, — добавила Эсти.

Хардвик сменил тему.

— Итак, я беру на себя задачку отследить трех свидетелей — что может превратиться в поиски трех пропавших, а это, в свою очередь, может обернуться бог весть чем. Кроме того, буду просить приятеля в Интерполе еще об одном одолжении. Эсти попросит об одолжении в отделе борьбы с организованной преступностью и устроит, чтобы кто-то поискал по базам данных преступников и в отделе предотвращения преступлений. А тебе, Шерлок, что перепало?

— Первым делом побеседую с Алиссой Спалтер. Потом с Йоной.

— Великолепно. Но как ты уговоришь их побеседовать с тобой?

— Обаяние. Угрозы. Посулы. Что подействует.

Эсти рассмеялась коротким циничным смешком.

— Предложите Алиссе унцию товара — она за вами хоть на Луну побежит. А вот с Йоной придется потрудиться.

— Не знаете, где я могу найти Алиссу?

— Последнее, что я слышала, — она живет в семейном особняке в Венус-Лейк. После того как Карл и Кэй сошли со сцены, дом остался в полном ее распоряжении. Только берегитесь Клемпера. У меня сложилось впечатление, что он с ней еще встречается. Маленькое чудовище все еще умеет заставить его расслабиться.

Хардвик осклабился.

— Хочешь сказать — напрячься?

— Ты омерзителен! — Она снова повернулась к Гурни. — Я отправлю вам адрес. А вообще могу дать прямо сейчас. Он у меня в записной книжке.

Она встала из-за стола и вышла из комнаты.

Гурни откинулся на спинку стула и испытующе посмотрел на Хардвика.

— Чего еще?

— Может, мне просто мерещится, но ты, кажется, стал чуть ближе к моему пониманию дела.

— Ты, твою мать, о чем?

— Похоже, область твоих интересов слегка расширилась и вышла за пределы одной только апелляции.

Казалось, Хардвик собрался было возразить, но потом лишь медленно покачал головой.

— Чертовы гвозди… — Он уставился в пол. — Не знаю даже… заставляет задуматься, до чего ж поганая тварь — человек. Совершенно. Полностью. Гнусная. — Он помолчал, все еще покачивая головой, словно в замедленном припадке эпилепсии. — А ты когда-нибудь сталкивался с чем-то таким… что заставляет задуматься… какого хрена… ну, то есть… есть ли пределы гнусностям, на которые человек способен?

Гурни не пришлось долго размышлять. Отрубленные головы, разорванные глотки, разрубленные на куски тела. Дети, заживо сожженные родителями. Дело «Сатанинского Санта-Клауса» — серийного убийцы, который заворачивал отрубленные куски тел жертв в подарочную бумагу и рассылал местным полицейским.

— Мне много чего вспоминается, Джек, но сейчас мне не дает спать лицо Карла Спалтера с фотографии на суде, когда он был уже при смерти. Есть в нем что-то жуткое. Может, это отчаяние в глазах Карла потрясло меня примерно так же, как тебя — гвозди в глазах Гаса.

Оба молчали, пока Эсти не вернулась с вырванным из записной книжки листком бумаги и не протянула его Гурни.

— Вам, наверное, он даже и не понадобится, — заметила она. — Я могла бы просто сказать — ищите самый большой дом на Лейкшор-драйв.

— С адресом все же будет легче. Спасибо.

Она села на прежнее место, с любопытством глядя то на Гурни, то на Хардвика.

— Что стряслось? Вид у вас обоих… очень уж пришибленный.

Хардвик невесело рассмеялся.

Гурни пожал плечами.

— Всего понемножку. Увидели проблеск реальности, с которой имеем дело. Понимаете, о чем я?

Голос у нее изменился.

— Да. Еще как.

Настало молчание.

— Давайте сосредоточимся на том, что мы все же продвигаемся вперед. Предпринимаем правильные шаги. Точные данные и неопровержимая логика не могут не…

Его прервал внезапный, резкий удар по вагонке, которой был обшит дом.

Эсти встревоженно замерла.

Хардвик сморгнул.

— Какого хрена?

Звук повторился — словно треск от удара хлыстом. Свет погас.

Глава 29Правила изменяются

Гурни инстинктивно бросился со стула на пол. Хардвик и Эсти тут же последовали его примеру, в вихре крепких выражений.

— Я без оружия, — быстро произнес Гурни. — Что есть в доме?

— «Глок» девятого калибра в шкафу в спальне, — сказал Хардвик. — «Зиг» тридцать восьмого на ночном столике.

— «Кел-Тек» тридцать восьмого у меня в сумочке, — добавила Эсти. — Сумочка за тобой, Джек, на полу. Можешь подтолкнуть ко мне?

Гурни услышал, как Хардвик с другой стороны от стола шарит по полу, а потом что-то скользнуло к Эсти.

— Ага, поймала.

— Через секунду вернусь, — сказал Хардвик.

Гурни услышал, как он, ругаясь себе под нос, выползает из комнаты, потом — скрип двери в глубине дома, звук открываемого и закрываемого ящика. На миг вспыхнул и тотчас же погас свет фонарика. Совсем рядом с собой Гурни слышал дыхание Эсти.

— Луны сегодня нет, да? — полушепотом спросила она.

На один безумный миг Гурни, пребывавшему во власти первобытного страха и прилива адреналина, приглушенный голос и близость Эсти показались настолько эротичными, что он чуть не забыл ответить.

— Дэйв?

— Да-да. Все верно. Луны нет.

Она придвинулась чуть ближе, коснулась рукой его руки.

— Как, по-вашему, что это?

— Не знаю. Ничего хорошего.

— Думаете, мы паникуем напрасно?

— Надеюсь.

— Ни черта не вижу. А вы?

Он напряженно вглядывался в окно.

— Нет. Ничего.

— Черт. — Магнетизм ее тревожного шепота во тьме становился почти непереносим. — Думаете, это по дому пули стучали?

— Возможно.

На самом деле он был в том уверен. За годы работы ему не раз доводилось бывать под огнем.

— Но я не слышала выстрелов.

— Он мог использовать глушитель.

— Ох, черт. Так вы и вправду считаете, это наш снайпер?

Гурни в том ничуть не сомневался — но не успел ответить, как вернулся Хардвик.

— Достал и «Глок», и «Зиг». Лично я предпочитаю «Глок». А ты, старик? С «Зигом» управишься?

— Без проблем.

Хардвик коснулся руки Гурни, нащупал его ладонь и сунул в нее пистолет.

— Полная обойма, один уже в патроннике, на предохранителе.

— Отлично. Спасибо.

— Может, пора звать на помощь кавалерию? — заметила Эсти.

— К черту! — отозвался Хардвик.

— И что тогда делать? Всю ночь тут сидеть?

— Нет, думать, как взять сукина сына.

— Взять? Этими делами спецназ занимается. Мы звоним. Они приезжают. Они его и берут.

— Пошли они все на хрен. Я его сам достану. В мой дом стрелять вздумал! Чтоб его!

— Джек, ради бога! Он перебил пулей электропровод. В кромешной темноте. Это первоклассный снайпер. С биноклем ночного видения. Прячется в лесах. Как, черт возьми, ты собрался его брать? Джек, ради бога, ну будь же благоразумен!

— Да чтоб его! И не такой уж он первоклассный — на провод ему потребовались два выстрела. Я еще засуну ему «Глок» в первоклассную задницу.

— Может, и не два, — возразил Гурни.

— Ты, черт возьми, о чем? Свет погас после второго выстрела, а не после первого.

— Проверь домашний телефон.

— Что-что?

— Мне показалось, что пули попали в разные места. У тебя электролиния и телефонный провод в одном месте выходят или по отдельности?

Хардвик ничего не сказал, что уже само по себе было ответом.

Гурни услышал, как он ползет от стола к кухне… звук поднятой трубки… через минуту — снова опущенной на место… и шорох в обратную сторону, к столу.

— Глухо. Он, его мать, и телефонный провод перебил.

— Не понимаю, — промолвила Эсти. — Что толку отрубать телефон, когда у всех есть мобильники? Он наверняка знает, кто такой Джек, а может, и нас всех знает — должен же он предположить, что у нас есть мобильники. Вы когда-нибудь видели копа без мобильника? Зачем перерезать обычный провод?

— Может, любитель повыпендриваться, — предположил Хардвик. — Что ж, не на тех напал.

— Джек, ты тут не один. Может, он шутит с Дэйвом. Или со всеми нами.

— Мне, твою мать, наплевать, с кем он там шутит. Но он всадил в мой долбанный дом свои долбанные пули.

— Бред какой-то. Спецназ сюда вмиг прибудет.

— Мы тебе не в каком-нибудь паршивом Олбани. Не стоит думать, что спецназ паркуется внизу в Диллвиде, поджидая вызова. Они сюда только через час доберутся, не раньше.

— Дэйв? — взмолилась Эсти. Но Гурни ничем не мог успокоить ее.

— Лучше бы и вправду самим разобраться.

— Лучше? Какого дьявола лучше-то?

— Вы придаете всему этому официальную огласку — тот еще подарочек.

— Тот еще… вы вообще о чем?

— О вашей карьере.

— Карьере?

— Вы же следователь, а Джек собирается начать полномасштабную атаку на бюро криминальных расследований. Как объяснить им, почему вы оказались в такой ситуации? Думаете, они не сумеют в два счета выяснить, откуда он берет свою инсайдерскую информацию? Информацию, при помощи которой он их всех погубить может? Думаете, вы это переживете — в юридическом смысле или вообще? Лично я предпочел бы разбираться со снайпером в лесу, чем прослыть предателем среди сослуживцев.

Голос Эсти едва заметно дрожал.

— Не понимаю, что они могут доказать. Никаких причин. — Она вдруг замолчала. — Что это?

— О чем вы? — спросил Гурни.

— За окном… на холме со стороны дома… в лесах… вспышка.

Хардвик начал пробираться вдоль стола к окну.

Эсти прошептала, вглядываясь в темноту:

— Я точно что-то видела… — И снова оборвала фразу на полуслове.

На этот раз Гурни и Хардвик тоже увидели.

— Вот! — хором вскричали они.

— Камера слежения, я их расставил на тропах, — пояснил Хардвик. — Активируются при движении. У меня их в лесах с полдюжины, главным образом на охотничий сезон. — Еще одна вспышка — заметно выше по склону. — Гад движется вверх по главной тропе. Ох, уйдет ведь. Черт!

Гурни услышал, как Хардвик поднимается на ноги и спешит из комнаты на кухню. Вернулся он с двумя зажженными фонариками в одной руке и «Глоком» в другой. Один фонарик он установил на столе, направив луч вверх в потолок.

— Кажется, я догадываюсь, куда этот гад направляется. Как уйду, садитесь в машины, убирайтесь отсюда и забудьте, что вообще здесь были.

— Ты куда? — голос Эсти зазвенел от тревоги.

— Поеду к началу тропы, к Скат-Холлоу, что по ту сторону горы. Если получится попасть туда быстрее него…

— Мы с тобой!

— Черта с два! Вам обоим надо убираться отсюда — в противоположную сторону, и поживей! Не хватало еще, чтоб местные копы тебя тут поймали и стали допрашивать. А то и не местные, а из управления. Я ж тогда хлопот не оберусь. Давай. Уезжай скорее!

— Джек!

Хардвик выбежал в парадную дверь. Через несколько секунд они услышали, как взревел, отбрасывая колесами на стенку дома мелкие камешки, здоровенный «Понтиак». Гурни схватил со стола второй фонарик и, выскочив на крыльцо, увидел, как задние фары на большой скорости скрываются за поворотом узкой проселочной дороги, вьющейся по длинному, поросшему лесом склону в сторону шоссе номер десять.

— Нельзя было отпускать его одного! — голос Эсти рядом звучал напряженно, отрывисто. — Надо было ехать за ним, звать на помощь.

Она была права. Но и Хардвик тоже.

— Джек не дурак. Я видел его и в ситуациях пострашнее этой. Ничего с ним не случится.

Однако даже для самого Гурни эти уверения казались надуманными и неубедительными.

— Ему не следовало гнаться за этим маньяком в одиночку!

— Он всегда может позвонить и вызвать подмогу. Ему решать. И без нас он сможет изложить всю историю в любом виде, как ему удобней. Пока мы здесь, у него связаны руки. Да и вашей карьере конец.

— Боже! Боже! Как же я это все ненавижу! — Она разнервничалась и кружила на месте. — И что теперь? Просто уезжаем? Едем домой?

— Да. Вы первая. Немедленно.

Она смотрела на Гурни в подрагивающем свете фонарика.

— Ладно. Ладно. Но все это мрак какой-то. Полный мрак.

— Согласен. Но надо развязать Джеку руки. В доме осталось что-то из ваших вещей?

Она несколько раз сморгнула, пытаясь сосредоточиться на вопросе.

— Большая сумка, сумочка через плечо… кажется, все.

— Отлично. Что бы там ни было — берите скорее и уматывайте.

Он вручил ей фонарик и остался ждать снаружи; она скрылась в доме.

Через две минуты Эсти уже закидывала сумки на пассажирское сиденье «Мини-Купера».

— Где вы живете? — спросил он.

— В Онеонте.

— Одна?

— Да.

— Поосторожнее.

— Конечно. И вы.

Она села в машину, дала задний ход, вывернула на проселок и скрылась.

Гурни выключил фонарик и замер во тьме, прислушиваясь. Ни звука, ни ветерка, ни намека на движение. Он простоял так с минуту, ожидая хоть что-то увидеть или услышать. Но все было неестественно тихо.

С фонариком в одной руке и снятым с предохранителя пистолетом в другой он обернулся, описал полный круг, осматриваясь, но не увидел ничего подозрительного, ничего странного. Направив луч фонарика на стенку дома, он поводил им вверх-вниз, пока не нашел место, где из окна второго этажа торчали обрывки проводов. Примерно в десяти футах под другим окном выходил еще один провод. Переведя луч фонарика с дома на дорогу, Гурни нашарил им электрический столб, с которого, как следовало ожидать, свисали до самой земли два оборванных провода.

Гурни подошел ближе к дому, встал под обрывками проводов. На вагонке за каждым из выходов темнело по маленькой черной дырочке. Со своего места Гурни не мог оценить диаметр отверстий, но был уверен, что пуля никак не меньше тридцатого и не больше тридцать пятого калибра.

Если это тот же самый стрелок, что ранил Карла на кладбище «Ивовый покой», он, похоже, легко менял оружие: выбирал его в зависимости от поставленной цели. Практичный мужик. Или баба.

На ум снова пришел вопрос Эсти: «Зачем выводить из строя домашнюю линию, когда у всех сейчас есть мобильники?» С практической точки зрения обрыв проводов и средств связи должен быть преамбулой к нападению. Но никакого нападения не последовало. Так в чем же смысл?

Предупреждение?

Как гвозди в голове Гаса?

Силы праведные!

Возможно ль?

Электричество и телефон. Электричество означает свет — то есть возможность видеть. А телефон? Зачем нужен телефон — особенно стационарный? Чтобы говорить и слушать.

Ни электричества, ни телефона.

Не видеть, не слышать, не говорить.

«Не видеть зла, не слышать зла, не говорить о зле».

Или он просто идет на поводу у разыгравшегося воображения, слишком увлечен собственной же идеей «послания»? Гурни прекрасно знал, что чрезмерное увлечение собственными гипотезами до добра не доводит. И все же — если это не послание, то что, черт возьми?

Выключив фонарик, он снова замер во тьме, сжимая пистолет, весь обратившись в зрение и слух. От кромешной тишины вокруг бросало в дрожь. Гурни сказал себе, что виной всему — ночное похолодание и сырость. Но уютнее от этого не становилось. Пора выбираться отсюда.

На полпути в Уолнат-Кроссинг он остановился у круглосуточного магазинчика купить стакан кофе. Сидя на парковке, прихлебывая кофе и перебирая в голове все, что случилось у Хардвика, и размышляя о том, что он мог бы или должен был сделать, он вдруг подумал, что надо бы позвонить Кайлу.

Он собирался оставить сообщение и удивился, услышав голос в трубке.

— Привет, пап, что стряслось?

— Да уйма всего.

— Правда? Но ведь тебе ж, черт возьми, это нравится, да?

— Думаешь?

— Знаю. Когда ты не перегружен работой, то изнываешь, оттого что тебе нечем заняться.

Гурни улыбнулся.

— Надеюсь, я не слишком поздно?

— Поздно? Да сейчас без пятнадцати десять. Это ж Нью-Йорк. Большинство моих друзей сейчас где-нибудь развлекается.

— Но не ты?

— Мы решили сегодня посидеть дома.

— Мы?

— Долгая история. Так что случилось?

— Вопрос к тебе как к человеку с опытом работы на Уолл-стрит. Даже не знаю, как сформулировать, я-то всю жизнь с убийствами вожусь, а не с бизнесом. Меня интересует вот что: скажем, если какое-то предприятие ищет источник финансирования — допустим, для расширения, — то слухи об этом пойдут или нет?

— Зависит.

— От чего?

— От размеров суммы, о которой идет речь. И от того, какого рода финансирование. И кто в этом участвует. В счет идет масса разных факторов. Чтобы запустить в движение фабрику слухов, необходимо крупное дело. На Уолл-стрит о мелочах болтать не станут. А о каком предприятии мы говорим?

— Нечто под названием Церковь Киберпространства — детище одного типа по имени Йона Спалтер.

— Да вроде о чем-то таком я слышал.

— И что именно?

— Киберцерковь…

— Киберцерковь?

— Да на бирже сплошь свой жаргон — кругом сокращения, как будто все слишком спешат, чтобы произносить слова целиком.

— Церковь Киберпространства числится на фондовой бирже?

— Не думаю. Просто там все слова сокращают. А что тебя интересует?

— Все, что о ней говорят и чего я не найду в «Гугле».

— Без проблем. Работаешь над новым делом?

— Апелляция по делу об убийстве. Пытаюсь нарыть факты, которые упустило первоначальное расследование.

— Здорово. И как продвигается дело?

— Интересно.

— Зная твою манеру говорить о работе, я бы сказал, это значит, что в тебя стреляли и чудом не убили.

— Ну… типа того.

— Чтооо? Я в точку попал? С тобой все в порядке? Тебя и правда пытались застрелить?

— Стреляли по дому, в котором я находился.

— Бог ты мой! И все из-за дела, которым ты занимаешься?

— Думаю, да.

— Как ты можешь оставаться таким спокойным? Стреляй кто по дому, где я нахожусь, я бы на стенку лез.

— Ну, целься он в меня лично, я бы тоже сильнее переживал.

— Ух ты. Будь ты героем комиксов, тебя звали бы Доктор Спокойствие.

Гурни улыбнулся, не зная, что ответить. Не так уж и часто они с Кайлом разговаривали, хотя после дела Доброго Пастыря больше, чем прежде.

— Может, заглянешь как-нибудь на днях?

— Конечно. Отчего бы нет. Здорово.

— Ты все ездишь на мотоцикле?

— А то. И в том шлеме, что ты мне дал. Твоем старом. Ношу вместо своего.

— А… ну… рад, что тебе подошел.

— По-моему, у нас головы одного размера.

Гурни рассмеялся, сам не очень-то зная, почему.

— Что ж, в любой момент, как сможешь выбраться, приезжай — будем рады тебя видеть. — Он помолчал. — Как учеба?

— Ни минутки свободной, чтения выше головы, но в целом здорово.

— Так ты не жалеешь, что завязал с Уолл-стрит?

— Ничуть. Ну, может, в очень редкие секунды. Но потом вспоминаю, сколько дерьма там шло в нагрузку — Уолл-стрит вымощена дерьмом, — и просто счастлив, что больше во все это не играю.

— Отлично.

Настало молчание, наконец нарушенное Кайлом.

— Ну так я позвоню кое-кому, поспрашиваю, не известно ли чего про Киберцерковь, и дам тебе знать.

— Чудесно, сынок. Спасибо.

— Целую, пап.

— И я тебя.

Закончив разговор, Гурни так и остался сидеть с телефоном в руке, раздумывая о причудливом характере его взаимоотношений с сыном. Мальчику исполнилось… сколько? Двадцать пять? Двадцать шесть? Сразу и не вспомнишь. И большую часть этого времени, особенно последние десять лет, они с Кайлом были… как бы сказать? Не то чтобы совсем чужими — слишком уж это эмоционально насыщенный термин. Отдалились друг от друга? Уж во всяком случае, подолгу не общались. Но когда все же общались, то с неизменной теплотой, особенно со стороны Кайла.

Возможно, объяснение было столь же простым, как и фраза его первой, еще университетских времен девушки, произнесенная ею в момент разрыва несколько десятков лет назад: «Тебе просто не нужны другие люди, Дэвид». Ее звали Джеральдиной. Они стояли возле теплицы в Ботаническом саду Бронкса. Цвели вишни. Начинался дождь. Она повернулась и побрела прочь, а дождь становился все сильнее и сильнее. С тех пор они ни разу не разговаривали.

Гурни посмотрел на телефон в руке. Наверное, стоит позвонить Мадлен, сказать, что он едет.

Голос у нее был сонный.

— Ты где?

— Прости, не хотел тебя будить.

— А ты и не разбудил. Я читала. Ну, может, задремала самую малость.

Его подмывало спросить, не «Войну и мир» ли она читает, — Мадлен читала эту книгу уже целую вечность, и та зарекомендовала себя как крайне действенное снотворное.

— Просто хотел сказать, что я на полпути между Диллвидом и Уолнат-Кроссингом. Буду дома через двадцать минут, даже чуть раньше.

— Хорошо. А что так поздно?

— Был у Хардвика, возникли кое-какие осложнения.

— Осложнения? С тобой все в порядке?

— В полном. Все расскажу, как домой доеду.

— Я уже спать буду.

— Ну тогда утром.

— Осторожнее на дороге.

— Ладно. До скорого.

Он сунул телефон в карман, сделал пару глотков остывшего кофе, выкинул стакан с остатком в урну и выехал на шоссе.

