Дэйв Гурни. Книги 1-5 — страница 2 из 16

СТРАШНЫЕ ИГРЫ

Глава 17Много крови

Ровно в десять утра Гурни позвонил в полицейское управление Пиона, чтобы сообщить свое имя, адрес, телефон и рассказать о своих отношениях с покойным. Его собеседник, некто сержант Буркхольц, ответил, что информацию передадут Государственному полицейскому бюро криминальных расследований, которое занимается этим делом.

Гурни предполагал, что с ним свяжутся спустя сутки или двое, и был крайне удивлен, когда ему перезвонили уже через десять минут. Голос казался смутно знакомым, но его обладатель не представился.

— Мистер Гурни, это старший следователь по делу убийства в Пионе. Как я понял, у вас есть для нас информация.

Гурни помедлил. Он собирался было попросить полицейского представиться, как того требовала стандартная процедура, но тут голос внезапно вызвал в памяти лицо и имя. Джек Хардвик, которого он помнил по одному сенсационному делу, был любителем крепкого словца, шумным, резким, с красным лицом, ранней сединой и бледными, как у лайки, глазами. Он постоянно над всеми подшучивал, отчего полчаса рядом с ним могли показаться сутками, которые никак не заканчивались. Но помимо этого он был умен, решителен, неутомим и подчеркнуто неполиткорректен.

— Привет, Джек, — сказал Гурни, скрывая удивление.

— Откуда ты узнал? Черт! Кто-то проболтался, да? Какой урод?

— У тебя запоминающийся голос, Джек.

— Запоминающийся, мать твою! Десять гребаных лет прошло!

— Девять.

Арест Питера Поссума Пиггерта был крупнейшим делом в карьере Гурни, благодаря которому его повысили до детектива первого класса. Разумеется, он это помнил.

— Так кто проболтался-то?

— Никто.

— Да ладно, колись!

Гурни промолчал, вспоминая, как Хардвик всегда поворачивал разговор таким образом, чтобы последнее слово оставалось за ним, и как подобного рода диалоги продолжались до тех пор, пока он не ставил точку.

Спустя долгие три секунды Хардвик продолжил менее напористым тоном:

— Девять чертовых лет — и тут ты возникаешь из ниоткуда, посреди дела, которое, возможно, будет крупнейшим в Нью-Йорке с того дня, как ты выудил нижнюю часть миссис Пиггерт из реки. Ничего себе совпаденьице.

— Вообще-то, Джек, это была верхняя часть.

В ответ раздалось характерное ослиное ржание, которым Хардвик славился.

— Ох! — выдохнул он, перестав ржать. — Дэйв, ну ты в своем репертуаре — щепетилен до мелочей.

Гурни прочистил горло.

— Можешь рассказать мне, как погиб Марк Меллери?

Хардвик помолчал, видимо застряв в неуютном тесном пространстве между личными отношениями и правилами выдачи информации, где полицейские наживают себе язву желудка. Он решил рассказать правду — не потому, что ситуация того требовала (Гурни официально не был задействован в расследовании, и ему не полагалось быть в курсе дела), а потому, что было о чем рассказать.

— Кто-то перерезал ему горло разбитой бутылкой.

Гурни вскрикнул так, будто его ударили в сердце.

Первую реакцию, впрочем, быстро вытеснила профессиональная сноровка. Ответ Хардвика поставил на место одно из звеньев головоломки.

— Это, случаем, была не бутылка от виски?

— Откуда ты знаешь? — За три слова интонация Хардвика из удивленной превратилась в подозрительную.

— Долго объяснять. Может, мне лучше заехать?

— Сделай одолжение.

Солнце, прохладный диск которого еще с утра проглядывал сквозь серую завесу зимних облаков, теперь окончательно скрылось за тяжелыми бугристыми тучами. Освещение казалось зловещим, как лицо ледяной вселенной, равнодушной ко всему живому.

Устыдившись такого фантазерства, Гурни припарковался за чередой полицейских автомобилей на заснеженной обочине перед Институтом духовного обновления. Большинство машин были сине-желтые, с символикой полиции штата Нью-Йорк; еще были фургон местной судмедэкспертизы, две белые машины из управления шерифа и два зеленых джипа полиции Пиона. Гурни вспомнил остроту Меллери: «полиция Пиона» звучит как название для гей-кабаре.

Заросли астр, видневшиеся между машинами и каменной стеной, превратились в спутанные коричневые стебли, на которых причудливыми бутонами висели комья снега. Гурни вышел из машины и направился ко входу. У ворот стоял молодой полицейский, одетый с иголочки и с неприятной ухмылкой вояки. Гурни отметил про себя, что он, вероятно, всего на год или два младше его сына.

— Чем могу помочь, сэр?

Слова были вежливыми, но взгляд им противоречил.

— Моя фамилия Гурни. Я пришел к Джеку Хардвику.

Молодой человек дважды моргнул — по одному разу на каждом имени. Выражение его лица выдавало, что как минимум одно из этих имен вызывает у него несварение.

— Минуточку, — сказал он, доставая рацию из-за пояса. — Вас проводят.

Три минуты спустя явился провожатый — детектив из отдела криминалистики, который, казалось, отчаянно пытается быть похожим на Тома Круза. Невзирая на зимний холод, он был одет в черную ветровку поверх черной же футболки. Памятуя о строгом дресс-коде, Гурни решил, что его, должно быть, вызвали на место внезапно. Край девятимиллиметрового «Глока», торчавший из наплечной кобуры, видневшейся под ветровкой, казался не столько профессиональным орудием, сколько модным аксессуаром.

— Детектив Гурни?

— Я в отставке, — ответил Гурни.

— Неужели? — переспросил Том Круз, не выражая никакого интереса. — Должно быть, это приятно. Идемте за мной.

Гурни шел следом за ним по тропинке, которая огибала главное здание и вела к малому особняку, и думал, до чего же несколько сантиметров снега видоизменили эти места. Все превратилось в простой холст, без лишних деталей. Казалось, что ступаешь по только что созданной планете, и этот образ — нового нетронутого мира — резко контрастировал с кровавой реальностью. Они обошли старый георгианский особняк, где Меллери жил, и остановились у засыпанной снегом террасы, где он умер.

Место его гибели было хорошо заметно. В снегу еще сохранялся отпечаток тела. Там, где лежали голова и плечи, расплылось огромное кровавое пятно. Гурни не в первый раз видел это кричащее сочетание ярко-красного с ослепительно-белым. Он был новичком в полиции и дежурил на Рождество, когда один пьющий коп, которого жена не пустила домой на праздники, выстрелил себе в сердце, сидя на заснеженном берегу реки.

Гурни прогнал от себя это воспоминание и сосредоточился на том, что открылось его взору.

Криминалист сидел на корточках возле следов на снегу, идущих к кровавому пятну, и чем-то их сбрызгивал. Гурни не смог разглядеть на канистре надпись с указанием химиката, но предположил, что это специальный воск, закрепляющий форму следов, чтобы с них можно было сделать слепки. Это была чрезвычайно трудоемкая задача, зато такие следы могли на многое пролить свет. Гурни не в первый раз наблюдал за работой специалиста по отпечаткам, но снова поймал себя на восхищении.

Большая часть террасы была перетянута желтой полицейской лентой, тянувшейся до заднего входа в дом. Лента также тянулась по обе стороны от следов в снегу, идущих от большого сарая рядом с домом к кровавому пятну и дальше, в сторону леса.

Задняя дверь в дом была открыта. На пороге стоял полицейский из группы расследования и рассматривал вид на террасу от входа. Гурни отлично понимал, чем он занят. На месте преступления много времени уходит на то, чтобы вжиться в него, попытаться представить, что видела жертва в свои последние минуты. Существуют четкие, хорошо проработанные правила для обнаружения и сбора улик — крови, оружия, отпечатков пальцев, следов, волос, фрагментов ткани, засохшей краски, образцов земли или растений и так далее, — но проблемы восстановления общей картины они не решают. Иными словами, нужно допускать разные варианты того, что именно, где и как произошло, потому что слишком поспешно сделанные выводы заставляют пропустить улики, которые не вписываются в первоначальную версию. В то же время важно иметь хотя бы приблизительную гипотезу, чтобы поиски происходили системно. Можно совершить массу досадных ошибок, поторопившись с выводами о сценарии преступления, а можно потратить кучу драгоценного времени и сил, исследуя квадратный метр по миллиметру в поисках неизвестно чего.

Хорошие детективы, к которым, как показалось Гурни, относился и тот, что стоял сейчас в дверях дома Меллери, поступали так: переключались с дедуктивного метода на индуктивный, и обратно. Что я здесь вижу и о какой последовательности событий говорит мне эта картина? И если результат правдоподобен, какие дополнительные улики мне нужно найти и где их искать?

Ключом к успеху, по опыту Гурни, был правильный баланс между наблюдательностью и интуицией. Главной опасностью тут было тщеславие. Старший детектив, который не торопится с рабочей версией, может потерять драгоценное время и вовремя не направить группу расследования в нужном направлении, однако детектив, который с первого взгляда заявляет, будто знает, что произошло в забрызганной кровью комнате, и выстраивает расследование в пользу собственной правоты, причиняет куда больше проблем, которые далеко не ограничиваются потерянным временем.

Гурни было интересно, какой подход преобладает в текущей ситуации.

По ту сторону желтой ленты, недалеко от кровавого пятна, Джек Хардвик инструктировал двух серьезного вида молодых людей, один из которых был подражатель Тома Круза, а другой казался его братом-близнецом. За девять лет, прошедшие с их последней встречи по делу Пиггерта, Хардвик постарел на все восемнадцать. Лицо стало краснее и шире, волосы поредели, в голосе появилась характерная хрипотца от избытка курева и текилы.

— Здесь двадцать гостей, — говорил он близнецам. — Каждый из вас займется девятью. Запишите их имена, адреса, телефоны, проверьте документы. Патти Плюшкина и дезинсектора оставите мне. Со вдовой я тоже сам поговорю. Жду отчета в четыре часа.

Они обменялись еще какими-то негромкими репликами, перемежавшимися ослиным ржанием Хардвика, — слов Гурни не расслышал. Провожатый Гурни что-то сказал и кивнул головой в его сторону, затем парочка отправилась к главному зданию.

Как только они скрылись из виду, Хардвик повернулся и приветствовал Гурни чем-то средним между улыбкой и гримасой. Его странные голубые глаза, в которых когда-то светился скептический ум, теперь приобрели усталое и циничное выражение.

— Какая честь, — пробасил он, обходя вокруг лент в сторону Гурни, — профессор Дэйв собственной персоной.

— Всего лишь преподаватель, — поправил его Гурни, размышляя, что еще Хардвик успел узнать о его работе в университете.

— Не надо тут прибедняться. Ты звезда, дружище, и прекрасно об этом знаешь.

Они без особого дружелюбия обменялись рукопожатием. Гурни поразило, как изменилась свойственная Хардвику манера подтрунивать: теперь его шутки сочились ядом.

— Насчет места смерти особо сомневаться не приходится, — предположил Гурни, кивая на кровавое пятно. Ему хотелось поскорее рассказать Хардвику все, что он знал, и убраться отсюда.

— Сомневаться приходится всегда, — заявил Хардвик. — Смерть и сомнение — вот единственное, что мы знаем наверняка про жизнь.

Гурни промолчал. Тогда тот продолжил:

— Впрочем, насчет места смерти сомнений поменьше, чем насчет кое-каких других вещей. Тут натуральный дурдом. Все говорят про жертву так, будто он Копро-чувак из телевизора.

— Ты имеешь в виду Дипака Чопру?

— Ну да, этот Черпак, какая разница!

Слова Хардвика вызывали у Гурни все большую неприязнь, но он промолчал.

— Зачем люди вообще приезжают в такие места? Послушать, как какой-то шарлатан будет впаривать им что-то про смысл жизни, запустив ручонки в их кошельки? — Хардвик покачал головой, сокрушаясь о легковерности своих сограждан и кивая в сторону особняка, как будто архитектура восемнадцатого века была отчасти всему виной.

Гурни не выдержал.

— Насколько мне известно, — сказал он как можно спокойнее, — погибший не был шарлатаном.

— А я и не говорю, что был.

— А мне показалось, что говоришь.

— Да я в общем рассуждал, абстрактно. Наверняка твой приятель был исключением из правила.

Хардвик начал не на шутку его раздражать.

— Он не был моим приятелем.

— Из сообщения, которое ты оставил по телефону, я понял, что вы давно знакомы.

— Мы были знакомы в колледже, потом двадцать пять лет не виделись, а две недели назад он прислал мне имейл.

— О чем?

— О кое-каких письмах, которые он получал по почте. Они его испугали.

— Что за письма?

— В стихах. Эти стихи были похожи на угрозы.

Хардвик задумался:

— А что он хотел от тебя?

— Совета.

— И что ты ему посоветовал?

— Обратиться в полицию.

— Как я понимаю, он ему не последовал.

Сарказм этой фразы задел Гурни, но он не подал виду.

— Тут был еще один стишок, — сказал Хардвик.

— То есть?

— Стишок на листке бумаги. Лежал прямо на теле, придавленный камешком. Опрятненько так.

— Он вообще довольно аккуратен. Перфекционист, я бы сказал.

— Кто?

— Убийца. Возможно, крайне неуравновешенный тип, но однозначно перфекционист.

Хардвик с любопытством посмотрел на Гурни. Он даже перестал язвить, по крайней мере на время.

— Пока мы не продолжили, я хочу знать, откуда тебе известно про бутылку.

— Я просто угадал.

— Угадал, что это бутылка из-под виски?

— Если быть точным, виски «Четыре розы», — ответил Гурни и улыбнулся, увидев, как расширяются глаза Хардвика.

— Объяснись, — потребовал Хардвик.

— Это была догадка, основанная на стихах, — сказал Гурни. — Ты сам поймешь, когда прочитаешь их. — И, предвосхищая вопрос, добавил: — Стихи и пара других сообщений лежат в ящике стола в кабинете. По крайней мере, последний раз я видел, как Меллери их туда убирал. Кабинет — это большая комната с камином.

Хардвик продолжал таращиться на него, как будто надеясь разглядеть что-то полезное.

— Идем со мной, — сказал он. — Хочу, чтобы ты кое на что взглянул.

Молча, что было для него нехарактерно, он провел Гурни к парковке между большим сараем и дорогой и остановился там, где начинался коридор, огороженный желтой лентой.

— Это самое близкое к дороге место, где мы ясно различаем следы преступника. Дорогу и въезд расчищали после снегопада часа в два ночи. Мы не знаем, когда появился преступник — до или после этого момента. Если до, то следы на дороге и здесь, на въезде, были уничтожены во время чистки. Если после, то следов не было бы видно. Но вот от этого места, за сараем, на террасе, через поляну и до сосняка возле Торнбуш-лейн следы отчетливо прослеживаются.

— Их даже не попытались скрыть?

— Нет, — ответил Хардвик, и было понятно, что его это озадачивает. — Следы никто не заметал. Если я все правильно понимаю.

Гурни посмотрел на него с любопытством:

— А в чем проблема?

— Сейчас сам увидишь.

Они прошли вдоль очерченного желтой лентой коридора, следуя отпечаткам в снегу до сарая. Это были следы довольно больших (Гурни определил 10-й или 11-й размер, ширину D) походных ботинок, ясно различимые в мягком снегу. Тот, кто пришел сюда ранним утром, не беспокоился о том, что его маршрут кто-то проследит.

Они обогнули сарай, и Гурни увидел очередную зону, огороженную желтой лентой. Полицейский фотограф что-то снимал профессиональной камерой, а рядом ждал специалист по сбору улик в белом защитном костюме, с инструментами. Фотограф делал каждый снимок дважды — с линейкой в кадре для обозначения масштаба и без нее, и снимал предметы с разным фокусным расстоянием — издалека для общей картины и вблизи, чтобы были видны детали.

В центре внимания был простенький складной садовый стул, какие часто продают в дешевых магазинах. Следы вели к этому стулу. Перед ним лежало полдюжины окурков. Гурни присел на корточки, чтобы разглядеть их получше, и увидел, что это «Мальборо». Затем следы огибали куст рододендронов и вели к террасе, где, по-видимому, произошло убийство.

— Господи, — произнес Гурни. — Он просто сидел тут и курил?

— Ну да. Расслаблялся перед тем, как перерезать жертве горло. По крайней мере, так оно выглядит. Полагаю, тебе интересно, откуда взялся садовый стул? Вот и мне интересно.

— И что удалось узнать?

— Супруга жертвы утверждает, что никогда его раньше тут не видела. Кажется, ее даже оскорбил его внешний вид.

— Что ты сказал? — резко переспросил Гурни. Высокомерные замечания Хардвика начали бесить его, как звук железа по стеклу.

— Да ладно тебе. — Он пожал плечами. — Что ж теперь, убиваться из-за перерезанной глотки? Кроме шуток, похоже, Кадди Смит-Вестерфилд Меллери впервые в своей упакованной жизни видела такой дешевый стул.

Гурни все понимал про чувство юмора у полицейских, про то, как оно помогает справляться с тяжелыми ситуациями, но иногда оно его выводило из себя.

— То есть убийца принес с собой садовый стул?

— Похоже на то, — ответил Хардвик, поморщившись от очевидной абсурдности такого предположения.

— И, выкурив — сколько там, полдюжины сигарет? — пошел к задней двери, выманил Меллери на террасу и перерезал ему горло разбитой бутылкой? Вот так сейчас выглядит рабочая версия?

Хардвик неохотно кивнул, как будто только теперь осознав, что в рабочей версии что-то не сходится. Но дальше стало еще хуже.

— Вообще-то, — сказал он, — «перерезал горло» — это еще мягко сказано. Горло жертвы пронзили более десяти раз. Когда судмедэксперты переносили тело в фургон для вскрытия, голова чуть не отвалилась от тела.

Гурни посмотрел в направлении террасы, и хотя ее не было видно за рододендронами, кровавое пятно отчетливо всплыло в его памяти, как будто он смотрел на него под прожекторами.

Хардвик помолчал, задумчиво закусив губу. Затем заговорил снова:

— На самом деле это еще не самое странное. Самое странное начинается, когда дойдешь до конца следов.

Глава 18Следы в никуда

Хардвик повел Гурни от сарая через кусты, мимо террасы, туда, куда уходили предполагаемые следы преступника — от задней части дома через заснеженную лужайку к кленовой роще в нескольких десятках метров.

Неподалеку от террасы, следуя за отпечатками сапог в снегу в направлении рощи, они встретили еще одного эксперта, одетого в герметичный защитный костюм, хирургическую шапочку и маску — снаряжение, необходимое, чтобы получить образец ДНК, не заразив его своим собственным.

Он стоял на корточках в нескольких метрах от следов, поднимая стальными щипцами из снега осколок коричневого стекла. Три похожих осколка он уже положил в пакетики, как и большой фрагмент бутылки от виски.

— По всей видимости, орудие убийства, — прокомментировал Хардвик. — Хотя ты уже в курсе — ты же ас. Ты даже в курсе, что это «Четыре розы».

— Почему бутылка валяется на лужайке? — спросил Гурни, игнорируя язвительность в тоне Хардвика.

— Ну надо же, а я думал, ты и это знаешь. Уж если даже марку виски угадал…

Гурни устало ждал, как ждут, пока откроется программа на медленном компьютере, и в конце концов Хардвик сказал:

— Похоже, что он унес бутылку от тела и бросил ее здесь по дороге в лес. Зачем он так сделал? Это хороший вопрос. Может, не заметил, что все еще несет ее в руке. То есть, представь, он ею многократно ударил жертву в горло. И все его внимание было сосредоточено на этом. А потом, когда он стал уходить по лужайке к лесу, увидел, что бутылка у него в руке, и отбросил ее. Ну хоть как-то правдоподобно.

Гурни не слишком нравилась эта версия, но, поскольку ему нечего было предложить самому, он кивнул.

— Это и есть «самое странное»?

— Это? — переспросил Хардвик и заржал. — Да ты еще ничего не видел.

Пройдя около восьмисот метров по кленовой роще, через десять минут они добрались до места, где начинался сосняк. Где-то недалеко проехала машина, что означало, что они рядом с дорогой, но заснеженные сосны заслоняли вид.

Сперва он не понял, зачем Хардвик его привел сюда. А затем увидел — и в полном недоумении принялся рассматривать землю. То, что предстало его взору, не укладывалось в голове. След просто взял и прекратился. Четкая последовательность отпечатков ног в снегу, тянувшаяся на протяжении почти километра, внезапно обрывалась. Не было никакого намека на то, что случилось с человеком, оставившим эти следы.

Снег вокруг был нетронут. Шаги прекращались за несколько метров от ближайшего дерева и, судя по звукам машин, в сотне метров от ближайшей дороги.

— Я чего-то не понимаю, — пробормотал Гурни.

— Мы все чего-то не понимаем, — отозвался Хардвик с явным облегчением оттого, что Гурни не предложил какое-то простое объяснение, до которого он не додумался сам.

Гурни внимательно посмотрел на последнюю пару следов еще раз. Под хорошо вдавленными отпечатками виднелись еще несколько, перекрывающих друг друга, очевидно оставленных теми же самыми сапогами. Как будто убийца нарочно дошел до этого места и стоял тут, переминаясь с ноги на ногу несколько минут, возможно ожидая кого-то или чего-то, а затем… взял и испарился.

Гурни посетило безумное предположение, что Хардвик решил его разыграть, но он быстро от него отказался. Устраивать розыгрыш на месте убийства такого масштаба было бы перебором даже для такого одиозного персонажа, как Хардвик.

Перед ними было ровно то, что было.

— Если об этом прознает желтая пресса, они напишут про похищение инопланетянами, — сказал Хардвик, морщась, как будто у слов был неприятный привкус. — Репортеры слетятся как мухи на дерьмо.

— У тебя есть более презентабельная версия?

— Я надеялся на острый ум самого почитаемого детектива в истории полицейского управления Нью-Йорка.

— Прекрати, — сказал Гурни. — Твоя команда что-нибудь накопала?

— Ничего, что могло бы это объяснить. Ну взяли образцы снега с затоптанного места, где он вроде бы стоял. Никаких инородных материалов не обнаружили, но, может быть, в лаборатории что-то скажут. Проверили также деревья и дорогу за теми соснами. Завтра прочешут все в радиусе тридцати метров от этого места, посмотрим.

— То есть на настоящий момент у вас ничего нет?

— Именно.

— Значит, тебе остается допрашивать гостей института и соседей, не видели ли они вертолет, спускающий лестницу в лес?

— Никто не видел.

— Ты уже спрашивал?

— Чувствовал себя полным идиотом, но да. Факты таковы, что сегодня утром кто-то вышел сюда, — почти наверняка это был убийца. Он остановился вот здесь. А дальше — если его не забрал вертолет или огроменный кран, то куда он девался?

— Что ж, — произнес Гурни. — Вертолета не было, лестницы в небо не было, тайных туннелей нет…

— Верно, — перебил его Хардвик. — И нет доказательств, что он ускакал на ходулях.

— Что же получается?

— Ничего. Ноль, зеро. Никаких версий. И не надо мне говорить, что он пришел сюда, а потом вернулся по своим следам задом наперед, ступая точно след в след. — Хардвик грозно посмотрел на Гурни, как будто тот собирался ровно это предположить. — Даже если бы такое было возможно, он бы столкнулся с Кадди и Патти, которые были на месте убийства к тому времени.

— Значит, все это невозможно.

— Что невозможно?

— Вообще все, — заключил Гурни.

— Что ты за ересь порешь?

