Дэйв Гурни. Книги 1-5 — страница 9 из 16

Любой ценой

Пролог

Ему потребовалось немало времени, больше, чем он ожидал. Столько всего происходило, столько нужно было сделать. Но в итоге он остался доволен. Послание звучало ровно так, как надо:

Алчность заражает семью, как больная кровь заражает воду в купальне. Каждый, кто коснется ее, заразен. Посему жены и дети, которых вы считаете сосудами жалости и скорби, должны быть уничтожены в свой черед. Ибо дети алчности суть зло, и зло суть те, с кем они связали жизнь, и должны быть уничтожены. Все, кого вы в безумии своем тщитесь утешить, должны быть уничтожены, ибо кровными узами или узами брака они связаны с детьми алчности.

Уничтожить плод алчности нужно, не оставив и пятна. Ибо плод оставляет пятно. Те, кто пользуется плодами алчности, повинны в алчности и должны понести наказание. Они погибнут под лучами ваших похвал. Ваша похвала — их погибель. Ваша жалость — яд. Своим сочувствием вы приговорили их к смерти.

Неужели вы не видите? Неужели настолько слепы?

Мир сошел с ума. Алчность рядится в одежды добродетели. Богатство стало мерилом благородства и таланта. Средства массовой информации — в руках чудовищ. Восхваляют худших из худших.

Демон вещает с кафедры, а Господь забыт. Но безумный мир не уйдет от суда.

Таково последнее слово Доброго Пастыря.

Он распечатал два экземпляра, чтобы отправить экспресс-почтой. Один для Коразон, другой для Гурни. Затем отнес принтер на задний двор и разбил его кирпичом. Собрал обломки пластика, даже совсем мелкие, как отстриженные ногти, и вместе с оставшейся бумагой сложил в пакет для мусора, чтобы потом закопать в лесу.

Осторожность никогда не помешает.

Глава 29Чертова куча фрагментов

Когда Гурни выезжал из Бранвиля на крутые холмы и поросшие кустами пастбища Северо-Восточного Делавэра, в голове у него кружился водоворот мыслей. Врожденная способность выстраивать факты в целостную картину дала сбой из-за обилия этих фактов.

Он как будто пытался разобраться в груде крохотных фрагментов пазла — не зная, все ли фрагменты на месте и сколько картинок нужно собрать. То ему казалось, что все известные факты — это последствия одного мощного урагана, то, через минуту, он уже ни в чем не был уверен. А может, ему просто чертовски хотелось найти единое объяснение, свести все к стройному уравнению.

Он проехал мимо таблички «Добро пожаловать в Диллвид!», и это навело его на следующий осторожный ход. Гурни остановился на обочине и позвонил единственному своему знакомцу в этом городке. Неразбавленная доза Джека Хардвика лично — хорошее противоядие от всякой зауми.

Через десять минут, преодолев четыре мили по извилистым грунтовым дорогам, он подъехал к давно не крашенной съемной фермерской хибаре, которую Хардвик именовал домом. Хозяин открыл дверь. Он был в футболке и обрезанных тренировочных штанах.

— Пиво будешь? — спросил он, держа в руках пустую бутылку «Гролша».

Сперва Гурни отказался, но, подумав, согласился. Он знал, что когда вернется домой, от него будет пахнуть спиртным. Лучше уж рассказать про пиво с Хардвиком, чем про «кровавую Мэри» с Ребеккой.

Снабдив Гурни бутылкой «Гролша» и прихватив одну для себя, Хардвик рухнул в мягкое кожаное кресло и указал гостю на другое.

— Что ж, сын мой, — начал он хриплым шепотом, явно притворяясь более пьяным, чем на самом деле, судя по пристальному взгляду, — когда ты в последний раз был на исповеди?

— Лет тридцать пять назад, — Гурни для пользы дела решил ему подыграть.

Он отхлебнул пива. Ничего так. Затем оглядел маленькую гостиную. Она была такой же мучительно пустой, как и в его прошлый визит. Все было таким же, до единой пылинки. Хардвик почесал нос.

— Должно быть, ты в большой нужде, раз после стольких лет ищешь утешения у Матери Церкви. Говори без боязни, сын мой, и поведай обо всех своих богохульствах, обманах, кражах и блудных грехах. Про последние, пожалуйста, поподробнее. — И он плотоядно подмигнул.

Гурни откинулся в широком кресле и еще раз отхлебнул пива.

— Дело Доброго Пастыря становится все труднее.

— Оно всегда было трудным.

— Проблема в том, что я не знаю, сколько там этих дел.

— Слишком много дерьма на один сортир?

— Но говорю, я не уверен. — И Гурни выдал долгую исповедь о многочисленных фактах, событиях, подозрениях и вопросах.

Хардвик достал из кармана мятую салфетку и высморкался.

— И чего ты хочешь от меня?

— Чтобы ты сказал, что, по-твоему, складывается в одну картинку, а что вообще не отсюда.

Хардвик цокнул языком.

— Про стрелу непонятно. Другое дело, если б ее пустили тебе в жопу… но на грядке с репкой? Мне это ни о чем не говорит.

— А остальное?

— А вот остальное интересней. Жучки в квартире, поджог амбара, подпиленная ступенька, люк на потолке у юной леди — такие штуки требуют времени и энергии, да и вообще дело подсудное. Тут все серьезно. Что-то назревает. Но это для тебя не новость, да?

— В общем, да.

— Ты спрашиваешь, стоит ли за всем этим единый заговор? — Он скорчил рожу, силясь изобразить крайнее замешательство. — Лучший ответ дал когда-то ты сам, когда мы работали над делом Меллери: «Безопаснее предположить, что факты связаны, и ошибиться, чем не заметить их связь». Но тут встает еще больший вопрос. — Он рыгнул. — Если Добрый Пастырь не праведный каратель алчных, то какой, черт побери, у него мотив? Ответьте на этот вопрос, мистер Холмс, — и вы получите ответы на все остальные. Еще пива?

Гурни отрицательно покачал головой.

— Кстати, если ты правда попытаешься разрушить версию следствия, на тебя хлынут эпические потоки говна. Будешь как Галилей в Ватикане. Это ты понимаешь?

— Уже утром понял, — и Гурни в красках обрисовал агента Траута со свирепым доберманом на мрачной веранде в Адирондакских горах. Рассказал, как Траут угрожал «серьезными неприятностями», как упомянул про амбар. Вспомнил, как Дейкер стоял рядом — прямо киллер из кино.

— Ладно, мой мальчик, я на всякий случай. Потому что…

Тут у Хардвика зазвонил телефон, и он полез в карман.

— Хардвик, слушаю. — Потом замолчал, но на лице его все явственней проступал интерес, а затем и беспокойство. — Ага… Так… Что?.. Твою ж мать!.. Да… Только один?.. Известна дата подачи заявления? Понятно… Да… Спасибо… Да… Пока.

Закончив говорить, он продолжал смотреть на экран телефона, словно ожидал от него какого-то разъяснения.

— Черт, что это было? — спросил Гурни.

— Ответ на твой вопрос.

— На который?

— Ты просил меня выяснить, зарегистрировано ли на Пола Меллани какое-нибудь оружие.

— И?

— Один пистолет. «Дезерт-игл».

На обратном пути из Диллвида в Уолнат-Кроссинг Гурни все полчаса не мог думать ни о чем другом. Однако эта новость его хоть и встревожила, помочь ничем не могла, скорее наоборот. Все равно как узнать, что убийца, зарубивший человека топором, ходил с жертвой в один детский сад. Факт примечательный, но что, черт возьми, с ним делать?

Важно было понять, как давно у Меллани этот пистолет. Однако запись, доступ к которой был у коллеги Хардвика, содержала лишь действующее разрешение на ношение оружия, но не дату исходного заявления. Гурни позвонил Меллани в офис и на мобильный — безуспешно. И даже если Меллани перезвонит, он не обязан отчитываться, почему выбрал такое странное оружие.

Само собой, этот новый любопытный факт лишь усилил опасения Гурни. Депрессия и доступ к огнестрельному оружию — очень опасное сочетание. Но это было всего лишь опасение. Не было никакого очевидного свидетельства, что Пол Меллани намерен причинить вред себе или другим. Он не сказал ничего такого — никаких характерных фраз, никаких «сигналов тревоги» для психиатра, которые дали бы Гурни основание известить полицию Мидлтауна. Не было повода для какого-либо вмешательства, и максимум, что он мог, — позвонить Меллани.

Но все равно эта ситуация не выходила у Гурни из головы. Он пытался представить предыдущие контакты Меллани и Ким, что там было в ее письме и в их телефонном разговоре. Напоминание о смерти отца — и об очевидной отцовской нелюбви — могло спровоцировать у Меллани мысли о пустоте собственной жизни, о разрушенной карьере.

А вдруг, задыхаясь в миазмах депрессии, он планирует покончить со всем разом? Или, боже упаси, уже покончил? Вдруг именно поэтому телефоны не отвечают?

Или вдруг Гурни понял все наоборот? Что, если «дезерт-игл» у него не для самоубийства, а для убийства?

Что, если он уже использовался для убийства? Что, если…

Боже! Что, если… Что, если… Опять «если». Хватит! У него есть разрешение на ношение оружия. Миллионы людей с депрессией никогда не собирались причинять вред себе или окружающим. Да, марка оружия вызывает вопросы, но на них можно получить ответы, когда Меллани перезвонит, а он, конечно, перезвонит. Странные совпадения часто объясняются очень просто.

Глава 30Шоу начинается

В 14:02, когда Гурни вернулся, Мадлен не было дома. Но ее машина по-прежнему стояла у входа — наверное, Мадлен ушла в лес по одной из дорог, которые начинались на верхнем пастбище.

Последние несколько миль его уже не так мучили мысли о пистолете Пола Меллани, зато не давал покоя «большой вопрос», о котором говорил Хардвик. Если дело Доброго Пастыря — это не история психопата, одержимого своей миссией, тогда что же это такое?

Гурни взял блокнот и ручку и сел за кухонный стол. Он знал, что лучший способ справиться с ворохом мыслей — записать их. За час он набросал черновую следственную версию и список «стартовых» вопросов, с которых можно было начинать исследование.

ГИПОТЕЗА. Налицо непримиримое противоречие, как в стиле исполнения, так и в замысле, между продуманным, рациональным поведением убийцы и напыщенным псевдобиблейским слогом манифеста. Настоящая личность преступника проявляется в его поведении. Ум и блестящее исполнение невозможно подделать. Противоречие между поведением преступника и той безумной миссией, которой он объясняет убийства, вероятно, свидетельствует о том, что миссия — это ложный мотив, призванный отвлечь внимание от мотива истинного, более прагматичного.

ВОПРОСЫ

Чем объясняется выбор жертв, если не их «алчностью»?

Что означает выбор одинаковых машин?

Почему преступления были совершены именно тогда, весной 2000 года?

Имеет ли значение последовательность их совершения?

Все ли убийства одинаково важны?

Были ли какие-то из шести убийств следствием других?

Почему выбрано такое эффектное оружие?

Что означают фигурки зверей на месте убийства?

Какие версии следствие не стало проверять из-за появления манифеста?

Гурни еще раз перечитал этот список, понимая, что это только наброски и не нужно пока ждать озарения. Он знал, что озарение не приходит по запросу.

Он решил переслать этот список Хардвику и посмотреть, как он его воспримет. И Холденфилд — как воспримет она. Задумался, не послать ли его и Ким, но решил не посылать. У нее другие цели, и эти вопросы только снова ее расстроят.

Он прошел к компьютеру, написал письма Хардвику и Холденфилд. Потом распечатал их, чтобы показать Мадлен, лег на диван и заснул.

— Ужин.

— Э-э-э…

— Пора ужинать, — послышался голос Мадлен. Непонятно откуда.

Он моргнул, мутным взглядом посмотрел на потолок — ему почудилась пара пауков. Он снова моргнул и протер глаза — пауки исчезли. Шея болела.

— Который час?

— Почти шесть. — Мадлен стояла на пороге комнаты.

— Боже. — Он медленно сел, потирая шею. — Что-то меня вырубило.

— И правда вырубило. В общем, ужин готов.

Она вернулась на кухню. Гурни потянулся, пошел в ванную, побрызгал себе в лицо холодной водой. Когда он вошел на кухню, Мадлен уже поставила на стол две большие миски с горячим рыбным супом, две тарелки с салатом и тарелку с чесночным хлебом.

— Вкусно пахнет, — сказал он.

— Ты сообщил о жучках в полицию?

— Что?

— Я о подслушивающих устройствах, о люке в потолке — кто-нибудь сообщил о них в полицию?

— Почему ты сейчас об этом спрашиваешь?

— Просто интересно. Это ведь противозаконно, устанавливать жучки в чужой квартире? А если это преступление, разве о нем не надо сообщать?

— И да и нет. Но чаще всего закон не требует обязательно сообщать о преступлении. Кроме тех случаев, когда недонесение можно расценить как препятствие правосудию.

Она выжидающе посмотрела на него.

— В сложившихся обстоятельствах, будь я следователем, я бы оставил все как есть.

— Почему?

— Это можно использовать в своих целях. Если работающий жучок обнаружили, а преступник об этом не подозревает, возможно, его будет легче поймать.

— Как?

— Разыграть какую-нибудь сцену, чтобы он, подслушав разговор, что-нибудь сделал и выдал себя. От жучков есть польза. Но, возможно, Шифф и другие детективы из полиции Сиракьюса так не думают. Еще влезут грязными сапогами и все испортят. Если я сообщу о жучках Шиффу, я утрачу контроль над этой ситуацией. А сейчас мне важно не упустить ни одного возможного преимущества.

Она кивнула и попробовала суп.

— Хорошо получилось. Попробуй, пока не остыл.

Гурни тоже попробовал и согласился: суп очень вкусный.

Мадлен отломила кусок чесночного хлеба.

— Пока ты спал, я прочитала бумажку, которую ты оставил на столике у дивана. С вопросами.

— Я и хотел ее тебе показать.

— Ты уверен, что эти преступления — что-то совсем иное, чем все думают?

— Практически уверен.

— Ты подходишь к этому делу так, как будто оно совсем свежее?

— Да, совсем свежее, только десятилетней давности.

Она разглядывала свою ложку.

— Если уж начинать с самого начала, то вот самый главный вопрос: почему люди убивают людей?

— Если оставить в стороне людей, одержимых своей миссией, основные мотивы — секс, деньги, власть и месть.

— И какой мотив был в этом случае?

— Судя по выбору жертв, это вряд ли был секс.

— Готова поспорить, это деньги, — сказала Мадлен. — Большие деньги.

— Почему?

Она слегка пожала плечами.

— Роскошные машины, дорогие пушки, жертвы-богачи — это же все про деньги.

— Но не про ненависть к ним? Не про ненависть к деньгам? Не про желание уничтожить алчность?

— Нет, конечно, что за чушь. Возможно, как раз наоборот.

Гурни улыбнулся. Он чувствовал, что Мадлен говорит дело.

— Доедай суп, — сказала она. — Ты же не хочешь пропустить первую серию «Осиротевших».

Телевизора у них не было, но был компьютер, а «РАМ-Ньюс», помимо передачи на кабельном канале, предлагали прямую интернет-трансляцию.

Они уселись в комнате перед «аймаком», и Гурни открыл сайт РАМ. Он всякий раз поражался, насколько вульгарными становятся СМИ. Причем чем дальше, тем хуже. Идиотская страсть к сенсациям напоминала трещотку, способную крутиться лишь в одну сторону. А РАМ со своими безумными передачами казался пределом убожества.

Почти всю главную страницу сайта занимал огромный бело-сине-красный заголовок: «новости рам: снимаем шоры». Затем ссылка на другую страницу — с самыми популярными программами. Гурни быстро промотал список:

«ТАЙНЫ И ЛОЖЬ: О чем молчат другие сми.

ДРУГОЙ ВЗГЛЯД: Разоблачая предрассудки.

АПОКАЛИПСИС СЕГОДНЯ: Битва за души американцев».

Гурни мрачно нажал на следующую ссылку, перешел на страницу спецвыпусков и в самом верху списка обнаружил «Осиротевших». Под заголовком красовался анонс: «Что переживают люди, когда убийца лишает их самых близких? Шокирующие истории боли и ярости. Премьера сегодня в 19:00 по восточному времени».

Через десять минут, ровно в 19:00, началась премьера.

Сначала экран был почти совсем черным — на таком ничего не различишь. Раздался зловещий крик совы — видимо, он должен был создать атмосферу пустынной ночной дороги. Зажглись фары машины на травянистой обочине, в узкую полосу света шагнул человек. При таком освещении черты его лица проступали резко, как в триллере.

Он заговорил, медленно и торжественно:

— Ровно десять лет назад, весной двухтысячного года, когда в воздухе еще чувствовалось дыхание зимы, безлунной ночью на пустынной дороге, среди холмов штата Нью-Йорк кошмар стал явью. Бруно и Кармелла Меллани возвращались с крестин в свой загородный дом. Быть может, они обсуждали прошедший праздник, долгожданные встречи с родными и друзьями. Как вдруг какая-то машина догнала их и на длинном плавном повороте начала обгон. Но когда странный автомобиль на полном ходу поравнялся с Бруно и Кармеллой…

Смена плана: салон движущегося автомобиля, водителя и пассажира невозможно разглядеть в темноте. Они о чем-то разговаривают, негромко смеются. Через несколько секунд позади них засветились фары другой машины. Они все приближались, становились ярче, огибая первую машину слева, словно изображая обгон. Как вдруг — ослепительно белая вспышка, звук выстрела, а потом визг шин неуправляемого автомобиля, лязг метала и звон разбитого стекла.

На экране вновь появился рассказчик. Он наклонился и поднял с земли какой-то обломок, показывая его на камеру, будто ценную улику.

— Машина Меллани вылетела с дороги. Она превратилась в такую груду обломков, что первые свидетели не могли определить ни марку, ни модель. Огромная пуля, пущенная из сверхмощного пистолета, снесла Бруно треть головы. Кармелла впала в кому и до сих пор не пришла в сознание.

Мадлен с отвращением поморщилась. Казалось, стилистика РАМ вызывала у нее еще большее отторжение, чем описываемое событие.

Затем рассказчик во всех деталях поведал об остальных пяти убийствах, а под конец столь же подробно — о фиаско Макса Клинтера, навсегда разрушившем его жизнь и карьеру.

— Дэвид, — сказала Мадлен, поворачиваясь к Гурни, — это уже слишком.

Гурни кивнул.

На экране вновь появился рассказчик, только теперь он уже сидел в студии с двумя гостями.

— Прошло десять лет, — сказал ведущий. — Десять лет, но для кого-то все словно вчера. Вы спросите, зачем снова вспоминать этот ужас. Ответ прост. Десятилетняя годовщина — та точка, тот момент, когда правильно и естественно оглянуться назад, окинуть взором былые триумфы и трагедии.

Ведущий обратился к смуглому человеку напротив.

— Доктор Меркили, ваша специальность — судебная психолингвистика. Не могли бы вы объяснить этот термин нашим телезрителям?

— Конечно. Я ищу за словами образ мыслей.

Он говорил быстро, четко, тонким голосом с очень заметным индийским акцентом. Внизу экрана появилась надпись: «Саммаркан Меркили, доктор наук».

— Образ мыслей?

— Личность, эмоции, прошлое. Как человек думает.

— То есть вы изучаете, как слова, грамматика и стиль раскрывают суть человека?

— Да, именно.

— Хорошо, доктор Меркили. Сейчас я прочитаю вам отрывки из одного документа, который Добрый Пастырь десять лет назад разослал разным СМИ, и попрошу вас высказать свое мнение об этой личности. Вы готовы?

— Конечно.

Ведущий прочитал длинную речь об искоренении алчности «вместе с ее носителем», «уничтожении переносчиков алчности» и очищении мира. Гурни узнал вступление к «Декларации о намерениях» Доброго Пастыря — к его манифесту.

Ведущий положил распечатку манифеста на стол.

— Что ж, доктор Меркили. Как бы вы охарактеризовали этого индивида?

— Простыми словами? Очень рассудительный, но при этом очень эмоциональный.

— Пожалуйста, подробнее.

— Много неровностей, много стилей, много настроений.

— Вы имеете в виду, у него несколько личностей?

— Нет, что вы, такого расстройства нет. Это глупо, это только в книгах и фильмах бывает.

— Да, но вы сказали…

— У него меняется интонация. Сначала одна, потом другая, потом третья. Это психически неустойчивый человек.

— Насколько я вас понял, такого человека можно назвать опасным?

— Да, конечно. Он же убил шестерых человек, так?

— Действительно. И последний вопрос. Как вы думаете, он все еще на свободе, затаился в тени?

Доктор Меркили ответил не сразу:

— Скажем так, если он на свободе, то готов поспорить, что прямо сейчас он смотрит эту передачу. Смотрит и размышляет.

— Размышляет? — ведущий сделал паузу, как будто ошеломленный этой мыслью. — Да уж, страшно подумать. Убийца живет среди нас. В этот самый момент убийца, возможно, размышляет, что делать дальше.

Он сделал глубокий вдох, словно пытаясь успокоиться. Камера была направлена на него. Наконец он объявил:

— Сейчас мы прервемся и прослушаем несколько важных объявлений…

Гурни схватил мышку и поскорее выключил звук — мгновенная реакция на рекламу.

Мадлен посмотрела на него.

— Мы до сих пор не увидели Ким, а у меня уже терпение на пределе.

— У меня тоже, — сказал Гурни. — Но я должен, по крайней мере, посмотреть интервью Ким с Рут Блум.

— Я знаю, — сказала Мадлен и слегка улыбнулась.

— Что такое?

— Во всем этом есть такая глупая ирония. Когда тебя ранили, а последствия травмы не прошли так быстро, как тебе хотелось, ты ушел в свою нору. И чем меньше ты делал, тем глубже проваливался. Больно было на тебя смотреть. Бездействие тебя убивало. А теперь началось это безумие, эти опасности — и ты возвращаешься к жизни. По утрам, когда такая красота, ты сидел за завтраком и все трогал пальцем руку, проверял, как там онемевшее место, что изменилось, не стало ли хуже. И знаешь что? Ты уже неделю так не делал.

Гурни не знал, что ответить, и потому промолчал.

Между тем на экране окончилась реклама и снова появилась студия.

Гурни как раз успел включить звук, когда ведущий обратился к другому гостю программы.