Теперь мыслями его завладел Хардвик. И Гурни не покидало неприятное ощущение, что надо было не слушаться его, а все-таки ехать следом. Конечно, существовал риск, что все пойдет кувырком, одно за другим — перестрелка с нападавшим, выход на сцену официальной полиции, расследование управления касательно Эсти, необходимость умалчивать кое-какие подробности встречи, чтобы не выдать ее, полуправдивые показания, путаница, неразбериха, узлы и хитросплетения. С другой же стороны, была вероятность того, что Хардвик столкнется лицом к лицу — или дулом к дулу — с противником не по силам.

Очень хотелось развернуться и двинуться туда, куда, скорее всего, заведет Хардвика погоня. Но слишком уж много было разных вариантов развития событий. Слишком много перекрестков — и каждый уменьшал шансы угадать верный путь. А даже если каким-то чудом и удастся каждый раз выбирать правильное направление и достичь цели, неожиданное появление стрелка запросто способно создать не меньше проблем, чем решить.

Так он и ехал вперед, раздираемый внутренней борьбой, и наконец добрался до поворота к своему дому. Он вел машину медленно, потому что у оленей водилась привычка неожиданно выскакивать прямо под колеса. Не так давно он сбил олененка, и от этого воспоминания ему до сих пор делалось дурно.

Наверху он притормозил, чтобы дать время дикобразу убраться с дороги, и следил, как тот неторопливо топает в заросли высокой травы на склоне за сараем. Дикобразы пользовались дурной репутацией за обыкновение грызть все, что попадется, начиная с обшивки домов и кончая тормозными трубками у машин. Фермер, живущий чуть ниже по склону, советовал отстреливать их, как только заметишь. «Проблем от них масса, а толку никакого». Но Гурни на такое не хватило бы духу, да и Мадлен не одобрила бы.

Он снова завел машину и уже собирался свернуть на поросшую травой дорогу к дому, как взгляд его привлек отблеск — в окне сарая: яркое пятнышко света. Сперва Гурни подумал, что в сарае не выключен свет — может, Мадлен забыла, когда последний раз кормила кур. Но лампочка в сарае была тусклой и с желтым оттенком, а этот свет — резким и белым. Пока Гурни вглядывался, свет засиял ярче.

Гурни выключил фары. Просидев в полной озадаченности еще несколько минут, он взял с пассажирского сиденья тяжелый металлический фонарь Хардвика и, не включая его, вылез из машины и сквозь темноту зашагал к сараю, ориентируясь на то странное пятнышко света. Казалось, когда он двигается, оно тоже смещается.

Внезапно он покрылся гусиной кожей, осознав, что свет горит вовсе не в сарае. Это было отражение — отражение в окне чего-то, находившегося за спиной у Гурни. Он моментально повернулся и увидел яркий свет, пробивающийся сквозь деревья вдоль гребня холма за прудом. Первая догадка, мелькнувшая у него в голове, была — галогенный поисковой фонарь на крыше военного джипа.

В сарае позади прокукарекал петух — должно быть, его разбудила необычная иллюминация.

Гурни снова посмотрел на холм — на ширящийся, набирающий яркость свет за деревьями. И тут, разумеется, все стало очевидно. Как должно было быть с самого начала. Никаких загадок. Никаких неизвестных машин в ночном лесу. Ничего необычного. Просто полная луна, встающая над холмами в ясную ночь.

Он ощутил себя полным идиотом.

Телефон зазвонил.

Мадлен.

— Это ты там у сарая?

— Да, я.

— Тебе звонили. Ты едешь? — голос у нее звучал как-то очень холодно.

— Да. Просто проверял кое-что. А кто звонил?

— Алисса.

— Что?

— Женщина по имени Алисса.

— А фамилию она тебе назвала?

— Я спрашивала. Она сказала, ты, верно, фамилию и сам знаешь, а если нет, то с тобой и разговаривать не о чем. Голос у нее — не то пьяная вдрызг, не то просто ненормальная.

— Номер она оставила?

— Да.

— Сейчас буду.

Через две минуты, в 10:12 он стоял на кухне с телефоном в руке и набирал номер.

Мадлен в летней пижаме, розовой с желтым, стояла у раковины и убирала из сушилки ложки и вилки.

На звонок ответили с третьего же гудка — хрипловатым, но нежным голосом.

— Возможно ли, что мне перезвонил детектив Гурни?

— Алисса?

— Единственная и неповторимая.

— Алисса Спалтер?

— Алисса Спалтер, от которой жених сбежалтер, — она говорила, точно двенадцатилетка после набега на родительский винный буфет.

— Чем могу помочь?

— А вы хотите мне помочь?

— Вы звонили недавно. Что вы хотите?

— Помочь. Только и всего.

— И как именно вы хотите помочь?

— Хотите знать, кто убил Петушка Робина?

— Что?

— А вы много убийств сейчас расследуете?

— Вы имеете в виду вашего отца?

— Короля Карла? Ну разумеется!

— Тогда скажите.

— Не по телефону.

— Почему?

— Приходите ко мне, тогда скажу.

— Назовите имя.

— Назову. Когда узнаю вас получше. Я всех своих дружков называю какими-нибудь особыми именами. Так когда мы увидимся?

Гурни промолчал.

— Вы еще тут? — спросила она.

— Тут.

— Ага. В том-то и проблема. Вам надо прийти сюда!

— Алисса… либо вы знаете что-то полезное для расследования, либо нет. Либо скажете мне, либо не скажете. Выбор за вами. Решайте прямо сейчас.

— Я знаю все.

— Отлично. Тогда расскажите.

— Ни за что. А вдруг телефон прослушивается. Мы живем в страшном мире. Все прослушивают. Ушки-ушки-на-макушке. Да вы ж детектив, сами знаете. Спорим, вы даже знаете, где я живу.

Гурни промолчал.

— Ведь знаете, где я живу, да?

Он снова ничего не сказал.

— Да-да, спорим, знаете.

— Алисса? Послушайте меня. Если хотите рассказать…

Она прервала его с нарочито преувеличенной, соблазнительной томностью, которая при других обстоятельствах могла бы показаться даже комичной.

— Итак… я буду дома всю ночь. И завтра весь день. Приезжайте, как только сможете. Пожалуйста. Я вас жду. Жду только вас.

И она закончила разговор.

Гурни отложил телефон и посмотрел на Мадлен. Та, сосредоточенно хмурясь, разглядывала вилку, которую собиралась было убрать в ящик. Включив воду, она принялась оттирать вилку, потом сполоснула, вытерла, осмотрела снова и удовлетворенно положила на место.

— По-моему, ты была права, — заметил Гурни.

Мадлен снова нахмурилась — уже на него.

— Насчет чего?

— Что эта молодая женщина либо пьяна, либо не в себе.

Мадлен невесело улыбнулась.

— Что ей надо?

— Хороший вопрос.

— Что ей надо, по ее словам?

— Встретиться со мной. Рассказать, кто убил ее отца.

— Карла Спалтера?

— Да.

— Ты собираешься с ней встречаться?

— Возможно. — Он еще немного подумал. — Вероятно.

— Где?

— Там, где она живет. В их фамильном особняке в Венус-Лейк. За Лонг-Фоллсом.

— Венус — это как Венера, богиня любви?

— Надо полагать.

— И венерические заболевания?

— Ну да, пожалуй.

— Славное названьице для озера. — Она помолчала. — Ты сказал — фамильный особняк. Ее отец мертв, а мать в тюрьме. Кто у них там еще есть в семье?

— Насколько я знаю, никого. Алисса — единственное дитя.

— Да уж, дитятко! Ты туда один пойдешь?

— И да, и нет.

Она посмотрела на него с любопытством.

— Может, прихвачу что-нибудь простенькое из электроники.

— Пойдешь с прослушкой?

— Ну, это будет не так, как по телевизору показывают, когда за углом полный автобус компьютерных гениев и все такое. У меня техника попроще. А ты завтра дома или в клинике?

— Работаю во второй половине дня. Почти все утро буду тут. А что?

— Я просто вот что подумал. Как приеду к Венус-Лейк, перед тем как входить в дом, я позвонил бы с мобильника к нам на домашний. А ты, как снимешь трубку и убедишься, что это я, просто поставь на запись. Я суну мобильник в нагрудный карман, а выключать не стану. Может, идеального качества записи и не будет, но хоть что-то разобрать потом удастся — впоследствии это может пригодиться.

Во взгляде Мадлен отразилось сомнение.

— Это все хорошо: ты сможешь доказать то, что тебе там надо доказать, но… пока ты там, ты же в опасности. За две минуты разговора с Алиссой по телефону у меня сложилось убеждение, что она со сдвигом. Возможно — с опасным сдвигом.

— Знаю. Но…

Мадлен не дала ему закончить фразу.

— Только не говори, с каким множеством опасных психов тебе приходилось сталкиваться! То было тогда, а это сейчас! — Она помолчала, словно усомнившись вдруг, так ли сильно «тогда» отличается от «сейчас». — Ты о ней вообще много знаешь?

Он обдумал вопрос. Кэй много чего говорила об Алиссе. Но сколько в ее словах правды?

— Много ли я знаю о ней достоверно? Почти ничего. Ее мачеха утверждает, что Алисса лгунья и наркоманка. Возможно, спала со своим отцом. Возможно, и с Клемпером, чтобы повлиять на ход следствия. Не исключено, что она подставила мачеху, желая свалить на нее убийство. И вполне вероятно, только что, разговаривая со мной по телефону, она была под кайфом. Наверное, она способна вытворить что угодно — бог весть почему.

— А что-нибудь хорошее ты о ней знаешь?

— Едва ли.

— Что ж… решать тебе. — Мадлен задвинула ящик с вилками и ложками чуть более резко, чем обычно. — Но лично мне кажется, встречаться с ней у нее дома — ужасная затея.

— Я и не стал бы, если б мы не могли провернуть этот номер с прослушкой для подстраховки.

Мадлен еле заметно кивнула, умудрившись этим сдержанным жестом сказать: «Риск слишком велик, но я же знаю, что тебя не остановить».

А вслух добавила:

— Ты еще не договорился о встрече?

Она меняла тему, что само по себе уже было многозначительно, но Гурни притворился, что не понимает.

— О какой встрече?

Мадлен стояла, положив руки на край раковины и устремив на Гурни терпеливый, недоверчивый взгляд.

— Ты говоришь о Малькольме Кларете?

— Да. А о ком еще, по-твоему?

Он беспомощно покачал головой.

— Есть предел моей способности удерживать в голове множество вещей одновременно.

— Ты завтра в котором часу уезжаешь?

Он почуял очередную многозначительную смену курса.

— В Венус-Лейк? Около девяти. Сомневаюсь, что мисс Алисса рано встает. А что?

— Хочу позаниматься курятником. Думала, может, если у тебя найдется несколько свободных минут, ты объяснишь мне, что делать дальше, чтобы перед работой я могла сдвинуть дело с мертвой точки. Вроде бы утро обещали хорошее.

Гурни вздохнул. Он попытался сосредоточиться на курятнике — на основной схеме и на том, что они уже успели измерить, и какие материалы надо купить, и за что браться дальше, — но не смог. Словно для дела Спалтеров и для курятника требовались два совершенно разных мозга. Да еще эта ситуация с Хардвиком! Думая о ней, Гурни каждый раз жалел, что послушался его.

Пообещав Мадлен, что чуть позже разберется с курятником, он отправился в кабинет и позвонил Хардвику на мобильник.

Неудивительно — и чертовски досадно, — но там сразу включился автоответчик.

«Хардвик… оставьте сообщение».

— Эй, Джек, что происходит? Ты где? Объявись. Пожалуйста.

Наконец осознав, что мозг у него дошел до той стадии истощения, когда совсем уже ни на что не годен, Гурни вслед за Мадлен отправился спать. Но когда сон все-таки пришел, это едва ли могло называться сном. Сознание Гурни металось, ходило по кругу, застряв в колее лихорадочных, бестолковых мыслей: опознание личности и обрывок фразы «Хардвик… оставьте сообщение» снова и снова повторялись во всех возможных искаженных видах и формах.

Глава 30Дивный яд

Гурни подождал до утра, прежде чем рассказывать Мадлен про драму, разыгравшуюся в доме Хардвика. К тому времени, как он закончил свой сильно урезанный, но по сути точный рассказ, она смотрела на него так, словно ждала финального выстрела.

Гурни отчаянно не хотелось делать этот выстрел, но выбора не было.

— Думаю, из предосторожности… — начал он, но Мадлен закончила мысль за него.

— …мне лучше ненадолго отсюда выехать. Ты это собирался сказать?

— Просто на всякий случай. На несколько дней. По моим ощущениям, этот тип высказал, что хотел, и навряд ли повторит представление, но все-таки… Хочу, чтобы ты была подальше от любой потенциальной опасности, пока это все не разрешится.

Он готовился к тому же сердитому отпору, какой получил, высказав аналогичное предложение год назад, во время беспокойного дела Джиллиан Пери, так что очевидное нежелание Мадлен возражать сбило его с толку. Первый ее вопрос звучал на удивление трезво:

— О каком сроке мы говорим?

— Могу только догадываться. Но… может, дня три-четыре. Зависит от того, как быстро нам удастся разрешить проблему.

— Три-четыре дня, начиная с когда?

— Хорошо бы с завтрашнего вечера. Может, ты напросишься погостить у сестры, там в…

— Я буду у Уинклеров.

— Где-где?

— Так и знала, что ты не помнишь. Уинклеры. У них на ферме. В Бак-Ридже.

Гурни начал смутно припоминать.

— Те самые, со странными животными?

— С альпака. Ты ведь помнишь, что я предлагала приехать туда и помочь им во время ярмарки?

Второе смутное воспоминание.

— Ах, да. Верно.

— И что ярмарка начинается в эти выходные?

Третье.

— Точно.

— Так что там я и буду. На ярмарке с ними, у них на ферме. Я собиралась поехать послезавтра, но уверена, они не будут против, если я приеду на день раньше. Собственно-то говоря, они приглашали меня остаться на всю неделю. Я собиралась взять в клинике несколько дней отпуска. Знаешь, мы ведь правда обсуждали все это, когда они меня только пригласили.

— Я помнил, но не очень отчетливо. Наверное, тогда казалось, ярмарка еще не скоро. Но хорошо, это даже лучше, чем гостить у твоей сестры или еще где-нибудь.

Покладистость Мадлен испарилась.

— Но ты-то? Если мне есть смысл уехать, то…

— Со мной все будет отлично. Я ведь говорил — стрелок просто оставил свое сообщение. Похоже, он знает, что это Хардвик поднял дело Спалтеров, и вполне логично, что он адресовал свое послание именно ему. А потом, в том маловероятном случае, если он захочет во второй раз дать о себе знать, я сумею этим воспользоваться с толком.

На лице Мадлен читались тревога и смятение, словно ее раздирали глубокие внутренние противоречия.

Заметив ее выражение, Гурни тут же пожалел, что невзначай лишь осложнил дело ненужными подробностями, и попытался пойти на попятную.

— Я имел в виду, что вероятность серьезной угрозы микроскопична — но, даже будь она меньше процента, мне хотелось бы, чтобы ты держалась как можно дальше.

— Но сам-то ты как? Даже если она и меньше процента, во что мне не слишком-то верится…

— Я? Не волнуйся. Согласно «Нью-Йорк Мэгезин», я самый крупный спец по убийствам за всю историю Большого Яблока.

Столь неприкрытое хвастовство должно было успокоить Мадлен.

Но, похоже, подействовало обратным образом.

Навигатор привел Гурни в замкнутый мирок Венус-Лейк чередой сельских долин, оставляя суматоху Лонг-Фоллса в стороне.

Улица Лейкшор-драйв описывала двухмильную петлю вокруг водоема примерно в милю длиной и четверть мили шириной. Начиналась и кончалась петля в деревушке на берегу озера, словно списанной с открытки. Дом Спалтеров — увеличенная копия постройки в колониальном деревенском стиле — стоял посреди ухоженного участка в несколько акров с другой стороны от деревни.

Сделав полный круг, Гурни остановился перед Киллингстонским торговым центром, который — судя по тщательно продуманной деревенской безыскусности витрины, где были выставлены удочки, английские чаи и провинциальный твид, — отражал особенности пасторальной жизни примерно с той же достоверностью, что и картины Томаса Кинкейда.

Вытащив мобильный, Гурни в третий раз за утро позвонил Хардвику — и в третий раз нарвался на автоответчик. Тогда он позвонил Эсти, тоже в третий раз, но теперь она сняла трубку.

— Дэйв?

— Есть новости от Джека?

— И да, и нет. Он мне звонил вчера вечером в одиннадцать сорок пять. Голос у него был не слишком веселый. Похоже, у стрелка был не то мотоцикл, не то внедорожник. Джек говорил, в какой-то момент он даже услышал шум мотора — из леса рядом с дорогой, но ближе так и не подобрался. Так что тут — никакого прогресса. По-моему, он собирался сегодня искать свидетелей против Кэй.

— А что с фотографиями?

— Со вскрытия Гурикоса?

— Ну, и с ними тоже, но я имел в виду снимки с камер, установленных в лесу. Помните вспышки, что мы видели на холме после стрельбы?

— По словам Джека, все камеры разбиты. Похоже, стрелок всадил в каждую по паре пуль. Что до вскрытия Гурикоса и Мэри Спалтер, я уже наводила справки по телефону. Если повезет, может, получим сведения довольно скоро.

Затем Гурни позвонил на свой домашний телефон.

Сперва ответа не было, и включился автоответчик. Гурни уже собирался оставить паническое воззвание: «Где ты, черт возьми?», когда Мадлен сняла трубку.

— Привет. Я выходила. Прикидывала, как быть с электричеством.

— С каким электричеством?

— А разве мы не сошлись на том, что к курятнику надо будет протянуть провод?

Он подавил раздраженный вздох.

— Ну да, кажется. В смысле… нам же прямо сейчас рано еще об этом думать.

— Да… но разве не стоит прикинуть, где он будет, — чтобы потом ничего не испортить?

— Слушай, я не могу сейчас на этом сосредоточиться. Я в Венус-Лейк, собираюсь разговаривать с дочерью жертвы. Нужно, чтобы ты включила на телефоне запись.

— Знаю. Ты мне говорил. Я просто не буду разъединяться и поставлю на запись.

— Верно. Только вот я придумал способ получше.

Она промолчала.

— Ты еще здесь? — позвал Гурни.

— Здесь.

— Отлично. Тогда сделай вот как. Позвони мне ровно через десять минут. Я тебе что-нибудь скажу — не обращай внимания, что именно, — и разъединюсь. Перезвони мне сразу же. Я еще что-нибудь скажу и разъединюсь. Тогда позвони мне в третий раз и, что бы я ни говорил, не разъединяйся и включи запись. Хорошо?

— Зачем столько сложностей? — в ее голосе слышалась нарастающая тревога.

— Алисса может заподозрить, что я записываю разговор на телефон — или что передаю его на другое устройство. Вот мне и хочется зарубить эту идею на корню, заставив ее поверить, что я вообще отключил мобильный.

— Ладно. Позвоню через десять минут. От этого момента?

— Да.

— Может, как вернешься домой, обсудим нагреватель для воды?

— Что-что?

— Я читала, что в курятниках не требуется отопления, но воду надо поддерживать такой температуры, чтобы не замерзала. Вот и еще одна причина, почему там понадобится электричество.

— Хорошо. Да. Обсудим. Позже. Вечером. Ладно?

— Ладно. Позвоню тебе через девять с половиной минут.

Он сунул телефон в нагрудный карман, взял из ящичка на приборной доске маленький цифровой диктофон и закрепил на поясе так, чтобы сразу бросалось в глаза. А потом двинулся от торгового центра к противоположному концу Венус-Лейк — к открытым литым воротам и алее, ведущей к дому Спалтеров. Медленно проехав в ворота, он припарковался на площадке перед широкими гранитными ступенями.

Казалось, старинная дверь раньше принадлежала какому-то другому, более древнему, но такому же богатому дому. На стене рядом висел интерком. Гурни нажал кнопку.

— Входите, не заперто, — произнес бесплотный женский голос.

Гурни посмотрел на часы. Шесть минут до звонка Мадлен. Открыв дверь, он шагнул в просторный холл, освещенный чередой антикварных светильников. Сводчатый проход слева вел в парадную столовую; такой же, но справа, — в богато обставленную гостиную с камином, в котором человек мог бы встать в полный рост. В глубине холла поднималась на второй этаж лестница из лакированного красного дерева, с резными перилами.

Полуголая молодая женщина вышла на лестничную площадку, улыбнулась и неторопливо двинулась вниз. На ней были лишь два куцых клочка одежды, явно предназначенные подчеркивать то, что формально скрывали: едва прикрывающая грудь розовая футболка, рваная по нижнему краю, и белые шортики, и вовсе почти ничего не прикрывающие. На растянутой ткани футболки крупными черными буквами было написано непонятное сокращение «FMAD».

Лицо у Алиссы оказалось свежее, чем Гурни предполагал увидеть у хронической наркоманки. Доходящие до плеч пепельно-русые волосы были влажными и чуть растрепанными, как после душа. Пока она спускалась по ступеням, Гурни обратил внимание, что ногти на пальцах босых ног у нее накрашены светло-розовым лаком, в тон почти незаметному слою помады на губах, маленьких и изящных, точно у куколки.

Спустившись, она на миг замерла, рассматривая Гурни так же пристально, как и он ее.

— Привет, Дэйв.

Голос ее, как и весь облик, был тщеславным и нелепо-соблазнительным. А вот глаза, с интересом отметил Гурни, не походили на тусклые, затравленные глаза среднестатистической наркоманки. Ярко-синие и очень ясные. Однако блеск им придавала не юная невинность. Нет, ледяное честолюбие.

Любопытно получается, с глазами-то, подумал Гурни. Даже пытаясь все скрыть, они хранят в себе и отражают эмоциональную сумму всего, что видели.

Девушка бестрепетно выдержала пристальный взгляд Гурни. Что-то в ее глазах — что-то, чему они были свидетелями, — заставило его похолодеть. Он кашлянул и задал дежурный, но непременный вопрос.