— Джек, успокойся. Нам надо найти какую-то логическую точку отсчета. То, что произошло по видимости, логически не могло произойти. Следовательно, то, что произошло по видимости, на самом деле не произошло.

— По-твоему, это не следы на снегу?

— Я тебе пытаюсь объяснить, что мы не с того ракурса смотрим на них.

— Нет, ты скажи мне, след это или не след? — кипятился Хардвик.

— Мне кажется, что это очень похоже на след, — согласился Гурни.

— И к чему же ты клонишь?

Гурни вздохнул:

— Не знаю, Джек. Просто у меня ощущение, что мы задаемся не теми вопросами.

Видимо, его спокойный тон немного утихомирил Хардвика. Несколько долгих секунд они стояли молча, не глядя друг на друга. Затем Хардвик поднял взгляд и что-то вспомнил.

— Я чуть не забыл показать тебе главное, — сказал он и вытянул из внутреннего кармана своей куртки пакет для сбора улик.

Сквозь прозрачный пластик был виден белый листок с текстом, написанным аккуратным почерком красными чернилами.

— Не доставай его, — сказал Хардвик, — просто прочти.

Гурни так и сделал. Прочел три раза, чтобы запомнить.

Через снег наперерез

От глубин и до небес —

Ты ищи, а я исчез.

Ты, гнусный отброс,

Гляди, как я рос,

Растил месть из слез —

За тихих, забитых,

За всех позабытых.

— Узнаю нашего друга, — вздохнул Гурни, возвращая пакет. — Тема возмездия, восемь строк, изящные образы, безупречная пунктуация, аккуратный почерк. Все как в других записках, за маленьким исключением.

— Что за исключение?

— В этом стихе возникает новая тема — убийца ненавидит кого-то помимо жертвы.

Хардвик посмотрел на записку в пакете, морщась от мысли, что он упустил что-то значимое.

— Кого?

— Тебя, — сказал Гурни и впервые за весь день улыбнулся.

Глава 19Гнусные отбросы

Было, конечно, большим допущением утверждать, что убийца одинаково ненавидел Марка Меллери и Джека Хардвика. По дороге назад, к месту убийства, Гурни объяснил, что в действительности имел в виду: гнев преступника, по всей видимости, частично был обращен против полицейских, расследующих убийство. Хардвика это не насторожило, а, напротив, воодушевило. Бойцовский блеск в его глазах говорил: «Дайте мне этого засранца!».

Тогда Гурни спросил, помнит ли он дело Джейсона Странка.

— А что, должен?

— Прозвище «Сатанинский Санта» тебе ни о чем не говорит? Или, как его обозвали в другой газете, «Дед-людоед»?

— Ах, ну да, конечно помню. Так себе был людоедишка. Только пальцы ног съедал.

— Это не единственное, что он делал.

Хардвик поморщился:

— Что-то припоминаю — он съедал пальцы ног, а потом распиливал тела на части, аккуратно запаковывал в пластик, заворачивал как рождественские подарки и отправлял по почте. Так и избавлялся. Никаких хлопот с похоронами.

— А ты помнишь, кому он отправлял эти посылки?

— Да это было двадцать лет тому назад, я еще даже не работал. Я про это дело в газетах читал.

— Он отправлял их на домашние адреса детективов тех округов, где жили его жертвы.

— На домашние адреса?! — Хардвик, казалось, был возмущен. Как будто убийство, умеренный каннибализм и расчленение тел еще можно было простить, но это было последней каплей.

— Он ненавидел копов, — продолжил Гурни. — Обожал портить им кровь.

— Да уж. Получить по почте чью-то ногу — такое кому угодно способно испортить кровь.

— Особенно если посылку вскроет твоя жена.

Этот комментарий не прошел мимо внимания Хардвика.

— Черт побери! С тобой так и вышло, да? Он отправил тебе какую-то часть тела, а посылку вскрыла жена?

— Да.

— Вот дерьмо. Она поэтому с тобой развелась?

Гурни с интересом взглянул на него:

— Ты даже помнишь, что мы развелись с первой женой?

— Какие-то вещи западают в память. Обычно не то, что я читаю, а что люди сами рассказывают. Такое я долго помню. Например, я помню, что ты единственный ребенок в семье, что твой отец родился в Ирландии, терпеть не мог родину, ничего тебе о ней не рассказывал и много пил.

Гурни недоуменно уставился на него.

— Ты мне все это рассказал, когда мы работали по делу Пиггерта.

Гурни сам не понимал, что его сильнее огорчает — что он зачем-то поделился с Хардвиком этими семейными деталями, что он сам об этом забыл или что Хардвик теперь о них вспомнил. Они шли назад к дому под мелкой порошей; снег то и дело подхватывали и кружили порывы ветра. Темнело. Гурни постарался стряхнуть озноб и сосредоточиться на настоящем.

— Так я это к чему, — сказал он. — Последняя записка убийцы — вызов полиции, это может быть важной деталью.

Хардвик относился к людям, которые не давали сменить тему.

— Так она поэтому ушла от тебя? Потому что получила по почте чей-то член?

Его это не касалось, но Гурни решил ответить все равно.

— У нас была куча проблем. Я мог бы огласить целый список своих к ней претензий и еще более длинный список ее жалоб на меня. Но последней каплей было то, что она наконец осознала, что значит быть замужем за копом. Некоторые жены узнают это постепенно. Мою настигло откровение.

Они дошли до террасы. Два эксперта копошились в снегу вокруг пятна крови, ставшего теперь коричневатым.

— В общем, — сказал Хардвик, как будто отмахиваясь от лишних сложностей, — Странк был серийным убийцей, у нас не тот случай.

Гурни кивнул. Да, Джейсон Странк был типичным серийным убийцей, а тот, кто убил Марка Меллери, действовал принципиально иначе. Странк не знал своих жертв, можно было с уверенностью сказать, что у него не было с ними никаких отношений до убийства. Он выбирал их по определенным внешним параметрам и по доступности, когда желание убивать охватывало его. Этот выбор был во многом случаен. Убийца Меллери, в отличие от него, знал свою жертву достаточно хорошо, чтобы донимать его аллюзиями на прошлое и даже предсказывать цифры, которые тот мог загадывать в определенных условиях. Он намекал на какую-то былую связь с жертвой, что не было свойственно серийным убийцам. Кроме того, не было информации о подобных убийствах за последнее время, хотя этот момент оставалось еще прояснить.

— Не похоже на серийного убийцу, — согласился Гурни. — Вряд ли тебе начнут присылать чьи-то пальцы по почте. Но все-таки есть что-то неприятное в том, как он обзывает тебя, старшего детектива по делу, гнусным отбросом.

Они обошли дом и зашли через главный вход, чтобы не мешать экспертам на террасе. У дверей снаружи стоял офицер из управления шерифа. Здесь дул нешуточный ветер, и офицер притоптывал ногами и хлопал в ладоши, чтобы как-то согреться. Холод исказил улыбку, с которой он приветствовал Хардвика.

— Как думаешь, кто-нибудь догадается принести мне кофе?

— Без понятия. Надеюсь, что да, — ответил Хардвик, громко хлюпая носом, затем повернулся к Гурни. — Я тебя не задержу долго. Ты только покажи мне записки, которые, ты говорил, в кабинете, и давай убедимся, что все они на месте.

В особняке с каштановым паркетом было тихо. Сильнее, чем когда-либо прежде, здесь пахло деньгами.

Глава 20Друг семьи

В камине изящной кладки живописно горел огонь. В воздухе витали сладкие нотки вишневого дыма. Бледная, но собранная Кадди Меллери сидела на диване рядом с элегантно одетым пожилым мужчиной.

Когда Гурни и Хардвик зашли, мужчина встал со своего места с неожиданной для своего возраста легкостью.

— Добрый вечер, джентльмены, — поздоровался он. Это прозвучало учтиво, с легким южным акцентом. — Я Карл Смейл, старый друг Кадди.

— Я старший следователь Хардвик, а это Дэйв Гурни, приятель покойного супруга миссис Меллери.

— Ах да, друг Марка. Кадди мне рассказывала…

— Простите за вторжение, — сказал Хардвик, оглядываясь и останавливая взгляд на конторке у стены напротив камина. — Нам нужен доступ к кое-каким бумагам, которые, возможно, связаны с преступлением, и у нас есть причины думать, что эти бумаги находятся в той конторке. Миссис Меллери, извините, что беспокою вас вопросами, но вы не возражаете, если я посмотрю?

Она закрыла глаза. Было непонятно, расслышала ли она вопрос. Смейл снова сел рядом с ней и положил руку ей на запястье.

— Я уверен, что Кадди не против.

Хардвик помедлил.

— Вы официально представляете интересы миссис Меллери?

Смейл на это почти не отреагировал, лишь слегка подернул носом, как высоконравственная дама, услышавшая грубое слово за обеденным столом.

Вдова приоткрыла глаза и заговорила с печальной улыбкой:

— Поймите правильно, для меня это трудное время. Я целиком и полностью полагаюсь на Карла. Что бы он ни сказал, это будет мудрее, чем все, что могу сказать я.

Хардвика это не удовлетворило.

— Мистер Смейл ваш адвокат?

Она повернулась к Смейлу с благостным выражением, которое, как отметил про себя Гурни, было подкреплено успокоительным, и сказала:

— Он мой адвокат, мой защитник в болезни и здравии, в горе и в радости уже тридцать с лишним лет. Господи, Карл, разве это не страшная цифра?

Смейл ответил ей сентиментальной улыбкой, затем заговорил с Хардвиком, и в голосе его появилась резкость.

— Вы можете изучить эту комнату на предмет необходимых для расследования материалов. Разумеется, мы бы хотели получить список вещей, которые вы намереваетесь взять.

Подчеркнутое упоминание «этой комнаты» не прошло мимо внимания Гурни. Смейл не собирался разрешать полиции обыск в обход ордера. Хардвик тоже это заметил, судя по взгляду, которым он наградил щеголеватого мужчину на диване.

— Все улики, которые мы собираем, инвентаризуются. — Тон Хардвика также подразумевал: «Вы не получите список того, что мы намереваемся взять. Вы получите список того, что мы уже взяли».

Смейл, который определенно умел слышать невысказанное, улыбнулся. Он повернулся к Гурни и спросил:

— Скажите, а вы тот самый Дэйв Гурни?

— У моих родителей не было другого.

— Подумать только. Легендарный детектив! Рад знакомству.

Гурни, которого подобного рода приветствия всегда смущали, промолчал.

Тишину нарушила Кадди Меллери:

— Должна извиниться, но у меня чудовищно болит голова, и мне надо прилечь.

— Сочувствую, — сказал Хардвик. — Но мне нужна ваша помощь касательно пары деталей.

Смейл озабоченно взглянул на свою подопечную.

— Разве нельзя подождать час-другой? Очевидно, что миссис Меллери нехорошо.

— Мои вопросы займут всего пару минут. Поверьте, я бы и рад вас не тревожить, но задержка может оказаться критичной.

— Кадди?

— Ничего, Карл. Какая разница — сейчас или потом. — Она закрыла глаза. — Я слушаю.

— Простите еще раз, — сказал Хардвик. — Можно я здесь присяду? — Он кивнул на кресло напротив Кадди.

— Пожалуйста, — ответила она, не открывая глаз.

Он присел на край кресла. Допрос потерпевших всегда вызывает у копов неловкость. Хардвик, впрочем, не выглядел смущенным.

— Я хочу вернуться к тому, о чем вы говорили мне сегодня утром, чтобы убедиться, что я все правильно понял. Вы сказали, что телефон зазвонил вскоре после часа ночи, а вы с мужем в это время спали. Так?

— Да.

— Откуда вы знаете, который был час?

— Я посмотрела на часы, удивившись, что кто-то звонит среди ночи.

— И к телефону подошел ваш супруг?

— Да.

— Что он сказал?

— Он несколько раз подряд повторил «алло», а потом повесил трубку.

— Он не рассказывал вам, сказал ему что-нибудь звонивший или нет?

— Нет.

— А спустя несколько минут вы услышали, как в лесу кричит какое-то животное?

— Верещит.

— Верещит?

— Да.

— Какая разница между криком и верещанием?

— Крик… — Она замолчала и впилась зубами в нижнюю губу.

— Миссис Меллери?

— Долго это будет продолжаться? — поинтересовался Смейл.

— Мне просто нужно узнать, что она услышала.

— Крик — это что-то человеческое. Крик — это то, что вырвалось у меня, когда я… — Она сильно моргнула, как будто выдавливая из глаза соринку, затем продолжила: — Это было какое-то животное. Но не в лесу, звук был рядом с домом.

— И как долго продолжался этот звук?

— Минуту-другую, точно не знаю. Он прекратился, когда Марк спустился вниз.

— Он объяснил, что собирается сделать?

— Он сказал, что хочет проверить, что там такое. Он просто… — Она замолчала и сделала несколько глубоких вдохов.

— Простите, миссис Меллери. Осталось совсем немного.

— Он просто хотел проверить, что за звук, вот и все.

— Вы слышали что-нибудь еще?

Она закрыла рот ладонью и сжала пальцами щеки, стараясь держать себя в руках. Красно-белые пятна появились на лице под ее пальцами.

Потом она заговорила, не убирая руки от губ:

— Я сквозь дрему слышала какой-то хлопок, как будто кто-то хлопнул в ладоши. Больше ничего. — Она так и держалась за лицо, как будто это ее успокаивало.

— Благодарю вас, — сказал Хардвик, поднимаясь из кресла. — Мы не будем вас больше беспокоить. Теперь нам нужно просто пройтись по содержимому конторки.

Кадди Меллери подняла голову и открыла глаза. Она опустила руку, но на щеках ее остались следы от ногтей.

— Детектив, — сказала она слабым, но решительным голосом. — Возьмите все, что вам понадобится, но, прошу вас, соблюдайте конфиденциальность. Пресса относится к этому безответственно. Наследие моего мужа — это очень важно.

Глава 21Приоритеты

— В этой поэзии черт ногу сломит, мы так целый год можем гадать, что к чему, — произнес Хардвик. Слово «поэзия» в его исполнении прозвучало так, будто это было худшее, с чем ему приходилось иметь дело.

Записки убийцы были разложены на большом столе в зале института, который полиция заняла на время расследования.

Сначала шло послание из двух частей за подписью Х. Арибды, в котором предсказывалось, что Меллери загадает число 658, и содержалось требование выслать 289.87 доллара, чтобы покрыть расходы на поиски. Затем лежали три последовательно полученных по почте стихотворения, которые раз от раза становились все более угрожающими (третье Меллери положил в пластиковый пакет для бутербродов, как он объяснил Гурни, чтобы сохранить отпечатки пальцев). В ряд лежали вернувшийся чек с запиской от Грегори Дермотта, что никакого Х. Арибды по этому адресу не значится, стихи, продиктованные убийцей по телефону секретарше, кассета с записью разговора с убийцей тем вечером, когда Меллери загадал число 19, письмо из почтового ящика института, в котором предсказывалось, что он именно его загадает, и, наконец, стихотворение, найденное на трупе. Это был удивительный набор улик.

— Почему одна записка в пакете? — спросил Хардвик. Судя по его голосу, пакет раздражал его не меньше, чем поэзия.

— К тому моменту Меллери был уже всерьез напуган, — объяснил Гурни. — Он сказал, что хочет сохранить отпечатки пальцев.

Хардвик покачал головой:

— Расхожее заблуждение. Пластик кажется надежнее бумаги, а тем временем улики, положенные в пластик, портятся от попавшей туда влаги. Идиотизм.

На пороге появился встревоженный офицер со значком полиции Пиона на фуражке.

— В чем дело? — спросил Хардвик несколько вызывающе, дескать, только посмей сообщить о еще какой-нибудь проблеме.

— Сюда ваши технари просятся, пустить их?

Хардвик кивнул и вернулся к разложенным на столе стихам.

— Опрятненький почерк, — сказал он, поморщившись. — Что ты на это скажешь, Дэйв? Может, мы имеем дело с монашкой?

Спустя полминуты техническая бригада появилась в зале с пакетами улик, ноутбуком и переносным принтером для штрихкодов, чтобы провести инвентаризацию на месте. Хардвик попросил сделать копии всех материалов, перед тем как отправлять их в лабораторию в Олбани, чтобы обследовать их на предмет отпечатков пальцев и изучить почерк, бумагу и чернила, особенно тщательно — в записке на теле жертвы.

Гурни молчал, наблюдая за Хардвиком в роли старшего следователя. То, на сколько затянется расследование дела, зачастую зависело от того, насколько главный по делу качественно сделает свою работу в первые часы расследования. Гурни пришел к выводу, что Хардвик хорошо работает. Он наблюдал, как тот просматривает снимки фотографа, чтобы убедиться, что зафиксированы все значимые места, включая входы и выходы, и все важные улики, включая следы на снегу, садовый стул, окурки и разбитую бутылку, а также тело и кровавое пятно вокруг него. Хардвик попросил фотографа организовать аэрофотосъемку всей территории института — обычно это не требовалось, но сейчас, учитывая ведущий в никуда след, это могло оказаться полезным.

Кроме того, Хардвик поговорил с двумя младшими детективами, чтобы убедиться, что проведенные ими допросы действительно имели место. Он встретился со старшим экспертом-криминалистом, чтобы выслушать его заключение, затем попросил одного из детективов на следующий день привести полицейскую собаку — из этого следовало, что Хардвик крайне озабочен вопросом следов. Наконец, он проверил журнал прибытий, который вел коп на входе, чтобы убедиться, что на территории в момент расследования не было посторонних. Видя, как Хардвик впитывает и анализирует информацию, расставляет приоритеты и отдает приказы, Гурни пришел к выводу, что тот по-прежнему весьма компетентен и умеет работать в сложной ситуации. Хардвик, разумеется, был бестактный сукин сын, но это не отменяло его исключительной профессиональной эффективности.

В четверть пятого Хардвик сказал ему:

— Слушай, мы тут сидим черт-те сколько, а тебе ведь за это не платят. Ехал бы ты домой. — Затем он сощурился, как будто его только что посетила новая мысль, и добавил: — То есть я хотел сказать, что мы тебе не платим. Может, конечно, тебе Меллери платили? Черт, ну конечно. Кто станет транжирить свой талант задаром.

— У меня нет лицензии, я бы не смог попросить плату, даже если бы захотел. Кроме того, я не хочу больше работать детективом.

Хардвик с сомнением посмотрел на него.

— Более того, я, пожалуй, воспользуюсь твоим советом и поеду домой.

— Сможешь завтра заехать в управление в районе полудня?

— Что будем делать?

— Два момента. Во-первых, нам нужны показания — расскажешь о своих отношениях с покойным много лет назад и сейчас. Ну, сам знаешь процедуру. Во-вторых, я бы хотел, чтобы ты присутствовал на общей встрече, где мы будем беседовать по итогам собранной информации. Предварительное заключение о причине смерти, показания свидетелей, кровь, отпечатки, орудие убийства, все такое. Рабочие версии, расстановка приоритетов, план дальнейшего расследования. Ты можешь сильно нам помочь, не дать даром потратить деньги налогоплательщиков. С моей стороны было бы преступно не воспользоваться твоим авторитетным мнением, мы-то в сравнении с тобой мелкие сошки. Так что давай завтра в полдень. Принеси с собой свои показания.

Это было хитро придумано. И точно характеризовало Хардвика, определяло его место под солнцем: офицер Хитрая Бестия, отдел по особо важным делам, бюро криминальных расследований, полиция штата Нью-Йорк. Но Гурни чувствовал, что при этом Хардвик действительно хочет от него помощи в этом деле, которое час от часу становилось все более странным.

Большую часть дороги домой Гурни не обращал внимания на окрестности. Только проехав магазин Абеляров в Диллвиде, он заметил, что облака, закрывавшие небо с утра, исчезли и теперь краски заходящего солнца легли на западные склоны холмов. Заснеженные кукурузные поля по обе стороны реки были такого насыщенного цвета, что Гурни широко раскрыл глаза от этого зрелища. Затем, с удивительной скоростью, кораллово-красное солнце опустилось за кромку гор, и волшебное сияние исчезло. Голые деревья снова стали черными, а снег — пресно-белым.

Он медленно приближался к нужному повороту, и его внимание привлекла ворона на обочине дороги. Она сидела на чем-то выступающем над тротуаром. Когда он поравнялся с ней, оказалось, что это мертвый опоссум. К его удивлению, ворона не улетела при его приближении и не подала никаких признаков беспокойства, хотя вороны обычно очень осторожны. Она сидела неподвижно, словно выжидала чего-то, — это было похоже на сон.

Гурни повернул на свою дорогу и стал спускаться по изгибам, думая о черной птице, замершей в сумерках над мертвым животным.

От перекрестка до дома оставалось пять минут. Когда он въехал на узкую дорогу, ведущую от амбара к дому, воздух стал еще более серым и холодным. Призрачный снежный вихрь кружился по лугу, растворяясь в небытие на пороге леса.

Он подъехал к дому ближе, чем обычно, поднял воротник и поспешил к заднему входу. Войдя в кухню, он тут же по звенящей тишине понял, что Мадлен нет дома. Как будто ее присутствие обычно сопровождалось легким электрическим шумом и особая энергия наполняла воздух, который в ее отсутствие был просто пустотой.

В воздухе было что-то еще. Осадок утреннего разговора, мрачного присутствия коробки из подвала, которая так и стояла на журнальном столике в затененной части комнаты, завязанная лентой с белым бантом.

После краткого визита в туалет он пошел в кабинет и проверил автоответчик. Там было всего одно сообщение. Звонила Соня, на записи был ее атласный голос, похожий на пение виолончели.

— Привет, Дэвид. У меня тут один клиент без ума от твоей работы. Я сказала ему, что ты заканчиваешь еще один портрет, и он хочет знать, когда он будет доступен для продажи. «Без ума» это еще мягко сказано, и деньги для него, похоже, не проблема. Перезвони мне, как только сможешь. Нам надо это обсудить. Спасибо, Дэвид.

Он собирался прослушать сообщение еще раз, когда услышал, как задняя дверь открывается и закрывается. Он остановил запись и крикнул:

— Это ты?

Ответа не последовало, и он начал раздражаться.

— Мадлен! — позвал он громче, чем требовалось.

Он услышал, как она отвечает, но ответ был слишком тихим, чтобы он разобрал слова. Таким голосом она говорила, когда они были в ссоре, он это называл про себя голосом пассивного сопротивления. Сперва он решил, что не будет выходить из кабинета, но тут же сказал себе, что это инфантильно, и все-таки вышел на кухню.

Мадлен повернулась к нему от вешалки, на которой оставила свою оранжевую куртку. На ее плечах поблескивали снежинки — значит, она шла по сосняку.

— Там та-ак красиво, — сказала она, поправляя свои густые волосы, примятые капюшоном. Она зашла в кладовую, через минуту вышла и посмотрела на столешницы.

— Куда ты убрал орехи пекан?

— Что?

— Я разве не попросила тебя их купить?

— Кажется, нет.

— Может, забыла. А может, ты меня не услышал.

— Понятия не имею, — ответил он, с трудом умещая новую информацию в своем занятом уме. — Завтра куплю.

— Где?

— У Абеляров.

— В воскресенье?

— Черт, да, они же закрыты будут. А зачем тебе орехи пекан?

— Я отвечаю за десерт.

— Какой десерт?

— Элизабет делает салат и печет хлеб, Ян готовит чили, а я — десерт. — Ее глаза потемнели. — Ты что, забыл?

— Они все завтра придут?

— Да.

— Во сколько?

— А это важно?

— Мне нужно отнести письменные показания в отдел расследований завтра в полдень.

— В воскресенье?

— Это же расследование убийства, — напомнил он.

Она кивнула:

— Значит, тебя весь день не будет.