— Доктор Монти Кокрелл, я так рад, что вы сегодня с нами. Вы признанный эксперт по изучению гнева. Скажите, доктор, все эти убийства Доброго Пастыря — это на самом деле что?

Кокрелл сделал драматическую паузу.

Потом ответил:

— Все очень просто. Это война. Убийства и манифест, который их объясняет, были попыткой разжечь классовую войну. Эта попытка основана на иллюзии, что можно покарать успешных людей за неудачи неудачников.

После этого ведущий и двое его гостей долгих пять минут — для телевидения целую вечность — предавались свободной дискуссии и в итоге сошлись во мнении, что порой единственная защита от таких вот вредоносных взглядов — это право на ношение оружия.

Гурни снова уменьшил звук и повернулся к Мадлен.

— Что такое? — спросила она. — Я прямо слышу, как у тебя в голове крутятся шестеренки.

— Я думал о том, что сказал этот маленький индиец.

— Что ваш убийца смотрит эту идиотскую передачу?

— Да.

— Да зачем ему это надо?

Это был риторический вопрос, и Гурни не стал отвечать.

Через пять мучительных минут наконец началось интервью Ким с Рут Блум. Они сидели напротив друг друга за столом на веранде. День был солнечный, и на обеих были легкие куртки на молнии.

Рут Блум была грузной женщиной средних лет. Черты ее лица будто отвисли под тяжестью горя. Прическа показалась Гурни поразительно нелепой — взъерошенная копна золотисто-каштановых кудряшек, словно йоркширский терьер на голове.

— Он был лучшим человеком на свете. — Рут Блум помолчала, словно давая Ким возможность оценить всю глубину этой правды. — Такой сердечный, добрый… все время старался сделать как лучше, все время хотел стать лучше сам. Вы замечали, что лучшие люди на земле всегда стараются сделать как лучше? И Гарольд был такой.

У Ким задрожал голос:

— Наверное, потерять его — это было страшное испытание.

— Врач сказал мне пить антидепрессанты. Антидепрессанты! — повторила она так, словно совета неуместнее нельзя было себе представить.

— За эти годы что-нибудь изменилось?

— И да, и нет. Я до сих пор плачу.

— Но вы продолжаете жить.

— Да.

— Вы узнали о жизни что-нибудь, чего не знали до убийства вашего мужа?

— Я узнала, насколько все временно. Я привыкла думать, что то, что у меня есть, будет всегда, что Гарольд будет всегда, что я никогда не потеряю ничего важного. Глупо так думать, но я думала. А на самом деле, если мы проживем достаточно долго, то потеряем всех.

Ким достала из кармана носовой платок и вытерла глаза.

— Как вы с ним познакомились?

— На танцах в средней школе. Следующие несколько минут Рут Блум в красках описывала свои отношения с Гарольдом, все время возвращаясь к одной теме: какой это был дар судьбы и как его отняли.

— Мы думали, так будет вечно. Но ничто не вечно, правда?

— Как вы справились?

— Прежде всего, благодаря остальным.

— Остальным?

— Мы поддерживали друг друга. Все мы потеряли любимых — по одной и той же причине. Это нас объединяло.

— Вы создали группу поддержки?

— Какое-то время мы были как одна семья. Ближе, чем многие родственники. Мы все разные, но одно нас объединяло. Как вспомню, Пол, бухгалтер, такой тихий, кажется, слова ни разу не сказал. Или Роберта — такая сильная, сильнее любого мужчины. Доктор Стерн, само здравомыслие, он умел всех успокоить. Еще там был молодой человек, который хотел открыть модный ресторан. Кто еще? Господи, конечно, Джими. Как я могла о нем забыть? Джими Брюстер всех ненавидел. Я часто думаю, что с ним стало.

— Я его разыскала, — сказала Ким, — и он согласился со мной поговорить. Он примет участие в программе.

— Ну и хорошо. Бедный Джими. Столько в нем злости. Знаете, что говорят о людях, которые злятся?

— Что?

— Что они злятся на самих себя.

Ким надолго замолчала и лишь потом спросила:

— А вы, Рут? Вы не злитесь после того, что произошло?

— Иногда. Чаще мне грустно. Чаще… — по щекам у нее потекли слезы.

Запись интервью исчезла, остался лишь темный экран, затем опять появилась студия. За столом сидели ведущий и Ким. Гурни предположил, что, наверное, эту сцену она и ездила записывать в город.

— Даже не знаю, что сказать, — произнес ведущий. — У меня нет слов, Ким. Это было мощно.

Она со смущенной улыбкой уставилась в стол.

— Так мощно, — повторил он. — Мы еще к этому вернемся буквально через минуту, а пока что, Ким, я хочу кое-что у вас спросить.

Он наклонился к ней и с деланой задушевностью понизил голос.

— Правда ли, что вам удалось привлечь к этому проекту прославленного детектива Дэйва Гурни? Того самого, которого журнал «Нью-Йорк» когда-то окрестил суперкопом?

Даже выстрел не привлек бы внимание Гурни так мгновенно. Теперь он пристально всматривался в лицо Ким на экране. Казалось, она была поражена.

— Отчасти, — наконец ответила она. — Я консультировалась с ним по поводу некоторых вопросов, связанных с этим делом.

— Вопросов? Не могли бы вы рассказать подробнее?

Ким замешкалась, и Гурни понял, что ее действительно застали врасплох.

— Стали происходить странные вещи, я лучше пока не буду о них рассказывать. Но выглядит так, как будто кто-то пытается помешать выходу программы.

Ведущий изобразил глубокое беспокойство:

— Продолжайте, пожалуйста…

— Ну… с нами происходят такие события, которые можно истолковать как предупреждение, как требование прекратить проект и не касаться дела Доброго Пастыря.

— А есть ли у вашего консультанта-детектива какие-нибудь гипотезы на этот счет?

— Похоже, его версия этого дела отличается от версии всех остальных.

Ведущий стал еще настойчивее:

— Вы хотите сказать, ваш полицейский эксперт считает, что все эти годы ФБР шло по ложному следу?

— Это лучше спросить у него. Я и так сказала слишком много.

Вот именно, черт возьми, подумал Гурни.

— Это же правда, Ким, а правды не бывает слишком много. Возможно, мы еще продолжим этот разговор с самим детективом Гурни в следующем выпуске «Осиротевших». А пока что я обращаюсь к нашим зрителям. Оставляйте отзывы! Поделитесь своими мыслями. Заходите к нам на сайт и высказывайтесь.

Внизу появилась светящаяся красно-синяя строка с адресом: ram4news.com

Ведущий наклонился к Ким.

— У нас остается одна минута. Можете ли вы в нескольких словах сказать, что самое главное в деле Доброго Пастыря?

— В нескольких словах?

— Да. Самую суть.

Она закрыла глаза.

— Любовь. Потеря. Боль.

Камера теперь была направлена на одного ведущего.

— Ну что, ребята. Главное вы слышали. Любовь, потеря и страшная боль. На следующей неделе мы поближе познакомимся с другой семьей, сокрушенной Добрым Пастырем. И помните, что, вероятно, Добрый Пастырь все еще на свободе, все еще среди нас. Человек… для которого… чужая жизнь… не значит ничего. Оставайтесь с РАМ. И, дорогие друзья, будьте бдительны. Мы живем в страшном мире.

Экран погас.

Гурни закрыл браузер, перевел компьютер в спящий режим и снова сел.

Мадлен поглядела на него — пожалуй, оценивающе.

— Что тебя тревожит?

— Прямо сейчас? Не знаю.

Он поерзал на стуле, прикрыл глаза, и дождался, пока на поверхность неясной тревоги всплывет что-нибудь, за что можно ухватиться. К его удивлению, это оказалась не шоу — каким бы одиозным оно ни было.

— Что ты думаешь про Ким и Кайла? — спросил он.

— Кажется, они друг другу нравятся. Что тут думать?

Он покачал головой:

— Не знаю.

— Тебя волнует то, что Ким сказала о тебе в конце передачи, про твои сомнения в версии ФБР?

— Возможно, это усилит антипатию ко мне агента Траута. Возможно, его самодурские нервы не выдержат и он решит устроить мне какую-нибудь юридическую пакость.

— А можно что-нибудь с этим сделать? Чтобы от него отвязаться?

— Разумеется. Нужно всего лишь доказать, что его расследование — полная чушь. Тогда ему будет о чем беспокоиться и обо мне он забудет.

Глава 31Возвращение Пастыря

На следующее утро Гурни проснулся в полвосьмого. Шел дождь, моросящий, но затяжной дождик, который может идти часами.

Как обычно, оба окна были приоткрыты на несколько дюймов. Воздух в спальне был сырой и прохладный. Хотя официально уже час как рассвело, скошенный прямоугольник неба, который Гурни мог видеть с подушки, был унылого серого, как мокрый плитняк, цвета.

Мадлен уже встала. Гурни потянулся и протер глаза. Ему не хотелось снова засыпать. В своем последнем, дурном сне он видел черный зонт. Зонт открылся, словно бы по собственной воле, и превратился в крылья огромной летучей мыши. Потом летучая мышь обернулась черным коршуном, а изогнутая ручка зонта стала крючковатым клювом. А затем, повинуясь странной, иррациональной логике сна, коршун превратился в холодный сквозняк из окон — который своим неприятным дуновением и разбудил Гурни.

Он заставил себя встать, словно чтобы отстраниться от этого сновидения. Потом принял горячий душ, от которого ум проясняется и все видится проще, побрился, почистил зубы, оделся и пошел на кухню пить кофе.

— Позвони Джеку Хардвику, — сказала Мадлен.

Она стояла у плиты и не взглянула на Гурни, поскольку высыпала в кипящую кастрюльку горсть изюма.

— Зачем?

— Он звонил минут пятнадцать назад, хотел с тобой поговорить.

— Он сказал, что ему нужно?

— Сказал, что у него есть вопрос по поводу твоего письма.

— Хм, — он подошел к кофемашине и налил себе чашку. — Мне снился черный зонт.

— Он прямо рвался с тобой поговорить.

— Я ему позвоню. Но… скажи, а чем заканчивается тот фильм?

Мадлен выложила содержимое кастрюльки в миску и отнесла на стол.

— Я не помню.

— Ты подробно описала ту сцену: как за человеком шли убийцы, как он вошел в церковь, а потом вышел, но они не могли его узнать, потому что все, кто выходил из церкви, были в черных плащах и с черными зонтами. Что случилось потом?

— Я думаю, он спасся. Не могли же снайперы всех перестрелять.

— Хм.

— Что не так?

— А если они всех перестреляли?

— Не перестреляли.

— Я говорю «если». Предположим, что они перестреляли всех, потому что только так они могли быть уверены, что убили того, кого хотели. И предположим, потом пришла полиция и обнаружила все эти трупы, всех этих застреленных людей на улице. Что бы подумали копы?

— Что бы подумали копы? Даже не знаю. Может быть, что это какой-то маньяк, который убивает прихожан.

Гурни кивнул.

— Именно. Особенно, если бы в тот же день они получили письмо, где было бы сказано, что верующие — последние твари и автор намерен истребить их всех.

— Но… погоди, — во взгляде Мадлен читалось недоверие. — Ты предполагаешь, что Добрый Пастырь убил всех этих людей, потому что не мог точно определить, кто его настоящая цель? И что он просто стрелял в людей, которые ехали на машине определенной марки, пока не убедился, что нужный человек убит?

— Я не знаю. Но собираюсь в этом разобраться.

Мадлен покачала головой.

— Просто я не понимаю, как… — Ее прервал звонок домашнего телефона у холодильника. — Возьми ты. Это, наверное, сам знаешь кто.

Гурни взял трубку. Это и правда был он.

— Ну что, принял свой гребаный душ?

— Доброе утро, Джек.

— Получил твое письмо — следственную версию и список вопросов.

— И что?

— Твоя мысль в том, что стиль манифеста противоречит поступкам убийцы?

— Да, можно так сказать.

— Ты говоришь, медэкспертиза доказывает, что убийца — человек слишком практичный, слишком хладнокровный, чтобы думать те мысли, которые мы читаем в манифесте. Мой бедный маленький мозг правильно понял?

— Я говорю, что здесь какая-то неувязка.

— Ясно. Это интересно. Но это создает еще больше проблем.

— Почему?

— Ты говоришь, что мотив у убийцы не тот, что в манифесте.

— Да.

— Поэтому жертвы были выбраны по другой причине — не потому, что они злостные владельцы всякой роскоши, алчные ублюдки и достойны смерти?

— Да.

— Значит, этот сверхпрактичный, сверххладнокровный гений имел тайный прагматический мотив убить этих людей?

— Да.

— Ты видишь, в чем тут проблема?

— Скажи мне.

— Если настоящий мотив для выбора жертвы — это не «мерседес» стоимостью в сто тысяч долларов, тогда «мерседес» вообще неважен. Гребаное совпадение. Дэйви, сынок, ты хоть раз такое видел? Это как если бы у каждой жертвы Берни Мейдоффа[13] совершенно случайно оказалась на жопе татуировка с лепреконом. Понятно, о чем я?

— Понятно, Джек. Что-нибудь еще в моем письме тебя смущает?

— Если честно, да — другой твой вопрос. Даже три вопроса на одну и ту же тему. «Все ли убийства одинаково важны? Важна ли их последовательность? Было ли хоть одно из них следствием другого?» Какое отношение к делу имеют эти вопросы?

— Иногда я обращаю внимание на то, чего недостает. А следственная версия этого дела такова, что недостает там чертовски многого: там полно нехоженых троп, незаданных вопросов. Следствие с самого начала согласилось, что все убийства — равноправные части единой философской системы, обозначенной в манифесте. Все это приняли и потому не рассматривали эти убийства как отдельные события, которые могли иметь разные причины. Но, возможно, эти убийства не в равной степени важны и даже совершены по разным причинам. Понимаешь, Джек?

— Не сказал бы. Можно поконкретнее?

— Ты когда-нибудь видел фильм «Человек с черным зонтом»?

Джек фильма не видел и никогда о таком не слышал. Гурни пересказал ему сюжет, а затем свои недавние размышления на тему «а что, если убийцы перестреляли бы всех»?

Повисло долгое молчание. Потом Хардвик задал вопрос, который, в сущности, уже задавала Мадлен:

— Ты говоришь, первые пять убийств были ошибкой? А вот шестое наконец удалось? Что-то не понимаю. Если он профессионал, как те парни в твоем фильме, какие приметы жертвы у него были? Только роскошный «мерседес»? И он такой разъезжает по ночам, шмаляет по «мерседесам» из огроменного ствола и смотрит, что получится? Не возьму в толк.

— Я тоже. Но знаешь что? У меня появляется такое чувство, что я уже где-то в радиусе трамвайной остановки, хоть и не знаю точно от чего.

— Не знаешь точно? Может, ты хотел сказать, что не знаешь ни хрена?

— Смотри на это позитивнее, Джек.

— Еще одна мудрость из твоих уст, Шерлок, и меня вырвет.

— Всего одна. Агенту Трауту не дает покоя тот факт, что у меня был незаконный доступ к секретной информации. Будь осторожнее, Джек.

— К черту Траута. Тебе подгрести еще какого-нибудь секретного дерьма?

— Раз уж ты спрашиваешь, не напал пока на след Эмилио Коразона?

— Пока нет. Это какой-то человек-невидимка.

В 8:45 Мадлен уехала на работу в клинику. Дождь не прекращался.

Гурни сел за компьютер, нашел свое письмо Хардвику и прошелся по списку вопросов, остановившись на таком: «Почему убийства совершены именно в это время, весной 2000 года?» Чем больше он укреплялся в мысли, что убийства имели прагматический мотив, тем важнее становилось время их совершения.

Убийства, совершенные сумасшедшими ради великой миссии, обычно принимают одну из двух форм. Первая — «Большой взрыв»: убийца врывается в толпу на почте или в мечети и открывает огонь, сам не надеясь уцелеть. В девяноста девяти случаях из ста эти ребята (всегда мужчины), перестреляв всех, убивают и себя. Но есть и другой тип убийц — те сочатся желчью по десять-двадцать лет. Раз в год или два они простреливают кому-нибудь голову или посылают по почте бомбу, при этом себя самих убивать не торопятся.

Но Добрый Пастырь не подходил ни под одну из этих категорий. В его действиях было непоколебимое хладнокровие, отсутствие эмоций, совершенство замысла и исполнения. Вот о чем думал Гурни в 9:15, когда опять зазвонил телефон.

И вновь это был Хардвик, только голос его звучал гораздо мрачнее.

— Не знаю, от чего ты там в трамвайной остановке, но теперь все еще гаже. Рути Блум найдена мертвой.

Первое, о чем подумал Гурни — и его чуть не стошнило, — что ей прострелили голову, как десять лет назад ее мужу. В голове возникла жуткая картинка: «йоркширский терьер» у нее на голове превратился в месиво из крови и мозгов.

— Господи! Где? Как!

— В собственном доме. Ножом для колки льда — в сердце.

— Что?

— Это ты удивился или не расслышал?

— Ножом для льда?

— Один удар, снизу вверх, под грудиной.

— Господи боже. Когда это случилось?

— Этой ночью после одиннадцати.

Откуда это известно?

— Без двух одиннадцать она написала сообщение в Фейсбуке. В три сорок нашли ее тело.

— И в том же самом доме она жила десять лет назад, когда…

— Да. В том же доме. И там же крошка Кимми брала у нее интервью для этого шоу на РАМ-ТВ.

У Гурни кипел мозг.

— Кто ее нашел?

— Патрульные Оберна, зоны Е. Это долгая история. Подруга Рут из Итаки не спала. Прочла ее пост в Фейсбуке, забеспокоилась. Послала там сообщение, спросила, все ли в порядке. Ответа не получила. Написала на «мыло» — тоже безрезультатно. Бросилась звонить — все время автоответчик. Тут подруга запаниковала, позвонила в местную полицию, те передали дело шерифу, а тот — в Оберн. Оттуда направили патрульную машину. Патрульный приехал к Рут домой, там тишь да гладь, все спокойно, ни малейшего беспорядка…

— Погоди. Ты случайно не знаешь, что было в том посте Рут?

— Я тебе его только что переслал.

— Как тебе это удалось?

— Это Энди Клегг.

— Какой еще к черту Энди Клегг?

— Молодой парень из зоны Е. Не помнишь его?

— А должен?

— По делу Пиггерта.

— А, хорошо. Имя припоминаю. Но все равно не помню, как он выглядит.

— Его первое дело после выпуска из академии — вообще первое поручение в самый первый день на работе — было ответить на звонок. Звонил я — вызывал местную полицию, обнаружив полтрупа миссис Пиггерт. Первая в жизни возможность блевануть на посту. И Энди ее не упустил.

С печально известного дела Питера Пиггерта, убийцы и кровосмесителя, началась история непростых, но плодотворных отношений Хардвика и Гурни. Гурни работал в Нью-Йоркской полиции, а Хардвик — в полиции штата. Оба они расследовали те аспекты дела Пиггерта, которые находились в их ведении, пока их не свел нелепый случай. В сотне с лишним миль друг от друга в один и тот же день каждый из них обнаружил половину одного и того же трупа.

— С Энди Клеггом мы оба встречались на общем собрании, уже когда ты поймал неуловимого мистера Пиггерта, этого, мать его, матереубийцу. Энди очень впечатлили твои таланты и отчасти — мои. Мы с ним с тех пор общаемся.

— Это ты все к чему?

— Сегодня утром, когда из информационной службы ФБР поступило сообщение об убийстве Блум, я по старой дружбе позвонил детективу Клеггу и разузнал все подробности. Я решил: сейчас или никогда. Как только до этого доберется Траут и смекнет, какие это влечет последствия, он объявит, что это часть дела Доброго Пастыря, и навесит тяжелый замок.

— И здесь я опять возвращаюсь к моему вопросу. Что Рут написала…

— Проверь почту.

— Хорошо.

Гурни положил трубку и открыл почту. Там было письмо от Хардвика.

Опубликовано Рут Дж. Блум:

Что за день! Я так долго гадала, каким он будет, первый выпуск «Осиротевших». Я все пыталась вспомнить, о чем меня спрашивала Ким, когда приходила сюда. И мои ответы. Я не все их смогла вспомнить. Я только надеялась, что мне удалось выразить то, что я чувствую на самом деле. Я думаю, что, как говорит Ким, телевидение иногда упускает главное. Слишком много внимания уделяют разным сенсациям, а не действительно важным вещам. Я надеялась, что с «Осиротевшими» будет не так, потому что Ким казалась не такой. А теперь даже не знаю. Я немного разочарована. Думаю, им пришлось вырезать бо́льшую часть нашего интервью, чтобы хватило места для их «экспертов», рекламы и других вещей. Утром позвоню Ким и спрошу.

Простите. Я должна прерваться. Кто-то подъезжает к моему дому. Представляете, ведь уже почти одиннадцать. Кто бы это мог быть? Такая большая машина военного вида. Продолжение следует.

Зазвонил телефон. Гурни еще раз перечитал сообщение и только потом взял трубку.

— Это ты, Джек?

— Ага. Короче, ее подруга из Итаки читает почту, видит оповещение из Фейсбука, идет по ссылке и видит пост Рут, опубликованный в десять пятьдесят восемь — наверное, до того, как она спустилась посмотреть, кто там приехал на большой военной машине. Это, кстати, мог быть «хаммер», как ты думаешь?

— Не исключено. — Гурни сразу представил себе боевой «хаммер» Макса Клинтера, окрашенный в защитные тона.

– «Хаммер», ясен пень. Что еще это могло быть? Подруга такая пытается дозвониться до Рут, а потом, как я сказал, приходит патрульный, все проверяет, все спокойно, думает уже уходить — и тут заявляется подруга, проехала на машине двадцать пять миль из своей Итаки. Говорит, надо взламывать дверь, вдруг что-то случилось. Говорит, если он не взломает дверь, она взломает ее сама. Начинается скандал, молодой патрульный ее почти арестовывает, но тут приходит другой патрульный, старше и умнее, и всех успокаивает. Они начинают осматривать дом. Обнаруживают открытое окно — опять споры, дискуссии и так далее. Короче, в итоге патрульные проникают-таки в дом и находят тело Рут Блум.

— Где?

— В прихожей, прямо у двери. Открыла дверь — и каюк.

— Медэксперты уверены, что она убита именно ножом для льда?

— Тут и думать нечего. Клегг говорит, этот гребаный ножик прямо торчал у нее из груди.

— Он не сможет пустить меня в дом, как ты думаешь?