— Вы — Алисса Спалтер?

Розовые губки чуть разомкнулись, демонстрируя ряд идеальных зубов.

— Так копы по телику спрашивают перед тем, как кого-нибудь арестовать. Вы хотите меня арестовать?

Тон у нее был игривый, а вот глаза — нет.

— Это в мои планы не входило.

— А что входит в ваши планы?

— У меня нет плана. Я приехал потому, что вы позвали.

— И еще из любопытства?

— Мне любопытно, кто убил вашего отца. Вы сказали, что знаете, кто. В самом деле?

— Не торопитесь так. Заходите, присаживайтесь.

Повернувшись, она прошла через арку в гостиную, переступая босыми ногами с шелковистой грацией танцовщицы. На Гурни она не оглядывалась.

Он проследовал за ней — думая, что никогда еще не встречал столь поразительного сочетания дешевой сексуальности и чистейшего цианида.

Сама комната — огромный камин, обитые кожей кресла и английские пейзажи на стенах — составляла головокружительный контраст с этой современной Лолитой, которой предстояло скоро унаследовать все имущество отца. А может, вовсе и не контраст, учитывая, что дом, скорее всего, был не старше Алиссы и весь его облик являлся лишь результатом искусных ухищрений.

— Как в музее каком, — сказала Алисса, — но диван ничего, мягкий. Ногам приятно. Попробуйте-ка сами.

Не успел Гурни выбрать, куда садиться — только не на диван! — как телефон у него зазвонил. Он взглянул на экран. Мадлен пунктуальна. Он смерил телефон суровым взглядом, точно звонок совсем некстати, и нажал кнопку «Ответить».

— Да? — Он помолчал. — Нет. — Помолчал снова и повторил, на этот раз сердито: — Я же сказал — нет!

Нажал кнопку отбоя, сунул мобильник обратно в карман, посмотрел на Алиссу и приподнял брови.

— Простите, отвлекся. Так на чем мы остановились?

— На том, чтобы устроиться поудобнее.

Она села на диван и приглашающим жестом показала на валик рядом.

Гурни сел в кресло, отделенное от дивана кофейным столиком.

Алисса скроила обиженную мордочку, но ненадолго.

— Хотите выпить?

Он покачал головой.

— Пива?

— Нет.

— Шампанского?

— Нет, спасибо.

— Мартини? Негрони? Текини? «Маргариту»?

— Ничего не надо.

Снова та же гримаска.

— Вы не пьете?

— Иногда. Не сейчас.

— У вас такой напряженный голос. Вам надо…

Мобильник зазвонил снова. Гурни посмотрел, кто это, и убедился, что Мадлен. Он выждал еще немного, словно хотел, чтобы включился автоответчик, но потом, притворяясь раздраженным, нажал кнопку.

— Ну что еще? — Пауза. — Сейчас не время… Да ради бога… — Он снова помолчал, принимая все более раздраженный вид. — Послушай. Пожалуйста. Я сейчас занят. Да… Нет… Не сейчас!

Он снова нажал отбой и убрал телефон в карман.

Алисса лукаво улыбнулась.

— Проблемы с девушкой?

Он не ответил, мрачно уставившись на кофейный столик.

— Вам надо расслабиться. Стряхнуть все это напряжение, я прямо отсюда чувствую, до чего вы скованны. Могу как-то помочь?

— Ну, мне бы помогло, если б вы оделись.

— Оделась? Да я же одета!

— Не слишком.

Губы ее расползлись в медленной, холодной улыбке.

— А вы забавный.

— Ладно, Алисса. Хватит. Перейдем к делу. Зачем вы хотели меня видеть?

Улыбку сменила очередная недовольная гримаса.

— И что вы такой бука? Я просто хотела помочь.

— Как?

— Хотела помочь вам понять реальное положение дел, — произнесла она с таким жаром, точно этот ответ все объяснял. А когда Гурни в ответ лишь выжидающе уставился на нее, снова пустила в ход улыбку. — А вы точно не хотите выпить? Может, «Текилу Санрайз»? Я потрясающе готовлю «Текилу Санрайз».

Он с демонстративной небрежностью потянулся к бедру, почесал место, которое вовсе не чесалось, и включил прикрепленный к поясу диктофон, неловко скрыв тихий щелчок за громким кашлем.

Алисса улыбнулась еще шире.

— Хотите, чтоб я заткнулась, солнышко, так это самый верный способ.

— Простите?

— Простите? — В глазах ее сверкнуло ледяное веселье.

— Что такое? — Гурни по мере сил воспроизвел выражение лица человека, который знает, что проштрафился, но изображает святую невинность.

— Что это у вас там за штучка на поясе?

Он скосил глаза вниз.

— Ах, это… — Он кашлянул. — Ну, в общем-то, диктофон.

— Диктофон. Без шуток! Можно взглянуть?

Он заморгал.

— Ну, конечно.

Отстегнув записывающее устройство, он протянул его через стол Алиссе.

Она взяла диктофон, внимательно осмотрела, выключила и положила на диван рядом с собой.

Гурни озабоченно нахмурился.

— Верните, пожалуйста.

— Подойдите и заберите.

Он посмотрел на нее, на диктофон, снова на нее, потом снова откашлялся.

— Это же рутинная процедура. Я всегда записываю все встречи. Очень полезно, чтобы потом не спорить, что говорилось или какие были приняты договоренности.

— Правда? Ух ты! И как же я об этом не подумала!

— Так что, если не возражаете, мне бы и нашу встречу хотелось записать.

— Да? Что ж, как сказал Санта-Клаус жадному мальчику, хрен тебе.

Он изобразил недоумение.

— Зачем поднимать столько шума из-за такого пустяка?

— Никакого шума. Просто не хочу, чтобы меня записывали.

— Я думал, так нам обоим будет лучше.

— А я не согласна.

Гурни пожал плечами.

— Ну ладно. Будь по-вашему.

— Что вы собирались с этим делать?

— Как я уже говорил, если впоследствии возникнут разногласия…

Телефон у него зазвонил в третий раз. Мадлен. Он нажал кнопку.

— Боже, теперь-то что? — произнес он в трубку таким тоном, будто его это все уже достало. А следующие десять секунд изображал, как окончательно выходит из себя. — Знаю… Хорошо… Хорошо… Боже, а нельзя нам поговорить об этом потом?.. Хорошо… Да… Я сказал — да! — Он отнял телефон от уха, посмотрел на него, словно на источник одних лишь проблем, ткнул пальцем рядом с кнопкой отбоя, не разрывая связь, и убрал включенный телефон в нагрудный карман. Потом покачал головой и смущенно покосился на Алиссу. — Бог ты мой!

Она зевнула с таким видом, словно во всем мире не было ничего скучнее, чем мужчина, думающий о ком-то, кроме нее. А потом выгнула спину, приподняв этим движением то немногое, что оставалось от ее футболки, и обнажая часть груди.

— Давайте просто начнем с самого начала, — предложила она, уютно устраиваясь в уголке дивана.

— Отлично. Но я бы хотел получить диктофон назад.

— Я придержу его, пока вы тут. Получите, когда будете уходить.

— Хорошо. Ладно. — Он обреченно вздохнул. — Назад к началу. Вы сказали, что хотите, чтобы я понял реальное положение вещей. В чем именно оно заключается?

— А в том, что вы напрасно тратите время, пытаясь перевернуть все с ног на голову.

— По-вашему, я именно этим и занимаюсь?

— Вы же пытаетесь освободить эту сучку, да?

— Я пытаюсь выяснить, кто убил вашего отца.

— Кто его убил? Да чертова шлюха, его жена. Вот и вся история.

— Кэй Спалтер, отменный снайпер?

— Она же брала уроки. Это чистая правда. Зафиксированная в документах. — Последнее слово Алисса произнесла с почтением, словно оно таило в себе волшебную силу.

Гурни пожал плечами.

— Масса народа берет уроки стрельбы, но никого не убивает.

Алисса покачала головой — быстрым, горьким движением.

— Вы просто не знаете, какая она.

— Так расскажите мне.

— Лживая, алчная тварь.

— Еще что-нибудь?

— Она вышла за отца ради денег. Точка. Кэй — вымогательница. И вообще шлюха. Когда до папаши это дошло, он сказал ей, что хочет развода. Стерва сообразила, что настал конец ее хорошей жизни, вот и взяла сама да прикончила его. Бах! Только-то.

— Так, по-вашему, это все из-за денег?

— Из-за того, что она привыкла получать все, чего ни пожелает! Знаете, что она покупала Дарилу, мальчишке из бассейна, подарки на деньги моего отца? Купила ему на день рождения сережку с бриллиантом. А знаете, сколько она за нее заплатила? А вот отгадайте?

Гурни ждал.

— Нет. Правда. Отгадайте, сколько.

— Тысячу?

— Тысячу? Как бы не так! Десять тысяч — не хотите? Десять кусков, десять долбанных кусков из денежек моего папаши, чтоб его! На какого-то паршивого спасателя! И знаете, почему?

Гурни снова подождал.

— А я вам скажу. Гнусная сука платила ему, чтоб он с ней трахался. Папашиной кредиткой платила. Ну не гадость ли? Говоря о гадостях — видели бы вы, как она красится. Прямо мурашки по коже бегут — точно смотришь, как в морге изображают улыбочку на трупе.

Эта ярость, поток желчи и ненависти показались Гурни самой неподдельной стороной Алиссы из всех, что он видел до сих пор. Но даже и в этом он был не вполне уверен. Интересно, далеко ли заходят ее актерские таланты.

Она умолкла, грызла большой палец.

— А бабушку вашу тоже она убила? — кротко спросил Гурни.

Девушка заморгала от растерянности.

— Мою… кого-кого?

— Мать вашего отца.

— О чем это вы?

— Есть причины полагать, что Мэри Спалтер погибла вовсе не в результате несчастного случая.

— Какие еще причины?

— На видеозаписях с камер наблюдения в «Эммерлинг Оукс» от того дня видно, как некий человек заходит в дом престарелых под ложным предлогом. В день, когда стреляли в вашего отца, того же человека видели входящим в квартиру, где нашли винтовку.

— Это ваш хренов адвокат выдумал?

— А вы в курсе, что в тот же день, как стреляли в вашего отца, был убит один местный мафиози, с которым у вашего отца были дела? Думаете, это тоже Кэй?

У Гурни сложилось впечатление, что Алисса потрясена, но старается не показывать вида.

— Могла и она. Чего б нет? Если она собственного мужа грохнула… — Голос у нее оборвался.

— Она что, ходячая фабрика убийств? Пожалуй, ее сокамерницам по «Бедфорд-Хиллс» лучше поостеречься!

Но, уже швыряя эту саркастическую реплику, он вспомнил прозвище, полученное Кэй в тюрьме, — Черная вдова, и задумался, а не заметили ли они в ней что-то такое, что сам он проглядел.

Алисса ничего не ответила, лишь чуть глубже вжалась в диван, скрестив руки на груди. Если не принимать во внимание совершенно зрелую фигуру, на краткий миг она стала похожей на расстроенную школьницу. Даже когда она наконец нарушила молчание, в голосе ее звучала скорее сердитая бравада, чем уверенность.

— Ну и бредятина! Что угодно, только бы вытащить сучку из тюрьмы, да?

Гурни взвешивал варианты дальнейших действий. Можно оставить все как есть — пусть все, что он рассказал сейчас, понемногу разъедает ее изнутри, — а потом посмотреть, что из этого выйдет. Или можно надавить сильнее, палить из всех стволов прямо сейчас, попытаться спровоцировать взрыв. Оба варианта были чреваты значительным риском. Он выбрал надавить сильнее. Оставалось только молить бога, чтобы телефон все еще записывал.

Он наклонился ближе к девушке, упершись локтями в колени.

— Слушайте внимательно, Алисса. Кое-что вы и так уже знаете. Даже большую часть. Но все-таки выслушайте. Я скажу это всего один раз. Кэй Спалтер никого не убивала. Ее осудили потому, что Майкл Клемпер завалил следствие. Причем нарочно. Единственный вопрос, который у меня остался, — его это была идея или ваша? Я думаю, ваша.

— Какой вы смешной.

— Я думаю, это ваша идея, потому что только у вас есть для этого осмысленный мотив. Пусть Кэй осудят за убийство Карла — и денежки переходят к вам. Вот вы и соблазнили Клемпера, чтоб он подставил Кэй. Одна беда: Клемпер схалтурил. Даже испортить все толком не сумел. Так что теперь карточный домик рушится. Дело обвинения полно зияющих дыр, провалов, нестыковок в доказательствах, полицейских нарушений. Вынесенный Кэй приговор не выдержит апелляции. Ваша мачеха выйдет через месяц, может, раньше. И как только это случится, наследство Карла немедленно перейдет к ней. Так что вы трахались с этим идиотом Клемпером совершенно напрасно. Интересно будет посмотреть, как там выйдет в суде — кто из вас получит больший срок.

— Срок? За что?

— Помехи следствию. Лжесвидетельство. Подстрекательство к нарушению закона. Преступный сговор. И еще с полдюжины отвратительных правонарушений, за каждое из которых полагается немалый срок. Клемпер будет все валить на вас, вы на него. Присяжным, скорее всего, будет без разницы.

Пока он говорил, Алисса подтянула коленки к груди и крепко обхватила их руками. Глаза ее словно бы всматривались в какую-то внутреннюю карту.

После долгой паузы она заговорила — тихим и ровным голосом.

— А что, если я вам скажу, что он меня шантажировал?

Гурни опасался, что телефон у него не возьмет такой тихий голос.

— Шантажировал вас? Как? И чем?

— Он кое-что знал обо мне.

— Что он знал?

Она метнула в него острый взгляд.

— Вам это знать незачем.

— Хорошо. Он шантажом принудил вас — к чему?

— Спать с ним.

— И солгать на суде о том, что вы слышали в телефонном разговоре Кэй.

Она заколебалась.

— Нет. Я и вправду все это слышала.

— То есть, вы признаете, что занимались сексом с Клемпером, но отрицаете лжесвидетельство?

— Да. Что я с ним трахалась — это не преступление. А вот что он меня заставил — да. Так что если у кого и будут неприятности, так это у него, не у меня.

— Хотите еще что-нибудь рассказать?

— Нет. — Она грациозно спустила ноги на пол. — И вам лучше забыть все, что я вам только что говорила.

— Почему это?

— Может, это все неправда.

— Тогда зачем вы мне это все говорили?

— Чтобы помочь вам понять. Вы сказали, я получу срок? Никогда и ни за что.

Она облизала губы кончиком языка.

— Хорошо. Тогда, я так понимаю, мы закончили.

— Разве что передумаете насчет «Текилы Санрайз». Поверьте, ради нее стоит передумать.

Гурни поднялся и показал на диктофон, лежавший рядом с Алиссой на диване.

— Теперь мне можно его забрать?

Алисса схватила диктофон и затолкала в карман шортиков, и без того уже чуть не лопавшихся по швам.

— Пришлю вам по почте, — улыбнулась она. — Или… можете попытаться забрать его прямо сейчас.

— Оставьте себе.

— Что, даже не попытаетесь? Спорим, у вас получится, только попытайтесь как следует.

Гурни улыбнулся.

— У Клемпера не было ни шанса, да?

Она улыбнулась в ответ.

— Говорю же, он меня шантажировал. Заставил делать такое, что я ни за что не стала бы делать. Ни за что. Вы даже не представляете, что именно.

Гурни обошел столик с дальней стороны, вышел из гостиной, открыл дверь на улицу и шагнул на широкие каменные ступени. Алисса проследовала за ним к выходу и снова приняла обиженный вид.

— Обычно мужчины спрашивают у меня, что значит «FMAD».

Он глянул на крупные буквы у нее на груди.

— Ничуть не сомневаюсь.

— А вам не любопытно.

— Ладно, любопытно. Так что это значит?

Она наклонилась к нему и прошептала:

— Трахни меня и умри[17].

Глава 31Еще одна Черная вдова

Как Гурни и ожидал, возле бокового крыльца его дома был припаркован красный «Понтиак». На обратной дороге от Венус-Лейк он позвонил Хардвику и оставил сообщение, что им нужно встретиться немедленно, желательно — вместе с Эсти. Ему срочно требовалось мнение со стороны о его беседе с Алиссой.

Хардвик перезвонил Гурни, когда тот приближался к Уолнат-Кроссингу, и предложил подъехать прямо сейчас. Войдя в дом, Гурни обнаружил, что Хардвик растянулся в кресле рядом со столиком для завтрака, у открытой французской двери.

— Твоя прелестная женушка впустила меня перед уходом. Сказала, идет вправлять мозги местным психам, — пояснил он в ответ на незаданный вопрос Гурни.

— Сомневаюсь, чтобы она именно так и сформулировала.

— Ну, может, как-то поизысканнее. Женщины любят фантазировать, будто психопатов можно вылечить. Как будто Чарли Мэнсону только и требуется, что капелька любви и заботы.

— Кстати о хороших женщинах, связавшихся с маньяками: что там у тебя с Эсти?

— Трудно сказать.

— У тебя это серьезно?

— Серьезно? Думаю, да, что бы ни понимать под словом «серьезно». Одно тебе скажу: секс зашибись.

— Ты поэтому наконец обзавелся хоть какой-то мебелью?

— Женщины любят мебель. Это их заводит. Тают при виде обустроенного гнездышка. Биологические, знаешь, инстинкты. Постели, диваны, уютные кресла, мягкие ковры — вся эта фигня для них имеет значение. — Он помолчал. — Она уже в дороге. Ты в курсе?

— В смысле — едет сюда?

— Я передал ей твое приглашение. Думал, может, она тебе перезвонит.

— Нет, но я рад, что она будет. Чем больше мнений, тем лучше.

Хардвик скроил скептическую гримасу — обычное свое выражение лица, — поднялся из-за стола и шагнул к двери. Некоторое время с любопытством смотрел на улицу, а потом поинтересовался:

— Какого хрена ты тут затеял?

— Ты о чем?

— Да о той груде деревяшек.

Гурни подошел к двери. Там и в самом деле высилась груда досок, которых он не заметил по пути к дому — кусты аспарагуса загораживали. На миг он прямо-таки растерялся. Похоже, там были доски размеров два на четыре, четыре на четыре и два на шесть.

Вытащив телефон, он набрал номер Мадлен.

Как ни удивительно, она ответила после первого же гудка.

— Да?

— Что это тут за добро за домом?

— Добро?

— Доски. Строительные материалы.

— Все в соответствии с твоими указаниями.

— И что это все тут делает? — Но уже спрашивая, он понял, что ответ очевиден.

— Оно там лежит, потому что именно там нам и понадобится. Доставили сегодня утром.

— Ты заказала все, что у меня было в списке?

— Только то, что понадобится в первую очередь.

Он пошел на попятную.

— Я же не говорил, что прямо сегодня.

— Ну, тогда завтра? Погода вроде еще несколько дней не испортится. Не беспокойся. Если ты слишком занят, просто скажи, как, я сама начну.

Гурни чувствовал, что загнан в угол. Но вспомнил изречение какого-то мудреца о том, что чувства не равны фактам, и решил благоразумно ограничиться кратким ответом.

— Хорошо.

— Это все? Ты поэтому звонил?

— Да.

— Отлично, тогда до вечера. Я иду на сеанс.

Он сунул телефон в карман.

Хардвик наблюдал за ним с насмешливой ухмылкой.

— Проблемы в раю?

— Никаких проблем.

— Правда? Вид у тебя был такой, точно тебе этот телефон укусить хочется.

— Мадлен лучше меня умеет заниматься несколькими делами сразу.

— В смысле, хочет, чтобы ты занимался чем-то, до чего тебе никакого дела нет?

Это было утверждение, а не вопрос, — и, подобно многим утверждениям Хардвика, оно содержало в себе грубую истину.

— Машина едет, — заметил Гурни.

— Наверняка Эсти.

— Узнаешь ее «Мини» по звуку?

— Нет. Но кому бы еще сейчас пилить вверх по вашей раздолбанной дороге?

Минутой позже Эсти уже стояла у боковой двери. Гурни впустил ее. Одета она была куда консервативней, чем накануне у Хардвика: черные брюки, белая блузка и темный блейзер. Должно быть, приехала прямиком с работы. Волосы ее уже так не блестели, как вчера. В руке она держала коричневый конверт.

— Только со смены? — спросил Гурни.

— Да. С полуночи до полудня. И здорово устала после вчерашнего безумия. Но надо было выйти на работу вместо того, кто заменял меня две недели назад. А потом пришлось еще и техосмотр проходить. Но как бы там ни было, а я здесь. — Она прошла вслед за Гурни в кухню, увидела, что у стола стоит Хардвик, и одарила его широкой улыбкой. — Привет, солнышко.

— Привет, радость моя, как дела?

— Теперь отлично — когда вижу тебя целым и невредимым. — Она подошла к нему, поцеловала в щеку и провела пальцами по щеке, словно проверяя, что он и вправду цел. — Ты точно в порядке? Ничего от меня не скрываешь?

— Детка, со мной все в стопроцентном порядке.

Она очаровательно подмигнула ему.

— Рада слышать.

Гурни гадал, предназначены ли все эти чуть преувеличенные проявления нежности для того, чтобы уничтожить вчерашний мимолетный намек на доступность, или само то вчерашнее впечатление — не больше, чем проделки его мужского самолюбия.

— Итак, — сказала Эсти, внезапно принимая деловой вид. — У меня есть ответы. Вам как, парни, интересно?

Гурни показал на обеденный стол.

— Можем сесть там.

Эсти выбрала для себя стул во главе стола. Мужчины уселись друг напротив друга по бокам. Эсти вытащила из конверта записную книжку.

— Сперва что попроще. Да, согласно вскрытию — самому базовому, — увечья Мэри Спалтер могли быть нанесены намеренно, но такой вариант никто всерьез не рассматривал. Падения, даже с летальным исходом, случаются в престарелом возрасте достаточно часто, и нередко их считают причиной смерти.