— Какую-то часть дня.

— Насколько долгую?

— Господи, ты же знаешь, как делаются такие дела.

Обида и злость, заблестевшие в ее глазах, задели Гурни сильнее, чем могла бы задеть пощечина.

— Значит, ты завтра придешь домой непонятно когда и, может быть, успеешь к ужину, а может быть, нет.

— Мне нужно отнести в полицию письменные показания свидетеля по делу об убийстве. Я бы с удовольствием этого не делал. — Он неожиданно повысил голос, бросаясь в нее словами. — Некоторые вещи в этой жизни мы просто обязаны делать. Нас к тому обязывает закон, это не вопрос личных предпочтений. А закон придумывал не я!

Она посмотрела на него с усталостью, настолько же неожиданной, как и его гнев.

— Ты так и не понял, да?

— Не понял чего?

— Что твой ум так зациклен на убийствах, хаосе и крови, на чудовищах и психопатах, что ни для чего другого просто не остается места.

Глава 22Уточнение

Тем вечером он потратил два часа на написание и редактуру показаний. Документ констатировал факты — в нем без прилагательных, эмоций и оценок излагались обстоятельства знакомства Гурни с Марком Меллери, включая как общение в колледже, так и недавние контакты, начиная с электронного письма Меллери с просьбой о встрече и заканчивая его твердым отказом обращаться в полицию.

Гурни выпил две чашки крепкого кофе, пока писал, и в результате плохо спал. Ему было холодно, он вспотел, все чесалось, непонятная боль блуждала из одной ноги в другую — этот постоянный дискомфорт не способствовал избавлению от дневных тревог. Гурни с беспокойством думал о Мадлен, о боли, промелькнувшей в ее глазах.

Он понимал, что дело в расстановке приоритетов. Она не раз жаловалась, что, когда две его роли сталкивались, Дэйв-детектив всегда побеждал Дэйва-мужа. И отставка в этом смысле ничего не изменила. Очевидно, она ожидала, что это изменится, может быть, искренне в это верила. Но как он мог перестать быть тем, кем был? Как бы он ни любил ее, как бы ни хотел быть с ней, как бы ни желал ей счастья, разве он мог просто взять и стать другим человеком? Его ум работал особым образом, и главное удовлетворение от жизни он получал, используя этот дар. Он безошибочно выстраивал логическую цепочку и был крайне чувствителен к малейшим несостыковкам. Это делало его выдающимся детективом. Эти же качества позволяли ему дистанцироваться от ужасов его профессии. Другие полицейские дистанцировались иначе — пили, становились циниками. Гурни же умел воспринимать любую ситуацию как интеллектуальный вызов и всякое преступление рассматривал как задачу, которую необходимо решить. Таким человеком он был. Он не мог в одночасье измениться, просто уйдя в отставку. По крайней мере, таков был ход его мыслей, когда за час до рассвета его наконец одолел сон.

В ста километрах к востоку от Уолнат-Кроссинг, чуть не доезжая Пиона, на утесе с видом на Гудзон, возвышалось здание регионального полицейского управления, похожее на свежевозведенную крепость. Грузные серые стены и узкие окна, казалось, были рассчитаны на выживание в условиях апокалипсиса. Гурни задумался, могла ли такая архитектура быть вдохновлена одиннадцатым сентября, которое породило массу проектов еще более дурацких, чем неприступные полицейские участки.

Внутри здания лампы дневного света подчеркивали брутальность металлоискателей, камер наблюдения, пуленепробиваемой кабины охраны и полированного цементного пола. Общаться с охранником в кабине, оборудованной рядами мониторов камер наблюдения, нужно было по микрофону. Голубоватый свет делал лицо охранника болезненно-бледным. Даже его светлые волосы в таком освещении казались какими-то нездоровыми. Он выглядел так, как будто его вот-вот стошнит.

Гурни заговорил в микрофон, поборов желание поинтересоваться у охранника, не болен ли он:

— Дэйв Гурни. Я пришел на встречу с Джеком Хардвиком.

Сквозь узкую щель между пуленепробиваемым стеклом и столешницей охранник протянул ему временный пропуск и лист учета посетителей для подписи. Затем он взял телефон, взглянул на приклеенный скотчем к стене список номеров, набрал четыре цифры и что-то сказал в трубку.

Минуту спустя в стене рядом с кабиной открылась стальная серая дверь, и за ней обнаружился тот же полицейский в штатском, который вчера провожал Гурни на территории института. Он жестом пригласил Гурни присоединиться к нему, никак не подав вида, что узнал его, повел его по безликому серому коридору и открыл перед ним еще одну стальную дверь.

Они зашли в огромную переговорную комнату. Она была лишена окон — не иначе чтобы уберечь посетителей от битых стекол в момент нападения террористов. Гурни страдал легкой формой клаустрофобии, не любил помещений без окон и терпеть не мог архитекторов, которым такое приходило в голову.

Его немногословный провожатый направился к кофейнику в дальнем углу. Большинство стульев, стоявших вокруг овального стола, уже были кем-то заняты: на спинках четырех из них висели куртки, еще три были прислонены к столу. Гурни снял свою куртку и надел ее на спинку одного из свободных стульев.

Дверь открылась, и появился Хардвик. С ним были педантичного вида рыжая женщина в брючном костюме, с ноутбуком и толстой папкой, и второй Том Круз, который тут же направился к своему приятелю-близнецу у кофейника. Женщина проследовала к ничейному стулу и положила на стол перед ним свои вещи. Хардвик подошел к Гурни — на лице его было нечто среднее между улыбкой и гримасой.

— У нас для тебя сюрприз, приятель, — прошептал он. — Наш юный окружной прокурор, самый молодой в истории округа, почтит нас своим присутствием.

Гурни снова почувствовал рефлекторную неприязнь к бывшему коллеге, хотя и понимал, что бессмысленная язвительность Хардвика — недостаточное для этого основание. Невзирая на намерение не реагировать, Гурни поджал губы.

— Разве не логично, что он присутствует на таком собрании?

— Я не сказал, что это нелогично. Я просто сказал, что это сюрприз. — Хардвик посмотрел на три прислоненных стула в центре стола и с кривой усмешкой, которая уже становилась частью его обычного выражения лица, произнес: — Троны для Трех Мудрецов.

Как только он сказал это, открылась дверь и вошли трое мужчин.

Хардвик чуть наклонился к Гурни и полушепотом представил их. Гурни подумал, что призвание Хардвика — чревовещательство, поскольку он умудрялся говорить, не шевеля губами.

— Это капитан Род Родригес, жутко доставучий хрен, — произнес он бесцветным шепотом, когда в комнату вошел коренастый человек с искусственным загаром, натянутой улыбкой и злыми глазами. Он придержал дверь для мужчины повыше, шедшего следом, — худощавого взвинченного типа, быстро окинувшего взглядом комнату и каждого из присутствующих.

— Окружной прокурор Шеридан Клайн, — прошептал Хардвик. — Метит в губернаторы.

Третий мужчина, проскользнувший следом за Клайном, был лысоват, несмотря на относительную молодость, и обладал привлекательностью миски с картофельными очистками.

— Штиммель, ассистент Клайна.

Родригес жестом пригласил их занять три свободных стула; центральный был предложен Клайну. Тот воспринял это как должное. Штиммель сел от него слева, Родригес — справа. Родригес смотрел на присутствовавших сквозь очки с тонкой оправой. У него был низкий лоб, безукоризненная прическа и откровенно крашеные черные волосы. Он несколько раз постучал костяшками пальцев по столу и огляделся, чтобы убедиться, что привлек всеобщее внимание.

— Нам было сообщено, что собрание начнется в полдень, и на часах сейчас именно полдень. Займите, пожалуйста, ваши места.

Хардвик сел рядом с Гурни. Полицейские, стоявшие возле кофейника, вернулись к столу, и спустя полминуты все уже сидели. Родригес окинул собравшихся недовольным взглядом, как бы имея в виду, что у настоящих профессионалов это не заняло бы столько времени. При виде Гурни он не то усмехнулся, не то поморщился. Выражение его лица стало окончательно кислым при взгляде на пустующий стул. Затем он продолжил:

— Вы и без меня понимаете, что на нас с вами свалилось по-настоящему громкое дело. Мы собрались, чтобы убедиться, что мы вместе. — Он сделал паузу, как бы оценивая эффект от своего философского замечания, и затем для тугодумов перевел его на человеческий язык: — Мы собрались, чтобы убедиться, что у нас одинаковая картина происходящего, начиная с самого первого дня.

— Со второго дня, — пробормотал Хардвик.

— Что вы говорите? — переспросил Родригес.

Томы Крузы непонимающе переглянулись.

— Сегодня второй день, сэр. Вчера был первый, и он был ох каким непростым.

— Это понятно. Я выразился образно. Идея в том, что у всех нас должно быть единое представление о деле, начиная с самого его начала. Мы должны идти в ногу. Я сейчас понятно излагаю?

Хардвик невинно кивнул. Родригес подчеркнуто отвернулся от него и обратился к более серьезным участникам разговора.

— На настоящий момент у нас мало данных, дело непростое, возможно, даже сенсационное. Мне рассказали, что убитый был успешным автором и оратором. У семьи его супруги огромное состояние. Среди клиентов Меллери были богатые, самоуверенные, проблемные персонажи. Любой из этих факторов может обеспечить медийную заваруху. Все три фактора вместе — настоящий вызов. Четыре ключа к нашему успеху — это организованность, дисциплина, коммуникация и еще раз коммуникация. То, что вы слышите, что вы видите и какие выводы вы делаете, не имеет значения, пока это не задокументировано надлежащим образом. Засим — коммуникация и еще раз коммуникация.

Он огляделся, подчеркнуто задержав взгляд на Хардвике как на главном нарушителе режима отчетности. Хардвик в этот момент изучал крупную веснушку на тыльной стороне своей правой ладони.

— Мне не нравятся люди, которые ищут в правилах лазейки, — продолжил Родригес. — От таких лазейщиков в результате проблем больше, чем от прямых нарушителей. Лазейщики всегда заявляют, что поступили так, а не иначе на благо дела. А правда в том, что они поступают так ради собственного удобства, потому что у них нет дисциплины, а отсутствие дисциплины нарушает общую организацию. Так что внимательно слушайте меня сейчас. По этому делу мы будем соблюдать правила. Все правила до единого. Мы будем использовать чек-листы. Мы будем писать подробные отчеты. И мы будем сдавать их вовремя. Все будет идти по соответствующим каналам. Каждый юридический вопрос будет обсуждаться в офисе окружного прокурора Клайна, прежде — повторюсь, — прежде чем вы начнете действовать. Коммуникация, коммуникация и еще раз коммуникация.

Он выстрелил последними словами словно артиллерийскими снарядами в стан врага. Решив, что потенциальное сопротивление подавлено, он повернулся с приторно почтительным выражением к окружному прокурору, который явно начал терять терпение, и сказал:

— Шеридан, я знаю, что вы собираетесь принять активное личное участие в этом деле. У вас есть что сказать нашей команде?

Клайн широко улыбнулся, и эта улыбка могла бы на расстоянии показаться добродушной. Вблизи, впрочем, было ясно, что она излучает ослепительный нарциссизм политика.

— Единственное, что я хочу сказать, — это что я здесь, чтобы помочь. Помочь любым доступным мне способом. Вы профессионалы. У вас есть специализация, опыт и талант. Вы свое дело знаете. Это ваша епархия.

Гурни расслышал негромкий смешок. Родригес недовольно моргнул. Неужели он настолько тонко настроен на частоту Хардвика?

— Однако я согласен с Родом. Дело большое и организационно сложное. Оно однозначно попадет на телевидение, и за ним будет следить множество людей. Будьте готовы к кричащим заголовкам — «Кровавое убийство современного гуру». Нравится вам это или нет, джентльмены, но мы попадем и в желтую прессу. И я не хочу, чтобы мы при этом выглядели как придурки из Колорадо, которые провалили дело Джона Бенета, или придурки из Калифорнии, которые провалили дело Симпсона. В этом деле придется выполнять много задач одновременно, а это не проще, чем жонглировать яйцами: если мы начнем их ронять…

Интерес Гурни к заключительной речи остался неудовлетворенным, потому что Клайна перебил телефонный звонок. Все раздраженно повернули головы. Родригес с негодованием наблюдал, как Хардвик достает из кармана телефон и цитирует мантру капитана:

— Коммуникация, коммуникация и еще раз коммуникация! — затем нажимает на кнопку приема звонка и отвечает. — Хардвик слушает… Говори. Где? Совпадают со следами? Есть понимание, как они туда попали? А почему он это сделал? Ладно, пусть их доставят в лабораторию как можно скорее. Без проблем. — Он отключил звонок и задумчиво уставился на телефон.

— Ну что? — Злобный взгляд Родригеса смягчился от любопытства.

Хардвик адресовал свой ответ рыжеволосой женщине в брючном костюме, застывшей в ожидании перед раскрытым ноутбуком.

— Новости с места убийства. Нашли ботинки убийцы — или, во всяком случае, ботинки, отпечатки которых совпадают со следами, ведущими от тела. Ботинки уже везут вашим людям в лабораторию.

Рыжая кивнула и начала печатать.

— Вы же сказали, что следы уводят далеко от тела и исчезают в никуда, — напомнил Родригес таким тоном, словно уличал Хардвика во лжи.

— Верно, — ответил Хардвик, не глядя на него.

— Так где же нашли ботинки?

— Там же, в нигде. На дереве, рядом с которым обрывается след. Они висели на ветке.

— Вы хотите сказать, что убийца забрался на дерево, снял там ботинки и оставил их?

— Так все и выглядит.

— И куда же он после этого делся?

— Мы даже приблизительно не представляем. Может быть, ботинки нам что-то подскажут.

Родригес разразился коротким резким смешком.

— Надеюсь, что подсказка найдется. Шеридан, вас прервали.

— С яйцами в полете, — прошептал Хардвик.

— Ничего страшного, — отозвался Клайн с улыбкой, говорящей: «Я что угодно оберну в свою пользу». — По правде говоря, я предпочитаю не говорить, а слушать — особенно когда речь о новостях с места событий. Чем лучше я понимаю проблему, тем больше я могу помочь.

— Как скажете, Шеридан. Хардвик, раз уж вы привлекли всеобщее внимание, поделитесь с нами остальными подробностями — вкратце, если можно. Окружной прокурор щедро уделяет нам свое время, но у него есть другие дела, это следует учитывать.

— Ладно, ребята, вы слышали, что он сказал. Вот краткая версия, повторять не буду. Не отвлекайтесь и не задавайте дурацких вопросов. Значит, слушайте…

— Прошу прощенья! — Родригес поднял обе руки. — Я не хочу, чтобы у кого-то сложилось впечатление, что нельзя задавать вопросы.

— Это так, фигура речи, сэр. Просто не хочу занимать слишком много времени у окружного прокурора. — Почтительность, с которой это было сказано, была избыточна ровно настолько, чтобы сарказм не ускользнул от адресата, но придраться было не к чему.

— Ладно, ладно. — Родригес нетерпеливо отмахнулся. — Продолжайте.

Хардвик начал перечислять имеющиеся данные:

— За три-четыре недели, предшествовавшие убийству, жертва получила несколько писем угрожающего характера и два телефонных звонка, один из которых был принят и записан секретарем, а другой принят и записан жертвой. Каждый из вас получит копии. Супруга жертвы, Кассандра, она же Кадди, сообщает, что в ночь убийства их с супругом в районе часа разбудил телефонный звонок от абонента, повесившего трубку.

Родригес открыл было рот, но Хардвик тут же ответил на предполагавшийся вопрос:

— Мы уже связались с телефонной компанией, чтобы отследить источники звонка в ночь убийства и двух предыдущих звонков. Однако, учитывая тщательность, с которой было спланировано преступление, я удивлюсь, если эти звонки удастся проследить.

— Это мы посмотрим, — сказал Родригес.

Гурни про себя решил, что для капитана важнее всего показать: он способен контролировать любую ситуацию или разговор, в котором принимает участие.

— Да, сэр, — произнес Хардвик с той же двусмысленной почтительностью. — В общем, пару минут спустя их потревожили звуки, раздававшиеся неподалеку от дома. Супруга жертвы описывает эти звуки как верещание животных. Когда я допрашивал ее второй раз, она предположила, что это могли быть еноты. Ее муж спустился, чтобы проверить, что происходит.

Через минуту она услышала то, что описывает как приглушенный хлопок, и вскоре после этого сама отправилась на разведку. Она обнаружила супруга лежащим на террасе сразу за задней дверью. Из ран на его шее вытекла большая лужа крови. Она закричала — по крайней мере, ей помнится, что она закричала, — и попыталась остановить кровь, но не смогла, после чего побежала назад в дом и позвонила 911.

— Вы не в курсе, она не изменила положение тела, когда пыталась остановить кровь? — В исполнении Родригеса вопрос прозвучал как ловушка.

— Она говорит, что не помнит.

Родригес смерил его скептическим взглядом.

— Я ей верю, — сказал Хардвик.

Родригес пожал плечами, обозначая недоверие к любому чужому мнению. Хардвик посмотрел на свои записи и продолжил повествование:

— Полиция Пиона прибыла на место первой, затем приехала машина из управления шерифа, затем прибыл полицейский Кальвин Максон из местного управления. В бюро расследований позвонили в 1:56 ночи. Я прибыл на место в 2:20, а медицинский эксперт прибыл в 3:25.

— Кстати, раз вы упомянули Трэшера, — сердито сказал Родригес, — он кому-нибудь звонил сказать, что опоздает?

Гурни рассматривал лица сидящих за столом. По-видимому, все они настолько привыкли к фамилии медицинского эксперта, что она никому уже не казалась странной. На вопрос также никто не отреагировал — что, судя по всему, означало, что эксперт всегда опаздывал. Родригес с негодованием уставился на входную дверь, через которую Трэшер должен был войти десять минут назад.

И тут, словно нарочно дождавшись момента, когда терпение капитана подойдет к концу, в комнату зашел долговязый мужчина с портфелем под мышкой и стаканом кофе навынос. Он закончил начатое за дверью и никем не услышанное предложение:

— …стройка, работают люди. Видите ли! Знаки повсюду расставили. — Он поочередно улыбнулся сидящим за столом. — То, что они «работают», выражается в том, что они стоят без дела и ковыряют в носу. Куда уж без этого. А чтобы действительно копали или дорогу мостили — какое там. Я ничего такого не видел. Толпа некомпетентных придурков просто взяла и перегородила дорогу! — Он взглянул на Родригеса сквозь очки, криво сидящие на носу. — Полиция небось тут бессильна, да, капитан?

Родригес отреагировал усталой улыбкой серьезного человека, которому приходится общаться с идиотом.

— Добрый день, доктор Трэшер.

Трэшер поместил свой портфель и кофе на стол перед единственным незанятым стулом. Он огляделся и остановил взгляд на окружном прокуроре.

— Приветствую, Шеридан! — сказал он удивленно. — Решили войти в курс дела с самого начала?

— У вас есть для нас какая-нибудь полезная информация, Уолтер?

— Вообще-то да. Как минимум один небольшой сюрприз.

Родригес не упустил шанс снова показать, что именно он командует парадом, и направить разговор в русло, в котором он и без него начал двигаться.

— Ну что же, я вижу возможность извлечь пользу из опоздания доктора. Мы сейчас выслушали краткое изложение событий, связанных с обнаружением тела. Рассказ закончился прибытием медицинского эксперта на место преступления. И вот медицинский эксперт прибыл сюда — так что давайте прямо сейчас дадим ему слово.

— Отличная идея, — сказал Клайн, глядя на Трэшера.

Доктор был к этому готов и немедленно начал свое выступление:

— Полный письменный отчет будет через неделю, джентльмены. Пока мы имеем дело только со скелетом.

Если это была шутка, подумал Гурни, то ее явно никто не оценил. Возможно, он так часто ее повторял, что публика перестала реагировать.

— Интересное убийство, — продолжил Трэшер, взяв со стола кофе. Он сделал задумчивый глоток и вновь поставил стакан на стол. Гурни улыбнулся. Этот взъерошенный верзила умел красиво выдерживать паузы. — Все оказалось не совсем так, как виделось нам на первый взгляд.

Он снова сделал паузу, дождавшись предельной концентрации нетерпения в воздухе.

— Первичное обследование тела на месте убийства привело к гипотезе, что смерть наступила в результате разрыва сонной артерии от множественных колото-резаных ран. Они были нанесены битой бутылкой, позже обнаруженной неподалеку. Однако вскрытие показало иное: причиной смерти стал разрыв сонной артерии в результате одного выстрела с близкого расстояния в шею жертвы. Раны же были нанесены позднее, когда тело уже лежало на земле. Мы насчитали по меньшей мере четырнадцать колотых ран. В некоторых остались осколки стекла, а четыре из них насквозь проходят через мышцы и трахею до задней стенки шеи.

За столом воцарилось молчание, все недоуменно переглядывались. Родригес соединил кончики пальцев обеих рук и заговорил первым:

— Значит, его застрелили?

— Застрелили, — ответил Трэшер с удовольствием человека, любящего обнаруживать непредвиденное.

Родригес недовольно посмотрел на Хардвика:

— Как так вышло, что никто из ваших свидетелей не слышал выстрела? Вы сказали, что на территории было как минимум двадцать гостей, и опять же, почему ничего не услышала жена?

— Она слышала.

— Что?! И как давно вам об этом известно? Почему мне не сообщили?

— Она слышала выстрел, но не знала, что это выстрел, — объяснил Хардвик. — Она сказала, что ей послышался приглушенный хлопок. Ей тогда это не показалось важным, а я не знал, с чем это связать до настоящего момента.

— Приглушенный хлопок? — недоверчиво повторил Родригес. — Вы хотите сказать, что в жертву стреляли с глушителем?

Шеридан Клайн следил за разговором, затаив дыхание.

— Тогда все понятно! — воскликнул Трэшер.

— Что понятно? — хором спросили Родригес и Хардвик.

Глаза Трэшера победоносно блестели.

— Следы гусиного пуха в ране.

— И в образцах крови, взятых из лужи вокруг тела. — Голос рыжей оказался таким же бесполым, как ее костюм.

— Разумеется, там он тоже был, — кивнул Трэшер.

— Все это очень любопытно, — произнес Клайн. — Но не мог бы кто-нибудь из вас, кто понимает, о чем речь, разъяснить мне ситуацию?..

— Гусиный пух! — повторил Трэшер так громко, будто Клайн жаловался на плохой слух.

Выражение вежливого непонимания на лице Клайна сменилось гримасой.

Хардвика осенило. Он сказал:

— Приглушенный звук выстрела и наличие гусиного пуха в ране говорит о том, что пистолет, из которого стреляли, был завернут во что-то вроде пуховика.

— Вы хотите сказать, что выстрел можно заглушить, просто завернув пистолет в пуховик?

— Не совсем. Я говорю, что если бы я завернул пистолет в несколько слоев достаточно толстого материала, особенно дуло, то, возможно, звук выстрела действительно больше напоминал бы хлопок, тем более если слушать из звукоизолированного дома с закрытыми окнами.

Казалось, объяснение удовлетворило всех, кроме Родригеса.

— Я хотел бы посмотреть результаты экспертизы, прежде чем считать это рабочей версией.

— Вы думаете, что выстрел не пытались заглушить? — с досадой переспросил Клайн.

— Возможно и такое, — сказал Трэшер. — Но тогда надо как-то по-другому объяснить частицы гусиного пуха в крови.

— Итак, — произнес Клайн, — убийца стреляет в жертву в упор…

— Не в упор, — поправил его Трэшер. — «В упор» означает, что был контакт между дулом и жертвой, а таких доказательств у нас нет.