— Исключено. Дом уже опечатан, на это ушло около мили желтой ленты. И опечатали его ребята, для которых ты будешь только лишней проблемой. Сейчас их единственная задача — сохранить все в первозданном виде, пока сотрудники по сбору улик не уйдут и Бюро криминальных расследований не передаст дело ФБР. Они не станут рисковать жопой ради нью-йоркского спеца в отставке, который просто зашел посмотреть.

Гурни не терпелось увидеть все самому. Описание места преступления — это лишь процентов десять из того, что можно увидеть своими глазами. Но он подозревал, что Хардвик прав. Он не видел никакой выгоды для Бюро криминальных расследований, тем более для ФБР, пускать его в это дело. Тем сильнее он удивлялся, почему это делает Хардвик. Всякий раз, передавая человеку извне информацию из секретного досье или от коллег, он рисковал. И тем не менее делал это снова и снова.

Кто он: самоотверженный искатель истины, готовый ради нее презреть правила и поплатиться карьерой? Или им движет навязчивое желание досадить власть имущим? Или же его влечет риск как таковой, отвесный край обрыва — притягивает так же сильно, как отталкивает более здоровых людей? Гурни уже задавался этими вопросами. И вновь пришел к выводу, что на все можно ответить утвердительно.

— Что ж, мальчик мой, — голос Хардвика вернул его к теме разговора. — Все запутывается. А может, тебе как раз стало понятнее. Какая догадка верна?

— Не знаю, Джек. Отчасти и та и другая. Все зависит от того, что случится дальше. А пока… это все, что сказал тебе Клегг?

— Почти все… — Хардвик замолк. Его любовь к драматическим паузам ужасно раздражала Гурни, но это была плата за ценную информацию. — Помнишь пластмассовые фигурки животных, которые Добрый Пастырь оставлял на месте преступления?

— Да. — Гурни действительно думал о них все утро и гадал, зачем они нужны.

— Так вот, там обнаружили такую пластмассовую фигурку — аккуратненько лежала у Рут на губах.

— На губах?

— На губах.

— А какое это было животное?

— Клегг считает, что лев.

— Разве не льва обнаружили на месте первого из шести убийств?

— Какая память, спец. Так велика ли вероятность, что нам ждать еще пяти?

Гурни не нашел, что ответить.

Поговорив с Хардвиком, он сразу же позвонил Ким. Он гадал, до сих пор ли она в квартире Кайла, и не в постели ли они еще, и какие у них планы на день, и знают ли они…

Ким не отвечала. Он наговорил на автоответчик все как есть.

— Привет. Не знаю, было ли про это в новостях, но убита Рут Блум. Ее убили в собственном доме в Авроре вчера поздней ночью. Вероятно, Добрый Пастырь вернулся или кто-то хочет нас в этом убедить. Перезвони мне как можно скорее.

Он набрал номер Кайла, тоже не смог дозвониться и оставил такое же сообщение.

Он стоял и смотрел из окна комнаты на серый сырой склон холма. Дождь перестал, но с карниза еще капало. Новости от Хардвика ничего не прояснили, а только сильней запутали. Чертова куча фрагментов. В таком месиве пути не разглядеть. Чтобы сделать шаг вперед, надо знать, где это самое «вперед». Его охватило тошнотворное чувство, что время на исходе, что вот-вот игре придет конец, а он даже не понимает, что это значит, «конец».

Надо что-то делать.

Мечась в поисках вдохновения, Гурни сам не заметил, как сел в машину. И поехал в Аврору.

Через два часа он повернул на шоссе вдоль озера Кайюга. Навигатор сообщил, что до дома Рут Блум осталось три мили. Слева, за голыми деревьями виднелось озеро и дома на берегу. Справа, за глубокой, поросшей травой дренажной канавой уходили вверх по склону живописные луга и леса, оканчиваясь у горизонта жнивьем. Среди рассыпанных по склону добротных старых домов стояли три коммерческих здания: заправка, ветеринарная клиника и автомастерская, перед которой стояло полдюжины машин на разных стадиях кузовного ремонта.

После мастерской дорога сделала большую дугу, и впереди слева Гурни увидел первые признаки совершившегося преступления: машины местной полиции, полиции округа и полиции штата. Еще там было четыре фургона: два, вероятно, региональных телеканалов, со спутниковыми тарелками на крышах, один с эмблемой полиции штата Нью-Йорк — там, решил Гурни, хранится оборудование для сбора вещдоков — и один фургон без эмблемы, возможно, судебного фотографа. Труповозки не видать, значит, судмедэксперты тут уже побывали и тело увезли.

Подъехав поближе, Гурни увидел шесть полицейских в форме с разными нашивками, мужчину и женщину в строгих деловых костюмах — очевидно, детективов, специалиста по сбору вещдоков в белом комбинезоне и латексных перчатках, модно одетую телерепортершу и при ней двух мужчин-операторов с хвостами длинных волос.

Посреди дороги стоял патрульный в форме и яростно махал каждой машине, которая, по его мнению, проезжала мимо недостаточно быстро. Подъехав к патрульному — и к дому Рут Блум у него за спиной, — Гурни увидел, что весь участок, от берега озера до края дороги оклеен лентой: «Огорожено полицией. Не заходить за черту». Он достал из бардачка кожаный бумажник и, открыв его, показал золотой значок полиции Нью-Йорка с подписью мелкими буквами: «В отставке».

Прежде чем хмурый патрульный успел внимательно рассмотреть значок, Гурни убрал бумажник обратно в машину и спросил, здесь ли старший следователь Джек Хардвик.

Из-за сдвинутой на лоб шляпы глаза патрульного были в тени.

— Хардвик, из Бюро криминальных расследований?

— Да.

— А у него есть причины здесь быть?

Гурни устало вздохнул.

— Я веду расследование, которое, возможно, связано с Рут Блум. Хардвик об этом знает.

Патрульный словно бы с трудом расшифровал его ответ.

— Представьтесь.

— Дэйв Гурни.

Во взгляде патрульного он увидел инстинктивное недоверие, едва прикрытое вежливостью, — именно так копы обычно и относятся к незнакомцам.

— Припаркуйтесь здесь, — он показал на участок между фургоном для вещдоков и одной из телевизионных машин. — Оставайтесь в машине.

Патрульный решительно развернулся и направился к трем людям, оживленно о чем-то спорившим перед домом. Что-то сказал женщине крепкого сложения с короткими темно-русыми волосами, одетой в темно-синий пиджак и такие же брюки. Справа от нее стоял седой мужчина в белом комбинезоне. Слева — мужчина помоложе в темном костюме и белой рубашке с темным галстуком. Так одеваются детективы, сотрудники похоронных бюро и мормоны. Крепкие плечи, массивная шея и короткая стрижка не оставляли сомнений, к какой из этих трех групп он принадлежит.

Когда патрульный заговорил, все трое как по команде посмотрели на Гурни. Молодой человек, усмехаясь и указывая на Гурни, стал что-то быстро говорить женщине.

Эта усмешка что-то отдаленно напомнила, казалось вот-вот — и вспомнится имя.

— Детектив Гурни, — позвала женщина, подняв руку, чтобы привлечь его внимание. — Детектив Гурни!

Он вышел из машины. И сразу же услышал рокот вертолета. Подняв голову, он увидел над верхушками деревьев медленно кружащуюся махину — на днище гигантскими белыми буквами написано: РАМ. Гурни невольно поморщился.

— Лейтенант Баллард хочет с вами поговорить, — патрульный вернулся к Гурни и приподнял ограждающую ленту, чтобы его пропустить. Говорил он таким тоном, что этот жест казался скорее хозяйским, чем вежливым.

Гурни нагнулся и пролез под лентой. При этом он невольно заметил грязь в длинной трещине на стыке гудронированной подъездной дорожки и более грубого композитного покрытия на обочине дороги. Он остановился, чтобы внимательней рассмотреть эту грязь. Патрульный отпустил ленту, так что она упала прямо на Гурни, и вернулся к своим обязанностям.

Когда Гурни выпрямился, он увидел, что к нему приближается как будто знакомый молодой человек.

— Возможно, вы меня помните, сэр. Я Эндрю Клегг. Мы встречались, когда вы расследовали…

Гурни с теплотой отозвался:

— Я тебя помню, Энди. Похоже, ты продвинулся по службе.

И снова усмешка. Как у подростка.

— В прошлом месяце. Наконец-то устроился в Бюро криминальных расследований. Вы меня вдохновили. — И он подвел Гурни к крепкой женщине: она беседовала со специалистом по уликам, уже собравшимся уходить.

— Если вы хотите забрать коврик с собой как улику, забирайте. На ваше усмотрение. — Она повернулась к Гурни. Выражение ее лица было одновременно тревожным и приятно деловым.

— Энди сказал мне, что вы вместе с Джеком Хардвиком расследовали дело Пиггерта. Это так?

— Это так.

— Поздравляю. Добро победило зло.

— Спасибо.

— У него была еще бо́льшая победа, когда он поймал Дьявольского Санту, — сказал Клегг.

— Дьявольского… — теперь она, казалось, что-то припоминала. — Того сумасшедшего, который резал людей на куски и рассылал эти куски местным полицейским?

— В подарочной упаковке! На Рождество! — воскликнул Клегг, скорее в восторге, чем в ужасе.

Она в изумлении уставилась на Гурни.

— И вы?..

— Просто оказался в нужное время в нужном месте.

— Это впечатляет, — она протянула руку. — Лейтенант Баллард. А вы в дальнейшем представлении не нуждаетесь. Чем обязана?..

— Происшествием с Рут Блум.

— А почему?

— Вы видели вчера вечером передачу на РАМ-ТВ?

— Я о ней слышала. А почему вы спрашиваете?

— Она может помочь вам понять то, что здесь произошло.

— Как именно?

— Эта передача была первой в многосерийной программе о последствиях шести убийств, совершенных Добрым Пастырем в двухтысячном году. Сейчас почти что наверняка он совершил свое седьмое убийство. И, возможно, совершит еще.

Радушие исчезло с лица лейтенанта, уступив место холодному оценивающему выражению.

— А что именно вы здесь делаете?

Гурни начал было подбирать слова, а потом решил, что к черту.

— Я приехал сюда, потому что считаю, что ФБР с самого начала расследования допустило ошибку, и то, что здесь произошло, может это доказать.

Выражение лица его собеседницы трудно было понять.

— Вы делились с ними своими мыслями?

Гурни улыбнулся.

— И не имел успеха.

Она покачала головой.

— Я не совсем вас понимаю. И не знаю, от чьего имени и с какими полномочиями вы здесь находитесь. — Она посмотрела на Клегга. Тот беспокойно переминался с ноги на ногу. — Энди сказал, что вы в отставке. Сейчас — решающие, первые часы расследования. Если вы не сможете ясно объяснить мне причину своего приезда и свои цели, вам придется уйти. Надеюсь, это вам понятно и я не слишком резко выразилась.

— Это понятно, — Гурни глубоко вдохнул. — Девушка, которая брала у Рут Блум интервью, наняла меня в качестве консультанта, и я подробно ознакомился с делом Доброго Пастыря. И пришел к выводу, что в существующей версии есть большая брешь. Я надеюсь, что расследование этого убийства не пойдет по ложному следу, по которому пошло расследование первых шести. Но, к сожалению, с этим уже есть проблемы.

— Простите?

— Он не парковался на подъездной дорожке.

— Не понимаю, о чем вы говорите?

— Человек, который убил Рут Блум, не парковался на этой вот подъездной дорожке. Если вы думаете, что парковался, вы никогда не поймете, что здесь произошло.

Лейтенант Баллард покосилась на Клегга, словно проверяя, вдруг он знает об этом больше, чем она. Но во взгляде Клегга были лишь удивление и смущение. Она вновь посмотрела на Гурни, затем на часы.

— Пойдемте внутрь. Даю вам ровно пять минут на то, чтобы все объяснить. — А вы, Энди, оставайтесь здесь и присматривайте за стервятниками с телевидения. Чтоб духу их не было по эту сторону ограждения.

— Да, мэм.

Она провела Гурни вниз по склону с газоном, к дому, затем по ступенькам — на заднюю веранду, где, как вспомнил Гурни, Ким и брала интервью у Рут Блум. Они вошли через заднюю дверь, соединявшую веранду с большой кухней-столовой. В углу за обеденным столом сидел фотограф и загружал фотографии с цифровой зеркальной камеры на ноутбук.

Лейтенант Баллард оглядела кухню — уединиться тут было негде.

— Извини, Чак, не мог бы ты на несколько минут оставить нас одних?

— Конечно, лейтенант. Я могу доделать все в машине. — Он взял свою аппаратуру и вышел.

Лейтенант села на стул у освободившегося стола и указала Гурни на другой стул, прямо напротив.

— Что ж — спокойно сказала она. — У меня сегодня было много дел и много еще предстоит. Мне нельзя терять время. Мне нужны ясность и краткость. Говорите.

— Почему вы считаете, что он припарковался на подъездной дорожке?

Она прищурилась.

— Почему вы считаете, что я так считаю?

— Когда я приехал, вы трое стояли прямо у этой дорожки. При этом вы старались на нее не наступать, несмотря на то что специалист по сбору улик уже наверняка сделал свою работу. Поэтому я решил, что вы бережете ее для более тщательного микроскопического анализа? С чего вы взяли, что он на ней парковался?

Некоторое время лейтенант молча смотрела на Гурни. Затем на ее губах появилась легкая презрительная улыбка.

— Вы что-то знаете, да? Где же утечка?

— Это бесперспективный путь. Путь, по которому идет ФБР. Тратит время на бесплодные конфликты.

Она опять на него посмотрела, на этот раз уже не таким долгим взглядом, потом словно бы решилась:

— Прошлой ночью жертва написала пост на своей странице в Фейсбуке. Высказав свое мнение о программе, она описала машину, которая повернула на ее подъездную дорожку как раз в это время. Почему мне кажется, что вы все это уже знаете?

Гурни проигнорировал ее вопрос.

— И какая это была машина?

— Большая. Военного вида. Ни марка, ни модель неизвестны.

– «Джип»? «Лендровер»? «Хаммер»? Что-то в этом роде? — Баллард кивнула. — Так какова гипотеза: он припарковался в начале подъездной дорожки, подошел к парадной двери… а потом? Убил ее на пороге? Или она пустила его внутрь? Они знакомы? Или незнакомы?

— Помедленнее. Вы спрашиваете, почему мы считаем, что убийца — или тот, кто по странному стечению обстоятельств навестил Рут ровно во время убийства, — припарковался на подъездной дорожке. Я вам отвечу. Мы так считаем, потому что об этом нам рассказала сама жертва. Это ее свидетельство очевидца. Она опубликовала его в Фейсбуке, прежде чем была убита. — Лицо лейтенанта Баллард выражало триумф и вместе с тем легкую тревогу. — А теперь вы должны коротко и ясно объяснить мне, зачем Рут Блум стала бы все это говорить, если это неправда.

— Она и не говорила.

— Простите?

— Все было совсем не так. В том сценарии, который вы описали, нет смысла. Оставим пока в стороне логическую неувязку. Прежде всего проблема в вещественном доказательстве в начале дорожки.

— В каком доказательстве?

— Земля совершенно сухая. Когда последний раз шел дождь?

Гурни знал, когда был дождь в Уолнат-Кроссинге, но в районе озер Фингер погода часто бывала совсем другой.

Лейтенант на мгновение задумалась.

— Вчера утром. К полудню кончился. А что?

— В трещине на съезде есть грязь, может быть, в дюйм шириной. Каждый, кто сюда въезжает, должен по ней проехать, если только он не едет из леса через поляну. Но по этой полоске грязи никто не проезжал, по крайней мере с прошлого дождя.

— Одного дюйма грязи недостаточно, чтобы установить…

— Возможно, но он наводит на разные мысли. Кроме того, есть еще психологический фактор. Если Добрый Пастырь действительно вернулся и Рут его седьмая жертва, то это надо как-то согласовать с тем, что мы уже о нем знаем.

— Например?

— В частности, мы знаем, что он крайне осторожный человек, крайне тщательно избегает любого риска. Эта короткая подъездная дорожка слишком заметна. Любая машина на ней — особенно размером с «хаммер» — будет задним бампером выпирать на дорогу. Слишком привлекает внимание, слишком легко опознать. Местный патрульный заметит любую незнакомую машину, может даже остановиться, проверить номер.

Баллард нахмурилась.

— Но факты таковы: Рут Блум убита, и если убийца приехал на машине, он должен был где-то припарковаться. Что скажете? Где он припарковался? На обочине дороги? Там еще заметнее.

— Я предположил бы, что в мастерской.

— Где-где?

— В полумиле отсюда вниз по шоссе, в сторону Итаки, есть кузовная мастерская. При ней небольшая стихийная парковка, там стоят легковушки и грузовики — или ждут ремонта, или после ремонта ждут хозяев. Это единственное место, где посторонняя машина не вызвала бы никаких вопросов, ее бы даже не заметили. Если бы я собрался среди ночи убить человека в этом доме, я бы припарковался именно там, а остаток пути шел бы вдоль дороги по этой глубокой дренажной канаве, чтобы меня не видели из проезжающих машин.

Она уставилась на столешницу, будто на ней была написана разгадка. Потом поморщилась.

— Теоретически вы можете быть правы. Проблема в том, что в ее посте в Фейсбуке прямо говорится про машину, которая…

— В этом посте в Фейсбуке.

— Я не понимаю…

— Вы предполагаете, что это написала она.

— Это ее аккаунт, ее страница, ее компьютер, ее пароль.

— Разве не мог преступник, прежде чем ее убить, выведать у нее пароль, а потом открыть страницу и написать этот текст?

Баллард еще пристальнее уставилась на стол.

— Это возможно. Но, как и в случае с вашей гипотезой про мастерскую, не подтверждено никакими фактами.

Гурни улыбнулся. Отличный поворот разговора.

— После того как ваши ребята в белых комбинезонах удостоверятся, что грязь в пробоине в конце подъездной дорожки не тронута, предложите им съездить в мастерскую. Интересно, сумеют ли они обнаружить довольно свежие следы шин, которые не принадлежат ни одной из машин на стоянке.

— Но… зачем бы преступник стал тратить время и писать такое сообщение в Фейсбуке?

— Чтобы пустить вам пыль в глаза. Запутать следы. Он в этом мастер.

Что-то в выражении ее лица подсказало Гурни, что она рада любой информации, попадающей к ней.

— Много ли вы знаете о деле Доброго Пастыря? — спросил он.

— Недостаточно, — призналась она. — Кто-то из ФБР как раз едет меня просветить. Поэтому мне нужен ваш адрес, электронная почта и номера телефонов, по которым можно с вами связаться двадцать четыре часа в сутки. Вас это не затруднит?

— Нисколько.

— Я дам вам имейл и номер мобильного. Полагаю, вы поделитесь со мной любой значимой информацией, если что-то узнаете?

— Буду очень рад.

— Хорошо. У меня больше нет времени. Но мы еще поговорим.

Когда Гурни выходил из дома, в небе по-прежнему тарахтел вертолет. Воздух гулко сотрясался от его ротора, и оставшиеся прошлогодние листья падали, кружась, с верхушек деревьев. Не успел Гурни дойти до машины, как путь ему преградила ярко накрашенная пышноволосая журналистка с микрофоном в руке и с оператором за спиной.

— Я Джилл Маккой, «Новостной взгляд», Сиракьюс! — воскликнула она. Лицо ее выражало обычное для ее профессии взвинченное любопытство. — Мне сказали, что вы детектив Дэйв Гурни, которого журнал «Нью-Йорк» назвал сурперкопом. Дэйв, правда ли, что Добрый Пастырь, печально известный серийный убийца, нанес новый удар?

— Простите, — сказал Гурни, протискиваясь мимо нее.

Она протянула ему вслед микрофон и засыпала шквалом вопросов, пока он открывал машину, садился, закрывал дверцу, заводил мотор.

— Ее убили из-за телепередачи? Из-за того, что она сказала? Как вы думаете, это ужасное дело слишком серьезно для местной полиции? И почему привлекли вас? Как вы с этим связаны? Правда ли, что у вас возникли проблемы с ФБР? Какие именно проблемы, детектив Гурни?

Когда он выруливал с парковки, видеокамера оказалась всего в нескольких дюймах от его бокового стекла. Патрульный ничем ему не помог. Он был занят разговором с вновь прибывшим. Выезжая на магистраль, Гурни бросил взгляд на этого прибывшего: небольшого роста, темноволосый, без тени улыбки. Одного взгляда хватило, чтобы его опознать.

Это был Дейкер.

Глава 32Коэффициент

После первого поворота Гурни увидел автомастерскую. Он сбавил скорость и прочитал табличку на здании из бетонных блоков: «Жестянка у озера». Гурни убедился, что это лучшее место, чтобы оставить машину, не привлекая внимания.

На полпути к Уолнат-Кроссингу он увидел рекламу оператора сотовой связи «Веризон» и вспомнил, что свой собственный телефон выключил, когда разговаривал на кухне с Баллард. Он его включил: на экране отобразились семь голосовых сообщений. Прежде чем он успел прослушать хотя бы одно, ему позвонили.

Гурни нажал «ответить».

Звонил Кайл, и он был очень встревожен:

— Мы уже больше часа пытаемся тебе дозвониться.

— Что случилось?

— Ким просто в шоке. Она все пыталась тебе дозвониться. Оставила тебе три сообщения.

— Это из-за Рут Блум?

— В первую очередь, да. Но еще из-за выпуска «Осиротевших» прошлым вечером. Она в ужасе от того, как все сделали, от того, что вырезали, что добавили. Особенно, что вставили тех двух типов. Она очень расстроилась.

— Где она сейчас?

— В ванной, плачет. Опять. А, нет, подожди. Кажется, она открывает дверь. Не клади трубку.

Гурни услышал, как Ким спросила Кайла, с кем он только что говорил, и Кайл ответил: «С папой». Потом услышал, как Ким сморкается в ванной. Как Кайл передает ей телефон. Потом услышал приглушенные голоса. Потом опять сморкание и покашливание.

Наконец Ким сказала:

— Дэйв?

— Да, я слушаю.

— Это какой-то кошмар. Не могу поверить, что это действительно произошло. Хочу заснуть, проснуться и чтобы ничего этого не было.

— Я надеюсь, ты не винишь себя за то, что случилось с Рут.

— Разумеется, виню!

— Ты не виновата, в…

Ким перебила, почти вскрикнула:

— Если бы я не втянула ее в эту идиотскую программу, она была бы жива!