Хардвик хмыкнул.

— Так расследования, что ли, вообще не было?

— Никакого.

— А время смерти? — спросил Гурни.

— Примерно между тремя и пятью часами пополудни. Как это согласуется со временем посещения того хмыря из доставки цветов?

— Я еще проверю, но, кажется, он вошел в офис Кэрол Блисси около трех пятнадцати. Какие-нибудь совпадения по методу действий в базах обнаружены?

— Пока ничего.

— И никакие свидетели не упоминали, что неподалеку от места убийства видели фургончик доставки цветов?

— Нет, но это не означает отсутствие таких свидетельских показаний — значит лишь, что в формы базы данных этот факт не попал.

— Хорошо, — кивнул Гурни. — А по Жирдяю Гасу что?

— Время смерти — от десяти утра до часа дня. И да, как ты и предсказывал, в описании фигурирует слово «гортань». Однако смерть наступила не от забитых в шею и голову гвоздей. Сначала его застрелили — отверстие от пули двадцать второго калибра, пущенной через правый глаз и прямо в мозг.

— Интересно, — заметил Гурни. — Отсюда следует, что гвозди применялись не для пытки.

— И что? — спросил Хардвик. — Суть-то в чем?

— Это поддерживает версию, что гвозди понадобились в качестве предостережения, а не чтобы наказать жертву. Время смерти тоже интересно. В первоначальном отчете о покушении на Карла указано время десять двадцать. Место убийства Гурикоса — в его доме близ Ютики — исключает возможность того, что стрелок убил его в десять, вбил гвозди, умылся, доехал до Лонг-Фоллса, успел занять позицию и выстрелить в Карла в десять двадцать. Значит, все произошло в обратном порядке: сперва Карл, потом Гас.

— Если предполагать, что убийца один и тот же, — вставил Хардвик.

— Верно. Но мы и должны руководствоваться именно этим предположением — по крайней мере, пока не будет доказательств, что действовало больше одного человека. — Он повернулся к Эсти. — Еще что-нибудь по Гурикосу?

— Моя знакомая из отдела борьбы с организованной преступностью как раз проверяет. Она сама не участвовала в этом расследовании, так что действовать ей приходится с оглядкой. Не хочет вызвать ненужное любопытство, а не то кто-нибудь заинтересуется и пошлет запрос исходному следователю. Довольно щекотливая ситуация.

— А что с методом, использованным при убийстве Спалтера?

— Тут дело другое. Клемпер вообще не проводил никаких поисков ни по каким базам, потому что с самого начала решил обвинить Кэй. Тут я себя чувствую в большей безопасности.

— Великолепно. А ты, Джек, ищешь свидетелей обвинения? И что там еще сумел узнать от приятеля из Интерпола?

— Ну да. Из Интерпола пока ничего. И никто из свидетелей больше не проживает по адресам, фигурировавшим в деле, — что, учитывая низменную природу этих свидетелей, само по себе еще ничего не значит.

Эсти уставилась на него.

— Низменную природу?

В глазах Хардвика вспыхнула та лукавая, озорная искорка, которая всегда выводила Гурни из душевного равновесия.

— Их низменная природа состоит в отсутствии твердых моральных принципов. Они по сути своей — отребье. А то, что у отребья, не обладающего твердыми моральными принципами, сплошь да рядом и постоянного адреса тоже нет — это факт общеизвестный. Пока я сказал лишь одно: то, что их трудно найти, само по себе еще ничего не значит. Но я продолжу поиски. Даже отребье должно где-то да находиться. — Он повернулся к Гурни. — Так не расскажешь нам про разговор с наследницей?

— Потенциальной наследницей — если Кэй останется в тюрьме.

— Что с каждым днем все менее вероятно. Должно быть, этот поворот событий на мисс Алиссе весьма интересно сказывается, да? Поделишься впечатлениями?

Гурни улыбнулся.

— И не только впечатлениями. У меня есть запись. Может, не самого высокого качества, но основную идею вы уловите.

— «Трахни меня и умри»? Она и вправду сказала: «Трахни меня и умри»? — Эсти наклонилась к диктофону. Они прослушали разговор в Венус-Лейк во второй раз. — Это еще что значит?

— Небось, название ее любимой группы, — предположил Хардвик.

— А может, и угроза, — добавила Эсти.

— Или приглашение, — сказал Хардвик. — Ты ж там был, малыш Дэйви. Ты как истолковал это?

— Как все, что она говорит или делает, — сочетание дешевой обольстительности и тщательно обдуманной подлости.

Хардвик приподнял брови.

— Когда слушаешь запись, кажется, будто вредная малолетка пытается шокировать взрослых. Эта футболка придает ей совсем уж жалкий вид. Словно психологически ей не больше двенадцати лет.

— Футболка, может, и безобидна, — ответил Гурни, — но взгляд у нее тяжелый.

Эсти так и подскочила.

— А может, футболка не такая уж безобидная. Вдруг это констатация факта?

Хардвик снова отреагировал скептически:

— Какого факта?

— Может, в этом деле замешано больше одной Черной вдовы.

— В смысле, «Трахни меня и умри» буквально означает: «Трахни меня, и я тебя убью»? Ловко придумано, но я пока не улавливаю, как…

— Она говорила Клемперу, что отец ее изнасиловал. Доказательств у нас нет, но это вполне может оказаться правдой.

— Хочешь сказать, Алисса в отместку убила отца?

— Ничего невозможного тут нет. А если б ей удалось заставить какого-нибудь похотливого идиота вроде Клемпера подтасовать факты и обвинить во всем Кэй, то месть включала бы и то, что она получит все папашино наследство. Два главных мотива — месть и деньги.

Хардвик перевел взгляд на Гурни.

— А ты что скажешь, старичок?

— Уверен, Алисса в чем-то виновна. Может, она убедила Клемпера — или заставила при помощи шантажа — подтасовать улики так, чтобы обвинение непременно пало на Кэй. А может, она вообще весь этот план придумала — не только то, как подставить Кэй, но и само убийство.

— Преднамеренное убийство? Думаешь, она на такое способна?

— В этих блестящих синих глазках есть что-то пугающее. Но не могу представить, чтобы она сама привела замысел в исполнение. Кто-то другой разбил голову Мэри о стенку ванной и вогнал в Жирдяя Гаса гвозди.

— Хочешь сказать, она наняла профи?

— Хочу сказать, что если за всеми тремя убийствами стоит именно Алисса, то без помощника она не обошлась. Но эта гипотеза не помогает найти ответ на вопрос, который не дает мне покоя с самого начала: мать Карла-то зачем? Ведь никакого же смысла.

Хардвик барабанил пальцами по столу.

— И в убийстве Гаса тоже никакого смысла. Разве что принять версию Донни Ангела, что Гаса с Карлом убила намеченная ими жертва. Но если принять эту версию и предположить, что главное действующее лицо — Алисса, то невольно напрашивается вывод, что она и была первоначальной мишенью Карла. Это показалось мне дикостью с самого начала, и сейчас кажется так.

— Но это дало бы ей мотив для третьего убийства, — заметила Эсти.

Гурни снова принялся обдумывать предложенный Ангелидисом сценарий — на этот раз с Алиссой в роли мишени. Внезапно его бросило в дрожь.

— Что такое? — спросила Эсти, с любопытством наблюдавшая за ним.

— Логика сомнительная. То есть, вообще никакой логики. Просто ощущение — и фотография. — Он поднялся и отправился в кабинет за той пугающей фотографией Карла Спалтера, взятой из материалов дела. Вернувшись, он положил ее на стол между Хардвиком и Эсти.

Хардвик посмотрел на снимок. Лицо у него напряглось.

— Я уже видела, — сказала Эсти. — Не могу долго на это смотреть.

Хардвик покосился на Гурни, все еще стоявшего у стола.

— Ты хотел этим донести до нас какую-то мысль?

— Да говорю ж, логика хромает, просто неожиданная догадка.

— Господи, малыш Дэйви, вся эта неопределенность меня просто убивает.

— А что, если это взгляд человека, ждущего смерти и знающего, что он скоро умрет — в результате того, что он сам заказал убить своего ребенка?

Все трое уставились на фотографию.

Долгое время никто не произносил ни слова.

Наконец Хардвик откинулся на спинку и засмеялся своим фирменным раскатистым смехом:

— Матерь божья, вот была бы карма так карма!

Глава 32Еще один недостающий игрок

Хардвик предложил еще раз послушать запись из Венус-Лейк. Они так и сделали. Похоже, его больше всего интересовал тот момент, когда Алисса утверждала, что Клемпер шантажом вынудил ее заниматься с ним сексом.

— Великолепно! Мне это нравится! Ублюдку конец! Решительно и бесповоротно!

Настал черед Гурни проявить скептицизм:

— Одной только записи недостаточно. Ты же слышал Алиссу — она не очень-то тянет на добропорядочного члена общества. Надо будет брать у нее показания под присягой — перечень свиданий, мест, подробности, — а навряд ли она такие показания даст. Потому что она почти наверняка лжет. Если шантаж и имел место, я уверен, что все было наоборот. Так что она не станет…

— Что вы имеете в виду, наоборот? — перебила Эсти.

— Допустим, Алисса соблазнила Клемпера, когда он еще проводил объективное расследование. Что-то мне подсказывает, она провернула бы это в два счета. Допустим, она записала их… свидание на видео. И допустим, цена, которую она потребовала за то, чтобы это видео не попало в руки полиции, состояла в том, чтобы Клемпер помог выставить дело в нужном ей свете.

— Да плевать, как именно они попали в койку, — сказал Хардвик. — Шантаж, обольщение — без разницы. Кому есть дело до того, кто кого шантажировал? Секс с потенциальной подозреваемой — это секс с потенциальной подозреваемой. На карьере Клемпера можно поставить крест.

Гурни откинулся на спинку стула.

— Можно смотреть на дело и так.

— А как еще-то?

— Вопрос приоритетов. С одной стороны, мы можем надавить на Алиссу, чтобы потопить Клемпера. С другой — можем надавить на Клемпера, чтобы потопить Алиссу.

Эсти оживилась.

— И вам больше по вкусу второй вариант, да?

Не успел Гурни ответить, вмешался Хардвик:

— Ты считаешь Алиссу главным манипулятором, но минуту назад сам говорил, что она слегка не от мира сего и не слишком внушает доверие, и тут я с тобой согласен. Она тебе позвонила, назначила встречу, но на этой записи ведет себя довольно-таки бестолково, как будто не понимает, куда движется беседа, и у нее нет никакого заранее продуманного плана. И это гений манипуляции?

— Может, слишком самоуверенный манипулятор, — с понимающей улыбкой вставила Эсти. — Но план у нее точно был.

— Какой?

— Наверное, тот же, что и в случае с Клемпером. Сегодня ее план состоял в том, чтобы затащить Дэйва в постель, снять все на скрытую камеру и заставить его изменить подход к делу.

— Дэйв в отставке. Пенсию ему никто не отменит. Карьерой он не рискует, — возразил Хардвик. — Где тут рычаги давления?

— У него есть жена. — Она посмотрела на Гурни. — Если бы вас засняли в постели с девятнадцатилетней красоткой, это могло бы вызвать неприятности, верно?

Ответа эти слова не требовали.

Эсти продолжала:

— Это был план «А». Сомневаюсь, что многие мужчины отказывают милой крошке, когда она дает им понять, что доступна. И то, что Дэйв в эту игру играть не захотел, скорее всего, стало для нее большим сюрпризом. А плана «Б» у нее не было.

Хардвик издевательски усмехнулся, глядя на Гурни.

— Наш святой Дэвид большой оригинал. Но вот скажи, старик: зачем она созналась тебе, что спала с Клемпером? Почему бы просто не отрицать все?

Гурни пожал плечами.

— Может, еще кто-то знает об этом. Или она думает, что кто-то знает. Поэтому она признает сам факт, но врет про причины. Распространенная техника лжи. Признать поступок, но изобрести уважительную причину.

— Мой бывший был большой спец по части уважительных причин, — заметила Эсти, глядя в пространство, и посмотрела на часы. — Ну так что дальше?

— Может, применить небольшой шантаж уже с нашей стороны? — предложил Гурни. — Встряхнуть Клемпера хорошенько и посмотреть, что из него посыплется?

Идея заставила Эсти улыбнуться.

— Звучит неплохо. Все, что напугает гада…

— Прикрыть тебя? — спросил Хардвик.

— Да не стоит. Может, Клемпер и мерзавец, но вряд ли пустит в ход оружие. Во всяком случае, на людях. Я просто хочу объяснить ему ситуацию, предложить вариант-другой развития событий.

Хардвик смотрел на стол так пристально, словно пытался разглядеть там перечень возможных результатов подобной беседы.

— Надо мне сообщить все Бинчеру, узнать его мнение.

— Давай, — согласился Гурни. — Только не выставляй это так, словно я у него разрешения спрашиваю.

Хардвик достал телефон и набрал номер. По всей видимости, включился автоответчик. Хардвик поморщился.

— Проклятье! Где тебя черти носят, Лекс? Третий раз звоню. Перезвони, ради всего святого!

Нажав кнопку отбоя, он сразу принялся звонить снова.

— Эбби, детка, где он? Я оставил сообщение вчера вечером, еще одно с самого утра и третье полминуты назад. — Он слушал несколько секунд, по-прежнему хмурясь, только теперь уже не от досады, а от недоумения. — Что ж, как только он вернется, пусть свяжется со мной, надо поговорить. Тут черт знает что происходит.

Он послушал еще, на этот раз дольше. Недоумение сменилось тревогой.

— Ты еще что-нибудь об этом знаешь?.. И все, никаких объяснений?.. И с тех пор ничего?.. Понятия не имею… А голос незнакомый?.. Думаешь, нарочно?.. Да, очень странно… Хорошо… Пожалуйста, как только он появится… Нет-нет, уверен, с ним все в полном порядке… Хорошо… Да… Ладно.

Закончив разговор, он положил телефон на стол и посмотрел на Гурни.

— Вчера во второй половине дня Лексу кто-то позвонил. Сказал, есть важная информация по делу об убийстве Карла Спалтера. После чего Лекс торопливо покинул офис. С тех пор Эбби не удается связаться с ним. На звонки не отвечает, дома его тоже нет. Вот же черт!

— Эбби — это его секретарша?

— Ну да. Собственно, его бывшая жена. Не знаю, как они умудряются работать вместе, но тем не менее.

— А звонил кто — мужчина или женщина?

— Да в том-то и загвоздка: Эбби говорит, непонятно. Сперва думала, ребенок, потом — мужчина, потом — женщина, да еще акцент какой-то иностранный, никак не разберешь, какой. А потом трубку взял Лекс. И через пару минут покинул офис. Только и сказал, что речь шла об убийстве в Лонг-Фоллсе, возможно, будет сенсация, и что он вернется через пару часов. Но так и не вернулся. Во всяком случае, в офис.

— Вот дерьмо, — сказала Эсти. — И она вообще никак не может с ним связаться?

— Все время попадает на автоответчик.

Эсти пристально посмотрела на Хардвика.

— Тебе не кажется, что слишком уж много людей пропадает?

— Выводы делать еще рано, — неуверенно отозвался он.

Глава 33Перегретый провод

Действие — лучше противоядие от бездействия, а информация — единственное средство избавиться от сомнений. Чуть позже они расстались, у каждого было свое задание — и в каждом крепло порожденное нарастающими осложнениями и загадками дела чувство, что необходимо спешить.

Эсти должна была поторопить своих многочисленных знакомых и вытянуть из отдела борьбы с организованной преступностью данные по Гурикосу, а из сводных баз данных преступников — сведения по ключевым фигурантам и совпадающие детали в методе действия преступника.

Гурни должен был начистоту поговорить с Майклом Клемпером и указать на его безрадостные перспективы, а потом попытаться назначить встречу с Йоной Спалтером.

Хардвик взял на себя визит в дом Лекса Бинчера в Куперстауне, поиски выступавших на суде свидетелей и переговоры с приятелем из Интерпола про Гурикоса и про метод действия преступника, убившего его.

Как и у многих полицейских, у Клемпера имелись два мобильника: один личный, а другой для работы. С тех мрачных времен, когда Эсти служила под его началом, у нее остались оба номера. В конце встречи она продиктовала их Гурни.

Спустя полчаса, сидя за письменным столом у себя в кабинете, он попробовал позвонить по личному номеру. «Это Майкл, оставьте сообщение…» — произнес голос в трубке.

Едва Гурни начал излагать свое дело, Клемпер снял трубку.

— Откуда, черт возьми, у тебя мой частный номер?

Гурни улыбнулся, довольный, что Клемпер отреагировал в точности так, как он рассчитывал.

— Привет, Мак.

— Откуда, спрашиваю, у тебя этот номер?

— Плакаты с твоим номером вывешены по всему Трувэю.

— Чего?

— Никакой частной жизни больше нет, Мак. Уж ты-то должен бы знать. Все данные всплывают.

— Ты, твою мать, о чем?

— Всплывает масса всякой информации. Информационная передозировка. Так это называется, да?

— Что? Да что за хрень вообще происходит?

— Просто рассуждаю вслух. О том, в каком коварном мире мы живем. Думаешь, будто занят личными делами, а на следующий день по интернету гуляет видео, как ты сидишь в сортире.

— Вот как? Знаешь, что? Это мерзко! Мерзко! Какого хрена тебе надо?

— Поговорить.

— Ну так говори.

— Лучше лицом к лицу. Без посредства технологий. От техники одни проблемы. Мешает частной жизни.

Клемпер замялся — достаточно надолго, чтобы понять: он сильно встревожен.

— Все равно не понимаю, что ты несешь.

Гурни догадывался, что эта фраза скорее предназначена для того, чтобы прикрыть задницу на случай, если их разговор записывается, а не просто проявление тупости.

— Я говорю о том, что нам бы надо обсудить проблемы, касающиеся нас обоих.

— Отлично. Что бы это ни означало. Давай разберемся с этим дерьмом. Где хочешь разговаривать?

— Выбирай.

— Мне плевать.

— Как насчет «Риверсайд-молла»?

Клемпер снова замялся, на этот пауза оказалась дольше.

— «Риверсайд»? Когда?

— Чем скорее, тем лучше. Столько всего происходит.

— А где именно?

— В главном зале. Там куча скамеек, обычно пустых.

Очередная пауза.

— Когда?

Эсти говорила Гурни, что смена у Клемпера заканчивается в пять часов. Он проверил время по мобильнику — 4:01.

— Как насчет половины шестого?

— Сегодня?

— Уж конечно, сегодня. Завтра может быть слишком поздно.

Последняя пауза.

— Ну ладно. «Риверсайд». Пять тридцать, без опозданий. И лучше тебе прийти с разговором потолковее, чем тот, который ты сейчас завел. Ведь знаешь, что? Пока все твои слова — как куча дерьма.

Он разъединился.

Такая бравада обнадеживала — уж больно смахивала на панику.

От Уолнат-Кроссинга до «Риверсайда» было минут сорок езды, так что у Гурни оставалось пятьдесят минут до выхода. Не так-то много времени на подготовку к встрече, которая, если провести ее правильно, способна решительно подтолкнуть расследование в верную сторону. Чтобы упорядочить мысли, он вытащил из ящика стола желтый блокнот.

Задача оказалась на удивление трудной. Мысли разбегались, перескакивали с одной нерешенной проблемы на другую. Невозможность связаться с Лексом Бинчером. Исчезновение трех главных свидетелей. Выстрелы в ночи, отключившие у Хардвика свет и телефон. То, как гротескно изуродовали Жирдяя Гаса, — предупреждение, что тайна убийцы не должна быть раскрыта. Но в чем состоит эта тайна? В том, кто такой (или такая) убийца? Или в чем-то еще?

Ну и, само собой, главная нестыковка, обнаружившаяся с самого начала, — тот самый кусок головоломки, который, как казалось Гурни, должен дать ключ ко всему остальному, — вопрос о месте, откуда стреляли. С одной стороны, в указанной в деле квартире была обнаружена винтовка со штативом и глушителем, равно как и свежие следы пороха, химический состав которого соответствовал «Свифту» двадцать второго калибра и фрагментам пули, извлеченной из мозга Карла Спалтера. А с другой стороны, фонарь делал этот выстрел невозможным.

Не исключено, что убийца стрелял из какой-то другой квартиры, расположенной в том же здании, а потом перенес оружие туда, где его нашли, и выстрелил еще раз, чтобы оставить следы пороха. Но такой сценарий проще придумать, чем осуществить на деле. Кроме того, перетаскивание неуклюжей конструкции из прикрепленного к штативу ружья с глушителем по населенному дому во много раз увеличивало риск. Да и зачем так мудрить? В конце концов, в здании оставалось несколько незанятых квартир, откуда можно было бы выстрелить. Зачем тогда вообще переносить оружие на другое место? Уж явно не для того, чтобы подкинуть следователям задачку на интеллект. Убийцы редко проявляют такую игривость. А уж профессиональные — и вовсе никогда.

Эта мысль завершила полный круг и вновь привела Гурни к самой насущной проблеме — Клемперу. В самом ли деле Мак Мудак такой толстокожий похотливый болван, как явствует из его прозвища и манеры держаться? Или он может оказаться расчетливым и злобным преступником?

Гурни надеялся, что встреча в торговом центре даст хоть какой-то ответ на этот вопрос.

Сейчас нужно было принять в расчет самый широкий диапазон различных возможностей, обдумать хорошенько их все — разные подходы, точки зрения. Гурни положил желтый блокнот на стол и, взяв ручку, попытался придать мыслям логическую структуру, изложив их в виде разветвленной схемы, начинавшейся с четырех возможностей.

Первая версия указывала на Алиссу как на главное действующее лицо, стоящее за убийством Карла и осуждением Кэй.

Во второй вместо Алиссы фигурировал Йона Спалтер.

В третьей убийцей Карла был некто Неизвестный, а Алисса и Клемпер выступали в роли заговорщиков, которые воспользовались удачным случаем засадить Кэй в тюрьму.

В четвертой убийцей была Кэй.