— Тогда с какого расстояния?

— Трудно сказать. На шее есть различимая зона опаления, говорящая в пользу расстояния до полутора метров, но ожог слишком мал, чтобы дать точную картину. Возможно, пистолет был еще ближе к телу, просто материал, которым было обмотано дуло, предотвратил ожог.

— Пулю, как я понимаю, вы не нашли. — Родригес адресовал свое недовольство куда-то между Трэшером и Хардвиком.

Гурни сжал зубы. Ему приходилось работать с людьми вроде Родригеса, которые путали свою манию контроля с хваткой лидера, а склонность видеть все в отрицательном свете — с трезвостью ума.

Трэшер ответил первым:

— Пуля миновала позвонки. В тканях шеи больше нечему было ее задержать. Мы зафиксировали входное и выходное отверстия — оба, надо сказать, найти было непросто из-за множественных колотых ран, нанесенных после выстрела.

Если он рассчитывал на комплимент, то неверно выбрал публику, подумал Гурни. Родригес перевел вопросительный взгляд на Хардвика, чей тон снова балансировал на грани неповиновения.

— Мы не искали пулю. У нас не было повода считать, что была пуля.

— Теперь-то он есть!

— Тонко подмечено, сэр! — воскликнул Хардвик, не скрывая сарказма. Он достал мобильный, отошел от стола, набрал номер и заговорил вполголоса, но все равно было слышно, что он разговаривает с кем-то на месте преступления и запрашивает срочный поиск пули. Когда он вернулся к столу, Клайн интересовался, есть ли надежда обнаружить пулю, раз выстрел был совершен вне помещения.

— Обычно надежды мало, — ответил Хардвик. — Но в нашем случае есть такой шанс. С учетом положения тела можно сказать, что в него стреляли, когда он находился к дому спиной. Если траекторию что-нибудь не отклонило слишком сильно, пуля может быть в деревянной обшивке дома.

Клайн медленно кивнул.

— Хорошо, значит, верно ли я понял, что убийца выстрелил в жертву с близкого расстояния, жертва упала на землю с разрывом сонной артерии, из его шеи била кровь? Затем убийца взял разбитую бутылку, сел на корточки рядом с телом и четырнадцать раз ударил его в горло — такая сейчас картина? — неуверенно уточнил он.

— Как минимум четырнадцать раз. Возможно, больше, — отметил Трэшер. — Когда раны наслаиваются одна на другую, их становится сложно сосчитать.

— Это мне ясно, но я сейчас вот что пытаюсь понять: зачем все это было нужно?

Трэшер поморщился.

— Мотивы убийства не входят в сферу моей экспертизы, — сказал он. — Это надо спрашивать у наших друзей из бюро криминальных расследований.

Клайн повернулся к Хардвику:

— Разбитая бутылка — инструмент спонтанный, замена ножу или пистолету. Зачем человек, у которого уже есть заряженный пистолет, берет с собой разбитую бутылку и зачем использует ее уже после того, как убил жертву из пистолета?

— Чтобы убедиться, что он мертв? — предположил Родригес.

— Почему тогда было не выстрелить еще раз? В голову? Почему он вообще изначально не стал стрелять в голову? Почему именно в шею?

— Возможно, он никудышный стрелок.

— При расстоянии в полтора метра? — Клайн снова повернулся к Трэшеру. — А мы уверены, что именно такова последовательность — сперва выстрел, затем колотые раны?

— Уверены в рамках нашей профессиональной компетенции, как выражаются в суде. Ожог почти не виден, но он есть. Если бы шея уже была в крови к моменту выстрела, мы вряд ли нашли бы следы опаления.

— И мы нашли бы пулю, — сказала рыжая тихим будничным голосом, так что ее почти никто не услышал. Но Клайн был среди услышавших, как и Гурни, который как раз думал, когда же эта мысль придет кому-то на ум. Лицо Хардвика оставалось непроницаемым, но казалось, он ничуть не удивлен.

— Вы о чем? — уточнил Клайн.

Она ответила, не отрывая взгляда от экрана ноутбука:

— Если его при первоначальном нападении четырнадцать раз ударили в шею и при этом четыре из этих ран были сквозными, он вряд ли устоял бы на ногах. И если бы в него стреляли сверху в момент, когда он лежал на земле, мы нашли бы пулю под ним.

Клайн посмотрел на нее с уважением. В отличие от Родригеса, отметил про себя Гурни, у него хватало ума, чтобы уважать чужой ум.

Родригес попытался снова взять разговор в свои руки.

— Доктор, пулю какого калибра мы ищем?

Трэшер уставился на него сквозь очки, спустившиеся на кончик его длинного носа.

— Что мне сделать, чтобы люди наконец поняли простейшие вещи про патологоанатомию?

— Знаю, знаю, — раздраженно отмахнулся Родригес. — Плоть может расширяться и сжиматься, нельзя сказать наверняка и все такое. Но все-таки — речь идет скорее о двадцать втором или о сорок четвертом? Сделайте авторитетное предположение.

— Мне не платят за предположения. Кроме того, никто не будет помнить, что речь шла о предположении. Все запомнят, что медэксперт назвал конкретный калибр и ошибся. — Было видно, что он вспомнил какой-то случай, но промолчал, сказав лишь: — Когда вытащите пулю из обшивки дома, тогда узнаете.

— Доктор, — вмешался Клайн с видом маленького мальчика, ищущего совета у премудрого старца, — а возможно узнать, каков был интервал между выстрелом и нанесением колотых ран?

Его тон смягчил возмущение Трэшера.

— Если бы интервал был значительным, мы обнаружили бы кровь в двух разных стадиях свертывания. В нашем случае я бы сказал, что раны последовали вскорости после выстрела, поскольку сравнивать нам было нечего. Все, что мы можем сказать, — это что интервал был небольшим, но было это десять секунд или десять минут — сказать сложно. Хотя вопрос хороший, — подытожил он, подчеркнуто противопоставляя его вопросу капитана.

Капитан покривился:

— Если у вас все, доктор, мы вас больше не задерживаем. Полагаю, письменный отчет будет готов не позднее чем через неделю?

— Да, я же обещал. — Трэшер взял свой объемный портфель со стола, с поджатыми губами кивнул окружному прокурору и вышел из комнаты.

Глава 23Бесследно

— Патологический зануда, — подытожил Родригес, пробегая взглядом по лицам присутствующих в поисках поддержки своей шутки, но только непрекращающиеся смешки близнецов Круз могли показаться чем-то вроде отклика. Клайн нарушил тишину, попросив Хардвика продолжить описание сцены убийства, прерванную появлением Трэшера.

— Я собирался сказать то же самое, — подхватил Родригес. — Хардвик, продолжайте ваш отчет и придерживайтесь ключевых моментов. — Просьба подразумевала, что Хардвик обычно поступает иначе.

Гурни заметил для себя, что капитан был предсказуем — всегда враждебен к Хардвику, льстив по отношению к Клайну и высокого мнения о себе.

Хардвик быстро заговорил:

— Самый заметный след убийцы — отпечатки его ботинок, судя по которым он вошел на территорию через главные ворота, проследовал через парковку к задней части сарая и остановился там, где был найден садовый стул…

— Садовый стул на снегу?.. — переспросил Клайн.

— Именно. Перед стулом были обнаружены сигаретные бычки.

— Семь штук, — сказала рыжая, не отрываясь от ноутбука.

— Семь, — повторил Хардвик. — От стула следы ведут…

— Детектив, я прошу прощенья, но Меллери всегда держал садовые стулья во дворе зимой?

— Нет, сэр. Все выглядит так, будто убийца принес стул с собой.

— Стул? С собой?

Хардвик пожал плечами.

Клайн покачал головой:

— Простите, что перебил. Продолжайте.

— Не нужно извиняться, Шеридан. Спрашивайте все, что хотите. Мне тоже многое тут кажется нелогичным, — сказал Родригес и посмотрел на Хардвика так, будто отсутствие логики было его виной.

— Далее следы ведут к месту встречи с жертвой.

— Тому месту, где Меллери убили? — уточнил Клайн.

— Да, сэр. Оттуда они направляются к просвету в живой изгороди и через лужайку в лес. След прерывается в километре от дома.

— В каком смысле прерывается?

— Прекращается. Не продолжается. Снег там слегка притоптан, будто убийца некоторое время стоял на месте, но с этого места следы никуда больше не ведут. Как сообщалось несколько раньше, ботинки, оставившие эти следы, были найдены висящими на дереве неподалеку. У нас нет предположений, что потом случилось с тем, кто был в них обут.

Гурни наблюдал за выражением лица Клайна и увидел, что тот одновременно глубоко озадачен этой головоломкой и поражен тем, что не может придумать вообще никакого решения. Хардвик открыл было рот, чтобы продолжить отчет, но в этот момент заговорила рыжая. Ее голос был тихим и безликим, одинаково женским и мужским.

— Сейчас следует отметить, что рисунок подошв найденных ботинок совпадает с отпечатками в снегу. Однако действительно ли именно эта пара обуви оставила эти отпечатки, должны определить специалисты из лаборатории.

— Это можно определить с такой точностью? — спросил Клайн.

— Конечно, — ответила она, и ее голос впервые окрасился гордостью. — Отпечатки на снегу для такой задачи удобнее всего: снег сохраняет мельчайшие детали, которые не разглядеть невооруженным глазом. Никогда никого не убивайте в снегу.

— Спасибо за совет, — сказал Клайн. — Прошу прощения, что снова перебили вас, детектив. Пожалуйста, продолжайте.

— Возможно, это подходящий момент, чтобы перечислить собранные улики. Вы не против, капитан? — Интонация Хардвика снова была аккуратной пародией на уважение.

— С удовольствием послушаю про факты, — ответил Родригес.

— Сейчас, только открою файл, — сказала рыжая, что-то набирая на компьютере. — В каком порядке вам перечислить улики?

— Давайте в порядке важности.

Никак не реагируя на командный тон капитана, она принялась зачитывать список с экрана компьютера:

— Улика первая: один садовый стул из легких алюминиевых трубок и белого пластикового переплета. Первоначальное исследование на предмет чужеродных частиц выявило присутствие нескольких квадратных миллиметров строительной мембраны, застрявшей между сиденьем и креплением ручки.

— Это утеплитель, что ли? — уточнил Клайн.

— Гидроизоляция для деревянных домов, но этот материал по-разному используют, например, делают из него комбинезоны для малярных работ. Это единственный посторонний материал, найденный на стуле, больше ничто не свидетельствует о том, что его раньше как-то использовали.

— Никаких отпечатков пальцев, волос, пота, слюны, царапин, совсем ничего? — спросил Родригес, как будто не веря в компетентность ее специалистов.

— Ни отпечатков, ни волос, ни пота, ни слюны, ни царапин, однако я бы не сказала, что «совсем ничего», — ответила она, снова проигнорировав тон его вопроса. — Часть переплета на спинке стула была заменена, а именно — все горизонтальные перетяжки.

— Вы же сказали, что стул никогда не использовался.

— Нет следов использования, но переплет однозначно был изменен.

— Предположительно по какой причине?

Гурни хотел было выдвинуть предположение, но Хардвик заговорил первым:

— Такие стулья обычно перетягивают полосками двух цветов — белый и синий, белый и зеленый, что-нибудь такое. Может быть, он не хотел, чтобы стул был цветным.

Родригес поморщился, как будто проглотил что-то горькое.

— Продолжайте, сержант Вигг. Нам еще многое надо успеть до обеда.

— Улика вторая: семь бычков от сигарет «Мальборо», также без каких-либо следов.

Клайн наклонился вперед:

— То есть нет следов слюны? Отпечатков пальцев? Следов жира от пальцев?

— Ничего.

— Разве это не странно?

— Очень странно. Улика третья: фрагмент разбитой бутылки из-под виски марки «Четыре розы».

— Фрагмент?

— Приблизительно полбутылки было найдено целиком. Если считать также все найденные осколки, то всего получается чуть меньше, чем две трети целой бутылки.

— Без отпечатков? — предположил Родригес.

— Отпечатков нет, что нас в общем-то уже не удивляет после их отсутствия на стуле и бычках. Была также найдена одна субстанция помимо крови жертвы — незначительное количество моющего средства в трещине вдоль отбитой части стекла.

— И о чем это говорит? — спросил Родригес.

— Присутствие моющего средства и нехватка осколков позволяет предположить, что бутылку разбили где-то еще и помыли перед тем, как принести на место убийства.

— Значит, нанесение колотых ран было таким же заранее обдуманным действием, как и выстрел?

— Похоже на то. Я продолжу?

— Прошу, — сказал Родригес таким тоном, что это прозвучало как грубость.

— Улика четвертая: одежда жертвы, включая нижнее белье, халат и мокасины, вся запачкана его кровью. На халате найдено три посторонних волоса, возможно принадлежащих супруге жертвы, но это еще выясняется. Улика пятая: образцы крови, взятые с земли вокруг тела. Окончательных результатов из лаборатории еще нет, но пока вся найденная кровь принадлежит жертве. Улика шестая: осколки стекла с плиты под шеей жертвы. Это подтверждает вывод, сделанный на основании вскрытия, что четыре колотых раны от бутылочного стекла прошли насквозь через шею и что жертва лежала на земле в момент их нанесения.

Клайн сидел сощурившись, как будто солнце било ему в глаза.

— У меня складывается впечатление, что кто-то совершил крайне жестокое убийство со стрельбой и колотыми ранами — четырнадцать колотых ран, местами нанесенных с жуткой силой! — однако убийца умудрился сделать это, не оставив после себя никаких ненамеренных следов.

Один из близнецов впервые подал голос, и голос этот оказался удивительно высоким для человека с таким мужественным телосложением.

— А как же садовый стул, бутылка, следы и ботинки?

Клайн нетерпеливо повел бровью:

— Я говорю о ненамеренных уликах. А все перечисленное как будто оставлено нарочно.

Полицейский пожал на это плечами, как человек, не разбирающийся в таких тонкостях.

— Улика номер семь разделяется на подпункты, — сказал бесполый голос сержанта Вигг (однако бесполость не равна асексуальности, подумал Гурни, рассматривая необычный разрез глаз и красивую форму губ). — Улика номер семь состоит из сообщений, полученных жертвой и, вероятно, имеющих отношение к убийству. Сюда входит записка, найденная на теле жертвы.

— У меня есть копии этих сообщений, — заявил Родригес. — Я их предоставлю, когда будет подходящий момент.

Клайн спросил у Вигг:

— А что вы ищете на этих записках?

— Отпечатки пальцев, оттиски на бумаге…

— Вы имеете в виду оттиск ручки от предыдущих страниц в блокноте?

— Да. Мы также делаем анализ чернил с рукописных записок и идентификацию принтера по письму, напечатанному на компьютере, — последнее было получено перед убийством.

— Наши эксперты также проанализируют почерк, словарный запас и синтаксис, — вмешался Хардвик. — Кроме того, мы проведем исследование фонограммы телефонного разговора, записанного жертвой. У Вигг уже есть предварительное заключение, мы сегодня его рассмотрим.

— Мы также займемся ботинками, найденными сегодня, как только они попадут в лабораторию. И это на данный момент все, — сообщила Вигг, нажимая кнопку на компьютере. — Есть вопросы?

— У меня есть один, — сказал Родригес. — Поскольку мы договорились о перечислении улик в порядке важности, почему вы назвали садовый стул первым?

— Это просто мое ощущение, сэр. Мы не знаем наверняка, какое значение имеют отдельные улики, пока они не сложатся в цельную картину. Невозможно сказать…

— Однако вы назвали стул первым, — перебил ее Родригес. — Вот я и спрашиваю: почему?

— Он как будто иллюстрирует самую поразительную черту этого дела.

— Это вы о чем?

— О продуманности, — спокойно ответила Вигг.

Гурни подумал, что у нее удивительная способность отвечать на допрос капитана так, будто это бесстрастные вопросы на бумаге, лишенные высокомерного выражения лица и оскорбительного тона. Было что-то удивительное в отсутствии эмоциональной вовлеченности, в способности не реагировать на провокации. И это притягивало к ней внимание. Гурни заметил, что все, кто сидел за столом, за исключением Родригеса, непроизвольно подались вперед, слушая ее.

Она продолжила:

— Дело не только в продуманности, но и в том, как странно все это было придумано. Принести на место преступления садовый стул. Выкурить семь сигарет, не касаясь их губами и пальцами. Разбить бутылку, помыть ее и принести с собой, чтобы нанести ранения мертвому телу. Уж не говоря про загадочные следы и исчезновение преступника в лесу. Просто какой-то гений убийства. Он не просто принес садовый стул, но поменял часть переплета на нем. Зачем?

Потому что хотел, чтобы стул целиком был белым? Чтобы его было не так видно на снегу? Или потому, что его было бы не так видно на фоне белого костюма, в который, возможно, он был одет? Но если ему было так важно не выделяться, зачем он сидел на этом стуле и курил сигареты? Я пока не могу это никак подтвердить, но я бы не удивилась, если бы стул оказался ключом к разгадке всего преступления.

Родригес покачал головой:

— Ключом к разгадке этого преступления может быть только полицейская дисциплина, соблюдение процедуры и своевременная коммуникация.

— Ставлю на садовый стул, — прошептал Хардвик, подмигнув рыжей Вигг.

Это не ускользнуло от капитана, но он не успел ничего сказать, потому что дверь в переговорную открылась и вошел человек с блестящим компакт-диском в руке.

— В чем дело? — рявкнул Родригес.

— Вы сказали принести вам результаты по отпечаткам пальцев, как только они будут готовы.

— И что?

— Они готовы, — сказал человек, поднимая диск. — Наверное, вам стоит взглянуть. Может быть, сержант Вигг его откроет?..

Он протянул диск к ее компьютеру. Она вставила его в дисковод и нажала пару клавиш.

— Любопытно, — сказала она.

— Прековски, прокомментируйте, что там такое?

— Креповски, сэр.

— Что?

— Моя фамилия Креповски.

— Ладно, ладно. А теперь расскажите: нашли отпечатки пальцев?

Креповски прокашлялся.

— И да и нет, — ответил он.

Родригес вздохнул.

— То есть они слишком размазаны, чтобы можно было что-то сказать?

— Они не просто размазаны, — ответил Креповски. — Вообще-то их толком и отпечатками не назовешь.

— Тогда о чем речь?

— Я бы назвал их мазками. Ощущение, что преступник использовал естественный жир на кончиках пальцев как невидимые чернила, чтобы оставить сообщение.

— Какое сообщение?

— Там три сообщения. По одному на обратной стороне каждого сообщения, полученного жертвой. Когда мы путем химической обработки сделали слова видимыми, мы сфотографировали их и записали изображения на диск. Их можно четко разглядеть на экране.

С легкой усмешкой сержант Вигг медленно развернула свой ноутбук экраном к Родригесу. На фотографии было три листка бумаги, лежащие рядом, — оборотные стороны записок, присланных Меллери, разложенные в порядке получения. На каждом оказалось по слову, написанному размазанными штрихами: ТУПЫЕ ЗЛЫЕ КОПЫ.

Глава 24Преступление года

— Что за херня? — хором произнесли близнецы.

Родригес поморщился.

— Черт! — воскликнул Клайн. — Это становится все интереснее. Убийца объявляет нам войну!

— Да он просто долбанутый, — произнес первый Круз.

— Долбанутый, но бесстрашный, он хочет схватки с полицией! — Клайн определенно находил новый поворот событий увлекательным.

— Ну и что? — не понял второй Круз.

— Я уже говорил, что это дело обязательно привлечет внимание СМИ. Так вот, оно не просто привлечет внимание. Это тянет на преступление года, а то и десятилетия. Каждый элемент этого дела — новостной повод.

Глаза Клайна загорелись. Он так наклонился вперед, что его ребра упирались в край стола. Затем его энтузиазм угас так же внезапно, как возник, и он откинулся на спинку стула с мрачным выражением лица, как будто что-то напомнило ему, что убийство — это трагедия и относиться к нему надо соответственно.

— Антиполицейское выступление может стать отдельным поводом для спекуляций, — подытожил он.

— Несомненно, — подхватил Родригес. — Я хочу знать, был ли кто-то из гостей института настроен против полицейских. Что скажете, Хардвик?

Старший детектив надсадно хохотнул.

— Что в этом смешного?

— Для большинства гостей, с которыми мы говорили, полицейский — это что-то среднее между налоговым инспектором и садовым слизнем.

Гурни отметил, что Хардвик таким образом сформулировал, что он сам испытывал к капитану.

— Я бы хотел почитать их заявления.

— Они у вас в электронной почте. Но я могу сэкономить ваше время: эти записи бессмысленны. Все спали. Никто ничего не видел. И никто ничего не слышал, за исключением Паскаля Виллади, он же Пирожок, он же Патти Плюшкин. Он сказал, что не мог заснуть. Открыл окно, чтобы проветрить комнату, услышал «приглушенный хлопок» и правильно предположил, что это выстрел.

Хардвик покопался в папке с бумагами и достал один лист. Клайн снова подался вперед.

— «Было похоже на то, что кого-то шлепнули» — вот его слова. Он произнес их так, будто это в порядке вещей, будто он неоднократно слышал такой звук.

Глаза Клайна снова загорелись.

— То есть вы говорите, что во время убийства там присутствовал бандит?

— Он присутствовал на территории института, а не на месте преступления.

— Откуда вы это знаете?

— Виллади разбудил Джастина Бейла, помощника Меллери, чья комната находится в том же здании. Он сказал, что услышал какой-то звук со стороны дома Меллери, что кто-то, возможно, туда забрался, — и предложил пойти посмотреть. Но пока они одевались и парком шли к дому Меллери, Кадди уже обнаружила тело мужа и стала звонить 911.

— Виллади не сказал этому Бейлу, что слышал выстрел? — Клайн начал говорить тоном человека, ведущего допрос в зале суда.

— Нет. Он сказал нам, на следующий день. Но к тому моменту мы нашли окровавленную бутылку и колотые раны на шее, а пулевых ранений или соответствующего орудия убийства найдено не было, поэтому мы не стали исследовать вероятность выстрела. Мы подумали, что Патти похож на человека, который бредит пушками, поэтому мог предположить такое от балды.

— Но почему он не сказал Бейлу, что принял звук за выстрел?

— Сказал, что не хотел его пугать.

— Какой предусмотрительный, — усмехнулся Клайн и перевел взгляд на бесстрастно молчащего Штиммеля, который зеркально усмехнулся в ответ.

— Но вам-то он это сказал! — воскликнул Родригес. — Плохо, что вы не обратили на это внимания.

Хардвик подавил позыв к зевоте.

— Что вообще бандит делал в институте, продающем «духовное обновление»?

Хардвик пожал плечами:

— Сказал, что просто обожает это место. Приезжает туда раз в год — нервы успокоить. Говорит, что это филиал рая, а Меллери — святой.

— Так и сказал?

— Так и сказал.

— Потрясающее дело. Еще есть какие-нибудь интересные гости?

На лице Хардвика возникла характерная ироничная усмешка, которая всегда внушала Гурни необъяснимое отвращение.

— Если вы о высокомерных, инфантильных, промаринованных в наркоте шизиках, то в этом смысле «интересных гостей» там полно, плюс эта неправдоподобно богатая вдова.

Вероятно, снова задумавшись о последствиях внимания прессы к этому делу, Клайн медленно обвел глазами комнату и остановился на Гурни, который сидел по диагонали от него. Сначала взгляд Клайна был отсутствующим, как будто он смотрел на пустой стул. А затем он с любопытством наклонил голову.