— Ты не виновата в ее смерти и не виновата в том, что на РАМ сделали с твоим интервью, что вставили, как…

— Они урезали мою запись вдвое и запихали туда эту высокопарную чушь этих якобы экспертов, — последнее слово она будто выплюнула. — Господи, я так хочу исчезнуть. Хочу все это стереть. Стереть все, что убило Рути.

— Ее убил убийца.

— Но этого бы не случилось, если бы…

— Послушай меня, Ким. Рут Блум убил убийца. Который преследовал собственные цели. Возможно, тот самый убийца, который десять лет назад убил ее мужа.

Она ничего не ответила. Гурни слышал, как она дышит. Медленно, судорожно. Когда она наконец заговорила, в ее голосе слышалась уже не истерика, а просто горе.

— Ларри Стерн меня предупреждал — и так и вышло. Он говорил, что РАМ все извратит, так что выйдет жуткая вульгарная дешевка. Он сказал, что это они меня используют, а не я их, что они заботятся лишь о том, как привлечь массовую аудиторию. Что я заплачу за свой проект больше, чем получу от него. И он был прав. Совершенно прав.

— И что ты собираешься делать?

— Делать? Я не хочу больше иметь никаких отношений с РАМ. Я хочу прекратить проект.

— Ты говорила об этом Руди Гетцу?

— Да, — но голос ее звучал неуверенно.

— Да, но?..

— Я позвонила ему сегодня утром, прежде чем получила от вас сообщение о Рут. Я сказала ему, что очень разочарована, что программа совсем не похожа на то, что я задумывала.

— И?

— Я сказала, что если весь телепроект будет такой, то я не хочу этим заниматься.

— И?

— Он сказал, что нам нужно встретиться. Что такие вопросы не решаются по телефону, нужно поговорить лично.

— Ты согласилась с ним встретиться?

— Да.

— Ты говорила с ним еще раз после того, как узнала об убийстве Рут?

— Да. Он сказал, что нам тем более важно встретиться. Он сказал, что новое убийство — это коэффициент.

— Что?

— Коэффициент. Сказал, убийство подняло ставки, и об этом надо поговорить.

— Подняло ставки?

— Так он выразился.

— Когда вы встречаетесь?

— В среду, в полдень. У него в Ашокане.

Гурни показалось, что она не договаривает:

— И?

Повисло молчание:

— Ох, господи… Мне ужасно неудобно вас просить. Я чувствую себя такой наивной, беспомощной дурой. — Гурни ждал, уже зная, к чему она клонит.

— Мое видение всего этого дела…мои предположения… мой образ мыслей и… я хочу сказать… мне сейчас трудно мыслить здраво. Мне нужно… нужна поддержка, трезвый взгляд со стороны. Я не имею права вас об этом просить, но… пожалуйста…

— Вы хотите, чтобы в среду я поехал с вами к Руди Гетцу?

— Да, очень хочу. Не могли бы вы? Пожалуйста.

Глава 33Сообщения

В поле зрения возникла гора Франклина, знаменуя возвращение в округ Делавэр, и Гурни, оставив позади яркое солнце, спустился в туманную долину.

Остаток пути приходилось все время то включать, то выключать дворники. Он ненавидел ездить под дождем — неважно, сильным, слабым или просто моросью. Ненавидел серость и сырость. Они усиливали его тревогу.

Гурни почувствовал боль в челюсти. Оказалось, он стиснул зубы — от напряжения и злости.

ПТСР. Посттравматическое стрессовое расстройство. Эти три слова не давали ему покоя. Если Холденфилд права, если он не может сейчас мыслить здраво…

Чего там ждала от него Ким? Ясного взгляда со стороны? Он усмехнулся. Ясность сейчас — не его конек.

Подумав об их телефонном разговоре, он вспомнил, что у него на автоответчике семь непрослушанных сообщений. Он уже ехал к дому вверх по склону и убеждал себя, что прослушает их, когда приедет. Но боялся снова забыть и все же решил остановиться прямо сейчас.

Первые три сообщения были от Ким — все более беспокойные просьбы перезвонить.

Четвертое было от матери Ким, Конни Кларк.

«Дэвид! Что происходит? Я про это безумие в новостях. Что Рут, как ее там, убили после интервью с Ким. И все эти говорящие головы в телевизоре орут, что Добрый Пастырь вернулся. Боже! Перезвони мне, я хочу знать, что происходит. Только что получила истерическое сообщение от Ким: она хочет все бросить, прервать выпуск программы, выбросить все это из головы. Она не в себе. Я ничего не поняла. Позвонила ей, не дозвонилась, оставила сообщение, она так мне и не ответила. Я так понимаю, вы на связи? И ты в курсе того, что творится? В смысле мы же так и договаривались? Бога ради, перезвони мне!»

Может, перезвоню, а может, и нет. Гурни определенно не хотелось полчаса висеть на телефоне и выливать на Конни весь этот хаос, все эти вопросы без ответов. И только потому, что ей не перезвонила дочь.

Пятое сообщение было с неизвестного номера. Определитель показал только «вызов с мобильного». Но безумный голос Макса Клинтера невозможно было не узнать.

«Мистер Гурни, как жаль, что вы не можете ответить. Я так хотел бы обменяться мыслями. Так много всего случилось с нашего последнего разговора. Добрый Пастырь снова среди нас. Малышка Коразон вернула его к жизни. Ваше имя упомянули в этих мерзких „Осиротевших“. Рамовское дерьмо. Но они намекнули, что у вас есть идеи. Собственные идеи. Возможно, не те, что у меня? Не хотите ли послушать и поделиться? Время дорого: пан или пропал. Развязка близка. На этот раз я подготовлюсь. И последний вопрос: кто мне Дэвид Гурни — друг или враг?»

Гурни прослушал это сообщение трижды. Он так и не мог понять, действительно ли Клинтер псих или ему просто удобно таким притворяться. Холденфилд уверяла, что он сумасшедший. Но Гурни не торопился сбрасывать со счетов человека, когда-то проникшего в дальнюю комнатку в Буффало и уложившего пятерых вооруженных бандитов.

Он взглянул на часы. Самое начало пятого. Туман рассеялся, по крайней мере на время. Он вернулся на проселок и поехал вверх по склону.

Подъехав к пятачку у боковой двери, он увидел, что в верхней комнате, где Мадлен иногда вязала, горит свет. Она стала опять заходить в эту комнату только в последнюю пару месяцев. Именно сюда подкинули угрозу в прошлом сентябре, когда Гурни расследовал дело Перри. Это расследование и окончилось для него тремя пулями в упор.

При мысли об этом Гурни машинально дотронулся рукой до занемевшего пятна на руке, проверяя, не появилась ли чувствительность — в последнюю неделю он за делами уже и забыл об этой привычке. Хорошо бы и не вспоминать о ней. Он вышел из машины и пошел в дом.

Мадлен, однако, не вязала. Гурни услышал, как она играет на гитаре.

— Я вернулся, — позвал он.

— Я скоро спущусь, — ответила она со второго этажа.

Мадлен сыграла еще несколько мелодичных переходов, окончив громким разрешающим аккордом.

На несколько секунд повисла тишина, потом Мадлен сказала:

— Прослушай на автоответчике сообщение номер три.

Боже. Еще одно сообщение. Не хватит ли на сегодня? Он надеялся, что хоть это будет безобидным. Он пошел в комнату, подошел к старому стационарному телефону и включил сообщение номер три.

«Я надеюсь, что говорю с тем самым детективом Гурни. Страшно извиняюсь, если это другой детектив Гурни. Тот, которого я ищу, трахал шлюшку по имени Ким Коразон. Жалкий, мерзкий пердун вдвое ее старше. Если вы не тот детектив Гурни, может, вы передадите тому мой вопрос? Поинтересуйтесь, знает ли он, что его сын трахает ту же шлюшку. Яблоко от яблони недалеко падает. Пусть Руди Гетц снимет реалити-шоу: „Семейная групповушка Гурни“. Хорошего дня, детектив».

Это был голос Робби Миза, только теперь и без намека на былую мягкость. Он был как зазубренный нож.

Когда Гурни во второй раз прослушивал это сообщение, в дверях комнаты появилась Мадлен. Выражение ее лица трудно было понять.

— Ты знаешь, кто это? — спросила она.

— Бывший парень Ким.

Она угрюмо кивнула, как будто эта мысль уже приходила ей в голову.

— Похоже, он знает, что у Ким и Кайла завязались какие-то отношения. Откуда он может это знать?

— Может, видел их вместе.

— Где?

— Может, в Сиракьюсе?

— А откуда он знает, что Кайл — твой сын?

— Если это он установил жучки у нее в квартире, он должен знать немало.

Она сложила руки на груди.

— Как ты думаешь, он мог ехать сюда вслед за ними?

— Возможно.

— Тогда он мог проследить за ними и вчера, до квартиры Кайла?

— Висеть на хвосте в большом городе не так просто, как кажется, особенно если ты не привык ездить по Манхэттену. Столько светофоров, что легко отстать.

— Но с мотивацией у него все в порядке.

— Что ты имеешь в виду?

— Кажется, он тебя искренне ненавидит.

Глава 34Союзники и враги

Они доедали свой ранний ужин: рис с лососем и горошком под соусом из сладкого перца. Поговорили о совещании, которое намечалось вечером у Мадлен в клинике: на нем должны были обсуждать недавний суицид пациента и методику отслеживания тревожных сигналов. Мадлен явно была раздражена и обеспокоена.

— Из-за этого ужасного сообщения и всего остального я забыла сказать, что у нас был страховой агент.

— Чтобы осмотреть амбар?

— И задать вопросы.

— Как Крамден?

— Примерно те же вопросы. Перечень имущества, кто когда что делал, данные всех наших страховых полисов и так далее.

— Я так понимаю, ты дала ему копии документов, которые мы дали Крамдену?

— Ей.

— Прости?

— Это была женщина. Ей были нужны чеки на велосипед и байдарки. — В голосе Мадлен звучали грусть и злость. — Ты не знаешь, где они могут быть?

Он покачал головой.

Мадлен помолчала.

— Я у нее спросила, как скоро мы сможем его снести.

— То, что осталось от амбара?

— Она сказала, компания нас уведомит.

— Никакого намека на сроки?

— Никакого. Прежде чем что-либо разрешить нам, им нужно письменное разрешение следственной группы, — она сжала кулаки. — Я не могу на него смотреть.

Гурни поглядел на нее долгим взглядом.

— Ты страшно зла на меня?

— Я страшно зла на урода, который сжег наш амбар. Я страшно зла на подонка, который наговорил нам на автоответчик эту мерзость.

Из-за злости Мадлен повисло молчание, и этого молчания они не нарушали, пока она не уехала в клинику. В промежутке Гурни то и дело приходило на ум, что тут можно сказать, а потом — почему этого говорить не надо.

Гурни постоял, глядя, как ее машина удаляется вниз по склону, потом отнес грязную посуду в раковину, спрыснул моющим средством и включил горячую воду.

Тут в кармане у него зазвонил мобильный.

На экране высветилось: г. б. баллард.

— Мистер Гурни?

— Слушаю.

— Я хотела вам кое-что сообщить, это связано с нашим сегодняшним разговором.

— Да?

— Вы говорили про следы шин…

— Так.

— Я хотела вам сказать, что мы и правда нашли следы, там, где вы говорили — в автомастерской.

— И при этом хозяин мастерской говорит, что это место на парковке не было занято?

— В целом да, хотя он и не совсем уверен в этом.

— А что с полоской земли на съезде?

— Недостаточно данных.

— То есть земли недостаточно, чтобы сделать окончательные выводы, но никаких доказательств того, что на подъездную дорожку въезжала или с нее съезжала машина, нет?

— Верно.

Гурни стало любопытно, зачем она ему звонит. Следователи обычно не дают отчета о своей работе никому, кроме непосредственного начальства. Тем более кому-то извне.

— Но есть небольшая неувязка, — продолжала она. — Я хотела бы с вами посоветоваться. В результате опроса соседей нашлись два свидетеля, которые вчера ранним вечером видели в округе «хаммер». Один свидетель настаивает, что это была настоящая военная машина, а не позднейшая гражданская модель. Оба свидетеля видели, как «хаммер» два или три раза проехал взад и вперед по одному участку дороги, в частности мимо дома Блум.

— Вы думаете, кто-то провел разведку?

— Возможно, но, как я и сказала, здесь есть неувязка. Судя по следам протектора, машина, которая вчера стояла возле автомастерской, это не «хаммер». — Она помолчала. — У вас есть какие-нибудь соображения на этот счет?

В голову пришли две версии…

— У убийцы мог быть помощник. — Или… — Гурни запнулся, обдумывая вторую версию и проверяя ее на правдоподобность.

— Или что? — спросила Баллард.

— Допустим, что я прав насчет поста в Фейсбуке — что он написан убийцей, а не жертвой. В нем упоминается какая-то военная машина. Возможно, в том и состояла цель поста — перевести стрелки на «хаммер». А «хаммер» катался взад-вперед по дороге, как раз чтоб его заметили, чтобы о нем сообщили, поверили, что это машина убийцы?

— Зачем такие сложности, если он все равно припарковал машину в другом месте, где ее бы не заметили?

— Возможно, «хаммер» должен был навести нас на какую-то мысль.

И привести к Максу Клинтеру. Но с чего бы?

Баллард замолчала так надолго, что Гурни уже хотел спросить, на связи ли она.

— Вас всерьез интересует это дело, да? — наконец спросила она.

— Я постарался объяснить вам это утром.

— Хорошо. Перейду к делу. Завтра утром я встречаюсь с Мэттом Траутом, чтобы обсудить это дело и границы нашей ответственности. Не желаете ли к нам присоединиться?

На мгновение Гурни потерял дар речи. В этом приглашении не было смысла. Или был.

— Вы хорошо знаете агента Дейкера? — спросил он.

— Сегодня впервые встретила, — холодно отозвалась она. — Почему вы спрашиваете?

Ее реакция побудила его рискнуть.

— Потому что я считаю, что он и его босс — высокомерные, властолюбивые мудаки.

— Как я поняла, о вас они столь же лестного мнения.

— Ничего удивительного. Дейкер ввел вас в курс исходного дела?

— С этой целью он якобы приехал. На деле же просто вывалил на меня кучу разрозненных фактов.

— Возможно, они хотят вас ошеломить, создать у вас впечатление, что это дело — невообразимый клубок противоречий, чтобы вы тихонько отползли и без разговоров отдали бы дело под их юрисдикцию.

— Дело в том, — сказала Баллард, — что во мне есть эта склочная жилка. Не люблю проходить мимо, когда можно подраться. И еще больше не люблю, когда меня недооценивают… как вы сказали? «Высокомерные, властолюбивые мудаки»? Сама не знаю, почему я вам это говорю. Я вас толком не знаю и не знаю, на чьей вы стороне. Я, наверно, помешалась.

Гурни заключил: она знает, что делает.

— Вы знаете, что Траут и Дейкер терпеть меня не могут, — сказал он. — Этого достаточно, чтобы вас убедить?

— Думаю, должно быть достаточно. Вы знаете, где наше региональное управление в Саспарилье?

— Знаю.

— Можете там быть завтра утром в девять сорок пять?

— Могу.

— Хорошо. Я встречу вас на парковке. И последнее. Люди из нашей лаборатории внимательно изучили клавиатуру на компьютере жертвы. И кое-что обнаружили. Отпечатки ее пальцев…

Гурни перебил ее:

— Дайте я угадаю. Отпечатки ее пальцев на клавишах, которые нужны были ей, чтобы набрать тот пост, были слегка смазаны, а на остальных клавишах нет. И ваши специалисты допускают, что эта смазанность может быть связана с тем, что кто-то нажимал на эти клавиши пальцами в латексных перчатках.

На мгновение повисло молчание.

— Не обязательно латексных. Но как?..

— Это самый вероятный сценарий. Единственный другой способ, который был доступен для убийцы — заставить Рут написать этот пост под диктовку. Но она была в таком ужасе, что это могло вызвать трудности. Он и так подвергал себя риску, вымогая у нее пароль. Чем дольше она была жива, тем больше становился риск. Она могла сорваться и завопить. Ему это не нравилось. Этот человек хотел убить ее побыстрее. Меньше риск непредвиденных осложнений.

— Вижу, вы не боитесь делать выводы, да, мистер Гурни? Хотите поделиться чем-то еще?

Гурни подумал про свой список с вопросами и комментариями, которые он переслал Хардвику и Холденфилд.

— У меня есть некоторые непопулярные мысли по поводу оригинального дела, которые могут показаться вам полезными.

— Такое впечатление, что для вас непопулярность — это добродетель.

— Не добродетель. Просто не помеха.

— Правда? А мне показалось, что вы не прочь поспорить. Спокойной ночи. Завтра будет интересно.

Ночь выдалась неспокойной, почти бессонной.

Попытка лечь пораньше была испорчена возвращением Мадлен из клиники. Она высказала извечную жалобу всех социальных работников: «Если бы всю ту энергию, с которой они прикрывают свою жопу и разводят вокруг бюрократию, направить на помощь людям, мир изменился бы за неделю!»

Затем, выпив по три чашки травяного чая, они все-таки пошли в спальню. Мадлен устроилась на своей стороне кровати с «Войной и миром», убаюкивающим шедевром, который она твердо вознамерилась догрызть по частям.

Гурни поставил будильник и лежал, думая о том, какие мотивы движут Баллард и как это скажется на завтрашней встрече в Саспарилье. Она, похоже, видела в нем союзника или, по крайней мере, хотела его использовать в грядущем конфликте с Траутом и компанией. Гурни был не против, чтобы его использовали, пока это не вредило его собственным целям. Он понимал, что их союзничество возникло спонтанно, не имеет под собой корней, и поэтому завтра надо быть чутким к малейшей перемене ветра. Ничего нового. В полиции Нью-Йорка ветер всегда менялся.

Через час, когда сознание Гурни уже начало расплываться в приятной неподвижной пустоте, Мадлен отложила книгу и спросила:

— Ты смог связаться с тем бухгалтером в депрессии, за которого ты волновался? Тем, с большим пистолетом?

— Пока нет.

Ее вопрос наполнил его голову мешаниной других вопросов и тревог, и надежда на хороший сон исчезла. Его мысли и прерывистые сны были полны пистолетов, ножей для колки льда, горящих зданий, черных зонтов и размозженных голов.

На рассвете он наконец погрузился в глубокий сон, который час спустя прервал резкий звон будильника.

К тому моменту, как он побрился, оделся и приготовил себе утренний кофе, Мадлен уже была на улице, рыхлила землю на одной из грядок.

Он вспомнил: недавно она говорила, что хочет посадить сахарный горох.

Каким беспечным казалось это утро. Какими беспечными казались многие утра, без тревог, без трудностей. Каждое утро, если только его отделял от вчерашнего дня минимальный период сна, создавало иллюзию нового начала, освобождения от прошлого. Похоже, люди — и впрямь дневные создания, не только в том смысле, что не ночные, но и однодневные: для них естественно проживать только один день за раз. Только один день подряд. Беспрерывное сознание может разорвать человека на куски. Ничего удивительного, что в ЦРУ пытали лишением сна. Всего лишь 96 часов беспрерывной жизни — видеть, слышать, чувствовать, думать — могут заставить человека возжелать смерти.

Солнце садится — мы засыпаем. Солнце встает — просыпаемся. Просыпаемся и — пусть ненадолго, пусть бездумно — радуемся этой иллюзии нового начала. А потом в дело неизменно вмешивается реальность.

В это утро, когда Гурни стоял у кухонного окна с чашкой кофе в руках и задумчиво смотрел на щетинистое пастбище, реальность предстала перед ним в виде темной фигуры на черном мотоцикле, неподвижно застывшей между прудом и обугленными развалинами амбара.

Гурни поставил кофе на стол, натянул куртку и ботинки и вышел на улицу. Человек на мотоцикле не двигался. В воздухе пахло скорее зимой, чем весной. Через четыре дня после пожара амбар все еще попахивал гарью.

Гурни начал медленно спускаться вниз по тропе. Человек завел мотоцикл — большой, облепленный грязью кроссовик — и неуклюже поехал вверх, не быстрее, чем Гурни шел пешком. В результате они встретились примерно посередине поля. И только когда мотоциклист поднял забрало шлема, Гурни узнал безумные глаза Макса Клинтера.

— Надо было предупредить, что приедете, — сказал Гурни в своей обычной невозмутимой манере. — У меня сегодня встреча. Вы могли меня не застать.

— Я не знал, что приеду, пока не выехал. — Клинтер говорил столь же раздраженно, сколь Гурни спокойно. — В списке тьма дел, не сразу поймешь, в каком порядке их делать. Порядок — всему голова. Вы понимаете, что игра движется к развязке?

Его мотор все еще тарахтел.

— Я понимаю, что Добрый Пастырь вернулся, или же кто-то хочет, чтобы мы так думали.

— О, он вернулся. Я чую это костями — костями, сломанными ровно десять лет назад. Да, мерзейший ублюдок вернулся.

— Чем могу быть полезен, Макс?

— Я приехал сюда, чтобы задать тот же вопрос, — глаза его вспыхнули.

— Если бы вы, когда звонили, оставили свой номер, я бы вам перезвонил.

— Когда вы не взяли трубку, я понял, что это знак.

— Знак чего?

— Вопросы лучше задавать лицом к лицу. Видеть глаза человека, а не просто слышать голос. Вот мой вопрос. Я про рамовское дерьмо. На чьей вы стороне?

— Не понял.

— Мир полон зла, мистер Гурни. Зла и его отражений. Убийств и массмедиа. Я должен знать, на чьей вы стороне.

— Вы спрашиваете, что я думаю о том, как в новостях освещают убийства? А что об этом думаете вы?

Клинтер резко хохотнул.

— Спектакль для придурков! Поставленный идиотами! Сплошное накручивание, гниль и ложь! Вот как они «освещают», мистер Гурни. Торжество невежества! Фабрика катастроф! Торгуют гневом и негодованием! А «РАМ-Ньюс» хуже всех. Брызжут желчью и говном на благо свиньям!

В уголках его рта запенилась слюна.

— Вы и сами, похоже, полны гнева, — сказал Гурни с той отрешенностью, которую всегда испытывал, когда рядом с ним бурлили чужие эмоции.

— Полон гнева? О да! Полон до краев, поглощен им и движим. Но я им не торгую. Я не словоблуд с «РАМ-Ньюс» и не торгую гневом. Мой гнев не продается.