Под каждой из этих версий он добавил ответвления к следующему уровню.

— Эй?

Гурни недоуменно огляделся.

— Эй?

Это был голос Мадлен — откуда-то с другой стороны дома. Скорее всего, из кладовки при входе.

Прихватив блокнот и ручку с собой, он отправился на кухню.

— Я тут.

Медлен как раз заходила через боковую дверь, держа в руках два пакета с покупками.

— Я оставила багажник открытым. Не принесешь дробленое зерно?

— Что?

— Прочла, куры очень любят дробленое зерно.

Он вздохнул, но потом попытался взглянуть на это в ином свете: путь краткая, а все же передышка от более мрачных обязанностей.

— И куда положить?

— Да хоть в кладовку.

Он вышел к машине Мадлен, не без усилия вытащил из багажника пятидесятифунтовый мешок, несколько секунд не мог протиснуться в дверь, наконец справился, вошел и сбросил мешок в ближний угол кладовки. Положительная сторона этого дела оказалась сомнительной.

— Ты им что, запас на всю жизнь купила?

— Упаковок другого размера не оказалось. Прости. Ты как, ничего?

— В порядке. Вообще-то слегка занят — готовлюсь к одной встрече.

— Ой… кстати… пока я не забыла… — Тон у нее был приветливый и ровный. — Завтра утром у тебя прием у Малькольма.

— Малькольма Кларета?

— Верно.

— Не понимаю.

— Я ему позвонила перед уходом с работы. Он сказал, у него только что один человек отменил прием, так что образовалось окно завтра в одиннадцать.

— Нет… я не понимаю, зачем.

— Потому что я за тебя боюсь. Мы же обсуждали.

— Нет, я имею в виду — зачем ты назначила визит вместо меня.

— Потому что ты тянешь время, а это важно.

— Выходит… ты… ты просто решила взять это на себя?

— Ну должен был кто-нибудь записать тебя на прием.

Он ошарашенно развел руки.

— Что-то я не улавливаю.

— Чего не улавливаешь?

— Я не стал бы за тебя назначать прием у врача — разве что ты сама попросила бы.

— Даже если бы думал, что это может спасти мне жизнь?

Гурни замялся.

— Тебе не кажется, что это уже чересчур?

Она перехватила его взгляд и тихонько ответила:

— Нет, не кажется.

В голосе его прорвалась досада.

— Ты искренне веришь, что прием у Малькольма Кларета может спасти мне жизнь?

Ее голос так же внезапно наполнился усталой печалью.

— Не хочешь с ним встречаться, возьми да отмени прием.

Скажи Мадлен это другим тоном, он затеял бы грандиозный спор о том, кто должен отменять встречи, которые назначила она сама. А потом еще, чего доброго, дошло бы до пиломатериалов, которые она заказала для постройки курятника, и ее привычки начинать то, что потом приходится доводить до конца ему, — и вообще, до упрека в том, что все и всегда обязательно проходит по ее расписанию.

Однако выражение ее глаз на корню пресекло саму мысль о споре.

Как ни странно, у Гурни забрезжило понимание: быть может, повидаться с Кларетом и впрямь следовало бы.

От необходимости продолжать этот разговор его спас звонок телефона, лежавшего в кармане. Гурни проверил имя, высветившееся на экране. На секунду обозначилось имя — Кайл Гурни, — и сигнал тут же оборвался. Гурни подмывало сразу перезвонить, но он сообразил, что сын, верно, проезжает сейчас какой-нибудь участок дороги, где нет связи, так что есть смысл подождать.

Он посмотрел на часы. 4:44 — позже, чем он думал.

Пора было выезжать к торговому центру. На жизненно важную встречу, к которой он так и не успел подготовиться.

Глава 34Джентльменское соглашение

Парковка у «Риверсайда», как обычно, была наполовину пустой.

На самой безлюдной площадке перед «Ти-Джи-Максом», возле дальнего конца здания, на асфальте молча и нелепо примостилась стайка чаек.

Въезжая на площадку, Гурни притормозил, чтобы разглядеть чаек получше. Птиц было пятьдесят-шестьдесят. Из машины казалось, что все они застыли неподвижно, развернувшись в одну и ту же сторону, против заходящего солнца.

Проезжая мимо них на парковку ближе к центральному входу, Гурни невольно задумался о том, как часто в последнее время чайки перебираются к торговым центрам, далеко от моря, — привлеченные, без сомнения, крошками и прочими остатками фаст-фуда, оброненными посетителями. Интересно, а у этих птиц тоже закупориваются сосуды, как у подкармливающих их людей, в результате чего они становятся неповоротливее, летают меньше и реже? Есть над чем поразмыслить. Но не сейчас. Осознание неотложности предстоящей задачи вернуло Гурни к действительности. Заперев машину, он прошел под аркой в причудливо-нарядное здание, над которым изогнулись дугой светящиеся буквы «Риверсайд».

Торговый центр был не из крупных. Всего одна центральная линия, несколько небольших ответвлений. Зазывная яркость входа сменялась унылым интерьером — судя по всему, почти не обновлявшимся не один десяток лет. Гурни сел на скамейку посередине вестибюля, напротив магазинчика «Альпин-спортс». Витрину заполонили костюмы для велосипедистов — в обтяжку и блестящие. Продавщица стояла в дверях, хмуро глядя на экран своего телефона.

Гурни посмотрел на часы. 5:33.

Он принялся ждать.

Клемпер объявился в 5:45.

Мир правоохранительных органов меняет людей сильнее, чем тюрьма, развивая и усугубляя вполне определенные свойства: скептицизм, расчетливость, замкнутость, жесткость. Свойства эти могут развиваться в разных направлениях, в хорошую сторону или в плохую, в зависимости от характера — или душевных качеств человека. Одному полицейскому они дают опыт, верность товарищам, храбрость и твердую решимость даже в самых нелегких обстоятельствах работать на совесть. Другому — ядовитую циничность, предвзятость, жестокость и упорное стремление подгадить миру, который так подгадил ему. По мнению Гурни, выражение глаз Клемпера, пока он подходил к скамье, явно относило его ко второй категории.

Клемпер уселся на другом конце скамейки, в нескольких футах от Гурни. Не проронив ни слова, он открыл на коленях маленький дипломат, наклонив крышку так, чтобы не было видно, что внутри, и принялся с чем-то там возиться.

Гурни предположил, что это сканер — скорее всего, многофункциональный, выявляющий любые записывающие или передающие устройства.

Через минуту-другую Клемпер закрыл дипломат, быстро осмотрелся вокруг и наконец заговорил, грубо, почти сквозь зубы, уставившись в пол.

— Что за чертову игру ты затеял?

Его резкость говорила о нервном напряжении, а массивное телосложение казалось лишь избыточным багажом, лишним грузом, бременем: неудивительно, что лицо его блестело от пота. Но было бы ошибкой сделать следующий шаг в ту же сторону и счесть Клемпера совершенно безвредным.

— Ты можешь кое-чем помочь мне, а я тебе, — сказал Гурни.

Клемпер насмешливо фыркнул и оторвал взгляд от пола, словно распознав в словах Гурни типичный прием следователей на допросах.

Молоденькая продавщица в дверях «Альпин-спортс» все так же хмуро глядела на свой телефон.

— Как поживает Алисса? — небрежно спросил Гурни, понимая, что сильно рискует, так быстро пустив в ход эту карту.

Клемпер бросил на него косой взгляд.

— Что?

— Подозреваемая, с которой ты вступил в недопустимые отношения. — Он помолчал. — Вы все еще встречаетесь?

— Что за хрень? — Срывающийся голос Клемпера подтверждал, что Гурни угодил в больную точку.

— Хрень, которая обойдется тебе очень дорого.

Клемпер покачал головой, словно притворяясь, что не понимает.

— Просто удивительно, сколько всего попадает на видеозаписи в наши дни, — продолжал Гурни. — Иной раз выходит очень неловко. Но бывает, что и везет, — тогда есть способ свести ущерб к минимуму. Об этом-то я и хотел поговорить — как свести ущерб к минимуму.

— Не понимаю, о чем ты, — громко и четко произнес Клемпер: явно на случай, если его сканер все-таки не обнаружил какое-нибудь записывающее устройство.

— Просто хочу ввести тебя в курс дела и рассказать о том, как продвигается апелляция Кэй Спалтер. — Гурни говорил ровным, будничным тоном. — Во-первых, у нас достаточно доказательств касательно… давай называть их «погрешностями»… в ходе первоначального следствия, чтобы ее приговор наверняка отменили. Во-вторых, мы сейчас на развилке — в том смысле, что надо выбрать, как именно представлять эти «погрешности» в апелляционном суде. Например, свидетеля обвинения, который опознал Кэй как персонажа, которого видел на месте преступления, могли уговорить лжесвидетельствовать… или же он мог заблуждаться, как случается со свидетелями сплошь и рядом. Любовнику Кэй могли сказать, что единственный способ не угодить в главные подозреваемые — это сделать главной подозреваемой Кэй… или же он мог прийти к этому заключению самостоятельно, как это бывает со многими людьми в его положении. Следователь по делу мог сокрыть видеодоказательства и проигнорировать все прочие линии расследования из-за недопустимой связи с дочерью жертвы… или же он мог просто слишком поспешить с выводами насчет преступника, как с детективами тоже случается нередко.

Клемпер снова угрюмо уставился в пол.

— Все это чушь, сплошь догадки.

— Суть в том, Мак, что каждую «погрешность» следствия можно описать в терминах либо преступления, либо невиновности — по крайней мере, пока недвусмысленное доказательство недопустимых отношений не попало не в те руки.

— Вздор. Опять одни догадки. Гипотезы.

— Отлично. Тогда давай — чисто гипотетически — допустим, что у меня имеются неоспоримые доказательства этих самых недопустимых отношений: в самом что ни есть убедительном цифровом виде. И допустим, я хочу получить что-то в обмен за обещание никому их не показывать.

— А зачем ты мне-то об этом говоришь?

— От этого зависят твоя карьера, пенсия и свобода.

— Какого хрена ты тут несешь?

— Мне нужна видеозапись из магазина электротоваров на Экстон-авеню.

— Понятия не имею, о чем ты.

— Если бы я получил от какого-нибудь анонимного отправителя то недостающее видео, я охотно исключил бы из апелляционного процесса кое-какие доказательства, чреватые кое для кого неминуемым крахом карьеры. Кроме того, я охотно отложил бы на неопределенный срок свой план предоставить те же доказательства следователю по особо важным делам из нью-йоркской полиции. Чисто гипотетическая сделка. Просто джентльменское соглашение, основанное на взаимном доверии.

Клемпер засмеялся — а может, просто хмыкнул — и невольно передернул плечами.

— Дурдом. Мелешь вздор, точно психопат какой-то.

Он посмотрел на Гурни, но встречаться с ним глазами не стал.

— Бредятина. Фантастическая бредятина.

Он резко поднялся и двинулся к ближайшему выходу, чуть пошатываясь и оставляя за собой едкий запах пота и алкоголя.

Глава 35Неисповедимы пути Господни

Дорога домой стала для Гурни путешествием в бездны тревоги. Он объяснял это свое состояние эмоциональным срывом, который часто наступает после напряженной встречи.

Уже на последнем отрезке дороги, на подъезде к сараю, ему вдруг пришло в голову, что причина может быть и другой: шаткость его предположений — не только касательно Клемпера, но и всего дела в целом. Если слабой стороной Клемпера было слепое желание верить в вину Кэй, то не является ли его, Гурни, слабой стороной столь же слепое желание верить в ее невиновность? А вдруг они с Клемпером в равной степени слепы и не могут разглядеть какого-то более сложного сценария, где Кэй исполняет роль, о которой ни один из них не догадывается?

И почему Клемпер пьян? Напился ли он еще на работе? Или приложился к бутылке в машине по пути к «Риверсайду»? Оба варианта означали, что либо он живет сейчас в огромном напряжении, либо у него серьезные проблемы с алкоголем. И то, и другое потенциально делало Клемпера совершенно непредсказуемой, даже взрывоопасной частицей общей головоломки.

Первое, что заметил Гурни, обогнув сарай, так это отсутствие машины Мадлен на обычном месте возле дома — а следом всколыхнулось смутное воспоминание, что сегодня очередное заседание какого-то из ее комитетов.

Войдя на кухню, он сначала даже обрадовался, что Мадлен нет: это избавляло его от необходимости срочно решать, о каких подробностях встречи с Клемпером рассказывать, а что следует утаить. Это также означало, что у него есть время заняться своими делами, без помех расставить по местам разрозненные куски головоломки, принесенные этим длинным днем.

Он как раз пошел было в кабинет за блокнотом и ручкой, как зазвонил мобильник. Гурни вытащил телефон из кармана: Кайл.

— Привет, сынок.

— Привет, пап. Я тебя ни от чего не отрываю?

— Ни от чего такого, что не могло бы подождать. Итак?

— Я тут сделал несколько звонков, порасспросил о Йоне Спалтере и (или) о Церкви Киберпространства. Из моих знакомых никто ничего не знает, один только вроде бы где-то слышал название, что-то там с ним было связано, но толком он тоже ничего не вспомнил. Я еще собирался написать тебе по электронной почте, мол, прости, ничего не обнаружил. Но тут один из знакомых перезвонил мне. Сказал, навел кое-какие справки — и оказалось, что его приятель занимался поисками венчурного капитала для Йоны Спалтера, причем деньги предназначались на серьезное расширение спалтеровской Церкви.

— Что за расширение?

— В такие подробности он не вдавался, сказал только, что денег требовалось ужас как много.

— Интересно.

— По-настоящему интересно тут то, что через день после смерти брата Спалтер прекратил поиски капитала. Пригласил парня, которому поручил это задание, на обед и велел закругляться…

— Как раз это меня не удивляет, — вклинился Гурни. — Ну, в смысле, по заведенному их отцом распорядку доля Карла в «Спалтер Риэлти» должна была целиком перейти к Йоне — совершенно независимо от остальной части наследства, которым Карл распоряжался по своему усмотрению. Так что к Йоне перешла бы масса недвижимости, которую он свободно мог продать или отдать под залог. И собирать капитал на задуманное расширение уже не требовалось.

— Ты не дал мне добраться до по-настоящему интересных фактов.

— Правда? Прости. Рассказывай.

— На обед Йона Спалтер явился уже основательно поддатый, а потом набрался окончательно. Процитировал то изречение: «Неисповедимы пути Господни». По словам этого малого, Спалтер все повторял эту фразу и смеялся, как будто она и вправду смешная. Тому парню даже не по себе стало.

Гурни немного помолчал, представляя себе эту сцену.

— Ты сказал, что расширение Церкви должно было обойтись очень дорого. Ты в курсе, о какой примерно сумме идет речь?

— Предполагалось искать не меньше пятидесяти миллионов. Тот малый, с которым имел дело Йона, с меньшими суммами связываться не станет.

— Из чего следует, — произнес Гурни, скорее, сам для себя, — что активы «Спалтер Риэлти» не меньше этой суммы, раз Йона решил прекратить поиски.

— Так как, по-твоему, пап? — заговорщически спросил Кайл. — Пятьдесят миллионов — вполне убедительный мотив для убийства, а?

— Поубедительнее многих прочих. Твой знакомый про самого Спалтера ничего не рассказывал?

— Только то, что он, мол, супер умен и супер честолюбив — но тут как раз ничего особенного, просто природа зверя.

— Отлично, спасибо. Ты мне очень помог.

— Правда?

— Конечно! Чем больше мне известно, тем лучше у меня работают мозги. А эти занимательные подробности я больше нигде и никак не узнал бы. Поэтому еще раз спасибо.

— Рад, что сумел помочь. Кстати, ты собираешься на летнюю ярмарку?

— Я? Нет. Но Мадлен там будет. Помогает каким-то своим друзьям, у которых ферма в Бакридже. Они каждый год привозят на ярмарку альпака для каких-то… не знаю даже… мероприятий с участием альпака, надо полагать.

— Судя по голосу, тебя это все не слишком вдохновляет.

— Можно сказать и так.

— Хочешь сказать, тебя не впечатляет самая крупная сельскохозяйственная ярмарка северо-восточной части страны? Гонки на тракторах, гонки на выживание, скульптуры из масла, сладкая вата, конкурс на самую жирную свинью, стрижка овец, сыроделие, музыка в стиле кантри, аттракционы, наградные ленточки за самый большой кабачок — как это все может не вдохновлять?

— Едва ли, не спорю. Но я все же в силах обуздать свой энтузиазм.

После разговора с Кайлом Гурни еще некоторое время просидел за письменным столом, чтобы осмыслить финансовые аспекты дела Спалтеров, заодно обдумывая значение в контексте расследования этих знаменитых строк про неисповедимость путей.

Вытащив из ящика стола толстую папку с делом, он принялся перебирать материалы, пока не добрался до указателя имен и адресов основных персонажей. Там обнаружились два адреса электронной почты «Й. Спалтера» — один на гугловском аккаунте, а второй привязан к веб-сайту Церкви Киберпространства. Был там и фактический адрес во Флориде — с примечанием, что он предназначен для легальных операций и налогообложения и именно там зарегистрированы автофургон Йоны и Церковь Киберпространства, но что на самом деле Йона по этому адресу не проживает. Еще одна пометка на полях гласила: «Почте дано указание переправлять всю корреспонденцию на серию сменяющих друг друга абонентских ящиков». Похоже, Йона большую часть времени — а то и всегда — находился в пути.

Гурни отправил по обоим адресам сообщение о том, что приговор Кэй, скорее всего, будет отменен и ему срочно нужна помощь Йоны для оценки некоторых новых улик.

Глава 36Необычный убийца

Заснуть в тот вечер оказалось труднее обычного.

Причина удручающей досады и разочарования была типичной: сложно проводить расследование без исследовательского аппарата, который всегда был под рукой во время его службы в полиции. Усугубляло проблему и то, что Хардвик потерял доступ к документам, информационным системам и каналам для справок. Одним словом, человек, находящийся на внешней орбите, вынужден зависеть от тех обитателей этого мира, кто согласится пойти на риск и выдать нужные сведения. Недавний пример Хардвика служил доказательством того, что риск этот и в самом деле немал.

В нынешней ситуации очень многое зависело не только от Эсти, чья вовлеченность в дело казалась неоспоримой и искренней, но и от желания ее знакомых помочь ей, причем тихо. Точно так же многое зависело от приятелей Хардвика и от их мнения о нем самом и его мотивах. Невежливо было бы давить на кого-либо из этих помощников — ведь никто из них не был обязан помогать вообще.

Гурни ненавидел оказываться в таком вот положении — когда зависишь от непредсказуемой щедрости совершенно посторонних людей, только и надеясь, что эти неподвластные твоему контролю ресурсы принесут именно те крохи информации, которые помогут совершить прорыв в расследовании.

Звонок раздался ближе к пяти утра: и двух часов не прошло с тех пор, как наводнявшие сознание мысли наконец успокоились и позволили Гурни забыться полусном, не приносящим отдыха. Неловко шаря руками впотьмах в поисках телефона, он опрокинул пустой стакан (Мадлен сонно заворчала) и лишь потом наконец нащупал на столике мобильный. Увидев на экране имя Хардвика, он ушел с телефоном в кабинет.

— Да?

— Может, тебе и кажется, что для звонка рановато, но в Турции на семь часов позже. Там уже полдень. Пекло, небось, адское.

— Отличные новости, Джек. Спасибо, что сообщил.

— Меня разбудил мой человек в Анкаре. Вот я и решил поднять и тебя за компанию. Фермеру Дэйву пора задавать корм курам. Собственно, если ты не встал час назад, значит — ленивый сукин сын.

Гурни уже привык к своеобразной манере Хардвика начинать деловую беседу, так что чаще всего он пропускал подколы мимо ушей.

— Этот твой тип в Анкаре — из Интерпола?

— Говорит, что да.

— И что у него для тебя было?

— Кое-какие мелочи, пикантные подробности. Что нам подбрасывают, тем и довольствуемся. Щедростью его души, например.

— И что у этой щедрой души нашлось для тебя?

— А у тебя время есть? Не надо спешить к курам?

— Куры — очаровательный штришок сельской жизни, Джек. Надо и тебе парочку завести.

Как ни странно, но лишь приняв курс Хардвика, можно было заставить его вернуться к делу.

— Пикантная подробность номер один. Лет десять тому назад силы добра сумели поприжать одного из главных корсиканских злодеев: ему светила крепкая двадцатка в особо паршивой тюрьме — и им удалось его завербовать. Сделка состояла в том, что он сдает силам добра кое-каких коллег по цеху, а силы добра, вместо того чтобы сажать этого типа в тюрьму, берут его в программу защиты свидетелей. План не сработал. Через неделю после заключения сделки шеф операции по защите свидетелей получил по почте коробку. Рискнешь угадать, что там было?

— Смотря какого размера была коробка.

— Ну, скажем, гораздо больше, чем потребовалось бы, чтобы упаковать в нее член. Ну так и что, по-твоему, там оказалось?

— Рискуя попасть пальцем в небо, Джек, предположу, что если коробка была достаточно большой для головы, то, скорее всего, голова там и была. Верно?

Молчание на другом конце стало ему ответом.

— И еще раз рискуя попасть пальцем в небо, — продолжал Гурни, — предположу, что в глаза и уши были вбиты…

— Да, да, Шерлок, все верно. Очко в твою пользу. Теперь к истории номер два. Готов? Не надо в сортир или еще куда?

— Готов.

— Восемь лет назад член русской Думы, мультимиллионер с очень разносторонними связями, бывший кагэбэшник, отправился в Париж — на похороны матери. Мать жила в Париже потому, что ее третий муж был французом, Париж она обожала и хотела, чтобы ее там и похоронили. Ну и угадай, что случилось?

— Деятеля из Думы пристрелили прямо на кладбище?

— В дверях расположенной напротив кладбища Русской православной церкви. Наповал. Говоря уж совсем точно — пуля попала прямо в глаз.

— Гм-гм.

— Там была еще пара интересных подробностей. Будешь угадывать?

— Сам скажи.