— Постойте-ка, — сказал он. — Дэйв Гурни, Нью-Йоркское управление. Род говорил мне, кто будет присутствовать на собрании, но я только что осознал. Это не о вас была большая статья в журнале «Нью-Йорк мэгазин», пару лет назад?

Хардвик ответил первым:

— Он самый. Заголовок гласил «Супердетектив».

— Теперь припоминаю, — оживился Клайн. — Вы распутывали громкие дела — рождественский маньяк с частями тела и Поросенок Поггот или как его там.

— Питер Поссум Пиггерт, — отозвался Гурни.

Клайн уставился на него с нескрываемым восхищением.

— Значит, убитый был лучшим другом звездного детектива Нью-Йорка?

Опасения насчет трактовок прессы множились на глазах.

— Я был до какой-то степени вовлечен в оба дела, — ответил Гурни настолько же равнодушно, насколько Клайн был взбудоражен. — Ими занималось много людей. Что касается Меллери, он определенно не был моим лучшим другом, мы не общались больше двадцати лет, и даже в то время…

— Однако, — перебил его Клайн, — когда он оказался в беде, он первым делом обратился к вам.

Гурни посмотрел на лица за столом, выражавшие разные степени зависти и восхищения, и подивился силе упрощенных формулировок. «Кровавое убийство лучшего друга звездного копа» — такой заголовок мгновенно находит отклик в той части мозга, которая любит мультики и ненавидит всякую сложность.

— Я думаю, он обратился ко мне, потому что не был знаком с другими полицейскими.

Клайн явно не был готов отступиться от своей теории, но решил отложить ее в сторону и продолжить разговор.

— Не важно, какого рода отношения у вас были с жертвой, но они однозначно дают вам взгляд на ситуацию, которого ни у кого из нас нет.

— Поэтому я и хотел, чтобы он присутствовал сегодня, — заявил Родригес-я-здесь-главный.

Хардвик издал краткий кашель-смешок, и затем Гурни услышал его шепот:

— Он был против этой идеи, пока она не понравилась Клайну.

Родригес продолжил:

— Как раз его выступление следующее у меня на повестке, и он сможет ответить на любые вопросы, которых, я думаю, возникнет множество. Чтобы потом не отвлекаться, давайте объявим пятиминутный перерыв на туалет.

— Смотри не обоссысь, Гурни, — раздался смешливый шепот за его спиной и затерялся среди грохота отодвигаемых стульев.

Глава 25Допрос Гурни

У Гурни была теория, что люди делятся на тех, кто ведет себя в туалете как в раздевалке, и тех, кто ведет себя там как в лифте. То есть одни держатся вульгарно и панибратски, а другие отчужденно и неловко. Эти ребята относились ко второму типу. Никто не проронил ни слова, пока все не вернулись в переговорную.

— Итак, каким же образом такой скромняга умудрился так прославиться? — спросил Клайн, излучая хорошо отрепетированное обаяние, одновременно вуалирующее и выдающее холодный подтекст.

— Не такой уж я и скромняга. И не так уж прославился, — ответил Гурни.

— Когда все наконец усядутся, — резко заговорил Родригес, — каждый увидит перед собой копии записок, полученных жертвой. Пока наш свидетель будет рассказывать про свое общение с жертвой, вы можете посмотреть, что они обсуждали. — Затем он небрежно кивнул в сторону Гурни: — Начинайте, как будете готовы.

Высокомерие этого человека больше не удивляло Гурни, но все равно коробило. Он огляделся и встретился взглядом поочередно со всеми присутствующими, кроме полицейского, провожавшего его на место преступления, который шумно копался в своих бумагах, и Штиммеля, помощника окружного прокурора, который сидел, уставившись в пространство перед собой, как задумчивая жаба.

— Капитан верно подметил, что нам многое предстоит обсудить. Давайте я для начала перечислю события в той последовательности, в которой они происходили, а в конце вы зададите свои вопросы. — Он увидел, что Родригес собирался возразить, но сдержался, потому что Клайн одобрительно кивнул на его предложение.

Четко и ясно, как всегда (ему неоднократно говорили, что он мог бы преподавать риторику), Гурни за двадцать минут рассказал всю историю, начав с письма Меллери с просьбой о встрече, продолжив изложением их бесед и болезненной реакции Меллери и закончив звонком от убийцы и запиской в почтовом ящике (той, в которой упоминалась цифра 19).

Клайн был самым внимательным слушателем и в конце заговорил первым:

— Это же какой-то эпос о возмездии! Убийца был одержим желанием отомстить Меллери за какой-то ужасный поступок, совершенный спьяну много лет назад.

— Но почему он так долго тянул с этим? — спросила сержант Вигг, которую Гурни находил все более интересной с каждым разом, как она заговаривала.

Глаза Клайна загорелись от обилия возможных версий.

— Возможно, Меллери о чем-то проговорился в одной из своих книг. Может быть, таким образом убийца узнал, что именно по его вине произошла какая-то трагедия, которую он до того с ним не связывал. А может быть, успех Меллери оказался последней каплей в чаше его терпения. Или, может, как говорится в первой записке, убийца просто увидел его однажды на улице и в нем пробудилась старая обида. Он достает пистолет и — бабах!

— Ничего себе бабах, — сказал Хардвик.

— У вас другое предположение, старший следователь Хардвик? — спросил Клайн с холодной улыбкой.

— Тщательно составленные письма, загадки с цифрами, указания к отправке чека на неправильный адрес, несколько стихов с угрозами, замаскированное послание полиции, которое можно обнаружить только с помощью специального химического анализа; стерильные как пальцы хирурга окурки, скрытое пулевое ранение, невероятный след в снегу и гребаный садовый стул, наконец! Жирновато для внезапного «бабаха».

— Моя версия не исключала, что убийство было заранее продумано, — ответил Клайн. — Сейчас меня больше интересует исходный мотив, а не детали. Я хочу понять, какого рода была связь между убийцей и жертвой. Эта связь обычно является разгадкой к преступлению.

Эта краткая нотация создала в комнате неловкую тишину, которую нарушил Родригес.

— Блатт, — гаркнул он, обращаясь к проводнику Гурни, который рассматривал копии двух первых записок, будто они свалились на стол из космоса. — У вас потерянный вид.

— Что-то тут не сходится. Убийца присылает жертве письмо, предлагая загадать число и затем посмотреть в запечатанный конверт. Жертва загадывает число 658, заглядывает в конверт — и там написано 658. Вы что, верите, что такое в принципе возможно?

Никто не успел отреагировать, потому что заговорил его напарник:

— Да, и две недели спустя преступник повторяет этот трюк, на этот раз по телефону. Он предлагает Меллери задумать число и посмотреть в почтовом ящике. Тот загадывает число 19 и находит в ящике письмо от убийцы, в котором написано число 19. Блин, это крышу сносит.

— У нас есть этот телефонный разговор, записанный жертвой, — сказал Родригес таким тоном, точно это его личная заслуга. — Вигг, включите ту часть, где говорится про цифру.

Сержант молча что-то набрала на клавиатуре, и спустя пару секунд раздался разговор Меллери и его преследователя, к которому Гурни подключался. Все за столом стали вслушиваться в странный акцент убийцы и плохо скрытый страх в голосе Меллери.

— Прошепчи цифру.

— Прошептать?

— Да.

— Девятнадцать.

— Хорошо, очень хорошо.

— Так кто вы?

— А ты все еще не понял? Столько мучений, а ты не узнаешь меня. Такую возможность нельзя было исключать. Поэтому тебе была оставлена записка. Ты уверен, что не получал ее?

— Не знаю, о какой записке речь.

— Да, но ты же знал, что цифра 19.

— Вы же сказали загадать цифру.

— Но это была та самая цифра, разве нет?

— Я ничего не понимаю.

Еще секунда — и сержант Вигг нажала на клавишу и сказала:

— Это все.

Короткая запись вызвала у Гурни приступ бессильной ярости и отвращения.

Блатт развел руками:

— И кто это был — мужик или женщина?

— Почти наверняка мужчина, — ответила Вигг.

— Как это можно определить?

— Мы сегодня утром анализировали запись, и распечатка показывает напряжение на высоких тонах.

— Ну и что?

— Высота голоса отличается от фразы к фразе, и даже от слова к слову, и в каждом случае голос менее напряжен на низких частотах.

— То есть он старался говорить высоким голосом, но низкие тона для него более естественны? — уточнил Клайн.

— Именно, — ответила Вигг своим бесполым, но привлекательным голосом. — Это не заключение экспертизы, но это более чем вероятно.

— А что с фоновыми шумами? — спросил Клайн. Гурни тоже об этом думал. Он знал, что на записи есть звуки проезжающих автомобилей, а значит, звонок был сделан откуда-то с улицы или из торгового центра.

— Мы будем знать точно, когда прогоним запись через усилитель, но сейчас она раскладывается на три типа звуков: сам разговор, шум машин и гудение какого-то двигателя.

— Как долго будут прогонять через усилитель? — спросил Родригес.

— Это зависит от сложности записанной информации, — ответила Вигг. — Может занять от двенадцати до двадцати четырех часов.

— Пусть займет двенадцать.

Неловкое молчание, которое Родригес умел нагнетать как никто, нарушил Клайн, обративший свой вопрос ко всем присутствующим:

— А что насчет шепота? Кто не должен был услышать цифру девятнадцать? — Он повернулся к Гурни. — У вас есть предположения?

— Нет. Но я не думаю, что это как-то связано с нежеланием быть услышанным.

— Почему вы так думаете? — с вызовом спросил Родригес.

— Потому что шепот — ненадежный способ не быть услышанным, — прошептал Гурни, чтобы подчеркнуть свою мысль. — Это вполне в духе других странностей в этом деле.

— Вроде чего? — не унимался Родригес.

— Вроде неопределенности насчет ноября или декабря. Вроде пистолета и разбитой бутылки. Вроде загадки со следами в снегу. И еще одного момента, на который никто не обратил внимания, — почему не было звериных следов?

— Чего? — обескураженно переспросил Родригес.

— Кадди Меллери сказала, что они с мужем слышали, как под домом дерутся какие-то животные. Поэтому он и вышел на улицу — посмотреть, что происходит. Но никаких следов поблизости не было — а уж в снегу-то они точно были бы видны.

— Мне кажется, мы зашли в тупик. Не понимаю, какое значение имеет присутствие или отсутствие следов енотов или кого там.

— Черт! — воскликнул Хардвик, игнорируя Родригеса и улыбаясь Гурни. — А ты же прав. Там в снегу не было никаких следов, оставленных не убийцей и не жертвой. Как же я раньше не обратил внимания?

Клайн повернулся к своему помощнику.

— Никогда я не сталкивался с делом, в котором было бы так много улик, из которых было бы так мало говорящих. — Он покачал головой. — Как убийце удалось провернуть этот трюк с цифрами? И зачем он это сделал аж дважды? — Он посмотрел на Гурни. — Вы уверены, что эти цифры ничего не значили для Меллери?

— На девяносто процентов уверен. Настолько же, насколько я вообще бываю уверен в чем-либо.

— Давайте вернемся к общей картине, — вмешался Родригес. — Я тут подумал о мотиве, о чем вы говорили раньше, Шеридан…

У Хардвика зазвонил телефон. Он достал его и приложил к уху раньше, чем Родригес успел возмутиться.

— Черт! — воскликнул он, помолчав. — Вы там уверены? — Он оглядел присутствующих. — Пулю не нашли. Обыскали каждый сантиметр обшивки задней стены дома. Ничего.

— Пусть проверят в доме, — сказал Гурни.

— Но стреляли-то снаружи.

— Я знаю, но Меллери, скорее всего, не закрыл за собой дверь, когда вышел. Встревоженный человек в такой ситуации оставил бы дверь открытой. Скажи, чтобы эксперты рассчитали возможные траектории и проверили все внутренние стены, куда могла попасть пуля.

Хардвик быстро передал инструкции и сбросил звонок.

— Хорошая идея, — сказал Клайн.

— Отличная, — сказала Вигг.

— А еще насчет этих цифр, — сказал Блатт, внезапно сменив тему. — Он что, гипнотизер или экстрасенс какой-то?

— Я так не думаю, — сказал Гурни.

— А как по-другому?

Хардвик разделял сомнения Гурни на этот счет и ответил первым:

— Господи, Блатт, когда последний раз полиция штата расследовала дело, замешенное на мистике и телепатии?

— Но он же откуда-то знал, что загадает жертва!

На этот раз первым ответил Гурни, стараясь звучать примирительно:

— Все действительно выглядит так, будто кто-то знал заранее, что загадает Меллери. Но я думаю, что мы здесь что-то не учитываем и ответ гораздо проще, чем чтение мыслей на расстоянии.

— Хочу у вас вот что спросить, детектив Гурни. — Родригес откинулся на своем стуле и сложил руки на груди. — Довольно быстро стало понятно, что кто-то преследует Марка Меллери с целью убийства: он получил несколько откровенно угрожающих писем и телефонных звонков. Почему вы не пришли с этим в полицию, прежде чем он был убит?

Гурни ждал этого вопроса и был к нему готов, но это не смягчило укол.

— Благодарю за обращение «детектив», капитан, но я ушел в отставку и снял с себя и значок и титул два года назад. Что касается обращения в полицию — ничего нельзя было бы предпринять без сотрудничества Марка Меллери, а он однозначно заявил, что сотрудничать не хочет.

— Вы говорите, что не могли обратиться в полицию без его согласия? — спросил Родригес, повышая тон и угрожающе хмурясь.

— Он мне сказал, что не желает, чтобы полиция вмешивалась в это дело, что он находит это потенциальное вмешательство скорее деструктивным, чем полезным, и что он намерен сделать все возможное, чтобы такое вмешательство предотвратить. Если бы я пришел в полицию, это связало бы руки вам и уничтожило доверие ко мне.

— Однако дальнейшее общение с вами не сильно помогло ему, не так ли?

— К сожалению, капитан, тут вы правы.

Мягкость, отсутствие сопротивления в голосе Гурни сбили Родригеса с толку. Шеридан Клайн вмешался:

— Почему он был так настроен против полиции?

— Он считал, что полиция действует слишком грубо, что она недостаточно компетентна, чтобы разобраться в ситуации. Он не верил, что вы сможете обеспечить ему безопасность, боялся, что информация попадет в прессу и это навредит его институту.

— Какие глупости! — возмутился Родригес.

— Он не доверял полицейским. Говорил, что они — как слон в посудной лавке. И упорно настаивал на том, что никакого сотрудничества не будет — никакой полиции на территории, никаких контактов с гостями, никакой информации от него лично. Он, кажется, даже был готов обратиться в суд при малейшем полицейском вмешательстве.

— Хорошо, но вот что интересно… — начал Родригес, но его снова перебил звонок телефона Хардвика.

— Хардвик. Да. Где? Потрясающе. Хорошо, спасибо. — Он убрал телефон в карман и обратился к Гурни, но так, чтобы всем было слышно: — Они нашли пулю. В стене внутри дома. В гостиной, прямо напротив выхода на террасу, — по-видимому, дверь была открыта на момент выстрела.

— Поздравляю, — сказала сержант Вигг, обращаясь к Гурни, а затем повернулась к Хардвику. — Что насчет калибра?

— Они считают, что это триста пятьдесят седьмой, но подождем отчета экспертов.

Клайн сидел в задумчивости и как будто не слышал этого разговора. Он снова озвучил вопрос, ни к кому конкретно не обращаясь:

— А могли у Меллери быть другие причины не хотеть вмешательства полиции?

Блатт в полном замешательстве, с перекошенным лицом, добавил свой вопрос:

— Я не понял — почему полицейские как слон поссут на лавки?

Глава 26Пустой чек

Когда Гурни добрался до Уолнат-Кроссинг, усталость окутала его как туман, смешав голод, жажду, тревогу и сомнения. По мере того как ноябрь сдавал позиции зиме, дни становились все короче — в долинах, окруженных горами, все раньше наступали сумерки. Машины Мадлен на обычном месте, возле садового сарая, не было. Под ногами хрустел снег, подтаявший под полуденным солнцем и к вечеру снова замерзший.

В доме стояла мертвая тишина. Он включил лампу над кухонной столешницей. Ему смутно помнилось, будто Мадлен говорила, что сегодняшняя вечеринка отменяется из-за какого-то собрания, которое нельзя было пропустить, но деталей он вспомнить не мог. Значит, эти несчастные орехи все равно не нужны. Он положил чайный пакетик в чашку, набрал воды из крана и поставил ее в микроволновку. По привычке он направился к своему креслу на другом конце кухни. Упав в кресло, Гурни закинул ноги на табуретку, и две минуты спустя сигнал микроволновки утонул в его зыбком сне.

Он проснулся от звука ее шагов.

Возможно, он домысливал, но шаги показались ему сердитыми. Их направление и близость подсказывали ему, что она заметила его в кресле, но решила с ним не говорить.

Он открыл глаза в тот момент, когда она выходила из кухни и направлялась в сторону спальни. Гурни потянулся, вытолкнул себя рывком из недр кресла, подошел к столешнице за салфеткой и высморкался. Он услышал, как закрывается дверца шкафа, как-то слишком подчеркнуто, и через минуту она вернулась на кухню. Она переоделась из шелковой блузки в бесформенную кофту.

— Ты проснулся, — произнесла она, словно осуждая его за то, что он заснул.

Она включила свет над столешницей и открыла холодильник.

— Ты что-нибудь ел? — Это тоже прозвучало как обвинение.

— Нет, у меня был жуткий день, и когда я добрался до дому, я сделал себе чашку… черт, я забыл о ней! — Он подошел к микроволновке, достал оттуда чашку и вылил темный, остывший чай в раковину. Чайный пакетик вывалился следом.

Мадлен подошла к раковине, взяла пакетик и многозначительно бросила его в мусорное ведро.

— Я тоже порядком устала. — Она покачала головой и помолчала. — Не понимаю, почему эти идиоты из местной администрации считают, что нужно построить жуткую тюрягу, окруженную колючей проволокой, в самой красивой провинции штата.

И тут он вспомнил. Она ему еще утром сказала, что пойдет на собрание, где будет обсуждаться это сомнительное предложение. Оппоненты идеи называли планируемую постройку тюрьмой, а сторонники — реабилитационным центром. Спор о названии возник из-за бюрократической формулировки — в проекте значился «новый тип организации», сокращенно ГИТЦ — Государственный исправительно-терапевтический центр. Его целью должны были стать изоляция и реабилитация преступников-наркоманов. Бюрократический язык, которым был сформулирован проект, был неоднозначным и допускал массу разночтений, провоцируя споры.

Это была больная тема — не потому, что Гурни не поддерживал Мадлен в стремлении запретить стройку ГИТЦ в Уолнат-Кроссинг, а потому, что он не участвовал в сопротивлении так активно, как ей того хотелось.

— То есть какие-то шесть человек нагреют на этом руки, а всем остальным, кто живет в долине, и всем, кто будет проезжать мимо, придется до конца жизни созерцать это уродство. И все ради чего? Ради так называемой «реабилитации» кучки наркоманов? Какая чушь!

— Другие города бьются за этот проект. Даст бог — кто-то из них победит.

Она мрачно усмехнулась:

— Конечно, если их администрация еще более коррумпирована, чем наша, то такое возможно.

Принимая ее негодование на свой счет, он решил сменить тему.

— Хочешь, я сделаю омлет? — спросил он, наблюдая, как голод борется в ней со злостью. Голод победил.

— Только, чур, без зеленого перца, — напомнила она. — Я его не люблю.

— Тогда зачем ты его покупаешь?

— Не знаю. Но точно не для омлета.

— А лук положить?

— Лука тоже не надо.

Она накрыла на стол, пока он разбивал яйца и разогревал сковородку.

— Пить что-нибудь будешь? — спросил он.

Она покачала головой. Он знал, что она никогда не запивает еду, но все равно каждый раз спрашивал. Странная причуда, подумал он, всякий раз задавать этот вопрос.

Они едва обменялись парой слов, пока ели, а потом одновременно чуть подвинули свои тарелки к середине стола.

— Ну, что у тебя было сегодня? — спросила она.

— Ты хочешь послушать про встречу с чудо-следователями?

— Похоже, тебя не впечатлило.

— Меня еще как впечатлило. Если бы я хотел написать книгу о неэффективной командной работе под руководством Капитана из Ада, было бы достаточно включить диктофон и просто издать расшифровку.

— Это было хуже, чем до того, как ты уволился?

Он помедлил с ответом. Дело было не в том, что он не знал, как ей ответить, а в упоре, сделанном на слове «уволился». Но он решил ответить на слова, а не на интонацию.

— До увольнения приходилось работать с тяжелыми людьми, но Капитан из Ада кому угодно даст фору в высокомерии и ненадежности. Он страшно лебезит перед окружным прокурором, совершенно не уважает собственных сотрудников и не может сосредоточиться на деле. Каждый его вопрос, каждый комментарий звучал либо по-хамски, либо не относился к предмету разговора, а иногда то и другое сразу.

Она внимательно посмотрела на него:

— Неудивительно.

— Что ты имеешь в виду?

Она слегка пожала плечами. Было видно, что она старается держать себя в руках, не сказать лишнего.

— Просто меня это не удивляет. Если бы ты пришел домой и сказал, что провел день с лучшей в мире командой по расследованию убийств, тогда я бы удивилась. Вот и все.

Он отлично понимал, что это не все. Но ему также хватало ума не вытягивать из нее клещами то, о чем она собиралась молчать.

— Что ж, — сказал он. — Факт остается фактом — все это было утомительно и бестолково. Сейчас я хочу выбросить это из головы и заняться чем-нибудь другим.

Он сделал это заявление, не подумав, и тут же зашел в тупик. Заняться чем-нибудь другим было не так просто. Перипетии прошедшего дня продолжали крутиться в его голове. Мадлен наблюдала за ним с загадочным выражением лица. И тогда мысль, которую он постоянно от себя отгонял, мысль, которую он так старательно не думал, наконец захватила его. Он решился заговорить о том, чего избегал.

— Коробка… — произнес он. В горле тут же пересохло, и голос стал сиплым; он вытолкнул из себя это слово до того, как страх снова одержал верх, и не успел даже придумать, как закончить фразу.

Она подняла взгляд от пустой тарелки. Этот взгляд был спокойным, любопытным и внимательным. Она ждала, что он скажет дальше.

— Его рисунки… что… то есть зачем?.. — Он тщетно пытался связно сформулировать вопрос.

Ему не пришлось долго мучиться. Мадлен всегда понимала его раньше, чем он успевал выразить свою мысль.

— Пора попрощаться, — сказала она спокойно, почти нежно.

Он вперился взглядом в стол. Голова опустела, слова не шли на ум.

— Прошло достаточно времени. Дэнни больше нет, а мы так с ним и не попрощались.

Он едва заметно кивнул, теряя чувство времени, ощущая только пустоту в голове.

Когда зазвонил телефон, ему показалось, что его разбудили, рывком втащили назад в мир — мир, состоящий из понятных, измеримых вещей. Мадлен все еще сидела с ним за столом — бог знает сколько времени они так провели.

— Хочешь, я подойду? — спросила она.

— Ничего. Я сам. — Он помедлил, как компьютер, который перегрузили, затем встал, чуть неуверенно, и пошел в кабинет.

— Гурни. — Он по-прежнему отвечал на звонки так же, как когда работал в отделе убийств. Эту привычку было нелегко побороть.

Голос на том конце трубки был оживленным, напористым, нарочито вежливым, так что он вспомнил старое правило продавцов: когда говоришь по телефону, улыбайся — от этого ты звучишь дружелюбнее.

— Дэйв! Как хорошо, что вы подошли! Это Шеридан Клайн. Надеюсь, я не помешал?

— Чем обязан?