Мотоцикл Клинтера все еще тарахтел на холостом ходу, теперь прерывисто. Он газанул, и мотор взревел.

— Значит, вы не торговец, — сказал Гурни, когда стало потише. — Но кто же вы, Макс? Я никак не могу вас понять.

— Я — то, чем меня сделал мерзейший ублюдок. Я — гнев Господень.

— А где ваш «хаммер»?

— Забавно, что вы спросили.

— Нет ли вероятности, что позавчера вы были в окрестностях озера Кайюга?

Клинтер поглядел на него долгим, напряженным взглядом.

— Есть такая вероятность.

— Можно ли спросить зачем?

Еще один оценивающий взгляд.

— Я был там по особому приглашению.

— Простите?

— Это был его первый ход.

— Я вас не понимаю.

— Получил от Пастыря СМС: приглашение встретиться на дороге, завершить незавершенное. Я, дурак, ему поверил. Удивлялся, почему он так и не появился, не мог понять, пока наутро не услышал новости. Об убийстве Блум. Он специально так подстроил, понимаете? Заставил ездить мимо ее дома, взад и вперед, переполняясь ненавистью и жаждой. Жаждой с ним поквитаться. Он знал, что я приеду. Ну что ж. Очко в его пользу. Но следующее будет моим.

— Наверное, номер, с которого пришло сообщение, невозможно определить?

— Анонимный предоплаченный мобильный? Не имеет смысла. Но скажите мне вот что. Как вы узнали, что я был у озера?

— Опрос свидетелей в день после убийства. Два человека запомнили вашу машину. Сказали копам, а один коп сказал мне.

Глаза Клинтера снова вспыхнули.

— Видите! Адская подстава! Специально подстроил, и вышло по его плану.

— Поэтому вы решили уехать из дома и спрятать «хаммер»?

— Пока он не понадобится. — Он помолчал, облизнул губы, вытер их рукой в черной перчатке. — Дело в том, что я не знаю, насколько сильно он меня подставил, а если меня будут допрашивать или загребут по подозрению, я буду выведен из строя и не смогу сразиться с врагом. Понимаете?

— Думаю, да.

— Скажите прямо, на чьей вы стороне?

— На своей собственной, Макс. И больше ни на чьей.

— Что ж, честно.

Клинтер опять поддал газу на полную и продержал так пять оглушительных секунд, лишь потом отпустив на холостой ход. Затем полез во внутренний карман кожаной куртки и извлек нечто вроде визитки. Однако ни имени, ни адреса на ней не было, только телефон. Он протянул карточку Гурни.

— Мой мобильный. Всегда при мне. Сообщайте мне обо всем, что, по-вашему, я должен знать. Секреты порождают конфликт. Есть надежда, что мы избежим конфликта.

Гурни положил карточку в карман.

— Пока вы не уехали, Макс. Похоже, вы дольше всех изучали личную жизнь жертв. Интересно, что засело у вас в памяти?

— Засело в памяти? Например?

— Когда вы думаете о жертвах и их семьях, есть ли в них какая-нибудь маленькая странность — такая, что их объединяет?

Клинтер словно бы задумался, потом быстро перечислил имена на манер церковного речитатива:

— Меллани, Роткер, Стоун, Брюстер, Блум. — Задумчивое выражение на его лице сменилось хмурым. — Странностей море. С тем, что объединяет, сложнее. Я сидел в интернете неделями, годами. Имена выводили меня на новости, новости — на новые имена, организации, компании, туда и обратно, нашел одну вещь, а за ней десять. Бруно Меллани и Гарольд Блум учились в одной и той же средней школе в Куинсе, но в разные годы. Девушка сына Иэна Стерна была одной из жертв Душителя из Уайт-Маунтинс. Она училась в Дартмуте на последнем курсе, когда Джими Брюстер учился на первом. Шэрон Стоун могла показывать дом Роберте Роткер, а та купила своих ротвейлеров у заводчика в Уильямстауне в двух милях от дома доктора Брюстера. Я могу продолжать. Но понимаете, к чему я клоню? Вроде есть какие-то связи, но важны ли они — непонятно.

Порыв холодного ветра пригнул к земле жесткие сухие стебли.

Гурни сунул руки в карманы куртки.

— Вы так и не обнаружили ни одной нити, которая бы связывала их всех?

— Ни одной, кроме этих гребаных тачек. Конечно, искал только я. Знаю, что думали мои коллеги. Очевидная связь есть — машины, так зачем искать еще что-то?

— Но вы думаете, что такая нить есть, да?

— Я не думаю. Я уверен. Большой план, которого никто не вычислил. Но это в прошлом.

— В прошлом?

— Пастырь вернулся. Обманул меня. Чтобы прикончить. Близится развязка. Довольно думать, взвешивать и соображать. Время думать прошло. Теперь — время сражаться. Мне пора. Время на исходе.

— Один последний вопрос, Макс. Фраза «не буди дьявола» вам о чем-нибудь говорит?

— Ни о чем, — он вытаращил глаза. — Впрочем, звучит жутко, не правда ли? Наводит на определенные мысли. Где вы ее слышали?

— В темном подвале.

Клинтер долгим взглядом посмотрел на Гурни. Затем опустил забрало, газанул, по-военному отдал честь, резко развернул мотоцикл на 180 градусов и поехал вниз по склону.

Когда мотоцикл скрылся из виду, Гурни поплелся обратно в дом, обдумывая странные связи между жертвами, которые обнаружил Клинтер. На ум приходила теория шести рукопожатий и другая, похожая: если тщательно исследовать жизнь людей, то найдется неожиданно много мест, где они пересекались.

Оставалась одна большая неувязка — как выразился Клинтер, «гребаные тачки».

Вернувшись на кухню, Гурни сделал себе еще одну чашку кофе. Мадлен вошла из прихожей и тихо спросила:

— Твой друг?

— Макс Клинтер.

Он начал было пересказывать их разговор, но потом заметил время на часах.

— Прости, уже позже, чем я думал. Мне без пятнадцати десять надо быть в Саспарилье.

— А мне надо в ванную.

Через несколько минут он крикнул ей, что уходит. Она крикнула в ответ, чтоб был осторожнее.

— Я тебя люблю, — сказал он.

— И я тебя, — сказала она.

Через пять минут, проехав около мили вниз по склону, он увидел, что навстречу едет фургон экспресс-почты. По пути было всего два дома, в оба хозяева приезжали в основном на выходные. Значит, скорее всего, почта для него или Мадлен. Он остановился на обочине, вышел из машины и помахал рукой.

Почтальон остановился, узнал Гурни, отыскал в машине конверт и протянул ему. Они обменялись сочувственными фразами о том, что весна слишком холодная, потом водитель уехал, а Гурни вскрыл конверт, адресованый ему.

Под наружным конвертом был еще один, из простой бумаги. Гурни открыл его, достал листок и прочел:

Алчность заражает семью, как больная кровь заражает воду в купальне. Каждый, кто коснется ее, заразен. Посему жены и дети, которых вы считаете сосудами жалости и скорби, должны быть уничтожены в свой черед. Ибо дети алчности суть зло, и зло суть те, с кем они связали жизнь, и должны быть уничтожены. Все, кого вы в безумии своем тщитесь утешить, должны быть уничтожены, ибо кровными узами или узами брака они связаны с детьми алчности.

Уничтожить плод алчности нужно, не оставив и пятна. Ибо плод оставляет пятно. Те, кто пользуется плодами алчности, повинны в алчности и должны понести наказание. Они погибнут под лучами ваших похвал. Ваша похвала — их погибель. Ваша жалость — яд. Своим сочувствием вы приговорили их к смерти.

Неужели вы не видите? Неужели настолько слепы?

Мир сошел с ума. Алчность рядится в одежды добродетели. Богатство стало мерилом благородства и таланта. Средства массовой информации — в руках чудовищ. Восхваляют худших из худших.

Демон вещает с кафедры, а Господь забыт. Но безумный мир не уйдет от суда.

Таково последнее слово Доброго Пастыря.

Глава 35Приглашение на вечеринку

Когда Гурни повернул на седьмое шоссе, главную дорогу через Саспарилью, у него зазвонил телефон. На экране высветился номер Кайла, но это была Ким.

Вина и гнев предыдущего дня сменились в ее голосе потрясением и страхом.

— Мне только что пришло письмо по срочной почте… от него… от Доброго Пастыря. Про то, что людей надо уничтожить… убить.

Гурни попросил ее прочитать письмо. Он хотел удостовериться, что он получил тот же текст.

Текст был слово в слово, как в письме ему.

— Что нам делать? — спросила она. — Вызывать полицию?

Гурни ответил, что получил такое же письмо и что он скоро приедет на совещание, где покажет его местной полиции и ФБР. Но у него есть один вопрос.

— На какой адрес было отправлено письмо?

— Это самое страшное, — голос ее дрожал. — На наружном конверте написан адрес Кайла, но там внутри был еще второй конверт, с моим именем. Это значит, Добрый Пастырь знал, что я здесь, что мы оба здесь. Откуда он мог это знать?

Накануне вечером, когда после мерзкого сообщения от Миза Мадлен задала ему тот же вопрос, Гурни исключил возможность наружной слежки. Теперь он уже не был так уверен.

— Откуда он мог знать? — еще взволнованнее повторила Ким.

— Он мог и не знать точно, что вы вместе. Он мог просто думать, что Кайл сможет вас найти и передать вам это письмо. — Но, еще не закончив фразу, он понял, что смысла в его словах немного, что он лишь пытается ее успокоить.

Похоже, не сработало.

— Он послал его экспресс-почтой. Значит, хотел, чтобы я получила его утром. И он указал оба наших имени. Значит, он знал, что мы оба здесь!

Логика тут хромала, но Гурни не собирался это обсуждать. На несколько мгновений он задумался, не привлечь ли к делу полицию Нью-Йорка: просто чтобы пришел человек в форме и создал иллюзию защиты. Но подумал, что возникнет путаница, недопонимание, надо будет все объяснять, и это перевесило возможные выгоды. В сухом остатке, как бы бюрократично это ни звучало, никаких явных свидетельств угрозы для жизни Кайла и Ким не было, и потому все началось бы со спора, а кончилось бы неразберихой.

— Я от вас хочу вот чего: оставайтесь в квартире, оба. Убедитесь, что дверь заперта. Никому не открывайте. Я перезвоню вам после совещания. А пока, если возникнет любая угроза или вы получите любое новое сообщение, сразу же мне звоните. Договорились?

— Договорились.

— Теперь я хочу кое о чем спросить. У тебя есть доступ к видеозаписи интервью с Джими Брюстером?

— Да, конечно. У меня оно на айподе.

— С собой?

— Да.

— И ты можешь его мне переслать?

— Зависит от того, примет ли ваш сервер такой тяжелый файл. Но я уменьшу разрешение до минимума, так что не должно быть проблем.

— Отлично, главное, чтобы я различал, что на экране.

— Вам прямо сейчас послать?

— Да, пожалуйста.

— А можно спросить зачем?

— Имя Джими Брюстера всплыло в другом контексте. В разговоре с Максом Клинтером. Я хотел бы лучше понимать, что это за человек.

Договорив, он свернул на парковку у регионального управления полиции штата Нью-Йорк. Он проехал мимо ряда патрульных машин и припарковался рядом с сияющим серебристым «БМВ 640i».

Если бы такая супермодная машина за 85 тысяч долларов была у госслужащего, это не могло бы не вызвать вопросов, но у преуспевающего консультанта она смотрелась естественнее. До этого момента Гурни как-то не приходило в голову, что на совещании может быть Ребекка Холденфилд, но теперь он готов был поспорить, что будет. Машина была в ее стиле.

Он посмотрел на часы. До начала оставалось пять минут. Можно пока позвонить Конни Кларк — будет предлог оборвать разговор, если он вообще состоится. Он начал искать ее номер, и тут рядом с ним припарковался черный «форд» модели «краун-виктория» — служебная машина полиции штата. На пассажирском месте сидела Баллард, а за рулем был Энди Клегг.

Баллард пригласила Гурни сесть к ним в машину, указав на широкое заднее сиденье. Гурни так и сделал, захватив с собой свой конверт.

Баллард заговорила, и было ясно, что она тщательно обдумала свои слова.

— Доброе утро, Дэйв. Спасибо, что приехали, хотя я поздно предупредила. Прежде чем мы пойдем на совещание, я хочу изложить вам свою позицию. Как вы знаете, Бюро криминальных расследований в Оберне расследует убийство Рут Блум. Это убийство может быть или не быть связано с открытым десять лет назад делом Доброго Пастыря. Это может быть тот же самый преступник, или его подражатель, или же возможна какая-то третья версия.

Гурни понимал, что никакой «третьей версии» тут быть не может, но понимал также, что Баллард ставит вопрос максимально широко, чтобы не потерять доступа к делу.

Она продолжала:

— Я понимаю, что есть официальная версия следствия и что вы ее жестко критиковали. Я хочу, чтобы вы знали, что я начинаю это совещание, будучи открыта к любым возможностям. Я не заинтересована ни в одной из версий. И мне неинтересно ни с кем меряться письками. Единственное, что меня интересует, — это факты. Им я горячо предана. Я попросила вас сегодня к нам присоединиться, так как почувствовала, что вы, возможно, разделяете эту преданность. У вас есть вопросы?

Все это казалось прямолинейным и четким — таким же, как сильный и четкий голос Баллард. Но Гурни знал, что здесь есть второй слой. Он был практически уверен, что Баллард пригласила его, потому что узнала, вероятно от Дейкера, что он сумел вывести Траута из себя и что его негласная роль состояла в том, чтобы усложнить процесс и выбить у агента ФБР почву из-под ног. Иными словами, он был тузом в рукаве Баллард.

— У вас есть вопросы? — повторила она.

— Только один. Я так понимаю, Дейкер показывал вам составленный ФБР профиль Доброго Пастыря?

— Да.

— Что вы о нем думаете?

— Я не уверена.

— Это хорошо.

— Простите?

— Признак непредвзятого ума. А теперь, прежде чем мы пойдем внутрь, у меня для вас маленькая сенсация. — Он открыл конверт, лежавший у него на коленях, потом внутренний конверт и достал письмо. — Вот что я получил сегодня утром. Я его уже касался, но никому другому пока лучше к нему не притрагиваться.

Баллард и Клегг повернулись на своих сиденьях, чтобы видеть его лицо. Гурни медленно прочел письмо вслух. Он еще раз подивился изяществу стиля, особенно концовке: «Демон вещает с кафедры, а Господь забыт. Но безумный мир не уйдет от суда». Но вот в чем проблема: это было красочное излияние чувств, в котором ощущалось отсутствие какого-либо чувства.

Дочитав, он повернул письмо к Баллард и Клеггу, чтобы они могли прочесть его сами. Баллард была очень взволнованна.

— Это оригинал? — спросила она.

— Один из двух оригиналов, о которых я знаю. Второй получила Ким Коразон.

Она несколько раз быстро моргнула, словно быстро и напряженно думала.

— Когда зайдем внутрь, сделаем полдюжины копий, а оригинал упакуем как вещдок для экспертов из Олбани. — Она поглядела на Гурни. — Почему он послал его вам?

— Может, потому, что я помогаю Ким Коразон? И он хочет ее остановить?

Она опять поморгала. Потом поглядела на Клегга.

— Нужно предупредить людей, на которых он намекает в этом письме. Всех, кто подходит под его определение врага. — Она опять посмотрела на Гурни. — Покажите мне его еще раз, я перечитаю. — Она пробежала глазами текст. — Звучит так, будто он угрожает всем членам семей своих первоначальных жертв, их детям и семьям детей. Нам нужны имена, адреса, телефоны — срочно. У кого все это может быть? — Она взглянула на Клегга.

— Какие-то адреса и контакты были в материалах, которые нам показывал Дейкер. Вопрос в том, насколько быстро мы сможем их получить?

— Самые свежие данные у Ким Коразон, — сказал Гурни. — Она общалась со многими из этих людей.

— Да. Хорошо. Пойдемте внутрь и постараемся обеспечить им помощь. Наша главная задача — обеспечить безопасность тем, кто сейчас под угрозой, и при этом не нагнать паники.

Баллард первой вышла из машины и направилась к зданию. По ее сердитому шагу Гурни понял, что кризис придает ей энергии. Уже собираясь последовать за ней в вестибюль управления и придерживая тяжелую стеклянную дверь, он краем глаза увидел, как на парковку въезжает внедорожник темного цвета. Он узнал узкое, невыразительное лицо водителя — это был агент Дейкер.

Блик на стекле не позволил разглядеть лицо пассажира. Поэтому Гурни не знал, заметил ли его Траут, а если заметил, то сильно ли огорчился.

Глава 36Ножики и зверушки

Из-за суматохи, вызванной письмом Доброго Пастыря, и внезапно возникших срочных дел совещание началось на сорок пять минут позже. Пересмотрели повестку, подали пережженный кофе.

Они уселись в стандартном кабинете для совещаний: без окон, на одной стене — пробковая доска для объявлений, на другой, примыкающей — глянцево-белая доска для записей. Лампы горели ярко и одновременно уныло — это напоминало зловещий офис Пола Меллани. Бо́льшую часть кабинета занимал прямоугольный стол с шестью стульями. В углу стоял маленький столик с алюминиевым кофейником, пластиковыми чашками и ложками, сухим молоком и почти пустой коробкой с пакетиками сахара. В таких кабинетах Гурни провел бесчисленное количество часов и всегда испытывал только одно чувство: как только он входил в такое помещение, ему сразу же хотелось выйти.

С одной стороны стола сидели Дейкер, Траут и Холденфилд. С другой — Клегг, Баллард и Гурни. Как будто специально для конфронтации. На стол перед каждым участником Баллард положила ксерокопию нового послания Доброго Пастыря, и каждый прочел его несколько раз.

Перед самой Баллард, помимо того, лежала толстая папка с бумагами — и сверху, к удивлению Гурни, был список вопросов, который он ей послал.

Баллард сидела прямо напротив Траута. Тот сложил руки перед собой.

— Прежде всего благодарю вас за приезд, — сказала она. — Помимо того, что нам необходимо обсудить новое послание, отправленное, предположительно, Добрым Пастырем, есть ли еще какие-нибудь приоритетные вопросы, о которых вы хотели бы сказать в самом начале совещания?

Траут вежливо улыбнулся и развел руками в жесте уважения.

— Это ваша территория, лейтенант. Я здесь для того, чтобы слушать. — Потом он метнул уже не столь любезный взгляд на Гурни. — Единственное, что меня беспокоит, — это присутствие на нашем внутреннем совещании участника, статус которого не проверен.

Баллард скорчила непонимающую гримасу.

— Не проверен?

Траут снова вежливо улыбнулся.

— Разрешите мне пояснить. Я сейчас говорю не о прошлой широко известной карьере мистера Гурни в правоохранительных органах, но о неустановленном характере его связей с лицами, в отношении которых может вестись расследование.

— Вы имеете в виду Ким Коразон?

— И ее бывшего бойфренда, взять хотя бы тех двоих, о которых мне известно.

Интересно, что он откуда-то знает про Миза, подумал Гурни. У него могло быть два источника: Шифф в Сиракьюсе и Крамден, следователь по поджогам, который допрашивал Ким об угрозах и врагах. Или же Траут мог начать как-то иначе следить за Ким. Но зачем? Еще одно проявление его мании все контролировать? Одержимость круговой обороной своих позиций?

Баллард задумчиво кивала, поглядывая на чистую белую доску.

— Ваше беспокойство вполне разумно. Моя собственная позиция менее разумна. Скорее эмоциональна. У меня есть чувство, что преступник пытается устранить Дэйва Гурни из этого дела, поэтому я и хочу его к этому делу привлечь. — Внезапно лицо ее посуровело, а в голосе послышались стальные нотки. — Понимаете, если преступник против чего-то, то я за это. Кроме того, я хочу сразу договориться, что мы исходим из презумпции порядочности — порядочности каждого из присутствующих в этой комнате.

Траут откинулся на спинку стула.

— Не поймите меня неправильно, я не сомневаюсь ни в чьей порядочности.

— Простите, если неверно поняла. Только что вы говорили про «характер связей». Для меня это словосочетание имеет определенную коннотацию. Но давайте не будем в этом вязнуть, еще не начав разговора. Я бы предложила сначала обсудить, что нам известно об убийстве Блум, а затем обсудить письмо, полученное сегодня утром, и то, как соотносится нынешнее убийство с убийствами, совершенными весной двухтысячного года.

— И разумеется, вопрос разделения полномочий, — добавил Траут.

— Разумеется. Но этот вопрос мы можем обсуждать, лишь имея на руках факты. Итак, сначала факты.

Гурни слегка улыбнулся. Лейтенант оказалась поразительно сильной, умной, находчивой и практичной — в нужных пропорциях.

Она продолжала:

— Некоторые из вас, возможно, уже видели детальный отчет номер три Информационной службы, который мы опубликовали вчера вечером? На тот случай, если вы его не видели, я приготовила копии. Она достала из папки распечатки и раздала их присутствующим.

Гурни быстро пробежал глазами текст. Это был краткий обзор вещественных доказательств, обнаруженных на месте преступления, и предварительных выводов следствия. Ему было приятно, что в отчете отметили его догадки и что Траут со товарищи нахмурились.

Дав участникам время осмыслить информацию, Баллард перечислила основные пункты и спросила, есть ли вопросы.

Траут держал в руках свою копию отчета.

— Какое значение вы придаете этой путанице — где именно припарковался убийца?

— Я думаю, здесь следует говорить не о путанице, а о преднамеренном обмане.

— Называйте как хотите. Я спрашиваю, что это значит?

— Само по себе это значит немного, разве что указывает на определенную степень предосторожности. Но вместе с сообщением в Фейсбуке это, на мой взгляд, свидетельствует о попытке создать ложную версию происходящего. Как и то, что тело переместили из комнаты наверху, где произошло убийство, в прихожую, где его и нашли.

Траут приподнял бровь.

— На ковровом покрытии на лестнице обнаружены микроскопические отметины от ее каблуков, которые могли остаться, если ее тащили, — объяснила Баллард. — Так что нас пытаются навести на версию, весьма непохожую на реальное положение дел.

Тут впервые подала голос Холденфилд:

— Зачем?

Баллард улыбнулась, как улыбается учитель, когда ученик задает правильный вопрос:

— Ну если бы мы проглотили наживку — что убийца припарковался на подъездной дорожке, постучал в парадную дверь и прикончил жертву как только она ее открыла, — мы бы в итоге поверили и в то, что сообщение в Фейсбуке написала жертва и что все в этом сообщении правда, включая описание машины. И что, вероятно, она не была знакома с убийцей.