— Пуля — «Свифт» двадцать второго калибра.

— И?

— И никто не слышал, с какой стороны стреляли.

— Глушитель?

— Скорее всего.

Гурни улыбнулся.

— И петарды?

— Прямо в точку, старичок.

— Но… но как Интерпол связал эти два случая между собой? Что они обнаружили?

— Никакой связи они не выявили и эти два дела не объединяли.

— Тогда как?

— Твой вопрос — поисковые ключевые слова из дел Гурикоса и Спалтера: всплыло корсиканское дело, а потом и Париж…

— Да, но ведь подробности про гвозди в голове всплыли только в корсиканском деле, а про петарды и кладбище — только в деле этого думца. О чем тогда мы говорим? Если судить только по этим двум фактам, это ведь могут быть два совершенно разных исполнителя, разве нет?

— Выглядело бы именно так, когда бы не одна крохотная деталь. И в том, и в другом преступлении в файлах Интерпола приводится список возможных исполнителей — наиболее вероятных профессиональных убийц, которых местные копы или национальные управления сочли нужным проверить. Четыре имени для корсиканца, четыре для русского в Париже. Насколько я понял, ни корсиканская полиция, ни французская ни до одной из этих кандидатур так и не добрались, даже допросить не вышло. Но дело не в этом. Дело в том, что в обоих списках встречается одно и то же имя.

Гурни ничего не сказал. Связь, настолько ненадежная, запросто может оказаться пустышкой.

Словно отвечая его мыслям, Хардвик добавил:

— Знаю, это еще ничего не доказывает. Но приглядеться поближе уж точно стоит.

— Согласен. Так кто этот любитель петард и гвоздей в глазах?

— Единственное имя, появляющееся в обоих списках, — Петрос Паникос.

— Так мы, возможно, ищем греческого наемного убийцу?

— Наемного убийцу — это точно. И точно — с греческим именем. Но имя — всего лишь имя. Интерпол говорит, паспорта на это имя в стране не выдано. Так что, похоже, у него и другие имена имеются. Но файл, который заведен на Паникоса — пусть даже это имя фальшивое, — прелюбопытнейший.

— А что связано с этим именем? Что они знают об этом типе на самом деле-то?

— Хороший вопрос. Мой человек говорит, там уйма всего, но сборная солянка: частично факты, частично показания из вторых рук, а частично — совершенно безумные россказни, которые могут оказаться правдой, а могут и сущей чепухой.

— И ты уже располагаешь всей этой дивной солянкой?

— Пока — только голый костяк: то, что мой кореш сумел вспомнить, не поднимая всего документа — что, к слову, он обещал сделать в самом скором времени. Кстати, может, тебе в сортир и не надо, а вот мне еще как. Не вешай трубку.

Судя по звуковому сопровождению, Хардвик не только прихватил телефон с собой в туалет, но и увеличил громкость передачи. Гурни подчас только диву давался, как Джек столько времени умудрился продержаться в чопорной среде нью-йоркской полиции. Уж больно причудливый сплав самых разных качеств он собой являл. Неизменное стремление оскорбить собеседника скрывало острый ум и отличное чутье. Его бурная карьера в полиции, подобно многим брачным союзам, была омрачена непримиримыми разногласиями и взаимным неуважением. В организации, свято почитающей чины и конформизм, Хардвик был язвительным бунтарем и баламутом. И вот теперь этот устрашающий и склочный человек со всем пылом вознамерился посрамить организацию, вышвырнувшую его из своих рядов.

Рассеяно размышляя обо всем этом, Гурни обнаружил, что стоит у окна кабинета, глядя на восток, на первые серые проблески восхода, обрисовавшие очертания дальнего гребня холмов. Судя по звуковым эффектам из телефона, Хардвик покинул ванную комнату и рылся в бумагах.

Гурни включил на телефоне громкую связь, положил трубку на стол и откинулся на спинку кресла. Веки отяжелели от недосыпа, и он с удовольствием позволил глазам закрыться. Мозг парил в невесомости, и на несколько мгновений Гурни поддался приятной расслабленности, что была сродни анестезии. Краткую передышку прервал голос Хардвика, еще более резкий при громкой связи.

— Я снова тут! Ничто так не освежает разум и не окрыляет душу, как возможность хорошенько отлить. Эй, старичок, ты еще среди живых?

— Вроде бы да.

— Отлично, тогда вот, что он мне сообщил. Петрос Паникос. Известный также как Питер Пэн. Известный также как Фокусник. Известный также под другими именами, которых мы не знаем. Должен иметь по крайней мере один паспорт на какое-то другое имя, не Паникос. Суть: вольнонаемник, причем престранный. Владеет оружием, охотно путешествует, за услуги берет, начиная от ста штук за голову плюс расходы. Связаться с ним можно только через очень малую горстку людей, которые знают, как это сделать.

— Минимум сто штук — это уж явно ставит его в верхний регистр шкалы исполнителей.

— Ну, малыш в том мирке — своего рода знаменитость. Он еще…

— Малыш? — перебил Гурни. — А насколько он мал?

— Фута четыре. Максимум пять футов и два дюйма.

— Как тот курьер из доставки цветов на видео в «Эммерлинг Оукс»?

— Ну да, вроде того.

— Отлично. Продолжай.

— Из патронов предпочитает двадцать второй калибр. Но вообще использует что угодно, по обстоятельствам, от ножа до бомбы. Собственно говоря, как раз бомбы он очень любит. Возможно, как-то связан с русской армией и торговцами взрывчаткой. Возможно, связан с русской мафией в Бруклине. Возможно, причастен к серии взрывов автомашин, убивших прокурора и его команду в Сербии. Множество всяких «возможно». Кстати, пули из моего дома, помнишь? Оказались тридцать пятого калибра — куда лучше годятся для того, чтобы перебить провода, чем двадцать второй калибр. Так что, если предположить, что мы имеем дело именно с ним, он и впрямь очень маневрен. Беда с этой маневренностью в том, что во всех его убийствах не просматривается никакого единого метода. Интерпол считает, что Паникос, или как там его зовут, за последние десять-пятнадцать лет замешан более чем в пятидесяти убийствах. Но это все основано на слухах, болтовне заключенных, такой вот фигне.

— Еще что-нибудь?

— Жду пока. Похоже, у него нелегкое прошлое — похоже, он из какого-то бродячего цирка уродов, потом еще был мрачный сиротский приют где-то в Восточной Европе, одни слухи, но… посмотрим. Мой кореш не договорил — что-то очень срочное отвлекло. Свяжется со мной, как только сможет. А я пока съезжу к Бинчеру домой, в Куперстаун. Возможно, напрасная трата времени, но мерзавец не отвечает на звонки ни мне, ни Эбби. Должен же он где-то быть. Перезвоню тебе, как только получу новые сведения из Анкары — если получу, конечно.

— Последний вопрос, Джек. «Фокусник» — это что значит?

— Да проще простого. Маленький засранец любит выпендриваться — доказывать, что может невозможное. Небось, сам себе это прозвище и придумал. Ровно такой противник-психопат, ради каких ты и живешь, да, Шерлок?

Хардвик не попрощался — ничего удивительного, — просто отсоединился.

Гурни всегда считал, что чем больше информации, тем лучше — говоря объективно. Но в ней возможно и затеряться. Сейчас у него было чувство, что чем больше он узнает, тем более непосильной для ума становится головоломка.

Со всей вероятностью, Карл Спалтер пал жертвой киллера не просто профессионального, но и очень необычного, — причем для верности результата и сумма была вложена из ряда вон выходящая. Однако, учитывая то, что для трех самых близких ему людей — для жены, дочери и брата — игра стоила свеч, даже самая непомерная плата стала бы для любого из них вполне разумным вложением капитала. На первый взгляд легче всего раздобыть такие деньги было бы Йоне, но у Кэй и Алиссы могли быть свои тайные источники — или же союзники, готовые внести вклад. И тут Гурни в голову пришла еще одна гипотеза: в деле был замешан не кто-то один из них. Почему бы не все трое? Или все трое плюс Майкл Клемпер?

К кабинету приближалось шлепанье тапочек Мадлен, и это вернуло Гурни от раздумий к непосредственно происходящему.

— Доброе утро, — сонно проговорила она. — Давно не спишь?

— С пяти.

Она потерла глаза и зевнула.

— Хочешь кофе?

— А то. А ты-то зачем поднялась?

— Раннее дежурство в клинике. На самом деле, совершенно ненужное. Рано утром там никого.

— Боже, да ведь еще только светает. В котором часу они открываются?

— Только в восемь. Я не сразу туда — хочу перед отъездом еще выпустить кур прогуляться. Люблю на них смотреть. Ты замечал, что они всё делают вместе?

— Например, что?

— Да всё. Если одна отойдет на несколько шагов поклевать что-нибудь в траве, стоит остальным заметить, они уже все там. А Гораций за ними приглядывает. Стоит какой-нибудь уйти слишком далеко, начинает кукарекать. Или мчится следом и пытается пригнать ее назад. Гораций всегда на страже. Всегда начеку. Курицы знай себе поклевывают, а он головой вертит. Работа у него такая.

Гурни с минуту поразмышлял об этом.

— Занятно, как эволюция вырабатывает разные стратегии выживания. По всей видимости, ген, поддерживающий у петухов высокую бдительность, обусловливает поведение, в результате которого выживает больше куриц, благодаря чему, в свою очередь, такой петух спаривается с большим количеством самок, и так ген бдительности распространяется еще шире.

— Как-то так, — Мадлен снова зевнула и побрела на кухню.

Глава 37Стремление к смерти

Почти уверенный, что в конце концов отменит прием у Малькольма Кларета, Гурни все тянул со звонком, пока — в 8:15 — не настало время делать решительный выбор: либо отправляться в долгий путь, чтобы успеть к одиннадцати, либо взять телефон и сообщить, что не придет.

По причинам, не до конца ясным ему самому, в последний момент он решил все же не отменять прием.

Воздух начинал согреваться. День обещал выдаться по-августовски жарким и влажным. Гурни снял рабочую рубашку с длинным рукавом, которую носил дома из-за утренней горной прохлады, натянул легкую футболку-поло и летние брюки, побрился, причесался, прихватил бумажник и ключи от машины. Не прошло и десяти минут после принятия решения, как он уже был в пути.

Кларет принимал прямо у себя дома на Сити-Айленд, маленьком придатке Бронкса в проливе Лонг-Айленд. Бронкс — самое северное боро Нью-Йорка, так что поездка туда из Уолнат-Кроссинга занимала около двух с половиной часов. Надо было пересечь весь Бронкс, по всей ширине, с запада на восток — Гурни никогда не мог завершить это путешествие так, чтобы на него не накатили остаточные дурные впечатления времен проведенного здесь детства.

Бронкс навеки отпечатался у него в голове как место, вечная обшарпанность и грязь которого не скрашивались ни особым очарованием, ни уникальным духом. Неопрятная, типично городская местность вгоняла в тоску. В райончике, где когда-то жил Гурни, самые стесненные в средствах обитатели тянули от зарплаты до зарплаты, а самые процветающие недалеко ушли от самых бедных. Достижения их варьировались в крайне узком диапазоне.

Трущобами этот район назвать было бы никак нельзя, но достоинства его выражались лишь в отсутствии совсем уж вопиющих недостатков, а главным предметом гражданской гордости служила способность не допускать сюда сомнительные меньшинства. Все силы шли на поддержание шаткого, но безопасного равновесия.

Проезжая мимо пестрой череды домиков на несколько квартир и скромных частных домов, беспорядочно теснившихся почти вплотную друг к другу, Гурни вспоминал лишь два дома, выделявшихся на общем унылом фоне, лишь два, радующих взгляд. Первый принадлежал католическому врачу, второй — католическому же владельцу бюро похоронных процессий. Оба преуспевали. Район был населен преимущественно католиками, религия еще не утратила тут значения, служила символом респектабельности, объединяющим звеном и критерием, по которому люди выбирали, к кому обратиться за профессиональной услугой.

Подобная скудость образа мыслей и нищета чувств объяснялись, судя по всему, самим здешним окружением — нервным, тесным и бесцветным. В Гурни оно порождало лишь одно желание: бежать отсюда. Он ощутил это желание, едва дорос до понимания того, что «Бронкс» и «весь мир» — отнюдь не синонимы.

Бежать. Слово это мгновенно потянуло за собой образ, чувство, ощущение из доподростковых лет — ту редкую радость, что испытывал он, мчась со всей скоростью, какую только мог выжать, на своем английском гоночном велосипеде. Ветер в лицо, шелест шин по асфальту — мимолетное чувство свободы.

И вот теперь он ехал через Бронкс, чтобы побеседовать с Малькольмом Кларетом.

Все-таки позволил себя уговорить. Занятно: ведь и прошлые две встречи с Кларетом разворачивались по тому же сценарию.

Когда ему было двадцать четыре, первый его брак разваливался, а Кайл только-только вышел из пеленок, жена предложила вместе сходить к психологу. Не ради спасения брака. Тут она уже сдалась, видя, что Гурни твердо решил связать жизнь с низкооплачиваемой полицейской работой, которую она считала напрасной растратой его интеллектуальных способностей и (как подозревал Гурни, второй аргумент был гораздо важнее) его потенциала зарабатывать на каком-нибудь ином поприще. Нет, с точки зрения Карен, цель терапии заключалась в том, чтобы сгладить острые углы в самом процессе развода, сделать его более осознанным. И, надо сказать, метод сработал. Брак этот с самого начала был вопиющей ошибкой, но в момент его распада Кларет оказал на Гурни и Карен весьма благотворное, успокаивающее и вразумляющее влияние.

Второй раз Гурни общался с Кларетом шесть лет спустя, после смерти Дэнни, их с Мадлен четырехлетнего сына. Реакция Гурни на это ужасное событие — то тихая агония, то апатия, то неспособность говорить, полный уход в себя — побудила Мадлен, чье не менее глубокое горе выражалось более открыто, уговорить его на терапию.

Он согласился, не сопротивляясь, но и не питая никаких надежд, и три раза встречался с Кларетом. По его ощущениям, встречи эти не помогли справиться с проблемой, и после трех визитов он ходить перестал. Однако некоторые наблюдения, высказанные Кларетом, пронес через годы. Одним из качеств, которые Гурни ценил в Кларете, было то, что тот серьезно и вдумчиво отвечал на вопросы, честно высказывал свои мысли и не играл ни в какие психологические игры. Кларет не принадлежал к тому невыносимому племени психотерапевтов, любимым ответом которых на жалобу клиента служит дежурная фраза: «И что вы по этому поводу чувствуете?».

Переезжая небольшой мост, ведущий в обособленный мирок Сити-Айленда со всеми его причалами, ремонтными доками и рыбными ресторанчиками, Гурни размышлял о Кларете и пытался представить, сильно ли тот изменился за прошедшие годы, как вдруг на него живо нахлынуло давно осевшее воспоминание.

В том воспоминании они с отцом шли по этому самому мосту летним субботним днем — давным-давно, более сорока лет назад. На мосту, вдоль всего тротуара стояли рыбаки — полуголые, без рубашек, загорелые и вспотевшие под жарким августовским солнцем. Он так и слышал, как повизгивают катушки, когда они широким взмахом руки забрасывают удочки в волны прилива и огромные крючки с наживкой и грузилами, описав широкую дугу, уходят под воду. Вокруг сверкало солнце — на воде, на катушках из нержавейки, на хромированных бамперах проезжающих автомобилей. Рыбаки относились к делу серьезно — всецело отдавались своему занятию, подергивали удочки, выбирали слабину, следили за течением. Они казались Гурни существами из другого мира, загадочного и недоступного. Отец его не мог похвастать загаром, никогда не ходил без рубашки, не стоял в одном ряду с другими мужчинами вдоль перил, вообще ничем не занимался вместе с другими. Он не был любителем подобных развлечений, и уж тем более — рыбаком.

Впрочем, в шесть-семь лет, когда они с отцом чуть ли не каждую субботу отправлялись на эти трехмильные прогулки от квартирки в Бронксе до моста на Сити-Айленд, маленький Гурни не смог бы облечь это ощущение в слова, но вся беда была в том, что отец таким и казался ему — никаким. Даже на этих совместных прогулках он оставался леденящей загадкой — тихий, скрытный человек без каких бы то ни было явственных интересов. Человек, никогда не вспоминающий прошлое и не проявляющий ни малейшего интереса к будущему.

И вот теперь, паркуя машину в узком тенистом переулке перед стареньким, обитым вагонкой домом Малькольма Кларета, Гурни испытывал то же чувство, что всегда накатывало на него при мысли об отце, — пустоту и одиночество. Силясь отогнать эти непрошеные ощущения, он подошел к двери.

Он, безусловно, ожидал, что по сравнению с сохранившимся у него в памяти образом семнадцатилетней давности Кларет будет выглядеть старше — возможно, он чуть поседел или полысел. Но Гурни оказался совершенно не готов увидеть усохшего, словно бы съежившегося, ставшего ниже ростом старика, который встретил его в необставленной прихожей. Только глаза казались прежними — кроткие голубые глаза со спокойным, внимательным взглядом. И мягкая улыбка — она тоже не изменилась. Собственно говоря, именно эти две черты, самые характерные для Кларета, человека мудрого и уравновешенного, с годами стали лишь более выраженными.

— Заходите, Дэвид.

Хрупкий врач указал на тот самый кабинет, где Гурни уже бывал много лет назад — похоже, эта комната вместе с фойе некогда служила закрытой верандой.

Гурни вошел и огляделся, потрясенный тем, каким знакомым вдруг показалось ему это крохотное помещение. Коричневое кожаное кресло, на котором время оставило куда меньший отпечаток, чем на самом Кларете, стояло на прежнем месте, развернутое к двум креслам поменьше — оба, судя по всему, за эти годы были обиты заново. В центре образованного креслами треугольника размещался коротконогий столик.

Кларет и Гурни уселись на те же места, где сидели во время бесед, последовавших за гибелью Дэнни. Кларет опустился в кресло с видимым трудом.

— Перейдем к делу, — произнес он своим безыскусным, но мягким тоном, обходясь без вступлений или предваряющих прием светских бесед. — Я вам расскажу, что мне сообщила Мадлен. А вы потом скажете, что из всего этого считаете правдой.

— Конечно.

— Она мне сказала, что за последние два года вы трижды оказывались в ситуациях, когда вас могли убить. Оказывались совершенно сознательно. Во всех трех случаях дело кончалось тем, что на вас направляли оружие. В одном — в вас несколько раз выстрелили, в результате чего вы впали в кому. Она считает, что, возможно, вы много раз подвергали себя такому же чрезвычайному риску, не рассказывая об этом ей. Она знает, что работа полицейского очень опасна, но полагает, что вы эту опасность сами ищете.

Кларет помолчал — должно быть, наблюдая за реакцией Гурни, ожидая какого-то ответа.

Гурни смотрел на низкий столик между ними, машинально отмечая на нем множество потертостей от подошв — вероятно, клиенты имели привычку забрасывать туда ноги.

— Что-нибудь еще?

— Она этого не говорила, но, похоже, она очень испугана и расстроена.

— Испугана?

— Она считает, вы хотите, чтобы вас убили.

Гурни покачал головой.

— В каждой из ситуаций, о которых она говорила, я сделал все возможное, чтобы остаться в живых. И я жив. Разве это не очевидное доказательство желания выжить?

Голубые глаза Кларета, казалось, видели его насквозь.

Гурни продолжал:

— В любой опасной ситуации я прилагаю все усилия…

— После того, как вы в нее попали, — почти шепотом перебил его Кларет.

— Простите?

— После того, как вы попали в опасную ситуацию, вы стараетесь остаться в живых.

— Что вы имеете в виду?

Кларет довольно долго молчал, а когда заговорил, голос его звучал ровно и мягко.

— Вы все еще считаете себя в ответе за гибель Дэнни?

— Что? Это тут при чем?

— Вина — могучая сила.

— Но я не… я не виноват в его смерти. Дэнни выскочил на мостовую. Погнался за чертовым голубем и спрыгнул с тротуара на мостовую. Его сбил какой-то гад, пьянчуга на красном спортивном автомобиле. Только что из бара вышел. Сбил и скрылся. Я не виноват в его смерти.

— Не в его смерти. Но в чем-то другом. Можете сказать, в чем?

Гурни глубоко вдохнул, глядя на потертости от ног на столе. Закрыл глаза, снова открыл их и заставил себя посмотреть на Кларета.

— Я должен был лучше за ним следить. С четырехлеткой… Должен был следить. А я не заметил, куда он бросился. А когда посмотрел…

Голос у него оборвался, взгляд снова уткнулся в столешницу.

Через некоторое время он снова поднял глаза.

— Мадлен настояла, чтобы я обратился к вам, и вот я здесь. Но я и правда не понимаю, зачем.

— А знаете, что такое вина?

Какая-то психологическая грань Гурни обрадовалась вопросу — или, по крайней мере, возможности ускользнуть в абстрактные материи.

— Ну, вина как факт — это, должно быть, личная ответственность за то, что случилось. А вина как чувство… неприятное ощущение, что ты сделал то, чего не следовало.

— Неприятное ощущение — что именно, по-вашему, оно собой представляет?

— Неспокойную совесть.

— Это общепринятый термин, но он не объясняет ровным счетом ничего.

— Ладно, Малькольм, тогда вы мне объясните.

— Вина — это болезненная и неудовлетворенная тяга к гармонии, потребность расплатиться за свои прегрешения, скомпенсировать их, восстановить баланс, равновесие.

— Какое еще равновесие?

— Между этикой и поступками. Когда мои поступки не соответствуют моей системе ценностей, тем самым я создаю разрыв, источник напряжения. А разрыв создает ощущение дискомфорта. Сознательно или подсознательно, но мы стремимся залатать этот разрыв. Стремимся обрести душевный покой, залатав разрыв, расплатившись за сотворенное.

Охваченный внезапным нетерпением, Гурни сменил положение в кресле.