— Перейду сразу к делу. Мне кажется, вы человек, с которым можно быть откровенным. Такая у вас репутация. Сегодня вечером у меня была возможность в этом убедиться лично. Я впечатлен. Надеюсь, что не смущаю вас.

Гурни не терпелось узнать, в чем дело.

— Вы очень добры.

— Я не добрый. Я реалист. Я звоню, потому что это дело требует участия специалиста вашего масштаба, и мне бы очень хотелось воспользоваться вашим талантом.

— Вы же знаете, что я в отставке?

— Да, мне говорили. И я понимаю, что возвращаться к надоевшей рутине вам совершенно не хочется. Я ничего такого не предлагаю. Но у меня есть ощущение, что дело будет разрастаться, и хотелось бы иметь ваш гений в распоряжении.

— Я не очень понимаю, о чем вы меня просите.

— В идеале, — сказал Клайн, — я бы хотел, чтобы вы вычислили убийцу Марка Меллери.

— Разве не этим занимается бюро криминальных расследований?

— Разумеется. Может быть, у них в итоге даже что-нибудь получится.

— Но?

— Но я хочу повысить шансы на успех. Это слишком крупное дело, чтобы его расследовали по стандартной процедуре. Я хочу, чтобы у меня был козырь в рукаве.

— Не понимаю, как я могу помочь.

— Вы не хотите сотрудничать с бюро? Не волнуйтесь. Я понимаю, что Родригес не тот, с кем вы стали бы работать. Я предлагаю вам работать со мной лично. Мы могли бы назначить вас помощником или консультантом, на ваш вкус.

— Сколько времени мне пришлось бы этому посвящать?

— На ваше усмотрение.

Гурни промолчал, так что Клайн продолжил:

— По всей видимости, Марк Меллери восхищался вами и доверял вам. Он просил вас помочь ему разобраться с преступником. Я прошу вас помочь мне разобраться с тем же самым преступником. И я буду благодарен за любую вашу помощь.

Гурни подумал, что Клайн однозначно умеет уговаривать. Была в нем какая-то подкупающая искренность. Он сказал:

— Мне надо поговорить с женой. Перезвоню вам утром. Скажите, по какому номеру с вами связаться.

Радость в голосе была безмерной.

— Я оставлю вам свой домашний номер. Подозреваю, вы встаете рано, как и я. Звоните в любое время после шести утра.

Когда он вернулся в кухню, Мадлен еще сидела за столом, но ее настроение изменилось. Она читала «Таймс». Он сел напротив нее, уставился невидящим взглядом в камин за ее спиной и принялся растирать виски, как будто решение, которое предстояло принять, сводило лицевые мышцы.

— Ну это же не сложно, правда? — произнесла Мадлен, не отрывая взгляда от газеты.

— Что?

— Сказать, о чем ты думаешь.

— Окружной прокурор хочет, чтобы я участвовал в расследовании.

— Еще бы.

— Обычно посторонних людей в такие дела не вовлекают.

— Ты, однако, не совсем посторонний.

— Видимо, мое знакомство с Меллери оказалось решающим.

Она наклонила голову и посмотрела на него пронизывающим взглядом.

— Он очень меня хвалил, — сказал Гурни, стараясь не выдавать, что польщен.

— Наверняка просто перечислил твои таланты.

— В сравнении с капитаном Родригесом кто угодно покажется талантливым.

Она улыбнулась его неуклюжей скромности:

— Что он предложил?

— Карт-бланш. Работать с ним лично. Придется осторожничать, чтобы никому не наступать на пятки. В общем, я сказал ему, что приму решение до завтрашнего утра.

— Какое решение?

— Собираюсь я сотрудничать или нет.

— Ты что, шутишь?

— Думаешь, это дурная затея?

— Я имею в виду — ты шутишь насчет того, что еще не принял решение?

— Тут многое на кону.

— Больше, чем ты думаешь, но ведь ясно, что ты уже решил.

Она снова погрузилась в чтение газеты.

— Что значит «больше, чем ты думаешь»? — спросил он, помолчав.

— Иногда мы делаем выбор, последствий которого не ожидаем.

— Например?

Ее грустный взгляд ответил ему, что это глупый вопрос.

После паузы он сказал:

— У меня такое чувство, будто я остался Марку что-то должен.

В ее взгляде появилась ирония.

— Что ты так смотришь?

— Ты первый раз назвал его по имени.

Глава 27Знакомство с окружным прокурором

Здание, где с 19З5 года располагалась окружная прокуратура, раньше принадлежало сумасшедшему дому Бамблби. Он был основан в 1899-м на средства, перечисленные одноименным британским переселенцем, сэром Джорджем Бамблби в момент помешательства, как пытались потом доказать его непризнанные потомки. Мрачное здание из красного кирпича, покрытое вековой копотью, зловеще нависало над городской площадью. Оно находилось примерно в полутора километрах от полицейского управления, и дорога туда от Уолнат-Кроссинг занимала тот же час с четвертью.

Изнутри здание прокуратуры было еще менее привлекательным, чем снаружи. В шестидесятые его подвергли реконструкции и модернизации. Грязные люстры и дубовые панели заменили флюоресцентными лампами и белой штукатуркой. Гурни даже подумал, что этот резкий свет в помещениях должен отпугивать безумные призраки прошлых обитателей. Странная мысль для человека, идущего обсуждать условия контракта о найме на работу. Гурни решил сосредоточиться на том, что сказала ему на прощанье Мадлен: «Ты нужен ему больше, чем он тебе». Он размышлял над этим, пока ждал приглашения пройти через сложную систему охраны в приемном зале. После металлоискателя он проследовал по стрелкам на стенах и вскоре оказался у двери с матовым стеклом и аккуратной табличкой «Окружной прокурор».

В приемной он столкнулся взглядом с секретаршей. Гурни всегда считал, что мужчина выбирает себе помощницу по критерию компетентности, сексуальности или престижности. Было похоже, что женщина за конторкой соответствовала всем трем. Невзирая на пятый десяток, ее волосы, кожа, макияж, одежда и фигура были настолько ухоженными, что она почти светилась. Ее взгляд был одновременно оценивающим и чувственным. Небольшая табличка на ее столе сообщала, что зовут ее Эллен Ракофф.

Они не успели даже поздороваться, как дверь справа от ее стойки открылась, и в приемную вышел Шеридан Клайн. Он гостеприимно улыбнулся:

— Девять утра — и он тут как тут! Хотя чему я удивляюсь. Вы всегда держите слово и делаете ровно то, что обещали!

— Это проще, чем поступать наоборот.

— Что? Ах да, да, конечно. — Он улыбнулся еще шире, но уже не так радушно. — Чай или кофе?

— Кофе.

— И мне. Никогда не понимал, в чем смысл чая. А вы собак или кошек больше любите?

— Наверное, собак.

— Когда-нибудь обращали внимание, что собачники предпочитают кофе, а кошатники — чай?

Гурни не считал это темой, достойной размышлений. Клайн жестом пригласил его в свой кабинет, жестом же указал на современный кожаный диван, а сам уселся в кожаное кресло в том же стиле, стоявшее напротив. Их разделял низкий стеклянный столик. Улыбка сошла с его лица, и теперь он смотрел, пожалуй, даже слишком серьезно.

— Дэйв, я хочу сказать, что мы очень счастливы, что вы согласились нам помочь.

— При условии, что для меня найдется подходящая роль.

Клайн непонимающе моргнул.

— Распределение полномочий — непростая задача, — пояснил Гурни.

— Согласен как никогда. Давайте я буду до конца откровенен. Как говорится, раскрою вам карты.

Гурни подавил гримасу и вежливо улыбнулся.

— Я знаком с людьми из Нью-Йоркского управления, и они о вас крайне лестно отзывались. Вы были ведущим следователем в нескольких крупных делах, расследования держались на вас одном, но когда наступало время пожинать лавры — вы их всегда уступали кому-то другому. Поговаривают, что у вас был самый большой талант и самое маленькое эго во всем управлении.

Гурни улыбнулся не столько комплименту, который, как он понимал, был хорошо продуман, а выражению лица Клайна, который не смог скрыть удивления: как можно не желать славы?

— Мне нравится работа, но не нравится быть в центре внимания.

Клайн сощурился, словно пытаясь распробовать какое-то незнакомое блюдо.

После длительной паузы он подался вперед:

— Скажите мне сами, как вы видите свое участие в расследовании?

Это был главный вопрос. Гурни взвешивал возможные ответы всю дорогу от Уолнат-Кроссинг.

— В качестве консультанта-аналитика.

— Что это подразумевает?

— Команда бюро расследований занимается сбором, обработкой и хранением улик, допросом свидетелей, составлением рабочих версий и построением предположений касательно личности, мотивов и дальнейших возможных действий убийцы. Мне кажется, я могу помочь с последним.

— Каким образом?

— Мне всегда лучше всего удавалось собрать разрозненные факты в сложном деле и сложить их в разумной последовательности.

— Сомневаюсь, что это единственное, в чем вы отличались.

— Другим лучше удается допрос свидетелей, сбор улик…

— Например, обнаружение пули, которую никто другой не знал, где искать?

— Это была просто догадка. Обычно в каждой отдельной сфере расследования есть кто-нибудь талантливее меня. Но когда речь заходит о том, чтобы увидеть общую картину, отличить важное от неважного, — это моя работа. На деле я не всегда оказывался прав, но я был прав достаточно часто, чтобы это имело значение.

— Значит, у вас все-таки есть эго.

— Можно и так сказать. Я знаю, где мои возможности ограничены, но достоинства свои тоже знаю.

Он также знал после долгих лет допросов, как определенные типы людей реагировали на определенный подход к разговору, и сейчас не ошибся насчет Клайна. Судя по его взгляду, ему стало спокойнее, как только Гурни налепил ярлык на свое качество, которое тот столь мучительно пытался уловить и сформулировать.

— Давайте обсудим вознаграждение, — сказал Клайн. — Я думаю о почасовой ставке, которую мы обычно предлагаем консультантам. Могу предложить вам семьдесят пять долларов в час плюс компенсация расходов в пределах разумного, начиная с этого момента.

— Меня это устраивает.

Клайн с важным видом протянул ему руку:

— Рад возможности посотрудничать. Эллен уже собрала пакет документов — анкеты, аффидевиты, подписка о неразглашении. Если захотите почитать их, прежде чем подписывать, это может занять какое-то время. Она проводит вас в свободный кабинет. Какие-то детали нам надо будет обсудить уже по ходу работы. Я буду лично сообщать вам о любых сведениях, поступающих из бюро расследований или от моих людей, и я буду приглашать вас на встречи, подобные вчерашней. Если вам понадобится поговорить с кем-то из команды расследования, организуйте это через мой офис. Общение со свидетелями, подозреваемыми, любыми другими людьми — точно так же, через мой офис. Согласны?

— Да.

— Вы словами не разбрасываетесь. Я тоже. Теперь, раз уж мы работаем вместе, позвольте у вас кое-что спросить. — Клайн откинулся в кресле и сложил пальцы башенкой, выдерживая многозначительную паузу. — Зачем человеку сперва стрелять в жертву, а потом наносить четырнадцать колотых ран?

— Такое количество ударов обычно говорит либо о припадке гнева, либо о попытке имитировать припадок гнева. Само число ударов, вероятно, ничего не значит.

— Но его сперва застрелили…

— Это говорит о том, что целью нанесения последующих ран было не убийство.

— Не понимаю. — Клайн наклонил голову набок.

— В Меллери выстрелили с близкого расстояния. Пуля попала в сонную артерию. На снегу не было следов, говорящих о том, что пистолет затем отбросили в сторону. Следовательно, убийца, по всей видимости, сперва снял с дула то, чем оно было обмотано, чтобы приглушить выстрел, и убрал пистолет в карман или кобуру, прежде чем взяться за разбитую бутылку и нанести удары жертве, которая лежала в снегу. Из раны в шее к тому моменту уже хлестала кровь. В чем был смысл этих ударов? Явно не в том, чтобы убить жертву, которая к тому моменту и так была мертва. Нет. Мотивом убийцы было либо сокрытие следа пулевого ранения…

— Зачем? — спросил Клайн, наклоняясь вперед.

— Я не знаю зачем. Это просто вероятность. Но более вероятно, исходя из содержания записок, которые получал Меллери, что действие с битой бутылкой имело какое-то ритуальное значение.

— Думаете, он сатанист? — Выражение ужаса на лице Клайна плохо маскировало предвкушение потенциального медийного ажиотажа.

— Сомневаюсь. Записки кажутся сочинениями безумца, но мне не кажется, что автор был не в себе. Я употребил слово «ритуальный», потому что думаю, что для убийцы было важно совершить убийство особенным образом.

— Воплощение фантазии о мести?

— Например, — кивнул Гурни. — Он был бы не первым убийцей, потратившим много месяцев или даже лет на планирование мести.

Клайн засомневался:

— Но если ключевой момент убийства состоял в нападении с битой бутылкой, то зачем он стрелял?

— Мгновенное обездвижение. Он хотел, чтобы у него получилось наверняка, а выстрел надежнее битой бутылки, если ты хочешь обездвижить жертву. Он потратил столько времени на планирование преступления, что не хотел, чтобы что-то пошло не так.

Клайн кивнул и сменил тему:

— Родригес уверен, что убийца — кто-то из гостей.

Гурни улыбнулся:

— И кто же?

— Он еще не готов это огласить, но именно на это делает ставку. А вы не согласны?

— Не сказать, чтобы это было совсем невероятно. Гости живут на территории института, и, следовательно, все они находились если не на месте убийства, то в достаточной близости. Это, безусловно, странные люди — не чуждые наркотиков, эмоционально нестабильные, как минимум один из них имеет связи в криминальном мире.

— Но?

— Эта теория входит в противоречие с практикой.

— Например?

— Для начала возьмем следы в снегу и алиби. Все в один голос сказали, что снег начался на закате и продолжался до полуночи. Убийца зашел на территорию института с дороги уже после того, как снег прекратился.

— Почему вы так уверены?

— Следы отпечатались в снегу, но в них не нападало свежего снега. Если бы эти следы оставил кто-то из гостей, ему понадобилось бы выйти с территории до того, как снег выпал, но следов, ведущих от дома, не обнаружили.

— То есть иными словами…

— Иными словами, кто-то должен был отсутствовать с заката до полуночи. Но все были на месте.

— Откуда вы знаете?

— Официально я этого не знаю. Скажем так, об этом поговаривают люди Джека Хардвика. По результатам допросов, за этот промежуток времени каждого из гостей видело минимум шестеро других гостей. Значит, если только все разом не врут, все были на месте.

Было похоже, что Клайн не готов сразу отмести теорию, что все разом врут.

— Может быть, кому-то из гостей помогли.

— Думаете, кто-то из гостей нанял убийцу?

— Что-то в этом роде, да.

— Зачем тогда самому там присутствовать?

— В каком смысле?

— Все гости находятся под подозрением только потому, что находились вблизи от места убийства. Если бы вы наняли убийцу, зачем самого себя ставить под подозрение?

— Из куража?

— Наверное, и такое возможно, — ответил Гурни безо всякого энтузиазма.

— Ладно, давайте на минуту забудем о гостях, — сказал Клайн. — Может быть, убийцу нанял кто-то не из гостей, но из преступной группировки?

— Это что, запасная версия Родригеса?

— Он думает, что есть такая вероятность. Судя по выражению вашего лица, вы не согласны.

— Не вижу логики. Думаю, такая версия вообще не возникла бы, не будь среди гостей Патти Плюшкина. Прежде всего, мы не знаем про Марка Меллери ничего, что могло бы привлечь к нему внимание криминалитета.

— Постойте. А вот допустим, наш гуру убедил кого-то из гостей — кого-то вроде Патти Плюшкина — признаться в чем-нибудь эдаком, типа ради внутренней гармонии, духовного возрождения или что там Меллери им всем впаривал.

— Допустим.

— Вот вернулся он домой и задумался, что, наверное, погорячился с признаниями и откровениями. Гармония во вселенной — хорошая штука, конечно, но не стоит риска, а если кто-то лишний знает информацию, которая может тебе причинить вред, то это риск. Может быть, там, куда чары Меллери не распространялись, бандит стал мыслить приземленно. И нанял кого-нибудь убрать потенциальную проблему.

— Любопытная гипотеза.

— Но?

— Но во всем мире не сыскать наемника, который будет устраивать такое шоу, каким выглядит это конкретное убийство. Люди, убивающие за деньги, не вешают ботинки на деревья и не пишут стихов.

Клайн, казалось, был готов с этим поспорить, но дверь в кабинет приоткрылась после предупредительного стука. Лощеное создание из приемной появилось с расписным подносом, на котором стояло две фарфоровые чашечки на блюдцах, кофейник с изящно изогнутым носиком, хрупкая сахарница и молочник, а рядом — тарелочка с печеньем. Она поставила поднос на столик между ними.

— Родригес звонил, — сказала она, глядя на Клайна, а затем, словно отвечая на незаданный вопрос, добавила: — Он уже едет, сказал, что будет через несколько минут.

Клайн посмотрел на Гурни, как будто ожидая его реакции.

— Род мне звонил с утра, — объяснил он. — Он хотел поделиться какими-то версиями касательно этого дела. Я предложил ему заехать, пока вы здесь. Я люблю, чтобы все были одинаково в курсе расследования. Чем больше мы все знаем, тем лучше. Секреты ни к чему.

— Отличная идея, — сказал Гурни, подозревая, что синхронизация информации была здесь ни при чем. Дело было в принципе управления, к которому тяготел Клайн: ему нравилось сталкивать людей лбами.

Секретарь Клайна вышла из комнаты, но Гурни успел разглядеть на ее лице улыбку Моны Лизы, подтвердившую его опасения.

Клайн разлил кофе по чашкам. Фарфор выглядел дорогим и старинным, но он обходился с ним без особого пиетета, и Гурни утвердился во мнении, что окружной прокурор привык к роскоши с пеленок и эта должность была лишь шагом на пути к чему-то более подходящему для прирожденного аристократа. Что там Хардвик вчера нашептывал? Что Клайн метит в губернаторы? Может быть, старый циник опять был прав. А может быть, Гурни слишком большое значение придавал тому, как человек держит чашку.

— Кстати, — произнес Клайн, откидываясь в кресле, — та пуля, которую нашли в стене, оказалась не триста пятьдесят седьмого калибра. Это была просто догадка, основанная на диаметре отверстия в стене. Эксперты говорят, что это особый тридцать восьмой.

— Как странно.

— Вообще-то обычное дело. Копы до восьмидесятых сплошь и рядом ходили с такими.

— Обычный калибр, но странный выбор оружия.

— Почему?

— Убийца сделал все возможное, чтобы заглушить звук выстрела. Но если это было его главной заботой, то тридцать восьмой особый — не самый подходящий для этого револьвер. Было бы гораздо логичнее взять двадцать второй.

— Может быть, у него не было другого оружия.

— Возможно.

— У вас другая версия?

— Он же перфекционист. Он бы сделал все, чтобы у него было идеальное оружие.

Клайн посмотрел на Гурни, прищурившись.

— Вы сами себе противоречите. Сперва вы говорите, что он пытался приглушить выстрел. Затем вы говорите, что он для этого выбрал неправильное оружие. А затем — что он не мог выбрать неправильное оружие.

— Ему было важно, чтобы не было слышно выстрела. Но возможно, что-то другое было еще важнее.

— Например?

— Если это было в своем роде ритуальное убийство, то выбор оружия мог быть продиктован сценарием ритуала. Одержимость желанием совершить убийство определенным образом могла быть важнее, чем проблема со звуком выстрела. Думаю, он сделал все в соответствии со сценарием, настолько тихо, насколько это было возможно.

— Когда мне говорят про ритуальные убийства, я сразу думаю про сумасшедших. Насколько наш убийца сумасшедший, как вы думаете?

— Мне слово «сумасшедший» кажется бессмысленным, — сказал Гурни. — Джеффри Дамер был официально признан вменяемым, а он съедал своих жертв. Дэвид Беркович был также официально признан вменяемым, а он убивал людей по велению демонического пса.

— Думаете, мы имеем дело с чем-то такого масштаба?

— Не вполне. Наш убийца одержим местью и вообще одержим — то есть эмоционально нестабилен, но вряд ли до такой степени, чтобы есть части тела или слушать приказы собаки. Очевидно, что он не здоров, но в его записках ничто не указывает именно на психоз.

В дверь постучали.

Клайн нахмурился, поджал губы и как будто погрузился в мысли о том, что ему говорил Гурни — а может быть, он просто хотел показать, что его не так-то просто отвлечь стуком в дверь.

— Войдите, — сказал он наконец громким голосом.

Дверь открылась, и вошел Родригес. Ему не до конца удалось скрыть недовольство присутствием Гурни.

— Род! — воскликнул Клайн. — Хорошо, что заехал. Присаживайся.

Подчеркнуто избегая дивана, на котором сидел Гурни, Родригес сел в кресло лицом к Клайну.

Окружной прокурор улыбнулся. Гурни увидел в этом предвкушение стычки.

— Род заехал поделиться своими соображениями по нашему делу. — Клайн это сказал как судья, представляющий противников друг другу.

— С удовольствием послушаю, — спокойно сказал Гурни. Но недостаточно спокойно, чтобы Родригес не трактовал это как скрытую провокацию. Он не стал ждать отмашки и принялся излагать свои соображения.

— Все рассматривают деревья. — Начал он таким тоном, что его было бы слышно в помещении куда просторнее кабинета Клайна. — А леса за ними не видят!

— А что же такое лес? — поинтересовался Клайн.

— Лес — это благоприятная возможность для убийства. Все закопались в домыслах о мотивах и безумных подробностях способа убийства. Мы отвлекаемся от главного: у нас полный дом наркоманов и прочих преступных типов, у которых был легкий доступ к жертве.

Гурни задумался, что было причиной такой реакции капитана: он просто боялся утратить контроль над делом или тут было что-то еще?

— И как вы предлагаете поступить? — спросил Клайн.

— Я собираюсь по новой опросить всех гостей и составить на каждого досье. Уж мы покопаемся в грязном белье этих нарколыг. Помяните мое слово — убийца один из них, и мы узнаем, кто именно, это всего лишь вопрос времени.

— А вы что думаете, Дэйв? — нарочито обыденно поинтересовался Клайн, как будто пряча удовольствие от провокации.

— Дополнительные допросы и наведение справок могут быть полезны, — равнодушно ответил Гурни.

— Могут быть полезны, но не являются необходимыми?

— Этого мы не узнаем, пока не попробуем. Возможно, также полезно было бы исследовать вопрос, у кого еще был доступ к жертве, — проверить, например, окрестные гостиницы и пансионы.

— Я ставлю на то, что убийца — гость института, — сказал Родригес. — Если пловец исчезает в море с акулами, то дело не в серфере, который оказался рядом! — Он с яростью уставился на Гурни и явно принял его улыбку за вызов. — Пора спуститься на землю!

— Так что, будем проверять пансионы, Род? — спросил Клайн.

— Мы будем проверять всех!

— Отлично. Дэйв, а вы что включили бы в список приоритетов?

— Все уже и так в работе. Исследуются образцы крови, посторонние материалы, найденные вокруг тела, обнаруженная пуля. Устанавливается производитель ботинок и их доступность в магазинах. Изучается фонограмма разговора убийцы с Меллери с усилением посторонних шумов. Затребованы списки звонков с телефонов института и мобильных гостей. Анализируются почерк, чернила и бумага, на которой оставлены послания. Составляется психологический портрет убийцы на основании звонка, записок и характера убийства. Ведется сверка с базой письменных угроз ФБР. Пожалуй, это все. Капитан, я ничего не упустил?