Холденфилд, казалось, искренне заинтересовалась:

— Почему не была знакома?

— Здесь два довода. Во-первых, из ее поста понятно, что она не узнала машину. Во-вторых, положение, в котором нашли тело, вводит в заблуждение и наводит на мысль, что она не пустила убийцу внутрь, хотя на самом деле мы знаем, что пустила.

— Маловато доказательств по обоим пунктам, — сказал Траут.

— У нас есть доказательства, что он был в доме и что он пытался заставить нас поверить, что не был. У него могли быть разные мотивы, но, в частности и в большой степени, — желание скрыть тот факт, что жертва его знала и пригласила войти.

Траут, казалось, был изумлен:

— Вы утверждаете, что Рут Блум была лично знакома с Добрым Пастырем?

— Я утверждаю, что некоторые детали, обнаруженные на месте преступления, заставляют нас всерьез рассматривать такую возможность.

Траут взглянул на Дейкера. Тот пожал плечами, словно показывая, что все это совершенно не важные детали. Потом перевел взгляд на Холденфилд. Та, похоже, наоборот считала, что эти детали очень важны.

Баллард откинулась на спинку стула и, выждав немного, добавила:

— Ложный сценарий, в который пытался заставить нас поверить Добрый Пастырь, когда убил Рут Блум, заставил меня задуматься о его первых убийствах.

— Задуматься? — встрепенулся Траут. — О чем же?

— Задуматься о том, не пытался ли он и тогда всех обманывать. Что вы думаете, агент Траут?

Слова Баллард стали очередной сенсацией. Ничего нового в них не было, конечно: Гурни твердил об этом уже неделю, а Клинтер — уже десяток лет. Но впервые эти слова произнес не чужак, а следователь при исполнении, имеющий законное право вести дело.

Она предлагала Трауту прекратить настаивать на том, что вся суть дела выражена в манифесте и профиле преступника.

Неудивительно, что он ушел от ответа и съязвил:

— Вы сказали о важности фактов. Я бы хотел узнать больше фактов, прежде чем делать выводы. Я не рвусь пересматривать самое исследованное дело в современной криминологии всего лишь потому, что кто-то пытался нас одурачить и не там припарковал машину.

Его сарказм был ошибкой. Гурни понял это по тому, как у Баллард напряглась челюсть и как она лишних две секунды смотрела на Траута. Затем она взяла свою распечатку с вопросами Гурни.

— Поскольку вы, ребята, в ФБР в основном и занимались расследованием, я надеюсь, что вы проясните для меня несколько пунктов. Во-первых, игрушечные зверушки. Я уверена, вы видели в отчете, что на губах жертвы найден пластмассовый лев размером два дюйма. Что вы думаете по этому поводу?

Траут повернулся к Холденфилд:

— Бекка?

Холденфилд бессмысленно улыбнулась:

— Это все только гипотеза. Источник фигурок — детский игровой набор «Ноев ковчег» — имеет религиозные коннотации. В Библии потоп описывается как Божий суд над падшим миром, и Добрый Пастырь также описывает свои действия как суд. Кроме того, Добрый Пастырь всегда оставлял на месте преступления фигурку только одного животного из пары. Возможно, подсознательно это имело для него значение. Так он «очищал стадо». Во фрейдистской парадигме это можно истолковать как детское желание разрушить семью родителей, возможно, убив одного из них. Я еще раз хочу подчеркнуть, что это только гипотеза.

Баллард медленно кивнула, как будто ее осенило.

— А очень большой пистолет? Во фрейдистской парадигме это очень большой пенис?

На лице Холденфилд появилась настороженность.

— Не все так просто.

— А, — сказала Баллард. — Этого я и боялась. Только казалось, что поняла… — Она обратилась к Гурни: — А как вы трактуете большой пистолет и маленькие фигурки?

— Я думаю, их назначение — вызвать этот разговор.

— Повторите, пожалуйста?

— Я считаю, что такой пистолет и фигурки использовались намеренно, чтобы отвлечь наше внимание.

— Отвлечь от чего?

— От того, насколько прагматично все это предприятие. Они призваны создать видимость невроза или даже сумасшествия.

— Добрый Пастырь хочет заставить нас поверить, что он сумасшедший?

— У типичного убийцы, одержимого своей миссией, под рациональным мотивом всегда скрывается другой, невротического или психотического порядка. Осознаваемая «миссия» подпитывается подсознательной энергией, страстью убивать. Правда, Ребекка?

Холденфилд не ответила.

Гурни продолжал:

— Я думаю, что убийца обо всем этом прекрасно знает. Я думаю, что выбор оружия и фигурки были последними штрихами манипулятора-виртуоза. Профайлеры ожидали от него таких деталей — он дал им, что просили. Эти детали сделали теорию «миссии» правдоподобнее. Убийца не хотел лишь, чтобы предположили одно: что он абсолютно вменяем и его преступления имеют совершенно прагматический мотив. Собственно, традиционный мотив для убийства. Потому что тогда следствие пошло бы по совершенно другому пути и, возможно, очень быстро его бы вычислило.

Траут испустил нетерпеливый вздох и обратился к Баллард:

— Мы с мистером Гурни уже все это обсуждали. Все это не более чем предположения. Они не подкреплены доказательствами. Честно говоря, слушать это во второй раз утомительно. Принятая сегодня версия предлагает совершенно связное понимание дела — единственное рациональное и связное понимание, которое было предложено. — Он поднял свою распечатку с новым письмом Доброго Пастыря и помахал ею. — Кроме того, это новое послание на сто процентов согласуется с первоначальным манифестом и крайне правдоподобно объясняет его нападение на вдову Гарольда Блума.

— Что ты об этом думаешь, Ребекка? — спросил Гурни, показывая на распечатку в руке Траута.

— Мне нужно время, чтобы получше его изучить, но прямо сейчас я с достаточной долей профессиональной уверенности могу сказать, что оно написано тем же человеком, который написал первоначальный документ.

— Что еще?

Она поджала губы, словно обдумывая разные варианты ответа.

— Он выражает то же снедающее автора негодование, которое сейчас усилилось из-за выхода телепрограммы «Осиротевшие». Его новое недовольство, послужившее триггером для убийства Рут Блум, связано с тем, что «Осиротевшие» восхваляют недостойных людей.

— Все это очень разумно, — вставил Траут. — Это подтверждает то, что мы говорили о деле с самого начала.

Гурни проигнорировал его слова и снова обратился к Холденфилд:

— Как по-твоему, насколько он разгневан?

— Что?

— Насколько разгневан человек, который это написал?

Этот вопрос, казалось, ее удивил. Она взяла свою распечатку и перечитала текст.

— Ну… он употребляет эмоциональные выражения и образы… «кровь», «зло», «повинны», «понести наказание», «смерть», «яд», «чудовища»… в своем роде библейский гнев.

— Что мы видим в документе? Гнев? Или описание гнева?

Уголок ее губ слегка скривился.

— А в чем различие?

— Мой вопрос вот в чем: это человек в ярости выражает свои эмоции или же спокойный человек пишет так, как, по его мнению, должен писать человек в ярости?

Тут опять вмешался Траут:

— В чем смысл этого разговора?

— Все очень просто, — сказал Гурни. — Я спрашиваю, что считает доктор Холденфилд, проницательный психотерапевт: автор этого послания выражает свой собственный гнев или он, так сказать, пишет за придуманного героя — Доброго Пастыря?

Траут посмотрел на Баллард.

— Лейтенант, мы не можем потратить целый день на подобные эксцентричные теории. Вы ведете совещание. Убедительно прошу вас вмешаться.

Гурни по-прежнему глядел на Ребекку.

— Это простой вопрос, Ребекка. Что ты думаешь?

Она ответила после долгой паузы:

— Я не знаю точно.

Гурни наконец почувствовал честность в ее взгляде и в этом ответе.

Баллард казалась встревоженной.

— Дэвид, вы только что употребили по отношению к Доброму Пастырю выражение «совершенно прагматический». Какой совершенно прагматический мотив мог быть у убийцы, чтобы застрелить шестерых человек, которых так мало связывает между собою, если не считать экстравагантных машин?

— Экстравагантных черных «мерседесов», — уточнил Гурни скорее для себя, чем для нее. На ум ему снова пришел «Человек с черным зонтом».

Пересказывать фильм на совещании по поводу реального преступления, тем более в недружелюбной обстановке, было рискованно, но Гурни все же решил это сделать. Он пересказал, как убийцы, преследующие человека с черным зонтом, растерялись, когда он растворился в толпе людей с такими же зонтами.

— Черт побери, какое это имеет отношение к тому, что мы собирались обсуждать? — впервые подал голос Дейкер.

Гурни улыбнулся.

— Я не знаю. Я просто чувствую, что имеет. Я надеялся, что в этой комнате есть проницательные люди, которые смогут разглядеть эту связь.

Траут закатил глаза.

Баллард взяла распечатку с вопросами Гурни. Ее взгляд остановился на середине страницы. Она прочла вслух:

— Все ли убийства одинаково важны? — она обвела взглядом собравшихся. — В свете истории о человеке с зонтом этот вопрос кажется мне интересным.

— Я не понимаю, какое это имеет значение, — сказал Дейкер.

Баллард снова поморгала, словно перебирая в уме разные возможности.

— Предположим, что не все жертвы были его основной целью.

— И чем же были остальные? Ошибкой? — Лицо Траута выражало скепсис.

Гурни уже обсуждал эту версию с Хардвиком: получалось слишком неправдоподобно.

— Не ошибкой, — сказал он. — Но они могут быть второстепенными.

— Второстепенными? — повторил Дейкер. — Что, черт побери, это значит?

— Пока не знаю. Это только вопрос.

Траут с грохотом уронил руки на стол.

— Вот что я вам скажу и повторять не буду: в любом следствии наступает момент, когда надо перестать сомневаться в очевидном и сосредоточиться на преследовании преступника.

— Проблема в том, — отозвался Гурни, — что по существу никто никогда не сомневался.

— Хорошо, хорошо, — Баллард подняла руки, останавливая спор. — Я хочу обсудить дальнейшие действия.

Она повернулась к Клеггу слева от нее.

— Энди, дай нам краткий обзор событий.

— Да, мэм. Он вынул из кармана какой-то изящный гаджет, нажал несколько кнопок и стал читать с экрана.

— Специалисты по сбору показаний ограничили доступ к месту преступления. Вещественные доказательства собраны, описаны и внесены в систему. Компьютер передан на судебную компьютерную экспертизу. Скрытые отпечатки пропущены через ИАСИО[14]. Имеется предварительное заключение судмедэкспертов. Отчет о вскрытии и токсикологический анализ будут готовы в течение семидесяти двух часов. Фотографии места преступления и жертвы внесены в систему, так же как отчет о происшествии. Отчет Информационной службы криминальной юстиции, третья редакция, внесен в систему. Доступны первые полные опросы свидетелей, краткие отчеты будут готовы позже. Опираясь на показания двух очевидцев, видевших в окрестностях армейский или гражданский «хаммер» или другую похожую машину, Департамент автотранспорта составляет список владельцев всех похожих машин, зарегистрированных в штате Нью-Йорк.

— И как предполагается использовать эти списки? — спросил Траут.

— Это база данных, по которой мы сможем пробить любого подозреваемого, как только он появится, — ответил Клегг.

Вид у Траута был скептический, но он промолчал.

Гурни было неуютно от мысли, что он уже знает ответ на вопросы Клегга. Вообще-то он приветствовал максимальную открытость. Но в нынешней ситуации он боялся, что откровенность только всех отвлечет и все попусту потеряют время, обсуждая Клинтера. А Клинтер, в конце концов, не мог быть Добрым Пастырем. Он особенный. Возможно, сумасшедший. Но чтобы злодей? Нет, практически наверняка не злодей.

Но у Гурни был и другой повод промолчать, более субъективный. Он не хотел создать впечатление, что слишком хорошо знаком с Клинтером, слишком с ним связан, на одной волне. Он не хотел, чтобы его запятнала эта связь. Тогда, во время ланча в Бранвиле, Холденфилд оглушила его диагнозом «посттравматическое стрессовое расстройство». У Макса Клинтера тоже было ПТСР. Гурни не нравилось это совпадение.

Клегг листал свой отчет.

— Отпечатки протектора на парковке автомастерской «Жестянка у озера» исследуются, фотографии отосланы судебным транспортным экспертам для проверки по базам первичного и вторичного рынка. У нас есть хороший параллельный отпечаток двух колес. Надеемся на уникальную ширину колеи. — Он оторвал глаза от экрана. — Это все, что мне известно на сегодняшний момент, лейтенант.

— А не сказали, в какие сроки будет готов физический анализ письма Доброго Пастыря: чернила, бумага, год выпуска принтера, скрытые отпечатки пальцев на внешнем конверте, внутреннем конверте и так далее?

— Сказали, через час это будет понятно.

— А предупреждения потенциальным жертвам?

— Мы начинаем этот процесс. У нас есть предварительный список членов семей в материалах агента Дейкера. Я полагаю, у мисс Коразон есть свой список контактов, как подсказал мистер Гурни. Керли Медден из отдела связей с общественностью помогает составить текст.

— Она понимает задачу: срочное серьезное предупреждение, но без паники? И понимает, насколько эта задача важна?

— Она поставлена в известность.

— Хорошо. Я бы хотела видеть черновик, прежде чем будут обзванивать родственников. Эту задачу надо решить как можно скорее.

Гурни еще больше укрепился в своем мнении об этой женщине. Стресс действовал на нее как витамины. Возможно, работа была ее единственным пристрастием. И почти наверняка она хотела, чтобы все на свете происходило «как можно скорее». Кто не спрятался — она не виновата.

Баллард оглядела присутствующих:

— Вопросы?

— Вы, похоже, одновременно держите руки на разных рычагах, — заметил Траут.

— Что еще нового я упустила?

— Я хочу сказать, что иногда нам всем необходима помощь.

— Несомненно. Пожалуйста, обращайтесь, если она вам понадобится.

Траут рассмеялся — столь же тепло и мелодично, как звучит стартер при умирающем аккумуляторе.

— Я всего лишь хотел вам напомнить, что у нас на федеральном уровне есть ресурсы, которых, возможно, нет у вас в Оберне и Саспарилье. И чем яснее становится связь между настоящим убийством и старым делом, тем большее давление на нас всех будут оказывать, призывая расследовать нынешнее дело на федеральном уровне.

— Возможно, завтра так и будет. Но не сегодня. Давайте жить сегодняшним днем.

Траут улыбнулся — так же механически, как до того смеялся.

— Я не философ, лейтенант. Я всего лишь реалист и говорю, каково положение вещей и чем непременно завершится это дело. Вы, конечно, можете это игнорировать до последнего. Но нам прямо сейчас надо обозначить некоторые общие правила и направления взаимодействия.

Баллард посмотрела на часы.

— Прямо сейчас у нас короткий перерыв на ланч. Сейчас двенадцать. Я предлагаю снова встретиться в двенадцать сорок пять и обсудить общие правила и направления взаимодействия, а также текущее положение дел, насколько позволят общие правила. — Она смягчила свой сарказм улыбкой. Кофе и автоматы с едой в этом здании чудовищные. Может быть, гостям из Олбани посоветовать, куда пойти на ланч?

— Не нужно. Мы сориентируемся, — сказал Траут.

Холденфилд казалась чем-то озабоченной, беспокойной. Ей явно было не по себе.

Дейкер выглядел так, словно бы вообще ничего не чувствовал, кроме желания прикончить всех в мире нарушителей порядка — по одному, мучительно.

Баллард и Гурни сидели в закутке, похожем по форме на подкову, в маленьком итальянском ресторанчике с баром и тремя вездесущими телеэкранами.

Оба заказали по легкой закуске и одну пиццу на двоих. Клегг остался в офисе, чтобы следить за исполнением множества задач, поставленных утром. Баллард все время молчала. Она выуживала из салата острый перец и отодвигала его на край тарелки. Найдя и достав последний перчик, она посмотрела Гурни в глаза.

— Скажите, Дэйв. Что же вы, черт возьми, задумали?

— Задайте вопрос поточнее, и я с радостью на него отвечу.

Она посмотрела на свой салат, поддела вилкой один из острых перцев, отправила его в рот, прожевала и проглотила без малейшего дискомфорта.

— Я чувствую, что вы отдаете этому делу много энергии. Очень много. Тут что-то большее, чем желание помочь девочке, увлеченной своей идеей. Так что же? Я должна это знать.

Он улыбнулся.

— Дейкер случайно не говорил вам, что РАМ хочет, чтобы я участвовал в их программе и критиковал неудавшиеся расследования?

— Что-то такое говорил.

— Так вот, я не собираюсь этого делать.

Она посмотрела на него долгим, оценивающим взглядом.

— Хорошо. У вас есть какой-то иной финансовый или карьерный интерес, о котором вы мне не сказали?

— Нет.

— Хорошо. Тогда что же? Что вас притягивает?

— В этом деле есть дыра — такая большая, что через нее может проехать грузовик. Такая большая, что я из-за нее не сплю ночами. Кроме того, происходили странные вещи, словно кто-то пытался убедить Ким отказаться от проекта, а меня — от участия в нем. У меня на такие поползновения всегда обратная реакция. Когда меня выталкивают за дверь, я еще больше хочу остаться в комнате.

— Я говорила вам о себе то же самое.

Она произнесла это таким спокойным голосом, что было непонятно, то ли она выражает солидарность, то ли, напротив, предостерегает от попыток ею манипулировать. И не успел Гурни понять, к чему же это было сказано, она добавила:

— Но я чувствую, что есть и другая причина. Я права?

Он взвешивал, сказать ли ей правду.

— Есть. Но мне не хочется вам о ней говорить, чтобы не выглядеть глупым, маленьким и обиженным.

Баллард пожала плечами.

— Вечный выбор, правда? Мы можем казаться умными, знающими, крутыми. Или говорить правду.

— Когда я только начал углубляться в это дело с подачи Ким Коразон, я спросил мнения Холденфилд, не захочет ли агент Траут услышать мои мысли об этом деле.

— И она сказала, что не захочет, потому что вы больше не служите в правоохранительных органах?

— Хуже. «Ты шутишь» — вот что она сказала. Такая короткая фраза. И такая болезненная. Наверное, эта причина кажется безумной, но именно поэтому я решил не ослаблять хватки и не отступаться.

— Конечно, это безумная причина. Но зато теперь я знаю, что стоит за вашим рвением. — Она съела второй перец. — Вы все возвращаетесь к этой дыре, потому что она не дает вам спать ночами. Какие же вопросы мучают вас в два часа ночи?

Ему не пришлось задумываться над ответом.

— Главных — три. Во-первых, время. Почему эти убийства начались именно тогда, весной двухтысячного года? Во-вторых, какие линии следствия были прерваны или даже не начаты из-за появления манифеста? В-третьих, почему для прикрытия реального положения дел был выбран именно такой мотив — «уничтожить алчных богачей»?

Баллард подняла бровь, явно готовясь спорить.

— Это если мы допускаем, что у него был иной мотив, кроме того, чтобы «уничтожить алчных богачей». Вы-то привержены этой версии гораздо больше, чем я.

— Вы тоже к этому придете. По сути дела…

«Добрый Пастырь вернулся!» — прервал его нервирующий голос из телевизора над барной стойкой. Одной из мелодраматических примочек «РАМ-Ньюс» была привычка показывать в новостях известного проповедника с седой напомпадуренной шевелюрой — преподобного Эммета Пранка.

«Как сообщают надежные источники, серийный убийца, кошмар Северного Нью-Йорка, вернулся. Это чудовище вновь рыщет по мирным городкам и селам. Десять лет назад Добрый Пастырь оборвал жизнь Гарольда Блума выстрелом в голову. Позапрошлой ночью он вернулся. Вернулся в дом вдовы Гарольда, Рут. Он вошел к ней в дом посреди ночи и вонзил ей в сердце нож для колки льда. — Неестественная манера речи диктора поневоле привлекала внимание — слишком уж раздражала. — Это так… так бесчеловечно… Это уже за гранью. Простите, друзья, бывают такие моменты, когда у меня просто нет слов».

Он удрученно покачал головой и повернулся к другой стороне разделенного пополам экрана, как будто бы телепроповедник сидел у него прямо в студии:

— Преподобный Пранк, вы всегда умеете найти нужные слова, нужный взгляд на вещи. Помогите нам. Поделитесь с нами вашим взглядом на эти ужасные события.

— Что ж, Дэн, как и любой нормальный человек, я испытываю сейчас множество чувств, от ужаса до возмущения. Но я верю, что в Божьем мироустройстве у каждого события есть смысл, каким бы ужасным оно ни казалось с нашей человеческой точки зрения. «Но, преподобный Пранк, — могут спросить меня, — какой смысл может быть у этого кошмара?» Я отвечу, что, сталкиваясь с таким большим злом, мы многое понимаем о природе зла в нашем сегодняшнем мире. Мне ясно, что в основе зверских злодеяний Доброго Пастыря, прошлых и нынешнего, — полное презрение к человеческой жизни. Это чудовище не задумывается, каково его жертвам. Они для него — былинки, которые он может разметать по своей воле. Они ничто. Дым в воздухе. Ошметки грязи. Вот урок, который преподал нам Господь. Он показывает нам истинную природу зла. Уничтожить жизнь, развеять ее, как дым в воздухе, растоптать, как ошметок грязи, — вот в чем сущность зла! Вот какой урок преподал Господь праведным, показав им дьявольские дела.

— Спасибо, сэр, — ведущий снова повернулся к камере. — Как и всегда, с мудрой речью выступил преподобный Эммет Пранк. Теперь мы прервемся и прослушаем важную информацию от хороших людей, благодаря которым РАМ продолжает существовать.

Говорящие головы сменились шумными, истеричными рекламными роликами.

— Боже, — пробормотал Гурни, взглянув на Баллард.

Она встретила его взгляд:

— Скажите еще раз, что вы не имеете с этими людьми никаких дел.

— Я не имею с этими людьми никаких дел.

Она еще какое-то время смотрела на него, потом сделала такое лицо, словно перец вызвал у нее отрыжку.

— Давайте вернемся к вашему утверждению, что некоторые пути расследования были отброшены из-за появления манифеста. У вас есть мысли, что это могли быть за пути?