— Послушайте, Малькольм, если вы это к тому, что, мол, я ищу смерти, чтобы расплатиться за гибель сына, то почему тогда я не довожу дела до конца? Полицейскому чертовски легко подставиться под пулю. Но, как я уже говорил, вот он я, тут, живой и невредимый. Разве человек, который всерьез хочет умереть, сумеет остаться в таком добром здравии? Ну, то есть, разговоры о моем желании умереть — это ведь явная чепуха!

— Согласен.

— Согласны?

— Вы не убивали Дэнни. Так что погибнуть самому вам кажется нерациональным. — Тонкая, почти игривая улыбка. — А вы ведь крайне рациональный человек, да, Дэвид?

— Что-то я за вами не поспеваю.

— Вы сказали мне, что ваша вина в том, что вы не уследили за сыном, позволили ему выскочить на улицу, где его сбила машина. Послушайте, что я сейчас скажу, — и ответьте, правильно ли я описываю ситуацию. — Кларет немного помолчал и медленно, четко выговаривая слова, произнес: — Дэнни остался совсем один, без защиты, один на один со слепой, равнодушной вселенной. Судьба подбросила монетку — возник пьяный водитель, и Дэнни погиб.

Гурни слышал эти слова, понимал правоту Кларета — но не чувствовал ничего. Точно луч света, скользящий по стеклу.

Кларет довел свою мысль до конца с той же прямотой.

— В том виде, в каком это представляется вам, именно ваша рассеянность — поглощенность своими мыслями — отдала вашего сына на милость случая, судьбы. Именно в этом, как вы думаете, и состоит ваша вина. И время от времени случаются ситуации, в которых вы видите возможность подвергнуться той же опасности, какой подвергли его. И вам кажется, что так только справедливо — справедливо, если вашу судьбу решит такой же беспристрастный бросок монетки, справедливо обойтись с собой столь же небрежно, как вы обошлись с сыном. Это ваша тактика погони за равновесием, справедливостью, душевным спокойствием. Ваши поиски гармонии.

Они долго сидели молча. В голове у Гурни была пустота, в душе — онемение. Наконец Кларет ошеломил его последним внезапным выводом:

— Ну и, конечно же, ваш подход — лишь доказательство эгоцентричного и крайне ограниченного самообмана.

Гурни заморгал.

— Почему самообмана?

— Вы игнорируете все, что по-настоящему важно.

— Например?

Кларет начал было отвечать, но умолк, закрыл глаза и сделал несколько медленных глубоких вдохов и выдохов. Когда он осторожно положил на колени руки, их болезненная, невозможная хрупкость снова бросилась в глаза.

— Малькольм?

Кларет чуть приподнял над коленом правую руку, словно успокаивая собеседника. Через минуту-другую он открыл глаза. Голос его звучал почти шепотом.

— Простите. Лекарство не так уж и идеально.

— Что с вами? Это..?

— Гнусный рак.

— Излечимый?

Кларет тихонько засмеялся.

— В теории — да. В реальности — нет.

Гурни молчал.

— А живем-то мы в реальности. Пока не умрем.

— У вас сильные боли?

— Я бы сказал, периодические неприятные ощущения. — Его словно бы что-то забавляло. — Наверное, гадаете сейчас, сколько мне осталось. Ответ — месяц, может, два. Поживем — увидим.

Гурни попытался сказать что-нибудь, уместное случаю.

— Господи, Малькольм, мне так жаль.

— Спасибо. Ну а теперь, учитывая, что время у нас ограничено — как ваше, так и мое, — давайте поговорим о том, где мы живем. Или должны были жить.

— В смысле?

— О реальности. О месте, где мы должны жить, чтобы оставаться в живых. Расскажите мне кое-что. Про Дэнни. У вас было для него какое-нибудь прозвище?

Вопрос застал Гурни врасплох.

— Что вы имеете в виду?

— Что-то помимо настоящего имени. Ну, например, как вы его называли, когда укладывали спать, или качали на коленях, или брали на руки.

Он уже собирался сказать «нет», как вдруг в голове замаячило воспоминание — то, о чем он не думал вот уже много лет. А следом нахлынула волна внезапной печали. Гурни откашлялся.

— Медвежонок.

— А почему вы его так называли?

— У него иногда была такая мордашка… особенно, как расстроится из-за чего-нибудь… тогда он напоминал мне крохотного медвежонка. Сам не знаю, почему.

— И вы его обнимали?

— Да.

— Потому что любили его.

— Да.

— И он вас любил.

— Наверное. Да.

— Вы хотели, чтобы он умер?

— Разумеется, нет.

— А он хотел бы, чтобы умерли вы?

— Нет.

— Мадлен хочет, чтобы вы умерли?

— Нет.

— А Кайл?

— Нет.

Перед тем как продолжить, Кларет посмотрел Гурни в глаза, словно прикидывая, понимает ли он.

— Все, кто вас любит, хотят, чтобы вы жили.

— Ну, наверное.

— Так что это ваше навязчивое стремление расплатиться за гибель Дэнни, искупить вину, подвергнув себя риску… сплошной эгоизм, разве нет?

— В самом деле?

Даже сам Гурни слышал, как безжизненно звучит его голос, как безучастно — словно бы принадлежит кому-то другому.

— Вы единственный в этой ситуации, для кого риск имеет какой-то смысл.

— Но гибель Дэнни — это моя вина.

— И того пьяного водителя, который его сбил. И вина Дэнни — что выскочил с тротуара на проезжую часть, хотя вы наверняка сто раз говорили ему этого не делать. И голубя, за которым он погнался. И того бога, что создал голубя, улицу, пьяного водителя, машину и все минувшие события, которые свели их воедино в тот злополучный момент. Кто вы такой, чтобы мнить себя причиной всему?

Кларет на миг умолк, словно чтобы перевести дух и набраться сил, а потом заговорил громче:

— Возмутительная гордыня. Возмутительное пренебрежение теми, кто вас любит. Дэвид, послушайте меня. Не причиняйте боли тем, кто вас любит. Если ваш великий грех состоял в недостатке внимания, то проявите внимание хоть сейчас! У вас есть жена. Какое право вы имеете рисковать жизнью ее мужа? У вас есть сын. Какое вы имеете право рисковать жизнью его отца?

Заряд эмоциональной энергии, потраченной на эту короткую речь, казалось, совсем истощил его.

Гурни сидел неподвижно, не произнося ни слова, — опустошенный, выжидающий. Комната вдруг стала совсем крохотной. В ушах звенело.

Кларет улыбнулся. Голос его сделался мягче — и сама эта мягкость придала его словам еще больше убедительности: убедительности умирающего.

— Дэвид, послушайте меня. В жизни нет ничего важнее любви. Ничего, кроме любви.

Глава 38Тяга к огню

Гурни не помнил, как покинул Сити-Айленд, как пробирался через Бронкс, как переезжал мост Джорджа Вашингтона. Он пришел в себя, лишь когда уже ехал на север по Палисадес-парквей. И одновременно осознал, что бензин-то заканчивается и на весь путь до Уолнат-Кроссинга не хватит.

Через двадцать минут он уже был на парковке перед большой бензоколонкой, совмещенной с придорожными забегаловками, где можно было заправить машину и заправиться самому. Большой стакан кофе и пара бейглов помогли ему снова войти в контакт с повседневностью. Вытащив телефон — отключенный на время встречи с Кларетом, — он проверил, нет ли сообщений.

Оказалось целых четыре. Голос в первом из них — с неизвестного номера — принадлежал Клемперу, только говорил он еще грубее и невнятнее, чем накануне: «По поводу „Ривер-молла“… „Риверсайда“. Нашего разговора. Проверь почтовый ящик. Помни свое обещание. Только не вздумай меня кинуть. Те, кто меня кидает… плохая идея. Не вздумай меня кидать. Уговор есть уговор. Заруби на носу. Смотри не забудь. Проверь ящик».

Гурни гадал, и впрямь ли Клемпер так пьян, как можно судить по голосу. Но еще важнее — что там, в ящике? Та самая пропавшая видеозапись, которую он, Гурни, просил? Невольно вспоминалось, как однажды ему в почтовый ящик сунули змею. Да и для бомбы самое подходящее место. Хотя бомба, конечно, уже чересчур.

Это все напомнило Гурни еще и о том, что надо бы рассказать Хардвику с Эсти про встречу в «Риверсайде» и «уговор», на который ссылался Клемпер.

Он перешел ко второму сообщению — от Хардвика. «Эй, Шерлок. Только что принял звонок из Анкары. Похоже, малютка, что нам свет отрубил, та еще штучка. Перезвони мне».

Третье послание было тоже от Хардвика, уже более возбужденного: «Где тебя черти носят, Шерлок? Я в районе Куперстауна, еду к дому Бинчера. От него все еще нет вестей. Меня это начинает беспокоить. И еще надо поговорить о нашем психованном стрелке. Я это всерьез — про психованного. Ради бога, перезвони уже».

Четвертое, и последнее, сообщение оказалось опять от Хардвика, сердитого и мрачного: «Гурни, где бы ты, твою мать, ни был, возьми телефон! Я возле дома Лекса Бинчера. Точнее, возле того, что от него осталось. Он ночью сгорел. Вместе с соседними домами. Три гребаных дома в ряд. Дотла. Огромное, прожорливое и супержаркое пламя — пожар начался с дома Лекса. Похоже, какое-то зажигательное устройство, и не одно. Позвони мне! Скорее!»

Гурни решил сперва позвонить Мадлен, но попал на автоответчик и оставил сообщение: «Сделай одолжение, не открывай сегодня почтовый ящик. Я совершенно уверен, что все в порядке, но просто мне тут звонил Клемпер, весь взбудораженный, так что я предпочел бы сам открыть. Просто предосторожность. Потом объясню. Я в Слотсбурге, на стоянке. Через пару часов увидимся».

Обдумав свои слова, он тут же пожалел, что не подобрал других фраз. Слишком уж получилось зловеще, слишком неясно. Не хватало ни контекста, ни объяснений. Его подмывало перезвонить еще раз и оставить сообщение подлиннее, но сдерживал страх только ухудшить положение.

Позвонив Хардвику, он тоже попал на автоответчик и оставил сообщение, что едет в Уолнат-Кроссинг. Спросил, были ли при пожаре жертвы, известно ли что о Бинчере. И по поводу психованного стрелка — что все-таки выяснилось? Закончив сообщение, он удостоверился, что телефон не отключился, и отправился за очередной порцией кофе.

Лишь когда он уже подъехал к пасторальным холмам над Барливиллем, Хардвик наконец перезвонил.

— У нас тут, старичок, дело серьезно. Совсем дерьмо. Три дома — три кучи пепла. Дом Лекса плюс два соседних. Шестеро погибших — но Бинчера среди них нет. Два тела в доме слева, четыре в доме справа, из них двое детей. Не успели выскочить. Парни, прибывшие на место, говорят, это все случилось вскоре после полуночи, причем очень быстро. Тип из команды по поджогам говорит, скорее всего, МЗУ — маленькие зажигательные устройства, четыре штуки, заложенные по углам Бинчерова дома. Причем преступник даже и не пытался выдать поджог за случайное происшествие.

— А два других дома — просто сопутствующий ущерб? Уверен?

— Я ни в чем не уверен. Стою за желтой лентой среди зевак этих недоделанных — просто слышал обрывки разговоров местных копов. Но говорят, вроде газовая хроматография показывает зажигательные средства у Бинчера, но не у соседей.

— Но дом Бинчера оказался пуст? В смысле, в нем тел не найдено?

— Пока нет. Но, насколько я вижу, техники там среди мокрых углей еще ползают. Целая армия собралась. Пожарные, бюро криминальных расследований, команда по поджогам, отдел шерифа, местные копы. — Он помолчал. — Боже, Дэви, если это замышлялось как… как предупреждение Лексу, чтобы он бросил дело…

Он не докончил фразы.

Гурни промолчал.

Хардвик кашлянул, прочищая горло.

— Ты еще тут?

— Тут. Просто думаю о твоих словах про «предупреждение». — Он помолчал. — Я бы сказал, что стрельба по твоим проводам, скорее всего, была предупреждением. Гвозди в голове у Гурикоса, скорее всего, были предупреждением. Но это… с Бинчером… дело другое. Скорее, война. И его ничуть не волнует, кого еще там убьет.

— Согласен. У гаденыша прямо страсть к разрушениям. А на поджогах, похоже, особый пунктик.

— Особый пунктик? — Гурни притормозил, съехал на поросший травой утес с видом на водохранилище, выключил мотор и открыл окна. — Что ты имеешь в виду, особый пунктик? Что ты получил из Интерпола?

— Не то до хрена всего, не то вообще по нулям. Поди пойми. Суть в том, что информация, которую они накопали по своим базам данных, может относиться к одному и тому же индивидууму, а может касаться разных людей. Последние сведения, лет этак за десять, скорее всего, вполне точные, во всяком случае — по большей части. А вот все, что старше десяти лет, — уже сомнительнее. И причудливее.

Гурни задумался, что может быть еще причудливее, чем гвозди в голове жертвы.

Хардвик объяснил.

— Тот парень из Анкары предпочел поговорить со мной по телефону, чем наследить в электронных письмах, так что я делал заметки по ходу разговора. Его рассказ сводится к двум небольшим историям. А дальше уж под каким углом посмотреть — может, они друг с другом связаны, а может, и не связаны вовсе. Начинается все с материалов за последние лет десять на наемного убийцу, известного под именем Петроса Паникоса, а дальше тянется в глубь времен. Готов?

— Весь обратился в слух, Джек.

— Если взять за основной параметр поиска имя Паникоса, оно нас приводит к событиям, произошедшим двадцать пять лет назад в южной Греции, в деревушке Ликонос. Семейство Паникос держало там сувенирный магазин. У них было четыре сына, причем младший вроде бы приемный. Магазинчик вместе с домом, где они все жили, сгорел дотла, при пожаре погибли родители и трое сыновей. Четвертый, приемыш, исчез. Подозревали поджог, но точно так ничего и не доказали. Ни свидетельства о рождении, ни бумаг по усыновлению на этого пропавшего сына найти не удалось. Семья жила очень обособленно, близкой родни не имела, в деревне даже разошлись во мнениях, как пропавшего сына звали. Но — обрати внимание — упоминались два возможных имени: Перо и Петрос.

— Сколько ему было лет?

— Никто точно не знал. Согласно старому делу о расследовании поджога, от двенадцати до шестнадцати.

— И никаких сведений, как его назвали при рождении или откуда он родом?

— Официально — никаких. Тем не менее к делу были подшиты показания деревенского священника, который считал, что мальчик попал в семью из какого-то болгарского приюта.

— Почему он так решил?

— В деле на этот счет ничего не было — никто не удосужился спросить. Но священник сообщил название приюта.

С губ Гурни сорвался короткий смешок, не имевший никакого отношения к веселью. Если б ему самому пришлось объяснять этот смех, он бы, пожалуй, сослался на переизбыток энергии. Нечто в самом процессе отслеживания информации, движения от одного обрывка фактов к другому, шажкам по камням через стремительный поток заряжало электрические цепи у него в мозгу.

— Верно ли я догадываюсь, что след к приюту приводит нас ко второму похожему происшествию?

— Ну, строго говоря, он приводит нас к унылому детскому дому времен коммунистов — документации по нему не осталось. Угадай, почему.

— Очередной поджог?

— Ага. Так что все, что мы знаем об обитателях детдома на момент пожара — при котором большинство и погибло, — исходит из чахлого полицейского дела, собственно-то, в нем содержатся показания всего одного свидетеля — воспитательницы, которой удалось выжить. Кстати, на этот раз факт поджога установлен с достоверностью. Помимо приюта сгорели еще четыре здания, и вдобавок к тому, что во всех четырех были найдены баллоны с газом, под двери еще были подсунуты деревянные клинья.

— Что означает — целью было массовое убийство. Но, похоже, пожар стал лишь концом истории. А начало какое?

— Согласно показаниям воспитательницы, за пару лет до пожара, в одно зимнее утро, на крыльце приюта нашли очень странного ребенка. Сперва казалось, он вообще немой и совсем неразвитый. Но вскоре выяснилось, что он бегло говорит не только по-болгарски, но и по-русски, по-немецки и по-английски. Эта воспитательница даже решила, он какой-то полоумный вундеркинд по части языков — настолько хорошо он болтал. Так что она раздобыла для него учебники, какие смогла, и, само собой, в течение двух лет, что пацан там провел, он учил французский, турецкий и бог весть что еще.

— А он никогда не рассказывал воспитателям, откуда взялся?

— Утверждал, у него полная амнезия — ни малейших воспоминаний о том, что было до того, как он появился в приюте. Единственной его связью с прошлым были беспрестанные ночные кошмары. Что-то про карнавал и клоуна. В результате им пришлось укладывать его на ночь в отдельной комнате, подальше от других детей — так часто он кричал во сне. Почему-то — может, из-за этого клоуна из кошмаров — воспитательница вбила себе в голову, что его мать была из какого-нибудь убогого бродячего цирка.

— Похоже, и впрямь необычный ребенок. Какие-нибудь предупредительные красные флажки перед пожаром не выскакивали?

— О, разумеется. И здоровенные. — Хардвик сделал театральную паузу: одна из его привычек, с которыми Гурни научился смиряться.

— Так ты мне расскажешь?

— Пара других воспитанников завели привычку его дразнить, из-за кошмаров. — Очередная пауза.

— Джек, ради бога…

— Они исчезли.

— Дети, которые над ним смеялись?

— Именно. Пропали с лица земли. И то же самое с медработником, который не верил в его амнезию и продолжал допытываться о его прошлом. Пропал. Никаких следов.

— Еще что-нибудь?

— Очередная чертовщина. Никто толком не знал, сколько парнишке лет, потому что за два года, что он там провел, он совершенно не изменился, не подрос, не начал выглядеть ни на день старше, чем при появлении.

— Как Питер Пэн.

— Вот-вот.

— Его в приюте так называли?

— В болгарских документах об этом ни слова.

Гурни быстро прокрутил всю историю в голове от конца к началу.

— Я кое-чего не понимаю. Откуда мы знаем, что этот приютский мальчишка и есть тот самый, которого усыновили Паникосы?

— А с точностью мы и не знаем. Воспиталка сказала, его забрала семья каких-то греков, но фамилию она не знала. Этим занимался другой отдел. Но приют сгорел в тот самый день, когда он уехал со своими новыми родителями, и почти все обитатели оказались заперты внутри и погибли.

Гурни молчал.

— О чем думаешь, Шерлок?

— Думаю, что кто-то ведь выложил сто кусков, чтобы напустить это маленькое чудовище на Карла Спалтера.

— А заодно на Мэри Спалтер, Гаса Гурикоса и Лекса Бинчера, — добавил Хардвик.

— Питер Пэн, — задумчиво проговорил Гурни. — Мальчик, который не взрослел.

— Зашибись как затейливо, старичок, но куда, черт возьми, это нас приводит?

— Я бы сказал, это не приводит нас ни к чему — пребываем в полной неизвестности, дрейфуя к полному замешательству. Несколько красочных историй у нас есть, но твердо мы почти ничего и не знаем. Мы ищем профессионального убийцу, которого, возможно, зовут Петрос Паникос, или Питер Пэн, или как-нибудь еще. Имя, данное при рождении, неизвестно. Паспортное имя неизвестно. Дата рождения неизвестна. Национальность неизвестна. Родители неизвестны. Фактический адрес неизвестен. История арестов и приговоров неизвестна. Собственно говоря, неизвестно практически ничего, что могло бы нас к нему привести.

— Не стану спорить. И что теперь?

— Перезвони своему приятелю из Интерпола и умоляй о любых крошках, какие там могли заваляться в уголках дела, — особенно нужны сведения о семействе Паникосов, их соседях и любых прочих односельчанах, которые могли что-то знать о маленьком Петросе или как его там еще звали. Что угодно, от чего можно оттолкнуться. Пусть найдется хоть кто-нибудь, с кем мы могли бы поговорить…

— Очнись, мужик, это было двадцать пять лет назад. Да сейчас ни один хрен ничего не вспомнит, даже если мы кого и найдем. Вернись на землю.

— Скорее всего, ты прав. Но все равно свяжись с этим своим интерполовцем. В худшем случае он тебя пошлет. Впрочем, кто знает, какие еще факты могут всплыть.

Закончив разговор, Гурни некоторое время сидел, положив блокнот на колени и глядя на озеро. Вода стояла ниже обычного, обнажая скалистые стенки от уровня воды до кромки деревьев. На камнях валялись кучи плавника. По другую сторону узкого заливчика, тонувшего в глубоких предвечерних тенях, тянулись вверх из воды две корявые ветки. В памяти у Гурни зашевелились леденящие воспоминания о том, как еще совсем новичком он чуть ли не впервые побывал на месте обнаружения трупа: голого детского тельца, выброшенного на каменистую отмель Гудзона.

Не то воспоминание, на котором хочется задерживаться. Взяв блокнот, куда наскоро записал почти все, что рассказал Хардвик, Гурни перечитал заметки.

Он досадовал сам на себя. Досадовал, что позволил втянуть себя в это дело. Что до сих пор так недалеко продвинулся в расследовании. Заодно бесило отсутствие официального статуса. И обилие вопросительных знаков в блокноте.

Пожалуй, надо выпить еще кофе. Гурни завел машину и собирался уже направиться к Барливиллю, как снова позвонил Хардвик, еще более потрясенный, чем прежде.

— Ситуация изменилась. Если то, что мне удалось услышать, правда, возможно, Лекс Бинчер вовсе и не пропал.

— Бог ты мой! Теперь-то что?

— Парни из уголовки вместе с одним из местных копов нашли в воде под частным причалом Лекса тело. Одно только тело. Без головы.

— Они уверены, что это Бинчер?

— Я там не задержался настолько, чтоб это выяснить. Мне от этой пропавшей головы прямо дурно стало. Я выбрался из толпы, вернулся в машину. Надо было убираться, пока меня не вывернуло или пока кто-нибудь из уголовки не узнал меня и не сложил два и два — про меня, Бинчера и дело Спалтеров, — иначе я на пару недель застряну в комнате для допросов. А этого я допустить не могу. Когда такое дерьмо творится. Мне нужна возможность свободно передвигаться, делать то, что, черт возьми, нам придется делать. Пора убираться отсюда. Позвоню позже.