Родригес не успел ответить — да он и не особо спешил, — как открылась дверь и в кабинет вошла секретарша.

— Прошу прощения, сэр, — произнесла она с демонстративной почтительностью. — К капитану пришла сержант Вигг.

Родригес поморщился.

— Пригласите ее, — сказал Клайн, чья тяга к конфронтациям казалась неутолимой.

Зашла сержант из бюро криминальных расследований. На ней был все тот же бесполый синий костюм, в руках — все тот же ноутбук.

— В чем дело, Вигг? — Родригес звучал скорее раздраженно, чем заинтересованно.

— Мы узнали кое-что, сэр, и я решила, что это достаточно важно, чтобы вас отвлечь.

— Ну и?..

— Это насчет ботинок.

— Каких ботинок?

— Которые нашли на дереве, сэр.

— И что с ними?

— Позволите поставить компьютер на столик? — спросила Вигг.

Родригес посмотрел на Клайна. Тот кивнул.

Спустя тридцать секунд и несколько щелчков по клавишам все увидели две фотографии одинаковых следов в снегу.

— На снимке слева — следы с места убийства. На снимке справа — следы, сделанные ботинками, снятыми с дерева.

— Значит, следы в снегу оставили ботинки, найденные на дереве. И ради этого вы пришли сюда?

Гурни не выдержал и вмешался:

— Подозреваю, что сержант пришла сообщить нам как раз обратное.

— Вы хотите сказать, что пара на дереве — не та, которая оставила следы?

— Это странно, — сказал Родригес.

— В этом деле все странно, — отозвался Клайн. — Итак, сержант?

— Ботинки той же марки, той же модели и того же размера. Обе пары совершенно новые. Однако это абсолютно точно две разные пары. Снег, особенно при такой температуре, как в ту ночь, отлично сохраняет малейшие детали отпечатков. Деталь, которая нас интересует, — вот этот крохотный дефект в этой части следа. — Она указала отточенным карандашом на практически невидимый выступ на подошве одного из ботинок на правом снимке. — Этот дефект, скорее всего возникший при производстве, виден на каждом отпечатке, сделанном этой парой, но его нет на следах вокруг сцены убийства. Единственное объяснение — что отпечатки сделаны двумя разными парами ботинок.

— Наверняка возможны и другие объяснения, — заметил Родригес.

— Например, какие, сэр?

— Я просто отмечаю, что существует вероятность, что мы что-то упускаем из виду.

Клайн прокашлялся, чтобы прочистить горло.

— Давайте предположим, что сержант Вигг права и мы имеем дело с двумя разными парами ботинок. Одна была на ногах преступника, а вторая висела на дереве в конце следа. Но что это может значить? О чем это нам говорит?

Родригес возмущенно уставился на экран ноутбука:

— Ничего такого, что было бы полезно для поимки преступника.

— А у вас есть идеи, Дэйв?

— По-моему, это говорит о том же, что и записка, оставленная на теле. Это тоже своего рода послание. «Поймайте меня, если сможете, только вы не сможете, потому что я умнее вас».

— И каким же это образом пара ботинок вам об этом говорит? — В голосе Родригеса слышалась злость.

Гурни ответил спокойно, почти сонно — сонливость была его естественной реакцией на агрессию всю жизнь, сколько он себя помнил.

— Сами по себе ботинки не говорят мне ни о чем. Но если добавить эту ситуацию к прочим деталям преступления, то вся картина в целом выглядит как тщательно продуманный ребус.

— Если это ребус, значит, его цель — отвлечь нас от главного, и этой цели он добился, — прошипел Родригес.

Гурни не собирался на это реагировать, но Клайн не дал ему промолчать:

— Похоже, вы не вполне согласны с этим.

— Я думаю, что преступник играет с нами в игру и что это и есть его цель.

Родригес поднялся из своего кресла с выражением отвращения на лице.

— Если я вам больше не нужен, Шеридан, то мне надо вернуться к работе.

Они обменялись рукопожатием, и Родригес ушел. Клайн никак не выдал своей реакции на его резкий уход.

— Итак, расскажите мне, — сказал он, помолчав, — должны ли мы предпринять что-то, чего до сих пор не предприняли? У вас определенно иной взгляд на вещи, чем у Рода.

Гурни пожал плечами:

— В том, чтобы навести справки о гостях, не будет вреда. В любом случае пришлось бы это сделать. Но капитан возлагает на это большие надежды и думает, что за этим последует арест.

— А вы считаете это пустой тратой времени?

— Это нужно, чтобы действовать методом исключения. Но я не считаю, что убийца — один из гостей. Капитан упирает на то, что у каждого из гостей была удобная возможность для убийства из-за непосредственной близости к жертве. Но мне эта возможность не кажется удобной — слишком велик был шанс оказаться замеченным в момент ухода или возвращения в свой номер, слишком много вещей нужно было где-то прятать. Где бы убийца хранил садовый стул, ботинки, бутылку, пистолет? Этот персонаж не допустил бы столько дополнительных рисков и сложностей.

Клайн с интересом поднял бровь. Гурни продолжил:

— Если представить себе шкалу человеческой организованности, наш преступник будет находиться на максимуме. Его внимание к деталям невероятно.

— Вы имеете в виду такие вещи, как замена переплета на садовом стуле, чтобы он был весь белым и меньше выделялся на снегу?

— Да. Он также очень хладнокровен. Он не убежал с места убийства, а ушел. Шаги, ведущие от террасы к лесу, оставлены человеком, который не просто не спешил, а, можно сказать, прогуливался.

— Исступленное нанесение колотых ран разбитой бутылкой не кажется мне хладнокровным действием.

— Вы были бы правы, если бы дело происходило в баре. Но не будем забывать, что бутылку предварительно подготовили, даже помыли и вытерли отпечатки пальцев. Я бы предположил, что исступленность здесь так же тщательно спланирована, как все остальное.

— Ну ладно, — нехотя согласился Клайн. — Он хладнокровен, расчетлив и организован. Что еще можно о нем сказать?

— Он перфекционист. Он начитан, хорошо владеет языком и стихотворным размером. Между нами в качестве допущения отмечу, что стихи настолько выдержаны по форме, что это говорит о претенциозности, свойственной аристократам в первом поколении.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Он, похоже, образованный сын необразованных родителей и старается всячески подчеркнуть свое от них отличие. Но, как я и говорил, это допущение, которое мы пока ничем не можем подтвердить.

— А что еще?

— Учтивый и сдержанный по манере, внутри он полон ненависти.

— И вы полагаете, что он не один из гостей?

— Нет. Он рассчитал, что преимущество близости к жертве обесценивается сопутствующими рисками.

— Вы рассуждаете очень логично, детектив Гурни. Вы уверены, что убийца столь же логичен?

— О да. Настолько же логичен, насколько патологичен. И зашкаливает по обоим параметрам.

Глава 28И снова на месте убийства

Дорога домой от Клайна пролегала через Пион, так что Гурни решил еще раз заехать в институт.

Временный пропуск, выданный секретарем Клайна, обеспечил ему проход без всяких вопросов. Гурни вдохнул морозный воздух и подумал, что погода удивительно напоминает утро после убийства. Слой снега, подтаявший за предыдущие дни, снова стал внушительным. Ночной ветер, характерный для Катскильских гор, освежил и подбелил ландшафт.

Гурни решил вновь пройти по маршруту убийцы, надеясь заметить в окрестностях что-нибудь, что раньше пропустил. Он прошел по подъездной дорожке, через парковку и обогнул сарай сзади, где был найден садовый стул. Он огляделся, стараясь понять, почему убийца выбрал именно это место, чтобы посидеть. Его размышления прервал звук открывающейся и захлопывающейся двери и знакомый грубый голос:

— Черт побери! Надо вызвать воздушное подкрепление и на фиг сровнять это место с землей!

Решив, что лучше обнаружить свое присутствие, Гурни пробрался сквозь кусты, отделявшие сарай от террасы дома. Сержант Хардвик и следователь Том Круз Блатт недружелюбно уставились на него.

— Какого хрена ты тут делаешь? — спросил Хардвик.

— Временно договорился с окружным прокурором. Хотел еще раз взглянуть на место убийства. Прошу прощения, если помешал.

— И зачем ты рыскаешь в кустах?

— Я был за сараем. Стоял на месте, где сидел убийца.

— Чтобы что?

— Вопрос надо ставить по-другому. Почему он там сидел?

Хардвик пожал плечами:

— Торчал в засаде. Или просто решил устроить перекур на своем долбаном стуле. Не знаю, может, ждал удачного момента.

— Какой момент он мог считать удачным?

— Да какая разница!

— Мне кажется, есть разница. Зачем он ждал именно здесь? Зачем он явился настолько раньше нужного момента, что пришлось тащить с собою стул?

— Может, он дожидался, пока супруги Меллери заснут. Может, сидел тут и смотрел, когда в доме погасят свет.

— Кадди Меллери нам говорила, что они легли спать и выключили свет задолго до этого. А телефонный звонок, который их разбудил, определенно был от преступника, так что ему не надо было, чтобы они спали. Если бы он хотел проследить, чтобы в доме погасили свет, зачем бы он выбрал такое место, откуда не видно окон верхнего этажа? Если по уму, с этой точки дом вообще как следует не разглядишь.

— Короче, к чему ты клонишь? — рявкнул Хардвик, но во взгляде его был настороженный интерес.

— К тому, что либо мы имеем дело с очень умным и осторожным преступником, который приложил большие усилия, чтобы сделать нечто бессмысленное, либо мы неправильно трактуем то, что здесь произошло.

Блатт, который наблюдал за разговором, как за теннисной игрой, уставился на Хардвика.

Хардвик поморщился, словно проглотил что-то горькое:

— Слушай, сообрази нам кофе, а?

Блатт недовольно поджал губы, но пошел в дом, по всей видимости, выполнять просьбу сержанта.

Хардвик неспешно прикурил сигарету.

— Тут еще вот какое странное дело. Я читал отчет по отпечаткам в снегу. Расстояние между следами, ведущими от дороги до стула, — на семь сантиметров больше, чем между следами, ведущими от тела к лесу.

— Значит, к месту убийства он шел быстрее, чем когда уходил?

— Это самое и значит.

— То есть он как будто сильнее торопился прийти к сараю и сесть, чем скрыться с места преступления?

— Это версия Вигг, и мне нечего ей противопоставить.

Гурни покачал головой:

— Джек, я точно тебе говорю, мы что-то упускаем. И вот еще какой момент меня беспокоит: где нашли бутылку?

— В тридцати метрах от тела, рядом с уходящим следом.

— Но почему именно там?

— Потому что там он ее бросил! Чего здесь неясного?

— Зачем он понес ее туда? Почему не бросил рядом с телом?

— Случайно. Не сразу сообразил, что она все еще у него в руке. А как заметил — так и выбросил. Не вижу здесь ничего странного.

— Возможно, ничего странного здесь и нет. Просто шаги очень уж размеренные, неспешные, как будто все шло по плану.

— И к чему ты опять клонишь? — Хардвик был раздражен, как человек, пытающийся удержать покупки в рваном пакете.

— Все в этом деле кажется очень взвешенным, спланированным, просчитанным. Я нутром чую, что местоположение каждого предмета что-то означает.

— Хочешь сказать, он отнес орудие убийства на тридцать метров и бросил его именно там специально?

— Мне так кажется.

— Но за каким хреном?

— Смотри, как мы на это реагируем.

— В смысле?

— Преступник уделил полиции столько же внимания, сколько Марку Меллери. Ты не задумывался, что неувязки в картине убийства — это часть игры, в которую он с нами играет?

— Не задумывался. По-моему, это притянуто за уши.

Гурни подавил желание поспорить с ним и вместо того сказал:

— Как я понимаю, капитан Род все еще считает, что убийца — кто-то из гостей?

— Да. Кто-то из психов в этой психушке, как он выражается.

— Ты с ним солидарен?

— В плане того, что тут все психи? Абсолютно. А насчет того, что кто-то из них убийца… ну, может быть.

— А может быть, и нет?

— Не знаю. Только не говори Родригесу, что я сомневаюсь.

— Кого он подозревает первым делом?

— Он подозревает всех наркоманов. Вчера он кричал, что этот институт духовного обновления — просто дурка для обдолбанных богачей, где никто за ними не присматривает.

— Не вижу связи.

— Между чем и чем?

— Какое отношение имеют наркотики к убийству Марка Меллери?

Хардвик сделал последнюю задумчивую затяжку, затем бросил бычок в кусты. Гурни подумал, что так поступать на месте убийства не следовало бы, даже после того как его прочесали вдоль и поперек, но за годы совместной работы он привык к такому поведению Хардвика. Поэтому его также не удивило, когда Хардвик подошел к кустам и растоптал тлеющий бычок ботинком. Это был ритуал, помогавший ему сообразить, что нужно сказать или чего не говорить. Когда бычок погас и погрузился на несколько сантиметров в землю, Хардвик наконец заговорил:

— С убийством это вряд ли как-то связано, зато имеет прямое отношение к Родригесу.

— Можешь рассказать больше?

— У него дочка в Грейстоуне.

— Это психбольница в Нью-Джерси?

— Ну да. Девка натурально сторчалась. Клубные наркотики, метамфетамин, крэк. Мозги замкнуло, и она попыталась убить свою мать. Родригес теперь считает, что каждый нарк виноват в том, что с ней такое приключилось. Он не способен мыслить рационально, когда слышит о наркотиках.

— То есть он считает, что Меллери тоже убил нарк.

— Он хочет, чтобы так оказалось, а значит, считает, что так и есть.

Одинокий порыв влажного ветра пронесся по террасе со стороны заснеженного газона. Гурни поежился и засунул руки в карманы куртки.

— Я-то думал, он просто выделывался перед Клайном.

— Не без этого. Он, конечно, придурок, но для придурка он очень непрост. У него диктаторские замашки, мания контроля и куча амбиций. Он страшно неуверен в себе. Одержим идеей, что всех нарков надо наказать. Ты ему, кстати, тоже не нравишься.

— По какой-то определенной причине?

— Он не любит отступлений от стандартной процедуры расследования. И умных людей вообще не любит. А заодно всех, кто общается с Клайном чаще, чем он. И черт знает, что еще у него на уме.

— Не лучший выбор главы расследования.

— Обычное дело в нашей работе. Но тут надо сказать, что человек может быть долбанутым на всю голову, но это не значит, что он всегда не прав как профессионал.

Гурни задумался над этим замечанием, помолчал, а затем сменил тему:

— Если в центре внимания гости института, значит ли это, что в других направлениях работа не идет?

— Вроде чего?

— Я предлагал поговорить с людьми в окрестностях. Проверить мотели, гостиницы, пансионы…

— Мы все проверяем! — обиженно воскликнул Хардвик. — Людей здесь живет немного, домов двенадцать по пути от деревни до института. Их опросили еще в первые сутки, это ничего не дало. Никто ничего не слышал, ничего не видел и ничего не мог вспомнить. Никаких посторонних людей, звуков, машин в неурочное время, все было как обычно. Паре человек показалось, что где-то воет койот. Еще паре почудилось, что кричит сова.

— Во сколько это было?

— Что?

— Крик совы.

— Я без понятия, потому что люди сами без понятия. «Посреди ночи» — ничего конкретнее.

— А что насчет приезжих?

— Каких приезжих?

— В гостиницах и домах вокруг были какие-нибудь приезжие?

— За деревней есть всего один мотель, жуткая дырища, там охотники останавливаются. Он в тот вечер был пуст. В радиусе пяти километров еще два пансиона. В одном из них зимой не принимают постояльцев, а в другом, если я правильно помню, в ночь убийства была зарезервирована одна комната, там остановились какой-то орнитолог с матерью.

— Что здесь делать орнитологу в ноябре?

— Мне тоже это показалось странным, так что я исследовал вопрос в интернете. Оказывается, завзятые орнитологи как раз любят зиму — листва не мешает наблюдению, видимость лучше, куча фазанов, сов, куропаток, все такое.

— Вы говорили с этими людьми?

— Блатт поговорил с хозяевами дома по телефону. Парочка пидоров с дурацкими фамилиями, ничего полезного не рассказали.

— Дурацкие фамилии, говоришь?

— Ну да, один был Плюх или что-то в этом роде.

— Плюх?

— Нет, подожди, все-таки Плюк. Поль Плюк. Повезло ему, а?

— А с орнитологами кто-нибудь поговорил?

— По-моему, они уехали еще до того, как Блатт позвонил.

— И никто не пытался их найти?

— О господи! Ну толку-то от них? Хочешь съездить поговорить с этими Плюхами — ради бога. Их хозяйство называется «Рододендрон», это в двух с половиной километрах под гору от института. У меня, знаешь ли, человеческий ресурс ограничен, и я не могу гоняться за каждым теплокровным существом в Пионе.

— Ну да, конечно.

Ответ Гурни был довольно зыбким по смыслу, но Хардвик почему-то успокоился и ответил почти официальным тоном:

— К слову о человеческих ресурсах, мне надо вернуться к работе. Напомни мне, зачем ты здесь?

— Хотел еще раз пройтись по территории, посмотреть, не наведет ли меня что-нибудь на полезные мысли.

— Это что, в Нью-Йоркском управлении вас такому учат? Детский сад!

— Я все понимаю, Джек. Но сейчас ничего другого мне не приходит на ум.

Хардвик вернулся в дом, возмущенно качая головой.

Гурни вдохнул влажный запах снега, и этот запах, как обычно, на мгновение освободил его ум от логических выкладок и размышлений и наполнил голову детскими воспоминаниями — как отец читал ему книжки, когда ему было пять или шесть лет, и эти книжки казались ему более настоящими, чем реальная жизнь, — истории про первопроходцев, хижины в диких местах, тропинки в лесу, добрые индейцы, треск веток, отпечатки мокасин на траве, поломанный стебель папоротника как главное свидетельство, что враг был рядом, крики лесных птиц — и настоящие, и те, что индейцы используют как тайные знаки. Такие живые, подробные образы. Гурни улыбнулся мысли, что прочитанные отцом истории вытеснили из памяти образ самого отца. Впрочем, чтением книжек его участие в жизни сына и ограничивалось. Остальное время он работал. Много работал и был нелюдим.

Много работал и был нелюдим… Это определение, вдруг возникшее в голове, потрясло Гурни, потому что идеально описывало его собственное поведение. Он старался не выстраивать таких параллелей, но защита последнее время то и дело давала брешь. Он подозревал, что не просто стал превращаться в собственного отца, но давно и бесповоротно превратился в него. Много работал и был нелюдим. Этими словами можно было описать его жизнь, и от такой картины веяло холодом. Как это унизительно — увидеть, как годы твоей жизни на земле легко укладываются в такое короткое предложение. Как он может быть хорошим мужем, если все его силы уходят только на работу? Каким он может быть отцом? Отцом, который так поглощен своей профессией, что… нет, хватит.

Гурни прошелся дорогой, которой, как ему помнилось, вели следы, теперь скрытые под новым снегом. На подходе к лесу, где следы загадочно обрывались, он вдохнул запах сосен, прислушался к тишине и замер в надежде, что его осенит. Ничего не произошло. Он с досадой огляделся вокруг и начал в сотый раз перебирать все, что ему было известно о ночи убийства. Что он знал? Что убийца пришел на территорию института с дороги пешком? Что у него были с собой специальный полицейский кольт 38-го калибра, разбитая бутылка от «Четырех роз», садовый стул, запасная пара ботинок и маленький проигрыватель с записью криков животных, при помощи которого он выманил Меллери из дома? Что на нем были комбинезон из нетканого материала, перчатки и пуховик, который он использовал, чтобы заглушить выстрел? Что он сидел за сараем и курил? Что он дождался, пока тот выйдет на террасу, застрелил его и потом четырнадцать раз ударил разбитой бутылкой? Что затем он спокойно ушел по газону в сторону леса, повесил запасную пару ботинок на дерево и бесследно исчез?

Гурни почувствовал, что его лицо сложилось в напряженную гримасу — отчасти от влажного, леденящего воздуха, отчасти от внезапного осознания: все, что ему якобы известно об убийстве, — сплошная беспросветная бессмыслица.

Глава 29Задом наперед

Ноябрь был его нелюбимым месяцем — время тусклого света, неясный промежуток между осенью и зимой.

Погода обостряла ощущение, что он заплутал в тумане дела Меллери и в упор не видел чего-то, что находилось прямо перед ним.

Когда он вернулся домой из Пиона, он решил, что было ему несвойственно, поделиться сомнениями с Мадлен, которая сидела за сосновым столиком над остатками чая и клюквенного пирога.

— Хочу, чтобы ты сформулировала свою точку зрения по одному вопросу, — сказал он, тут же пожалев о выборе лексики. Мадлен не любила официозный тон.

Она склонила голову набок, и он воспринял это как приглашение продолжить.

— Институт Меллери расположен на сорока гектарах между Филчерз-Брук-роуд и Торнбуш-лейн, в горах над поселком. Там примерно тридцать гектаров леса, а еще на четырех гектарах — газоны, парк, стоянка и три здания: главное, в котором находится лекторий, кабинеты и комнаты гостей, дом, в котором жили Меллери, и сарай для всякого садового оборудования.

Мадлен посмотрела на кухонные часы, и он поспешил продолжить:

— Полицейские обнаружили следы, ведущие от входа со стороны Филчерз-Брук-роуд к стулу, стоявшему за сараем. От стула следы вели к месту, где Меллери был убит, а оттуда — к точке в лесу, на расстоянии примерно километра, где следы прекратились. То есть дальше их просто нет. Нет ни малейшего намека на то, каким образом человеку, дошедшему до этого места, удалось скрыться, не оставив следов.

— Ты серьезно?

— Я описываю результаты расследования.

— А что с другой дорогой, которая туда ведет?

— Торнбуш-лейн находится в тридцати метрах от последнего следа.

— Медведь вернулся, — сказала Мадлен, помолчав.

— Что? — не понял Гурни.

— Медведь. — Она кивнула в сторону бокового окна.

Между окном и спящей, покрытой инеем клумбой стояла согнутая до земли стойка для птичьей кормушки, а сама кормушка валялась рядом, расколотая пополам.

— Я попозже с этим разберусь, — сказал Гурни, раздражаясь на не относящееся к делу замечание. — Есть у тебя какие-то идеи по поводу истории со следами?

Мадлен зевнула.

— По-моему, все это глупость, а тот, кто это сделал, сумасшедший.

— Но как он это сделал?

— Это как фокус с цифрами.

— Не понимаю тебя.

— Я хочу сказать — какая разница, как он это сделал?

— Продолжай, — попросил Гурни, в котором любопытство побеждало раздражение.

— «Как» не имеет значения. Вопрос в том, «зачем», а ответ очевиден.

— И что это за очевидный ответ?

— Он хочет показать вам, что вы идиоты.

От ее ответа у него возникло двойственное ощущение: с одной стороны, он был доволен, что она подтвердила его версию, что путаница была намеренно адресована полиции, но с другой — ему не понравился акцент, который она сделала на слове «идиоты».

— Может быть, он шел задом наперед, — предположила она, пожав плечами. — Может быть, на самом деле следы не ведут оттуда, откуда вы думаете, а наоборот — уводят туда.

Гурни уже думал об этом, но отринул эту версию.

— Тут два момента, почему это невозможно. Во-первых, каким образом следы могут начинаться из ниоткуда? Во-вторых, между ними очень ровные промежутки. Трудно представить, как кто-то может так аккуратно идти задом наперед целых полмили, ни разу не споткнувшись.

Тут он спохватился, что любой интерес со стороны Мадлен для него ценен, поэтому он добавил, смягчившись:

— Но вообще-то интересный ход мысли. Прошу тебя, продолжай.