— Самые очевидные. Прежде всего: cui bono? Кому могли быть выгодны, в самом прагматическом смысле слова, эти шесть убийств? Этот простой вопрос должен стоять в начале списка тех вопросов, которые отбросило следствие, когда появился манифест и убедил всех, что убийцей движет сознание своей миссии.

— Я поняла. Что еще упустили?

— Внутренние связи. Неочевидные связи между жертвами.

— Помимо мерседесов?

— Да.

Вид у Баллард был скептический.

— Тут вот в чем проблема: получается, что машины не важны. Если они не были главным критерием отбора, то выходит, что это просто совпадение. Ничего себе совпаденьице, не находите?

Это уже говорил ему Джек Хардвик. Гурни тогда не нашелся, что ответить, не нашелся и теперь.

— Что еще? — спросила она.

— Тщательное расследование каждого отдельного эпизода.

— Что это значит?

— Как только стало очевидно, что перед следствием серия убийств, расследовать стали всю серию.

— Разумеется. А как же еще…

— Я всего лишь перечисляю отброшенные нити расследования. Я не утверждаю, что их обязательно надо было принять во внимание, а только то, что они были отброшены.

— А можно пример?

— Если бы эти убийства расследовались как отдельные преступления, весь процесс пошел бы совершенно иначе. Вы не хуже меня знаете, что было бы, если бы завели дело о преднамеренном убийстве с неизвестным мотивом и неизвестным подозреваемым. Все началось бы с расследования подробностей жизни и отношений жертвы — друзья, любовники, враги, криминальные связи, судимости, вредные привычки, неудачные браки, скандальные разводы, деловые конфликты, завещания и операции с недвижимостью, долги, финансовые трудности и достижения. Иными словами, мы бы копали вглубь его жизни и искали бы, за что — или за кого — зацепиться. Но в этом деле…

— Да-да, разумеется, в этом деле ничего такого не было. Если убийца ездит по ночным дорогам и палит по одиноким «мерседесам», вы не тратите время и деньги и не вникаете в личные дела каждой жертвы.

— Именно. Как только обнаруживается психопатология, тем более, если есть очевидный триггер вроде блестящей черной машины, в фокусе внимания остается одно: поймать преступника-психопата. А жертвы — так, детали общей картины.

Она сурово на него посмотрела.

— Скажите, вы же не предполагаете, что у Доброго Пастыря было шесть разных мотивов, которые связаны с жизнью каждой из шести жертв.

— Это было бы абсурдно, правда?

— Да. Как и идея, что шесть одинаковых машин — это совпадение.

— Мне нечего на это возразить.

— Ладно. Хватит про отброшенные варианты. Вы недавно упомянули, что вы не спите ночами, думая о таком факторе, как время. У вас есть какие-то конкретные мысли на этот счет?

— Пока что ничего конкретного. Иногда, задумавшись о том, когда именно что-то произошло, понимаешь и почему оно произошло. Кстати, раз уж вы упомянули мои бессонные ночи, я кое-что вспомнил. У Пола Меллани, сына Бруно Меллани, вероятно, будущего участника проекта Ким, есть разрешение на ношение пистолета «дезерт-игл».

— Когда он его получил?

— У меня нет доступа к этой информации.

— Правда? — она помолчала. — Раз уж речь зашла о вашем доступе к информации, я так понимаю, он заинтересовал агента Траута.

— Я знаю. Он зря тратит время. Но спасибо, что сказали.

— Еще его заинтересовал ваш амбар.

— Откуда вы это знаете?

— Дейкер сообщил мне, что у вас сгорел амбар при очень подозрительных обстоятельствах, что следователь обнаружил вашу спрятанную канистру и что мне не нужно забывать об осторожности, сотрудничая с вами.

— И что вы из этого поняли?

— Что они вас очень не любят.

— Какое открытие!

— Думаю, накладно иметь такого врага, как Мэттью Траут.

— Волков бояться — в лес не ходить.

Баллард кивнула и почти улыбнулась. Затем достала телефон:

— Энди? Добудь мне информацию об одной лицензии на оружие… Пол Меллани… Да, того самого… На «дезерт-игл»… Мне сказали, что у него есть лицензия, но очень важно, когда он ее получил… Нужна дата первой лицензии… Да… Спасибо.

Они молча доели свои закуски и большую часть пиццы, между тем как с трех экранов орала вульгарная реклама разных реалити-шоу.

Одно шоу называлось «Американские горки». Судя по всему, в нем четыре мужчины и четыре женщины пытались сбросить или набрать вес — или набрать, а потом сбросить — за двадцать шесть недель. Выигрывал тот, кто за это время набрал или сбросил больше всех, причем по правилам проекта все восемь участников не должны были разлучаться. Предыдущий победитель увеличил свой вес со ста тридцати до двухсот шестидесяти одного фунта, а потом снова опустился до ста двадцати девяти и заработал призы за удвоение веса и за похудение вдвое.

Пока Гурни гадал, то ли у Америки специальный патент на безмозглые СМИ, то ли это весь мир сошел с ума, ему пришла эсэмэска от Ким с просьбой проверить почту: она переслала ему запись интервью с Джими Брюстером.

Ее имя на экране телефона напомнило ему еще об одной логистической задаче. Он посмотрел на Баллард, которая как раз подзывала официанта, чтобы попросить счет.

— Я так понимаю, вы захотите отправить экземпляр письма, полученный Ким, в лабораторию в Олбани. Что ей с ним сделать?

— Где она сейчас?

— В квартире моего сына на Манхэттене.

На секунду-другую она замешкалась, словно бы подшивая этот факт к делу.

— Пусть отнесет его в отделение связи Департамента полиции Нью-Йорка на Полис-Плаза, один. Когда мы с вами вернемся в офис, я дам дополнительные инструкции.

Гурни уже собирался положить телефон в карман, когда ему пришло в голову, что Баллард может быть интересно интервью с Брюстером.

— Кстати, лейтенант, недавно Ким брала интервью у Джими Брюстера, одного из так называемых «Осиротевших». Это тот, который…

Она кивнула.

— Который ненавидел своего отца-хирурга. Я прочитала о нем в той куче материалов, что Дейкер на меня вывалил.

— Да, это он. Так вот, Ким только что прислала мне запись своего интервью с ним. Вам она не нужна?

— Разумеется, нужна. Можете переслать прямо сейчас?

Когда они вернулись зал для совещаний, Траут, Дейкер и Холденфилд уже сидели за столом. Хотя Гурни и Баллард опоздали всего на минуту, Траут сурово покосился на часы.

— Торопитесь куда-то еще? — спросил Гурни. Его непринужденный тон и дружеская улыбка едва прикрывали враждебность.

Траут предпочел воздержаться от ответа: даже не поднял глаз и только поковырял ногтем в передних зубах.

Как только Баллард и Гурни сели, в комнату вошел Клегг и положил на стол перед лейтенантом листок бумаги. Она изучила его и заинтересованно нахмурилась.

— Значит ли это, что вы начали обзванивать и предупреждать родственников?

— Начали обзванивать, чтобы установить контакт, — сказал Клегг, — и побыстрее выяснить, с кем есть связь, а с кем нет. Тем, до кого удалось дозвониться, мы говорим, что перезвоним в течение часа и сообщим информацию, связанную с этим делом. Тех, до кого не удалось, просим перезвонить.

Баллард кивнула и снова пробежала глазами страницу.

— Согласно этому списку, вам удалось напрямую связаться с сестрой Рут Блум, которая ехала из Орегона в Аврору, с Ларри Стерном в Стоун-Ридж и с Джими Брюстером в Барквилле. А что с остальными?

— Просьбы перезвонить оставлены Эрику Стоуну, Роберте Роткер и Полу Меллани.

— У вас есть их электронные адреса?

— Я думаю, они все есть в списке Ким Коразон.

— Тогда сейчас же помимо сообщений на автоответчик разошлите письма. Каждому, с кем не будет связи в течение получаса, мы позвоним еще раз. Скажите Керли, что у нее есть пятнадцать минут, чтобы представить мне черновик. Если мы не получим ответа на второе сообщение, то разошлем патрульных по адресам проживания.

Клегг поспешно вышел из комнаты, а Баллард сделала глубокий вдох, откинулась на спинку стула и задумчиво посмотрела на Траута.

— Возвращаясь к более трудным вопросам, у вас есть соображения насчет мотива убийства Рут Блум?

— Я уже все сказал. Просто прочитайте его письмо.

— Я выучила его наизусть.

— Тогда вы знаете мотив не хуже, чем я. Выход программы «Осиротевшие» на РАМ-ТВ подействовал ему на больные нервы и заставил вспомнить о своей миссии — уничтожать богачей.

— Доктор Холденфилд? Вы с этим согласны?

Ребекка натужно кивнула.

— В общих чертах да. Если быть точнее, я бы сказала, что программа пробудила в нем прежнее негодование. Негодование прорвало плотину, которая сдерживала его эмоции последние десять лет. Ярость хлынула в прежнее русло: у него фиксация на социальной несправедливости. Результат — убийство.

— Интересная интерпретация, — сказала Баллард. — Дэйв? А как вы это видите?

— Холодность, расчет, осторожность — все в точности до наоборот. Ярости — ноль. Абсолютное рацио.

— И каков абсолютно рациональный мотив убийства Рут Блум?

— Прекратить выпуск «Осиротевших», потому что это несет для него угрозу.

— Какую именно угрозу?

— Или что-то, что Ким может узнать, беседуя с родственниками жертв, или же что-то, что может осознать зритель, посмотрев передачу.

К Баллард вернулся ее скептицизм.

— Вы имеете в виду связь, которая может быть между жертвами? Помимо машин? Мы же обсудили, что проблема в том…

— Возможно, и не связь как таковую. Цель Ким — как она сама ее сформулировала — состоит в том, чтобы показать влияние убийства на тех, кто выжил. Возможно, в нынешней жизни родственников жертв есть что-то такое, что убийца хотел бы скрыть ото всех — что-то, что могло бы помочь его разоблачить.

Траут зевнул.

Если бы он не зевнул, Гурни, возможно, и не почувствовал бы желания добавить:

— А возможно, это убийство, вместе с объяснительным посланием — попытка укрепить всех в устоявшемся мнении о Добром Пастыре. Возможно, он пытается исключить всякую вероятность проведения того расследования, которое нужно было провести еще в самом начале.

Глаза Траута запылали яростью.

— Да откуда вы, черт возьми, знаете, что нужно было делать тогда?

— Ясно одно: вы стали рассматривать это дело именно так, как хотел Добрый Пастырь, и поступали соответствующе.

Траут резко встал.

— Лейтенант Баллард, с этого момента дело переходит в федеральное ведение. Весь этот хаос и идиотские теории, которые вы тут поощряете, не оставляют мне выбора. — Он указал на Гурни. — Этот человек здесь по вашему приглашению. Он не занимает никакой официальной должности. Он неоднократно выказывал вопиющее неуважение к нашему бюро. Вполне вероятно, он окажется подозреваемым в деле о поджоге. Кроме того, не исключено, что он имел незаконный доступ к материалам ФБР и БКР. Он был ранен в голову и, вероятно, получил физические и психические травмы, которые могут искажать его восприятие и суждения. Я отказываюсь тратить время и обсуждать что-либо с ним или в его присутствии. Я поговорю с вашим майором Форбсом о пересмотре следственных полномочий.

Дейкер тоже встал. Он явно испытывал удовлетворение.

— Мне жаль, что вы так это восприняли, — спокойно сказала Баллард. — Когда я предлагала изложить противоположные позиции, я хотела увидеть их сильные и слабые стороны. Вы не думаете, что я достигла цели?

— Мы попусту потеряли время.

— Траут прославится, — угрюмо усмехнулся Гурни. Все обернулись к нему. — Он войдет в историю ФБР как единственный специальный агент, который дважды брался за одно дело и дважды умудрился его провалить.

Не было ни прощаний, ни рукопожатий.

Уже через полминуты Гурни и Баллард остались в зале одни.

— Насколько вы уверены? — спросила она. — Насколько вы уверены, что вы правы, а все остальные — нет?

— Процентов на девяносто пять.

И только когда он произнес эти слова, его пронзило страшное сомнение. Быть на девяносто пять процентов уверенным в чем-либо в такой запутанной ситуации — это что-то маниакальное.

Он собирался было спросить Баллард, когда, по ее мнению, следствие перейдет под контроль ФБР, как вдруг в дверях появился Клегг. Глаза его были вытаращены от сознания срочного дела, какое бывает лишь у молодых копов.

Баллард посмотрела на него.

— Да, Энди?

— Новое убийство. Эрик Стоун. Прямо перед входной дверью. Ножом для колки льда в сердце. На губах пластмассовая зебра.

Глава 37Сам поубивал бы

— Боже! — вздрогнула Мадлен. — Кто его обнаружил?

Она стояла у раковины, держа в руках капающий дуршлаг с лапшой. Гурни сидел на высоком табурете напротив. Он рассказывал о тяжелых моментах, о трудностях и конфликтах этого дня. Такие рассказы никогда не давались ему легко. Он винил в этом гены. Его отец никогда не умел признаваться, что его что-то задело, что он чувствует страх, злость или растерянность. «Слово — серебро, а молчание — золото», — была его любимая поговорка. Вплоть до старших классов Гурни считал, что это и есть «золотое правило» морали.

И до сих пор его первым побуждением было промолчать о том, что он чувствует. Но в последнее время он стал пытаться противостоять этой привычке. Пережитое ранение сделало его особенно уязвимым к стрессу, но он обнаружил, что как будто становится легче, если поделиться мыслями и чувствами с Мадлен, — вроде напряжение спадает.

Поэтому он сидел на табурете рядом у раковины и, чувствуя неловкость, рассказывал о встречах и злоключениях прошедшего дня — и по мере сил отвечал на вопросы.

— Его нашла покупательница. Стоун зарабатывал на жизнь, выпекая печенье для местных лавочек и мини-отелей. Хозяйка одной из гостиниц пришла забрать свой заказ. Имбирное печенье. Она заметила, что парадная дверь приоткрыта. На стук Стоун не ответил, и тогда она открыла сама. А там он. Прямо как Рут Блум. Лежит на спине в прихожей. И под грудиной воткнут ножик для колки льда.

— Боже, какой ужас! И что она сделала?

— Очевидно, позвонила в полицию.

Мадлен медленно покачала головой, потом поморгала, с удивлением обнаружив, что все еще держит в руках дуршлаг. Откинула дымящуюся лапшу на блюдо.

— Так и закончился твой день в Саспарилье?

— В общем, да.

Мадлен подошла к плите и взяла сковороду, в которой тушила порезанную спаржу с грибами. Она вылила эту смесь в блюдо с лапшой и поставила в раковину пустую сковороду.

— А твой конфликт с этим Траутом — он тебя сильно тревожит?

— Сам не знаю.

— Он, похоже, осёл и лезет, куда не просят.

— Это уж точно.

— Но ты боишься, что этот осел еще и опасен?

— Можно сказать и так.

Она поставила лапшу со спаржей и грибами на стол, достала тарелки и приборы.

— На ужин только это. Если хочешь мяса, в холодильнике есть фрикадельки.

— Все отлично.

— Фрикаделек много, так что если…

— Правда же, все отлично. Замечательно. Кстати, я забыл сказать, что предложил Кайлу и Ким приехать к нам на пару дней.

— Когда?

— Сейчас. Сегодня вечером.

— Я имела в виду, когда ты это предложил?

— Я позвонил им по дороге из Саспарильи. Раз они получили это письмо по почте, значит, отправитель знает, где живет Кайл. Я подумал, что будет безопаснее…

Мадлен нахмурилась.

– «Отправитель» знает и где живем мы.

— Просто… кажется, лучше чтобы они были здесь. Вместе мы, вроде как… сила?

Несколько минут они ели молча.

Потом Мадлен отложила вилку и слегка отодвинула от себя тарелку.

Гурни поглядел на нее.

— Что-то не так?

– «Что-то не так?» — Она недоверчиво посмотрела на него. — Ты всерьез это спрашиваешь?

— Нет, я просто… Господи, сам не знаю, что я имел в виду.

— Кажется, ад разверзся, — сказала она. — Почти буквально.

— С этим не поспоришь.

— Так какой у тебя план?

Она задавала ему тот же вопрос, когда у них сожгли амбар. Сейчас этот вопрос встревожил его больше, потому что ситуация стремительно ухудшилась. Люди умирали, пронзенные в сердце ножом для льда. ФБР, казалось, было озабочено скорее тем, чтобы его очернить и запугать, чтобы обезопасить себя, а не выяснить правду. Холденфилд тоже его подставила: подбросила Трауту боеприпасов про «ранение в голову» и «психические травмы». Баллард пока почти союзник, но Гурни знал, как недолговечен такой союз — она может решить, что в ее интересах мир с Траутом…

Но это не все. За всеми этими чудовищными подробностями и конкретными угрозами чувствовалось все более быстрое приближение зла, безликого рока, нависшего над ним, над Ким, над Кайлом, над Мадлен. Дьявол, которого ему в подвале велели не будить, проснулся и бродил по земле. А единственный «план», который был у Гурни, — продолжать всматриваться в кусочки пазла, пытаясь сложить ускользающую картину, продолжать попытки развалить фэбээровский карточный домик, пока не развалится сам или пока защитники домика не согласятся его снести.

— У меня нет плана, — сказал он. — Но, если у тебя есть время, я хочу кое-что тебе показать.

Она посмотрела на большие настенные часы.

— У меня есть около часа, может, чуть меньше. У нас в клинике опять совещание. Что ты хочешь мне показать?

Гурни отвел Мадлен в комнату и, пока скачивался видеофайл, присланный Ким, рассказал то немногое, что знал об интервью с Джими Брюстером.

Они уселись в креслах перед экраном.

Видео началось с кадров, снятых, похоже, с пассажирского места в машине Ким, когда она подъезжала к торчащему из сугроба дорожному указателю «Тёрнуэл». Так называлась практически пустая деревня в северных Катскильских горах, где Джими Брюстер забирал свою почту.

Сам же он, как выяснилось, проживал выше в горах, в стороне от деревни — унылой кучки ветхих домов и заброшенных магазинов. Казалось, жизнь здесь еще теплится только в баре с заляпанным окном, на заправке с одной колонкой и в блочном здании почты размером с частный гараж.

Машина Ким — а с ней и зрители — поехали дальше по раздолбанной дороге между сугробами, за которыми виднелись другие ветхие домики и деревья, с виду скорее засохшие, чем сбросившие листву на зиму. Гурни смотрел на все это и поражался, насколько эта местность отличается от Уильямстауна, где жил отец Джими. Как обратная сторона луны. Он гадал, намеренно ли сын выбрал для жизни место, столь непохожее в культурном и эстетическом плане на городок отца.

Этот вопрос мучил его все больше по мере просмотра.

Как и другой вопрос: кто снимал это видео? Вероятно, Робби Миз, значит, они ездили к Джими Брюстеру еще до разрыва.

Машина остановилась у маленького домика справа. Домик и унылые владения вокруг олицетворяли собой нарочитое презрение ко всему внешнему. Ничто в доме, от столбов, которые поддерживали провисшую крышу над покосившимся крыльцом, до двери пристройки, не стояло и не лежало под прямым углом. По опыту Гурни, такое явное пренебрежение прямыми углами обычно бывало симптомом бедности, болезни, депрессии или ментального расстройства.

Человек, открывший обшарпанную «парадную» дверь, был худым и нервным на вид, глаза его бегали. На нем были черные джинсы и рыжеватая футболка — в цвет коротко остриженных волос и бороды.

Если двадцать лет назад он был на первом курсе колледжа, значит, теперь ему было не меньше тридцати семи, но выглядел он на десять лет моложе. На футболке красовалась надпись крупными буквами: «не верь ничему», что дополняло образ недавнего подростка.

— Входите, — сказал он, и нетерпеливо замахал им, чтобы шевелились. — Колотун дикий.

Камера проследовала за ним в дом. На спине у него было написано: «власть — отстой».

Внутри дом оказался столь же неуютным, как и снаружи. Мебели в маленькой гостиной было минимум, и та вся обшарпанная. У одной стены стоял выцветший диванчик, у другой — маленький прямоугольный стол и три складных стула.

По обеим сторонам от дивана было по закрытой двери. В дверном проеме в конце комнаты виднелась кухня. Основным источником света было широкое окно над столом.

Камера двигалась по этой тесной комнатушке. Послышался голос Ким: «Робби, выключи, пока мы не начнем». Но камера не выключилась: теперь она была направлена на худощавого рыжеволосого хозяина, беспокойно переминающегося с ноги на ногу. Трудно было сказать, улыбается он или корчит рожу.

— Робби. Выключи. Пожалуйста. Камеру. — Несмотря на настойчивый тон Ким, запись продлилась еще не меньше десяти секунд, и лишь затем экран погас.

Когда на экране вновь возникло изображение, Ким и Джими Брюстер сидели за столом напротив друг друга. То, под каким углом велась съемка, наводило на мысль, что Миз снимал, сидя на диване.

— Ну что ж, — сказала Ким с тем энтузиазмом, который Гурни заметил в ней еще в первый день их встречи. — Перейдем к делу. Я еще раз хочу поблагодарить вас, Джими, за согласие участвовать в этом проекте. Кстати, как лучше к вам обращаться: Джими или мистер Брюстер?

Он тряхнул головой — коротко и резко.

— Неважно. Как хотите, — и отрывисто забарабанил пальцами по столу.

— Хорошо. Если для вас это не принципиально, я буду называть вас Джими. — Как я уже объяснила вам, когда камера была выключена, этот разговор — предварительное обсуждение некоторых вопросов, о которых мы еще поговорим в более формальной…

Он вдруг перестал барабанить по столу и перебил ее:

— Вы думаете, это я его убил?

— Простите?

— Все тайком об этом гадают.

— Простите, Джими, но я не…

Он снова перебил:

— Но если бы я убил его, я должен был убить и всех остальных. Потому они меня и не арестовывают. У меня алиби на первых четверых.

— Я не знаю, что сказать, Джими. У меня и мысли не было, что вы убили…

— Жаль, что не убил.

Ким ошарашенно замолчала.

— Вы жалеете… что не убили своего отца?

— И всех остальных. Как, по-вашему, я похож на Доброго Пастыря?

— Что?

— Как вы себе представляете Доброго Пастыря?

— Я… я никогда его себе не представляла.

Брюстер снова забарабанил по столу.

— Потому что он делал свои дела в темноте?

— В темноте? Нет, я просто… Я просто никогда его себе не представляла, не знаю почему.

— Вы думаете, он чудовище?

— Внешне?