Гурни просидел на берегу водохранилища еще несколько минут, осмысляя новое положение вещей. Взгляд его снова скользнул над водой к тому куску плавника, что напомнил ему тело, выброшенное на скалы у края Гудзона. Теперь же искореженный кусок дерева напоминал ему не просто тело, а тело без головы.

Передернувшись, он завел мотор и двинулся к Уолнат-Кроссингу.

Глава 39Жуткие твари

Ситуация с каждым часом становилась все мрачнее. Думая о поспешном бегстве Хардвика с места преступления — из страха, что его узнают и станут допрашивать, Гурни понял, что перед ним во весь рост встала проблема, размышлять о которой он до сей поры старательно избегал: когда именно заканчивается право проводить частное расследование в интересах клиента, а начинаются препятствия отправлению правосудия?

В какой момент он обязан поделиться с правоохранительными органами тем, что узнал о киллере, называющем себя Петросом Паникосом, и его возможном участии во все нарастающей цепочке убийств, связанных с делом Спалтера? Меняет ли ситуацию то, что причастность Петроса пока остается лишь предположительной, а не установлена точно? Уж верно, рассудил Гурни с толикой облегчения, он не обязан делиться с полицией своими догадками — у нее и своих наверняка хватает. Но так ли уж честен этот аргумент?

Этот внутренний разлад не давал ему покоя, пока он ехал через унылый маленький Барливилль. Кафе, где он надеялся добыть кофе, оказалось закрыто. Гурни покатил дальше через поросшие лесом холмы, отделявшие городок от деревни Уолнат-Кроссинг, и дальше, к своему горному проселку. Раздумья его вылились в леденящий душу вопрос: а вдруг смерти в Куперстауне — лишь предвестие того, что грядет следом? Сколько можно утаивать результаты частного расследования, если в войне, судя по всему, объявленной Паникосом, будут гибнуть новые и новые люди?

Показавшийся в конце дороги почтовый ящик заставил его переключиться с Паникоса на Клемпера. Вправду ли тот, как намекает оставленное им сообщение, привез требуемую видеозапись? Или в ящике таится какой-нибудь менее приятный сюрприз?

Гурни проехал мимо ящика, припарковался возле сарая и пошел обратно пешком.

Он готов был рискнуть тысячей долларов, поставив на то, что никакой бомбы там нет, но жизнью рисковать готов не был. Приглядевшись к почтовому ящику внимательнее, он придумал способ открыть его с минимальным риском. Для начала надо найти палку — достаточно длинную, чтобы дотянуться до дверцы, прячась за стволом ели, росшей в нескольких шагах от почтового ящика.

После пяти минут поисков и нескольких неудачных попыток подцепить дверцу не вполне подходящей для этого веткой, он умудрился все-таки открыть ящик. Дверца распахнулась с легким звяканьем. Выждав несколько секунд, Гурни обошел ящик кругом и заглянул в него. Внутри не обнаружилось ничего, кроме одинокого белого конверта. Он вытащил его и смахнул крошечного муравья.

Конверт был адресован ему — подписан корявыми буквами. Ни штемпеля, ни марки. Сквозь бумагу прощупывалось что-то маленькое и прямоугольное, вполне возможно — флэшка. Осторожно открыв конверт, Гурни убедился, что не ошибся. Он сунул флэшку в карман, вернулся в машину и покатил к дому.

Часы на приборной доске показывали 4:38. Машина Мадлен стояла на обычном месте — он вспомнил, что Мадлен сегодня работала в раннюю смену: скорее всего, она вернулась домой около двух. Наверное, сидит и читает — очередная сизифова попытка одолеть «Войну и мир». Он вошел в боковую дверь и окликнул:

— Я дома.

Ответа не было.

По пути в кабинет, проходя через кухню, он окликнул жену снова, но ответа снова не получил и решил, что она, верно, по своему обыкновению отправилась прогуляться.

В кабинете он нажал клавишу на открытом лэптопе, пробуждая его от спячки, вытащил из кармана флэшку и воткнул в нужный разъем. Появившаяся на экране иконка была озаглавлена «2 дек 2011 08:00AM — 11:59AM» — тот самый период времени, когда произошла стрельба. Войдя в меню за информацией, Гурни обнаружил, что крохотная флэшка имеет объем 64 гигабайта — более чем достаточно для записи того, что происходило в эти часы, даже в высоком разрешении.

Он кликнул по иконке. Открылось окно со списком из четырех видеофайлов, озаглавленных «Камера A (внутр.)», «Камера B (вост.)», «Камера C (зап.)», «Камера D (юг)».

Интересно. Четыре камеры наблюдения — необычайно высокий уровень безопасности для магазинчика в маленьком городке. Гурни предположил, что либо экраны были выведены на общее обозрение в качестве рекламы, как иногда ставят в ряд телевизоры — чтобы увеличить продажи, — либо же (эта возможность пришла ему в голову чуть позже) Косматый Гарри и его подружка занимались чем-нибудь порискованнее, чем простая торговля электроникой.

Поскольку обращенная на юг камера как раз должна была смотреть на кладбище «Ивовый покой», именно этот файл Гурни выбрал в первую очередь. Он кликнул по иконке, открылось новое окно с видео и пультом управления: кнопками «Пуск», «Пауза», «Реверс» и «Стоп», а также шкалой с движком — чтобы была возможность выбирать нужный момент на записи. Он нажал «Пуск».

Увидел он именно то, что и надеялся увидеть. Так отчетливо, что даже не верилось! Разрешение оказалось великолепным, и вдобавок записавшая этот файл камера, судя по всему, была оснащена новейшими технологиями следования за движущимся объектом и автоматического увеличения при всплеске активности объекта. Ну и разумеется, подобно большинству камер, внедренных с систему безопасности, она включалась в ответ на движение, делая запись, только когда что-то происходило. По низу экрана шел индикатор реального времени.

То, что камера активировалась движением, означало, что обозначенный в заглавии файла период, номинально охватывающий четыре часа, на самом деле не весь заполнен событиями, поскольку содержит и интервалы неактивности камеры. На деле так оно и оказалось: первый час реального времени дал меньше десяти минут записи — на которую попали, по большей части, дисциплинированные владельцы собак, выведшие питомцев на прогулку, да одетые по-зимнему бегуны, которые осуществляли утренний ритуал на тропинке, шедшей вдоль низкой кладбищенской стены. Бледный зимний свет и чуть припорошивший землю легкий снег оживляли пейзаж.

Лишь после девяти утра камера среагировала на движение на самом кладбище. Через экран медленно ехал грузовой автофургон. Он остановился перед местом, в котором Гурни узнал фамильный участок Спалтеров (или, если использовать терминологию Полетты Парли, «владение»). Из фургона выбрались двое мужчин в мешковатых комбинезонах. Распахнув заднюю дверцу, они принялись выгружать какие-то темные и плоские прямоугольники, как вскоре выяснилось — раскладные стулья. Рабочие аккуратно расставили их в два ряда перед куском темной земли — разверстой могилой, предназначенной для Мэри Спалтер. Чуть подровняв ряды стульев, один из рабочих установил в изголовье могилы переносную трибуну, а второй достал из фургона здоровенную метлу и принялся сметать снег с травы между стульями и могилой.

Пока шли все эти подготовительные работы, в поле зрения появился маленький белый автомобильчик, остановившийся позади автофургона. Хотя Гурни, конечно, не мог разглядеть лицо, совсем крошечное в рамке видео, у него возникло ощущение, что вылезшая из автомобильчика женщина в шубке и меховой шапке, которая жестикулировала, словно давая рабочим указания, была Полетта Парли. Энергично помахав метлой вокруг стульев и могилы, рабочие забрались обратно в фургон, и тот исчез из поля зрения.

Женщина еще немного постояла, осматриваясь вокруг с таким видом, точно проводила последнюю инспекцию, а потом вернулась к машине, отогнала ее подальше от лужайки и припарковала возле побитых морозом рододендронов. Видео продолжалось еще с минуту, но затем прервалось и возобновилось через двадцать восемь минут реального времени, в 9:54 — с появлением катафалка и нескольких автомобилей.

С пассажирского сиденья катафалка слез мужчина в черном плаще. Женщина, которую Гурни считал Полеттой Парли, снова показалась из своей машины и подошла к нему. Они обменялись рукопожатием и коротко переговорили. Мужчина, на ходу жестикулируя, направился обратно к катафалку. Из лимузина вышло человек шесть служителей в черных костюмах. Открыв заднюю дверь катафалка, они медленно извлекли гроб и с натренированной плавностью понесли к могиле, где и поместили на подставку, удерживавшую его на уровне земли.

По какому-то знаку, которого Гурни не разглядел, из машин, припаркованных вдоль аллеи за катафалком, начали выбираться остальные скорбящие, в зимних пальто и шапках. Один за другим они двинулись к рядам стульев возле могилы. Через некоторое время свободными оставались лишь два из шестнадцати мест — по обе стороны от тройняшек, кузин Мэри Спалтер.

Высокий человек в черном пальто — предположительно, распорядитель похорон — занял позицию позади гостей. Рядом с ним плечом к плечу встали шесть служителей, поправив предварительно гроб на подставке. Полетта Парли остановилась в нескольких шагах от них.

Внимание Гурни было приковано к человеку на крайнем стуле первого ряда. К ничего не подозревающей будущей жертве. Часы внизу экрана показывали, что на кладбище «Ивовый покой» было 10:19 утра. А значит, Карлу Спалтеру оставалась всего одна минута. Одна минута той жизни, что у него была.

Гурни все переводил взгляд с Карла на часы и обратно, с болезненной остротой ощущая, как истекают, выветриваются время и жизнь.

Оставалось еще полминуты — полминуты до того, как пуля «Свифт» двадцать второго калибра, самая быстрая и точная пуля в мире, пронзит правый висок жертвы, вобьет острый осколок ему в мозг и положит конец любым его видам на будущее.

За долгую карьеру в полиции Нью-Йорка Гурни перевидал бессчетное множество видеозаписей, на которых были запечатлены преступления, включая кражи, избиения, грабежи и убийства — на автозаправках, в винных магазинах, супермаркетах, прачечных, банкоматах.

Но сейчас все было совсем по-другому.

Человеческий контекст со всеми его сложными и напряженными внутрисемейными отношениями был куда шире. Эмоциональная насыщенность — выше. Умиротворение на месте происшествия — скорбящие, чинно рассевшиеся в два ряда, словно на семейном групповом портрете, — резко отличало этот случай от типичных сцен преступлений на видеозаписях. А про того, кому суждено было — всего через несколько секунд — получить пулю в голову, Гурни знал гораздо больше, чем обычно заранее знал про жертв с видео.

И вот наступил тот самый миг.

Гурни весь подался вперед к экрану компьютера, балансируя на краешке стула.

Карл Спалтер поднялся с места и повернулся к трибуне, установленной у дальнего конца разверстой могилы. Сделал шаг, оказавшись при этом прямо перед Алиссой. А потом, едва начав делать следующий шаг, внезапно качнулся вперед, словно бы споткнувшись, и завалился, по инерции движения преодолев в падении почти всю длину переднего ряда. Он упал лицом вниз и неподвижно распростерся на припорошенной снегом траве между гробом матери и стулом брата.

Йона и Алисса первыми вскочили на ноги. Вслед за ними — две пожилые дамы из «Старших сил» со второго ряда. Стоявшие за спинами у гостей служители тоже выскочили вперед. Полетта бросилась к Карлу, упала на колени и согнулась над ним. После этого разобрать, что происходит, стало трудно: все сгрудились вокруг упавшего. По крайней мере трое присутствующих за последующие несколько минут вытащили телефоны и принялись звонить.

Гурни отметил, что, как и было указано в отчете о происшествии, в Карла стреляли ровно в двадцать минут одиннадцатого. Первые представители закона появились в десять двадцать восемь — местные полицейские из Лонг-Фоллса в патрульной машине. В следующие пару минут прибыли еще две машины, а вслед за ними — патрульный автомобиль. В десять сорок две приехала машина «скорой помощи» с командой медиков и припарковалась прямо перед местом происшествия, начисто блокируя поле обзора видеокамеры, что сделало весь остаток записи начисто непригодным для Гурни. Даже первая машина без опознавательных знаков — скорее всего, на ней приехал Клемпер — остановилась по другую сторону от «скорой помощи» и скрылась из виду.

Наскоро промотав вперед остаток записи и не обнаружив больше ничего важного, Гурни откинулся на спинку кресла, обдумывая увиденное.

Помимо неудачно занятой «скорой помощью» позиции была и другая проблема. Несмотря на высокое разрешение камеры, способность объектива к многократному увеличению и автоматическое кадрирование, камера находилась слишком далеко от места действия, что накладывало определенные ограничения. Хотя Гурни и понимал, что там происходило, он сознавал, что понимание это отчасти базируется на том, что ему успели рассказать. Он давно уже принял для себя главный, хотя и идущий вразрез с интуицией принцип восприятия: «Мы не думаем то, что думаем, потому что видим то, что видим, — а наоборот, видим то, что видим, потому что думаем то, что думаем». Предвзятое суждение легко искажает данные оптических наблюдений и даже заставляет нас видеть то, чего нет вовсе.

Так что сейчас Гурни требовались более четкие данные оптических наблюдений: он хотел убедиться, что предвзятость суждений не уводит его в сторону от истины. В идеале нужно бы отдать цифровой файл в продвинутую компьютерную лабораторию, чтобы выжать максимум разрешения, — но плата за отставку включала в себя и отсутствие допуска к подобным технологиям. Ему пришло в голову, что у Эсти, возможно, имеется лазейка в полицейскую лабораторию, где она могла бы проделать эту работу без всяких там удостоверений или пропуска, предъявление которых могло бы выйти ей боком. Но не хотелось толкать ее на такое. По крайней мере, пока не исчерпаны менее рискованные возможности.

Взяв телефон, он позвонил Кайлу — кладезю информации в отношении всего, что касалось компьютеров, и чем более навороченных, тем лучше. Автоответчик предложил оставить сообщение, что Гурни и сделал: «Привет, сынок. У меня тут проблема из области цифровых технологий. По каналам официальной поддержки пользователей обратиться не могу. Дело вот в чем. У меня есть видеофайл с высоким разрешением, из записи можно было бы выжать больше сведений, если бы удалось применить цифровое увеличение, не теряя при этом четкости. Знаю, это противоречие, но мне кажется, бывают какие-то программы, которые это умеют… вот я и подумал, может, ты меня сориентируешь? Спасибо, сынок. Даже не сомневайся: что бы ты ни сказал, твои познания гораздо глубже, чем мои».

Закончив звонок, он собрался было вернуться к началу видео и просмотреть запись еще раз, но тут обратил внимание на время в верхнем углу экрана. Было уже 5:48. Выбери Мадлен даже самый длинный из своих обычных маршрутов по лесу — тот, что вел через гребень Карлсон-Риджа, — ей пора бы уже давно вернуться.

Время ужина, а она никогда… О боже! Ну конечно же!

Он почувствовал себя идиотом. Ведь как раз сегодня ей полагалось уехать к Уинклерам! Слишком уж много всего случилось — и слишком быстро. Мозг у него словно был переполнен сведениями, и каждая новая крупица информации напрочь вышибала что-то из старого. Пугающее наблюдение. Что еще он мог забыть?

Тут он внезапно вспомнил, что по дороге видел у дома машину Мадлен.

Если она у Уинклеров, какого черта ее машина тут?

Недоумевая, он набрал номер ее мобильного. Внутренняя тревога стремительно разрасталась.

К своему удивлению через несколько секунд он услышал, как телефон Мадлен звонит на кухне. Неужели она все-таки не уехала к Уинклерам? Может, она где-то в доме? Он громко окликнул Мадлен, однако ответа не получил. Выйдя из кабинета на кухню, он по звуку звонка нашел ее телефон: на столе рядом с плитой. Вот это уже и вправду странно. Она же никогда не уходит из дома без телефона. Гурни в полной растерянности посмотрел в окно, надеясь, что увидит, как Мадлен идет через луг к дому.

Но ее видно не было. Только ее машина. Что означало — она должна быть где-то поблизости: если только не уехала с кем-нибудь из друзей, заехавших за ней. Или если, упаси господь, с ней не приключилась какая-то беда и ее не увезли на «скорой».

Он напряженно пытался вспомнить, не говорила ли она что-нибудь такое, что…

Легкий ветерок качнул стебли аспарагуса, на краткий миг чуть раздвинул их, и Гурни краем глаза заметил что-то яркое.

Вроде бы — розовое.

Стебли сомкнулись снова, и он уже начал сомневаться, вправду ли что-то видел.

Любопытство выгнало его из дома.

Обогнув заросли аспарагуса, он получил ответ на свой вопрос — а заодно и на второй, более важный. Мадлен в розовой футболке сидела на траве. Рядом, на участке рыхлой, словно бы недавно вскопанной земли, лежало несколько кусков голубоватого песчаника. За ними валялась на траве лопата, которой явно только что пользовались. Правой рукой Мадлен тихонько разравнивала темную землю у края камней.

Сперва она ничего не сказала.

— Мэдди?

Она подняла голову. Губы у нее были сжаты в тонкую, скорбную линию.

— Что случилось? Что с тобой?

— Гораций.

— Гораций?

— Кто-то из этих жутких тварей до него добрался.

— До нашего петуха?

Она кивнула.

— Из каких жутких тварей? — спросил Гурни.

— Не знаю. Наверное, из тех, о каких тогда Брюс рассказывал. Хорек? Или опоссум? Не знаю. А ведь он нас предупреждал. Надо мне было послушаться.

Она прикусила нижнюю губу.

— Когда это случилось?

— Сегодня, недавно совсем. Я вернулась домой и выпустила их из сарая немножко подышать свежим воздухом. День выдался такой чудесный. У меня было немного дробленой кукурузы, они ее обожают — так что они увязались за мной к дому. Прямо вот тут были. Бегали, клевали что-то в траве. Я вошла в дом за… не помню уже, за чем. И просто… — Она на миг умолкла и покачала головой. — Ему ведь было всего четыре месяца. Он и кукарекать-то научился только-только. И так гордился собой. Бедненький малыш Гораций. А ведь Брюс нас предупреждал… предупреждал… что может случиться.

— Ты похоронила его?

— Да. — Она чуть подалась вперед, поглаживая рыхлую землю вокруг камней. — Не могла оставить его маленькое тельце просто валяться здесь. — Она шмыгнула носом и кашлянула, прочищая горло. — Наверное, он пытался защитить кур от хорька. Как ты думаешь?

Гурни понятия не имел, что и думать.

— Наверное.

Еще несколько раз погладив землю, Мадлен поднялась с травы, и они вместе вернулись в дом. Солнце уже начало опускаться за западный гребень. Склон холма напротив омывало то красновато-золотистое сияние, что длится лишь пару минут.

Странный это был вечер. Они наскоро и молча перекусили тем, что нашлось в холодильнике, и Мадлен устроилась в глубоком кресле у огромного пустого камина в дальнем конце длинной комнаты, рассеянно держа на коленях какое-то из своих вечно неоконченных вязаний.

Гурни спросил, не зажечь ли стоящий за креслом торшер, но Мадлен еле заметно покачала головой. Он уже собирался спросить, изменила ли она планы насчет фермы Уинклеров, как она сама поинтересовалась его утренней встречей с Малькольмом Кларетом.

Утренней?

Случилось столько всего, что казалось, он ездил в Бронкс с неделю назад. С трудом Гурни сумел сосредоточиться на этой поездке, встроить ее в прочие события сегодняшнего дня. Он начал с первого, что пришло на ум.

— А когда ты назначала мне встречу, Малькольм тебе не сказал, что умирает?

— Умирает?

— Да. Он в терминальной стадии рака.

— И все еще… о господи!

— В чем дело?

— Он ничего мне не сказал, во всяком случае, прямо, но… теперь припоминаю, он сказал, что надо назначить встречу как можно скорее. Я-то подумала, он потом будет плотно занят, вот и… О господи. Как он?

— Да все как прежде. Ну, то есть, он выглядит сильно постаревшим, страшно худой. Но очень… очень проницателен.

Наступило молчание.

Мадлен заговорила первой.

— Так вы об этом говорили? О его болезни?

— Ой, нет, совсем не о том. Он, собственно, и упомянул-то о ней лишь в самом конце беседы. Мы, главным образом, разговаривали обо мне… и о тебе.

— И как, толковая вышла встреча?

— Думаю, да.

— Ты еще злишься, что я договорилась о приеме без твоего ведома?

— Нет. Оказалось, что оно того стоило. Во всяком случае, Кларет думал, оно того стоило. — Гурни все еще было трудно подобрать слова, чтобы описать, как эта встреча на него подействовала.

После короткой паузы Мадлен улыбнулась.

— Хорошо.

После следующей паузы, уже более продолжительной, Гурни задумался, не стоит ли снова поднять вопрос об Уинклерах и наконец обо всем договориться. Он по-прежнему хотел, чтобы Мадлен на некоторое время покинула дом. Но, пожалуй, с этим можно разобраться и утром.

В восемь часов она отправилась спать.

Чуть позже он последовал за ней.

Не то чтобы ему хотелось спать. Гурни вообще нелегко было бы сейчас определить, что именно он испытывал. Минувший день глубоко потряс, перегрузил, опустошил его. Для начала — беспощадная истина слов Кларета. Вдобавок еще и болезненные воспоминания о детстве в Бронксе. Потом — все нарастающий ужас рассказов Джека Хардвика из Куперстауна, а под конец горе Мадлен из-за смерти петуха — пусть потеря и могла показаться небольшой, Гурни подозревал, что на подсознательном уровне она перекликается у Мадлен с другой утратой.

Он вошел в спальню, разделся, лег рядом с женой и ласково взял ее за руку, не зная, как более внятно или уместно выразить сочувствие.

Часть третья