В два часа ночи, глядя на прямоугольник окна в спальне, едва освещенный четвертушкой луны, скрытой за облаком, Гурни все еще лежал и размышлял о предположении Мадлен, что направление следов и то, куда они вели на самом деле, — разные вещи. Но даже если это правда, разве это что-то проясняет в общей картине? Если кто-то и мог так далеко пройти по пересеченной местности задом наперед, ни разу не споткнувшись, что само по себе было невероятным, то загадка с неожиданным концом следа просто превращалась в загадку с неожиданным началом.

Или нет?

Допустим…

Нет, все же маловероятно. И все же просто допустим…

Шерлок Холмс говорил: «Отбросьте все невозможное, то, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался».

— Мадлен?

— М-мм?

— Прости, что разбудил. Но это важно.

Она глубоко вздохнула.

— Не спишь?

— Уже не сплю.

— Послушай. Предположим, убийца заходит на территорию института не с главной дороги, а с задней. Допустим, он прибыл за несколько часов до совершения убийства — а именно до выпадения снега. Допустим, он зашел в сосновую рощу с задней дороги со своим садовым стулом и прочим реквизитом, надел свой костюм и перчатки и стал ждать.

— В лесу?

— В сосновой рощице, где мы решили, что след прекратился. Представим, что он сидит там и ждет, когда прекратится снег, — это было вскоре после полуночи. Затем он встает, берет стул, бутылку, пистолет и проигрыватель с криками животных и проходит километр до дома. По дороге звонит Меллери на его мобильный, чтобы убедиться, что тот не будет спать и услышит записанные крики.

— Подожди. Ты же сказал, что по лесу было бы невозможно идти задом наперед.

— А он не шел. Ты была права, что направление следов не говорит о направлении хода. Предположим, подошвы ботинок отделили от верхней части.

— Каким образом?

— Убийце понадобилось бы отрезать подошвы с одной пары ботинок и приклеить к другой — задом наперед. Затем он мог спокойно идти и оставлять след, якобы ведущий в обратном направлении.

— А как же садовый стул?

— Он отнес его на террасу. Может быть, положил на него все, что нес с собой, пока заворачивал пистолет в пуховик. Затем он включил проигрыватель, чтобы заставить Меллери спуститься к террасе. Может быть, все было не в точности так, но главное — что он выманил Меллери на террасу и застрелил его. Как только Меллери упал, убийца взял бутылку и нанес несколько ударов. Затем отбросил бутылку в сторону шагов, оставленных по дороге к террасе — но указывающих в обратном от террасы направлении.

— Почему он не оставил бутылку рядом с телом или не забрал с собой?

— Не забрал, потому что хотел, чтобы мы ее нашли. Бутылка — часть игры, часть его задумки. И я бы предположил, что он бросил бутылку в сторону якобы уходящих следов, чтобы этой деталью укрепить нас в мысли, что следы именно уходят.

— Какая-то неочевидная деталь.

— Как и повешенные на дереве ботинки в предполагаемом конце следа — но он конечно же оставил их там, когда только пришел.

— Значит, это были не те ботинки, которые оставили отпечатки?

— Нет, но как раз это нам уже было известно. Один из экспертов бюро криминалистики нашел крохотное различие между следом в снегу и отпечатком этой пары ботинок. Поначалу это казалось бессмыслицей. Но в свете новой версии все очень… логично.

Мадлен несколько мгновений молчала, но он почти чувствовал, как она обдумывает, взвешивает, проверяет возникшую версию на слабые места.

— Ладно, вот он выбросил бутылку, что дальше?

— Дальше он идет прочь от террасы к сараю, ставит там садовый стул и бросает на землю пригоршню бычков, чтобы это выглядело так, будто он сидел там перед убийством. Затем снимает свой костюм и перчатки, надевает пуховик, обходит сарай, оставляя эти чертовы обратные следы, и выходит на Филчерз-Брук-роуд, которую городские власти чистят, поэтому там не остается следов, а оттуда направляется к своей машине на Торнбуш-лейн или в поселок, или куда угодно еще.

— А полицейские из Пиона видели кого-нибудь, когда ехали по дороге?

— Вроде бы нет, но он ведь легко мог уйти в лес или…

Он замолчал, задумавшись.

— Или?

— Это не самый правдоподобный вариант, но мне говорили, что там есть пансион, и люди из бюро должны были его проверить. Звучит невероятно, однако наш убийца мог практически отрезать голову своей жертве, а потом преспокойно вернуться в уютную съемную комнатку.

Несколько долгих минут они молча лежали рядом, и Гурни снова и снова проигрывал в голове новую версию событий, словно выискивая течь в самодельной лодке, прежде чем пустить ее в плаванье. Решив, что целостность картины нигде не нарушена, он спросил у Мадлен, что она об этом думает.

— Он идеальный противник, — сказала она.

— Что-что?

— Идеальный противник.

— В каком смысле?

— Ты обожаешь загадки. Он тоже. Это союз, заключенный на небесах.

— Или в аду.

— Какая разница. Кстати, с записками что-то не так.

— Что не так?

Мадлен иногда вдруг выдавала результат цепочки непроговоренных мыслей и ассоциаций, повергая его в растерянность.

— Ты же мне показывал записки от убийцы — первые две и стишки. Я пыталась вспомнить, о чем они были.

— И что?

— Мне это не удалось, хотя на память я не жалуюсь. И я поняла, в чем дело. Эти записки ни о чем.

— Что ты имеешь в виду?

— В них нет ничего конкретного. Никаких упоминаний реальных поступков Меллери или того, кто от них пострадал. Зачем бы такая таинственность? Никаких имен, дат, мест, никаких ссылок на что-нибудь осязаемое. Странно, разве нет?

— Цифры 658 и 19 оказались вполне осязаемыми.

— Но Меллери они ни о чем не говорили, он просто взял их с потолка. Это, наверное, какой-то фокус.

— Если фокус, то я не смог его вычислить.

— Еще вычислишь. Ты отлично умеешь связывать факты между собой. — Она зевнула. — Лучше всех.

В ее голосе не было иронии.

Лежа рядом с ней в темноте, он на секунду дал себе передышку и порадовался этой похвале. А затем снова — в который раз — принялся перебирать в уме записки убийцы, теперь с учетом ее замечания.

— Записки были достаточно конкретны, чтобы до чертиков напугать Меллери.

Она сонно вздохнула:

— Или недостаточно конкретны.

— В каком смысле?

— Не знаю. Может быть, за ними не было никакого конкретного прецедента.

— Но если Меллери ничего не сделал, за что его убили?

Она повела плечом:

— Этого я не знаю. Но я знаю точно, что с этими записками что-то не так. Давай спать.

Глава 30Изумрудный домик

Проснувшись на рассвете, он впервые за много недель, а то и месяцев, почувствовал себя хорошо. Он решил немедленно отправиться в пансион на Филчерз-Брук-роуд. Может быть, разгадка истории со следами и не была ключом к разгадке всего преступления, но Гурни испытывал огромное облегчение.

Он догадывался, что разговаривать с «пидорами», не обсудив это предварительно с офисом Клайна или с бюро расследований, было несколько опрометчиво. Но какая разница, в конце концов, — если его шлепнут по рукам, он переживет. И потом, он чувствовал, что мяч наконец был на его стороне. «В делах людских прилив есть и отлив…»[2]

Когда до пересечения с Филчерз-Брук оставалось не больше полутора километров, его мобильник зазвонил. Это была Эллен Ракофф.

— Окружной прокурор Клайн получил новости, которыми хотел бы с вами поделиться. Он просил передать вам, что сержант Вигг из лаборатории бюро расследований разобрала фоновые шумы на записи телефонного разговора с убийцей. Вы в курсе содержания звонка?

— Да, — ответил Гурни, вспоминая искаженный голос и как Меллери загадал число 19, а затем нашел этот номер записанным в письме, которое убийца оставил в его ящике.

— Сержант Вигг утверждает, что отдаленный шум автомобилей также был записью.

— Не понял, еще раз?

— Вигг говорит, что на фонограмме есть два источника звуков. Голос абонента и фоновый звук двигателя, который она однозначно определяет как двигатель автомобиля, были оригинальными. То есть это были звуки, возникающие в реальном времени на момент записи фонограммы. Однако другие фоновые звуки, в основном проезжающих мимо автомобилей, были вторичными в том смысле, что их проигрывали на магнитофоне в момент записи фонограммы. Детектив, вы слушаете?

— Да, да, я просто пытался… все это уложить в голове.

— Я могу повторить, если нужно.

— Нет, я все понял. Это очень… любопытно.

— Окружной прокурор Клайн так и предполагал, что вы это скажете. Он просил вас перезвонить ему, как только у вас будет версия на этот счет.

— Я так и сделаю.

Он повернул на Филчерз-Брук-роуд и вскоре остановился у знака, гласившего, что ухоженный участок справа называется «Рододендрон». Знак представлял из себя аккуратный овал с каллиграфической надписью. Чуть дальше была арка в зарослях рододендронов. Они уже много месяцев были не в цвету, но Гурни, проезжая под аркой, ясно представил себе цветочный запах и вспомнил слова короля Дункана о замке Макбета накануне своей гибели: «В хорошем месте замок…»

За оградой оказалась небольшая парковка, посыпанная гравием безупречно ровно, как сад камней. Такая же опрятная гравийная дорожка вела от парковки к чистенькому крыльцу. Вместо звонка на двери был старинный дверной молоток. Гурни потянулся к нему, и тут дверь открылась. На пороге стоял невысокий человек с внимательным, оценивающим взглядом. Все в его облике отдавало стерильностью — от рубашки поло цвета лайма и нежно-розового цвета кожи до слишком светлого оттенка волос, обрамляющих не очень молодое лицо.

— Наконец-то! — сказал он с недовольством человека, которому задержали доставку пиццы.

— Вы мистер Плюк?

— Нет, я не мистер Плюк, — ответил он. — Меня зовут Брюс Плюм. То, что наши имена гармонируют, — это чудесное совпадение.

— Понимаю, — отозвался Гурни, слегка растерявшись.

— А вы, значит, полицейский?

— Следователь по особо важным делам из офиса окружного прокурора. Моя фамилия Гурни. Кто вам сказал, что я приду?

— Ну этот, коп, по телефону. Никогда не запоминаю имен. Однако что же мы тут стоим? Проходите!

Гурни проследовал за ним через маленькую прихожую в гостиную, обставленную в сумбурном викторианском стиле. Он задумался, кто мог звонить по телефону, и от этого лицо его приняло озадаченное выражение.

— О, вы извините, — произнес Плюм, явно по-своему истолковав это выражение. — Я не знаю, какая у вас там стандартная процедура. Хотите сразу пройти в Изумрудный домик?

— Простите, куда?

— В Изумрудный домик.

— Что за изумрудный домик?

— Место преступления.

— Какого преступления?

— Вас что, не предупредили?

— Насчет чего?

— Насчет того, зачем вы здесь.

— Мистер Плюм, не хочу показаться невежливым, но, быть может, вы начнете сначала и объясните, о чем идет речь?

— Это невыносимо! Я все рассказал сержанту по телефону. Причем дважды, потому что с одного раза он не понял.

— Сочувствую, сэр, но не повторите ли теперь и мне, что вы сказали ему?

— Мои серебряные башмачки украли. Вы не представляете, сколько они стоят!

— Серебряные башмачки?..

— Боже, да они там что, вообще ничего вам не передали? — Плюм начал тяжело дышать, словно в преддверии какого-нибудь припадка. Затем закрыл глаза. Открыв их вновь, он будто бы внутренне смирился с некомпетентностью полиции и заговорил с Гурни тоном школьного учителя:

— Мои серебряные башмачки, которые стоят кучу денег, похитили из Изумрудного домика. У меня нет доказательств, однако я уверен, что украл их последний постоялец, который там останавливался.

— А этот изумрудный домик находится на вашей территории?

— Разумеется. Все владение целиком называется «Рододендрон», ну это понятно почему. Здесь три здания — главный дом, в котором мы сейчас находимся, и два гостевых: Изумрудный домик и Медовый домик. Интерьер Изумрудного домика вдохновлен «Волшебником Изумрудного города» — лучшим фильмом всех времен и народов. — Он сверкнул глазами, как будто говоря: «Только попробуйте возразить!» — Ключевым элементом декора была копия знаменитых волшебных башмачков Элли. Сегодня утром я обнаружил, что они пропали.

— И кому вы об этом сообщили?

— Ну ясно же, что вашим людям, раз вы здесь.

— Вы позвонили в полицию Пиона?

— Разумеется, не в полицию же Чикаго.

— У нас с вами две проблемы, мистер Плюм. Полиция Пиона, несомненно, свяжется с вами по поводу кражи. Но я здесь не поэтому. Я расследую другое дело, и мне нужно задать вам несколько вопросов. Полицейскому детективу, который приходил вчера, было сказано — мистером Плюком, насколько я понимаю, — что три ночи тому назад у вас останавливалась пара орнитологов. Мужчина и его мать.

— Это он!

— Кто?

— Тот, который украл мои башмачки!

— Орнитолог украл ваши башмачки?

— Орнитолог, ворюга, чертов похититель, да, это он!

— А почему об этом не сообщили детективу, который приходил?

— Не сообщили, потому что мы тогда еще не знали. Я же сказал, я обнаружил пропажу только сегодня утром.

— Значит, вы не заходили в дом с тех пор, как этот человек и его мать попрощались с вами?

— Попрощались — это громко сказано. Они просто взяли и уехали средь бела дня. Они расплатились заранее, так что формально прощание было необязательно. Мы вообще здесь не поклонники всяких формальностей, и от этого вдвойне ужасно, что они вот так обманули наше доверие! — Казалось, он вот-вот подавится возмущением.

— Вы всегда так долго ждете, чтобы…

— Убраться после гостей? В это время года такое нормально. В ноябре меньше всего постояльцев. Следующая бронь на Изумрудный домик аж на рождественскую неделю.

— Человек из бюро не осматривал Изумрудный домик?

— Из какого бюро?

— Детектив, который приходил к вам два дня назад из бюро криминальных расследований.

— Ах этот. Так он же не со мной разговаривал, а с мистером Плюком.

— Простите, а кто такой мистер Плюк?

— Отличный вопрос. Я сам себе регулярно его задаю, — с горечью ответил он и покачал головой. — Простите, полицейских, конечно, не касаются сторонние эмоциональные проблемы. В общем, Поль Плюк — мой партнер по бизнесу. Мы совместно владеем «Рододендроном». По крайней мере, на данный момент это так.

— Понятно, — ответил Гурни. — Давайте вернемся к моему вопросу. Человек из бюро заходил в дом?

— А зачем? Он же приходил насчет этих ужасных событий там, в институте, и спрашивал, не видели ли мы каких-нибудь подозрительных персонажей. Поль — то есть мистер Плюк — ответил, что не видели, и он ушел.

— И он не расспрашивал вас про ваших постояльцев?

— Про орнитологов? Разумеется, нет.

— Разумеется?

— Ну, мать была, считайте, инвалидом, а сын, хоть и оказался вором, все-таки не выглядел как маньяк-убийца.

— А как он выглядел?

— Я бы сказал, что в нем не было телесной мощи. Нет, никакой телесной мощи, одна немощь. Стеснительный.

— Как полагаете, он гей?

Плюм глубоко задумался:

— Это интересный вопрос. Я почти всегда угадываю наверняка, но в этом случае не уверен. У меня возникло ощущение, что он старался показаться мне геем. Странно, правда? Зачем бы это ему?

Вероятно, затем, подумал Гурни, что вся его личность — это игра.

— А помимо того, что он стеснительный и тщедушный, что еще вы можете про него сказать?

— Что он ворюга.

— Я имею в виду внешность.

Плюм наморщил лоб.

— Усы. Тонированные очки.

— Тонированные?

— Вроде солнечных, достаточно темные, чтоб глаз не было видно (я прямо ненавижу это, когда говоришь с человеком и в глаза нельзя посмотреть; а вы?), но можно их носить и в помещении.

— Еще что-нибудь?

— Шапка у него была, знаете, такая перуанская, вязаная, всю голову закрывала. Шарф, куртка мешковатая.

— С чего же вы взяли, что он тщедушный?

Плюм наморщил лоб еще сильнее.

— Может быть, по голосу? По манере? Представьте, я даже не могу сказать. В сущности, все, что я видел, это огромная куртка, шапка, очки и усы. — Его глаза расширились от внезапного озарения. — Вы полагаете, он маскировался?!

Солнечные очки и усы? С точки зрения Гурни это была какая-то пародия на маскировку. Но такой ход вполне вписывался в общий извращенный замысел. Или все было гораздо проще… В любом случае маскировка сработала — составить описание внешности было невозможно.

— Что-нибудь еще можете о нем вспомнить? Хотя бы что-нибудь?

— Он был просто одержим нашими маленькими пернатыми друзьями. У него был огромный бинокль — вроде инфракрасных штук, которыми пользуются крутые парни в кино. Оставил мать в домике, а сам пошел в лес, искать дубоноса. Розовогрудого дубоноса.

— Это он вам сказал?

— Да.

— Удивительно.

— Чем же?

— Зимой в Катскильских горах не бывает розовогрудых дубоносов.

— Но он же рассказывал… ах, он еще и лжец!

— Что он рассказывал?

— Утром, перед тем как уехать, он пришел в главный дом на завтрак и только и говорил что про чертовых дубоносов. Он снова и снова повторял, что видел четырех розовогрудых дубоносов. Да, четырех розовогрудых дубоносов, повторял и повторял, как будто я ему не верил.

— Возможно, он таким образом пытался убедиться, что вы запомнили, — задумчиво произнес Гурни.

— Но вы же говорите, что он не мог их видеть, потому что зимой их не бывает. Зачем ему могло понадобиться, чтобы я запомнил то, чего не бывает?

— Хороший вопрос, сэр. Не возражаете, если я сейчас взгляну на Изумрудный домик?

Плюм проводил его через викторианскую столовую с узорными дубовыми стульями и зеркалами и вывел в боковую дверь на дорожку, мощенную кремовой плиткой, — не вполне желтый кирпич, но ассоциацию с «Волшебником Изумрудного города» она вызывала однозначную. Тропинка заканчивалась у порога сказочного вида домика, укутанного ярко-зеленым, вопреки погоде, плющом.

Плюм открыл дверь ключом, распахнул ее и отошел в сторону. Гурни заглянул внутрь. Комната, видневшаяся за порогом, была наполовину гостиной, а наполовину храмом, посвященным фильму, — там была коллекция плакатов, остроконечная шляпа волшебницы, волшебная палочка, статуэтки Трусливого Льва и Железного Дровосека, а также плюшевый Тотошка.

— Хотите зайти и посмотреть на витрину, откуда похитили башмачки?

— Нет, — ответил Гурни, делая шаг назад на тропинку. — Если вы единственный, кто был в этом доме с тех пор, как гости его покинули, я бы предпочел оставить все как есть, пока сюда не приедет бригада для сбора улик.

— Но вы же здесь, чтобы… постойте, вы сказали, что вы здесь по какому-то другому делу?

— Да, сэр, так и есть.

— О каком сборе улик идет речь? То есть какие… о нет, вы же не думаете, что мой вороватый орнитолог — это ваш Джек-потрошитель?

— По правде говоря, сэр, у меня нет причин так думать. Но необходимо учесть каждую вероятность, и мы обязаны внимательно осмотреть этот дом.

— Господи. Не знаю, что и сказать. Не одно преступление, так другое. Что ж, я не буду мешать полиции, хотя все это так странно. Нет худа без добра — даже если окажется, что все это не имеет отношения к ужасам в институте, может, вы что-нибудь узнаете про мои башмачки.

— Всякое вероятно, — вежливо ответил Гурни. — Думаю, бригада появится завтра в течение дня. Тем временем прошу вас держать дверь сюда запертой. Только давайте я уточню, потому что это очень важно: вы уверены, что никто, кроме вас, не заходил в этот дом за прошедшие два дня? Включая вашего партнера?

— Изумрудный домик — мое творение и полностью моя ответственность. Мистер Плюк занимается Медовым домиком с его неудачным интерьером.

— О чем вы, простите?

— Тема интерьера Медового домика — скучнейшая панорама, повествующая о пчеловодстве. Этим все сказано.

— У меня к вам последний вопрос, сэр. У вас есть имя и адрес орнитолога в журнале учета постояльцев?

— У меня есть имя и адрес, которые он записал. Учитывая, что он вор, сомневаюсь, что они настоящие.

— Мне нужно посмотреть в журнал и переписать их в любом случае.

— Необязательно смотреть в журнал. У меня прямо перед глазами стоят эти буквы. Мистер и миссис — надо сказать, странный способ записать себя с матерью, не правда ли? — мистер и миссис Сцилла. В поле адреса вписан абонентский ящик в Вичерли, штат Коннектикут. Я даже номер ящика запомнил.

Глава 31Звонок из Бронкса

Гурни сидел в машине посреди идиллической парковки. Он только что закончил разговаривать с бюро расследований, чтобы вызвать срочную бригаду в «Рододендрон», и как раз убирал мобильный в карман, когда он зазвонил. В трубке снова зазвучал голос Эллен Ракофф. Первым делом он рассказал ей новости про чету Сцилла и странную кражу, чтобы она передала все Клайну. Затем спросил, почему она звонит. Она продиктовала ему телефонный номер.

— Это детектив отдела убийств из Бронкса, который хочет поговорить с вами о деле, над которым он работает.

— И он хочет поговорить именно со мной?

— Он хочет поговорить с кем-нибудь из следственной группы по делу Меллери, про которое он прочитал в газете. Он позвонил в полицию Пиона, те отправили его в бюро расследований, те — к капитану Родригесу, а он в офис окружного прокурора, который решил направить его к вам. Его зовут детектив Клэм. Рэнди Клэм.

— Это что, шутка такая?

— Насчет этого ничего не могу сказать.

— Что он рассказал о своем деле?

— Ничего. Вы же знаете полицейских. В основном расспрашивал про нашу работу.

Гурни набрал номер. Ответ последовал после первого же гудка:

— Клэм.

— Это Дэйв Гурни, перезваниваю по вашей просьбе. Я из офиса окружного про…

— Да, сэр, я понял. Спасибо, что так быстро откликнулись.

Хотя материала для домыслов у него не было, Гурни ясно представил копа на том конце трубки — быстро соображающего и быстро говорящего работягу-многостаночника, который, будь у него связи, мог бы попасть в военную академию, а не в полицейскую.

— Как я понимаю, вы работаете над делом Меллери, — протараторил молодой голос.

— Верно.

— Множественные колотые раны в шею, да?

— Верно.

— Я звоню по поводу схожего случая у нас, мы хотели проработать возможную связь.

— Что вы подразумеваете под схожим случаем?

— Множественные раны в шею.

— Насколько я помню статистику по Бронксу насчет колотых ранений, их случается больше тысячи в год. Почему вы не ищете связь поближе к себе?

— Мы-то ищем. Но ваш случай — единственный, где ран больше десяти, и все на одной части тела.

— Чем же я могу помочь?

— Смотря чем вы хотите помочь. Я думал, что нам обоим будет полезно, если вы приедете сюда на денек, посмотрите на место убийства, посидите на допросе вдовы, позадаете вопросы и посмотрите, нет ли каких-то параллелей.

Шансов было мало. Меньше, чем в случаях, когда он напрасно тратил время на зыбкие гипотезы во время работы в Нью-Йорке. Но Дэйв Гурни был органически не способен проигнорировать вероятность, даже очень туманную.

Он согласился встретиться с детективом Клэмом в Бронксе следующим утром.

Часть третья