— Внешне, внутренне, в духовном плане — какая разница, как угодно. Вы думаете, он чудовище?

— Он убил шестерых человек.

— Шестерых чудовищ. Выходит, он герой, да?

— Почему вы считаете, что все его жертвы были чудовищами?

Во время этого диалога камера все приближалась, постепенно и настойчиво, словно незваный гость на цыпочках. Казалось, скоро будут видны мельчайшие морщинки на их лицах.

У Джими Брюстера дрожали веки, хотя он и не моргал.

— Все просто. Если ты можешь вышвырнуть сто тысяч баксов за тачку — за гребаную тачку! — то ты злобный кусок дерьма.

Голос у него был гневный, взволнованный и — как все в его облике — словно бы не подходил ему по возрасту. Он казался участником школьного шахматного клуба, а не человеком под сорок.

— Кусок дерьма? Так вы называете своего отца?

— Великого хирурга? Долбаного говнюка, гребущего деньги лопатой?

— Вашего отца. Вы ненавидите его так же, как и тогда?

— А моя мать, что, живее, чем тогда?

— Простите?

— Моя мать покончила с собой, наглотавшись снотворного, которое прописал ей он. Гениальный хирург. Которому взорвали гениальную башку. Знаете что? Когда мне позвонили, я трижды попросил их это повторить. Они думали, у меня шок. А это был не шок. Чистая радость. Я не мог поверить, что не сплю. Я хотел, чтобы мне повторяли это снова и снова. Это был счастливейший день в моей жизни.

Брюстер умолк и уставился на Ким. На лице его был написан восторг.

— Ага! — вскричал он. — Я вижу по глазам!

— Что видите?

— Большой вопрос.

— Какой вопрос?

— Им все задаются: а вдруг Джими Брюстер и есть Добрый Пастырь?

— Как я уже сказала, мне такое никогда не приходило в голову.

— А теперь пришло. Не врите. Вы думаете, откуда такая ненависть. Может, с такой ненавистью он и прикончил шестерых говнюков?

— Вы сказали, что у вас есть алиби. Раз у вас алиби…

Он перебил ее.

— Вы верите, что некоторые люди физически могут быть в одном месте, а духом — в другом?

— Я… я вас не совсем понимаю.

— Говорят, индийских йогов видели в двух местах одновременно. Возможно, время и пространство устроены не так, как мы думаем. Я словно бы здесь, а одновременно — где-то еще.

— Простите, Джими, я не…

— Каждую ночь в своем воображении я езжу по темным дорогам, высматривая гениальных врачей — любителей лекарств, бездушных говнюков — нахожу блестящую тачку и целюсь им между виском и ухом. Потом спускаю курок. Вспышка света с небес — белого света истины и смерти — и полбашки снесено на хер.

Теперь он барабанил по столу оживленнее и громче.

Камера взяла его лицо крупным планом. Он безумным взглядом смотрел на Ким, закусив губу, словно бы ожидая ее реакции. Камера опять показала их обоих.

Вместо ответа Ким сделала глубокий вдох и сменила тему.

— Вы учились в колледже?

Он разочарованно отпрянул:

— Да.

— Где?

— В Дартмуте.

— Какая у вас была специализация?

То ли рот его дернулся, то ли он улыбнулся:

— Основы медицины.

— Как странно.

— Почему?

— После всего, что вы сказали про своего отца, я не ожидала, что вы последуете по его стопам.

— Я и не последовал. — На этот раз рот дернулся в улыбке, хоть и недружелюбной. — Я бросил колледж за месяц до выпуска.

Ким нахмурилась.

— Просто чтобы его расстроить?

— Чтобы проверить, знает ли он о моем существовании.

— Он знал?

— Не особо. Сказал, что глупо было бросать. Как сказал бы, что глупо не закрывать окно машины в дождь. Даже не рассердился. Ему не было до меня дела, зачем сердиться. Он всегда был чертовски спокоен. Видели бы вы, как чертовски спокоен он был на маминых похоронах.

— Вы так и не окончили колледж, потратив на обучение много его денег. Это его тоже не заботило?

— Он по пять дней в неделю проводил в операционной, по восемь часов в день. Этот сукин сын мог за две недели заработать мне на четыре года в Дартмуте. Моя комната, питание и обучение были для него гребаной пылинкой. Как и моя мама. Как и я сам. Тачки заботили его больше, чем мы.

Ким молчала. Она скрестила пальцы в замок и поднесла их к губам, словно борясь с каким-то сильным чувством. Молчание затягивалось. Наконец она откашлялась.

— Как вы живете?

Он издал резкий смешок:

— А как все живут?

— Я имела в виду, чем вы зарабатываете на жизнь?

— Вы сейчас иронизируете?

— Я вас не понимаю.

— Вы думаете, я живу на деньги, которые он мне оставил. Вы думаете, что те деньги, которые я якобы ненавижу, меня кормят. Вы думаете: «Какой мерзкий лицемер!» Вы думаете, я такой же, как он, и на самом деле мне нужно только бабло.

— Я ничего такого не думаю. Я просто спросила.

Он издал еще один резкий смешок.

— Репортер — и просто спросила? Это как черт с добрым сердцем. Или как хирург с душой. Да. Конечно. Просто спросила.

— Думайте, что хотите, Джими. Вы можете мне ответить?

— Ага. Теперь я вижу, что вам надо. Вам надо знать, как мы все устроились. В плане наследства. Сколько мы получили? Вам ведь этого надо?

— Мне нужно все, что вы захотите мне сказать.

— То есть что я захочу сказать вам про деньги. Ведь именно это интересует ваших гребаных телезрителей. Финансовая порнография. Хорошо. Отлично. Поговорим о бабках. Жестче всех попал бухгалтер: все досталось его сестрице, у нее ж детки ненормальные. Еще был горе-пекарь — этот унаследовал мамочкины долги. Няшка жена юриста неплохо устроилась: ей досталась пара-тройка миллионов, так как у мужа было до хренищи разных страховок. Таким вот дерьмом они и делились на своей группе поддержки. Вам это дерьмо и нужно?

— Мне нужно все, что вы захотите мне сказать.

— Ах, ну да. Отлично. Ларри Стерну досталась от папаши-дантиста фабрика красоты, которая, я уверен, приносит миллионы. Роберта, жуткая тетка с жуткими псами, получила многомиллионный сортирный бизнес папаши-потаскуна. Ну и я, конечно. Когда мой загребущий папаша схлопотал пулю, у него был брокерский счет в «Фиделити-инвестментс» на двенадцать лямов с хвостиком. И если вашим телезрителям-правдолюбам нужны последние новости, теперь этот счет оформлен на меня и на нем около семнадцати миллионов. Что, конечно же, порождает вопросы. «Если у сынка Брюстера такая адова туча денег, почему он живет в этой вонючей дыре?» Ответ прост. Догадаетесь сами?

— Нет, Джими, не догадаюсь.

— Догадались бы, если б подумали, но так и быть, скажу. Я сберегаю все до цента, чтобы отдать Доброму Пастырю, если его когда-нибудь поймают.

— Вы хотите отдать деньги вашего отца его убийце?

— Каждый гребаный цент. Неплохой бюджет на адвокатов, правда?

Глава 38Душитель из Уайт-Маунтин

Видео продолжалось еще десять или пятнадцать минут, но ничего столь же впечатляющего, как слова о судьбе наследства доктора Джеймса Брюстера, сказано не было. Они вкратце обсудили нынешний источник дохода Джими — небольшую фирму, занимающуюся веб-дизайном и электронным консалтингом, — затем интервью постепенно сошло на нет. В конце Ким с серьезным выражением лица попрощалась с Джими и пообещала, что скоро снова с ним свяжется.

— Боже, — произнес Гурни, выключив компьютер и откинувшись в кресле.

Мадлен вздохнула.

— Такое сильное чувство вины.

Гурни с удивлением посмотрел на нее.

— Вины?

— Он ненавидел своего отца, вероятно, желал ему смерти. Возможно, желал даже, чтобы его убили. А потом его и правда убили. И от этого никуда не деться.

— Даже если он тут ни при чем… — Гурни размышлял вслух.

— Но он при чем. Его мечты стали явью, и никуда не деться от того, что это были его мечты. Он получил то, что хотел.

— В этом видео я увидел скорее гнев, чем вину.

— Гнев переживать не так больно, как вину.

— А можно выбрать?

Мадлен посмотрела на него долгим взглядом и только потом ответила:

— Если сфокусироваться на том, что твой отец вел себя ужасно и заслужил смерть, тогда можно застрять в своем гневе и не чувствовать вины за то, что желал ему этой смерти.

У Гурни возникло неприятное чувство, что она говорит не только о Джими Брюстере, но и о его собственных трудных отношениях с отцом, который в детстве его не замечал и которого он сам перестал замечать, когда вырос. Но это была такая проблемная область, что ему не хотелось в нее углубляться. В этих отцовско-сыновьих отношениях того и гляди завязнешь, как в болоте.

В самом деле, фокус — всему голова. А новые вопросы требовали новых действий. И он пошел на кухню за телефоном.

Он переслал видео лейтенанту Баллард еще во время ланча. Наверняка она не сдержала любопытства и уже его посмотрела. Странно, что она не позвонила, чтобы его обсудить. Или не странно, учитывая напряженность ситуации. И неустойчивость симпатий и предпочтений. Наверное, стоит ей позвонить — проверить, не переменился ли ветер. Хотя, возможно, разумнее подождать, пока она не позвонит сама.

От необходимости делать выбор его избавил взгляд в окно: на холме, за руинами амбара, показалась красная «миата» Ким, а за ней — мотоцикл Кайла.

Когда они подъезжали к дому, «миата» с грохотом провалилась колесом в сурковую норку. Но когда Ким припарковалась и вышла из машины, по ее лицу было понятно, что это происшествие ее не волнует. В выражении ее глаз и напряженных губ читалась тревога — и тревожила ее явно не задняя ось. Та же тревога чувствовалась в том, как мрачно, с подчеркнутой тщательностью Кайл устанавливал мотоцикл на подножку.

Ким подошла к Гурни и закусила губу, словно силясь не заплакать.

— Простите, что я так разнылась.

— Все в порядке.

— Я не понимаю, что происходит. — Она была похожа на испуганного ребенка, пытающегося найти оправдание проступку, который тяжело осознать.

Кайл стоял у нее за спиной: его собственное беспокойство таилось в плотно сжатых губах.

Гурни улыбнулся — насколько мог, тепло:

— Пойдемте в дом.

Когда они вошли в кухню из прихожей, с другой стороны вошла Мадлен. На ней был, как сказал бы Гурни, «костюм для клиники» — темно-коричневые брюки и бежевый пиджак — образ гораздо более строгий и официальный, чем обычно, без кислотных тонов.

Она слегка улыбнулась Ким и Кайлу.

— Если вы голодные, покопайтесь в холодильнике и в кладовке.

Она подошла к буфету и взяла большую сумку, с которой обычно ходила. На сумке был изображен симпатичный козлик, а вокруг него надпись: «Поддержим местных фермеров».

— Я вернусь через два часа, — сказала она, уходя.

— Осторожнее там, — отозвался Гурни ей вслед.

Затем посмотрел на Ким и Кайла. Видно было, что они устали, взвинчены и напуганы.

— Как он узнал? — очевидно, этот вопрос так мучил Ким, что ей не пришло в голову сформулировать его яснее.

— В смысле как Добрый Пастырь узнал, что тебе можно послать письмо на адрес Кайла?

Она торопливо кивнула.

— Я не могу думать о том, как он следил за нами, шел по следу. Это слишком жутко. — Она потерла руки, словно пытаясь согреться.

— Не более жутко, чем та аудиозапись, или капли крови на кухне, или нож в подвале.

— Но это все Робби… Придурок Робби… А здесь… убийца… он убил Рути… и Эрика… ножами для льда! Господи… Неужели он убьет всех, с кем я беседовала?

— Надеюсь, что нет. Но сейчас не мешало затопить печку. Когда солнце садится, здесь становится совсем холодно.

— Я разожгу, — сказал Кайл, очевидно, отчаянно желавший сделать что-нибудь полезное.

— Спасибо. Ким, почему бы тебе не сесть в кресло у печки и не постараться успокоиться? Там есть шерстяное одеяло. А я сделаю нам всем кофе.

Через десять минут Гурни, Ким и Кайл сидели у печки. Успокаивающий запах вишневых поленьев, красновато-желтые всполохи огня в железной печурке и дымящиеся кружки с кофе в руках придавали уверенности, словно намекали, что и у хаоса пожалуй есть границы.

— Я почти уверен, что по дороге в город нас никто не преследовал, — сказал Кайл. — И точно знаю, что никто не ехал за нами сегодня.

— Откуда ты знаешь? — казалось, Ким не столько хотела поспорить, сколько надеялась, что ее убедят.

— Я все время ехал за тобой, иногда совсем близко, иногда на каком-то расстоянии. И наблюдал. Если бы нас кто-нибудь преследовал, я бы его увидел. А когда в Роскоу мы съехали с семнадцатого шоссе, на дороге вообще не было никакого транспорта.

Это объяснение лишь слегка успокоило Ким. В голове у Гурни, впрочем, возникли другие объяснения, но о них он предпочел промолчать, по крайней мере пока, иначе Ким стало бы только хуже.

— Вы упомянули Робби Миза, — сказал Гурни. — Я тут подумал… он много общался с Джими Брюстером?

— Не очень.

— Это он снимал видео, которое вы мне переслали?

— Он, но оказалось, что Робби и Джими — это плохое сочетание. Тут и стало понятно, что Робби неадекватен.

— То есть?

— Чем больше Робби общался с участниками моего проекта, тем больше он жаждал их одобрения. Тогда я впервые увидела в нем эту сторону. Увидела, какой он подлиза, как жаден до денег. Я думаю, Джими тоже это разглядел. А как раз это он и ненавидел.

— К кому Робби подлизывался?

— Да практически ко всем. К Эрику Стоуну, пока не обнаружил, что все имущество Эрика перезаложено втридорога. Потом к Рути — она была уязвима, а денег у нее было достаточно. — Ким покачала головой. — Такой липкий маленький мерзавец, и так хорошо это скрывал первые несколько месяцев.

Гурни ждал. Она глубоко вздохнула и продолжила:

— Еще была Роберта — сантехника отца приносит ей море денег. Ее уязвимой не назовешь, скорее грозной, но Робби все равно ей названивал. А еще Ларри, тоже богач, благодаря своей косметической стоматологии. Но Ларри, я думаю, видел Робби насквозь, видел, как он жаждет внимания, возможно, даже жалел его. Но зачем об этом говорить? Это не Робби убил Рути и Эрика. Он на такое не способен. Он мерзавец, но не такого рода. Так что какая разница?

У Гурни не было ответа, но от необходимости отвечать его избавил звонок мобильного. Должно быть, подумал он, лейтенант Баллард звонит поделиться впечатлением от интервью с Брюстером. Гурни поглядел на экран: Хардвик.

— Дэйви, малыш, если ты еще не в курсе, ты в феерической жопе.

— На меня кто-то пожаловался?

— Пожаловался? Ну если пришить тяжкое преступление и отдать на растерзание уголовному суду — это пожаловаться, то да, пожаловался.

— Трауту не дает покоя мой амбар?

— Официально это дело ведет отделение БКР по поджогам, но ФБР им очень интересуется. Предлагает всяческую помощь в расследовании твоих финансовых обстоятельств: вдруг ты в затруднительном положении и тебе кстати пришлись бы страховые деньги? Мало ли — проигрался, или проблемы с кредитом, или со здоровьем, или что в личной жизни.

— Подонок, — отозвался Гурни, большими шагами ходя вокруг стола.

— А хрен ли ты думал? Угрожаешь спустить с него штаны на людях, а он, думаешь, ноль реакции?

— Меня поразила не его реакция. А то, как мало остается времени.

— Раз уж зашла речь, то скоро ты уже обнаружишь свою сокровенную истину или так и будешь всех троллить?

— Ты так говоришь, как будто я ищу в этом деле того, чего там нет.

— Нет, не говорю. Просто спрашиваю, приблизился ли ты к разгадке, какой бы она ни была.

— Это я пойму, только когда узнаю разгадку. Кстати, а что ты знаешь о душителе из Уайт-Маунтин?

Хардвик немного помолчал.

— Это старая история, да? Пятнадцать лет назад? В Нью-Гэмпшире?

— Скорее даже двадцать лет назад. В Хановере и окрестностях.

— Ага. Что-то припоминаю. Пять или шесть женщин задушены шелковым шарфом за небольшой промежуток времени. А зачем тебе это?

— Одна из жертв душителя была девушкой сына одной из жертв Доброго Пастыря. Училась на выпускном курсе в Дартмуте. И так получилось, что сын другой жертвы Доброго Пастыря тогда учился на первом курсе.

— Э… Девушка… сына… жертвы… старшекурсница… первокурсник?.. О ком мы говорим-то?

— Старшекурсницу из Дартмута, по совпадению девушку Ларри Стерна, задушил маньяк, а Джими Брюстер учился в это время там же на первом курсе.

Снова повисло молчание. Гурни почти уже видел, как мигает калькулятор в голове Хардвика. Наконец Хардвик откашлялся.

— То есть ты предлагаешь мне увидеть в этом смысл? Какой на хрен смысл? Есть две семьи на северо-востоке, в каждой в двухтысячном году кого-то застрелил Пастырь. И так получилось, что за десять лет до того, в девяностом году, сын одного из убитых учился в одном из университетов Лиги плюща, когда девушку сына другого убитого задушил маньяк. Я согласен, тут есть что-то странное, но, по-моему, совпадения часто кажутся странными. Я не вижу тут никакого смысла. Ты что, думаешь, что Джими Брюстер и был душителем из Уайт-Маунтин?

— У меня нет причин так думать. Но просто на всякий случай: не мог бы ты проверить базы Информационной службы, если они еще доступны, и раскопать основные факты?

— Какого рода?

— Прежде всего modus operandi, профили жертв, какие-то зацепки, все, что каким-то образом связано с Брюстером.

— Например?

— Ну для начала нас интересует следователь, который вел дело, и возникало ли в расследовании хоть раз имя Брюстера.

Вновь повисло молчание — на этот раз самое долгое.

— Ты меня слышишь, Джек?

— Слышу. И думаю, какой геморрой эти твои маленькие просьбы.

— Я знаю.

— Ты вообще видишь свет в конце тоннеля?

— Я уже сказал, у меня очень мало времени. Так что конец тоннеля я вижу. Вопрос, что там в конце. У меня есть, наверное, еще день.

— Чтобы что?

— Чтобы все распутать. Или это дело меня окончательно раздавит.

Хардвик опять замолчал, но уже не так надолго. Потом чихнул и высморкался.

— Дело Доброго Пастыря не раскрыли за десять лет. Ты собираешься раскрыть его за сутки?

— Думаю, у меня нет выбора. Кстати, Джими Брюстер сказал Ким, что в деле Доброго Пастыря у него алиби. Ты случайно не помнишь какое?

Хардвик снова высморкался.

— Такое не забудешь. Когда убили Брюстера, нашему отделению в последний раз пришлось доставлять оповещение о смерти. Доктора застрелили в Массачусетсе, но сын его жил здесь, поэтому мы и занялись оповещением, а потом пришло ФБР и взяло расследование в свои руки.

— И что там трудно забыть?

— Что алиби Джими было больше похоже на мотив, по крайней мере в случае с его отцом. Джими тогда сидел под арестом, его взяли с ЛСД, а выйти под залог он не мог — отец отказался ему помогать, пусть, мол, посидит пару недель. В итоге залог внесла бывшая девушка Джими, и он вышел из тюрьмы — пылая от ярости — где-то за три часа до убийства отца.

— Он проходил подозреваемым?

— По-настоящему нет. Медэкспертиза показала, что доктора Брюстера убили в точности так же, как остальных. А Джими не мог скопировать детали убийства, потому что на тот момент они еще не были обнародованы.

— Значит, Джими сбрасываем со счетов.

— Похоже, что да. Даже жаль. Он так подходит под твое описание из списка.

— Под какое?

— Ты там спрашиваешь, все ли жертвы Доброго Пастыря были одинаково важны. Так вот, если бы Джими мог убить их всех, то по-настоящему важен для него был бы только отец, другие люди попали бы под горячую руку — они ездили на таких же машинах, как его отец, что делало их для его извращенного ума столь же презренными, столь же достойными расправы. Жертвы-двойники. Виновные в том, что ассоциируются с отцом. — Он замолчал. — Да ну на хрен. Что это я. Очередное психоблудие.

Глава 39Кровь и тени

Мадлен вернулась с собрания в клинике выжатая как лимон, возмущенная и вся в своих мыслях. Обронив пару замечаний о том, какое зло бюрократия, она направилась в спальню с «Войной и миром» под мышкой.

Вскоре Ким сказала, что хочет как следует отдохнуть перед встречей с Руди Гетцем, откланялась и тоже пошла к себе.

Следом за ней ушел и Кайл.

Когда Гурни услышал, как Мадлен выключает ночник, он закрыл заслонку печи, проверил, заперты ли окна и двери, вымыл несколько стаканов, которые нашел в раковине, и, поняв, что зевает, тоже решил ложиться.

Но он был так измотан и перевозбужден, что сон никак не шел. Гурни добился лишь того, что в голове стали кружиться бесчисленные детали дела Доброго Пастыря, вне всякой связи с реальностью.

Ноги у него мерзли и одновременно потели. Гурни хотел было надеть теплые носки, но так и не заставил себя вылезти из кровати. Он понуро глядел в большое незанавешенное окно спальни и вдруг заметил, что в серебряном свете луны пастбище фосфорисцирует, как дохлая рыба.

Не в силах прогнать беспокойство, он встал и оделся. Затем вышел из спальни и уселся в кресле у печки. Печка, по крайней мере, грела, и это было приятно. На решетке тлели красные угольки. Сидя он как будто лучше структурировал мысли: в таком положении лучше думалось.

Что он знал наверняка?

Что Добрый Пастырь умен, невозмутим перед лицом опасности и склонен максимально избегать риска. Его план всегда продуман, исполнение безупречно. Человеческая жизнь ничего для него не значит. Он непреклонен в своем желании не допустить «Осиротевших» на экраны. И одинаково ловко управляется с огромным пистолетом и с ножичком для колки льда.

Гурни решил сосредоточиться на стремлении избегать риска. Может быть, здесь собака и зарыта? Это стремление обнаруживало себя во множестве деталей. Например, в том, как тщательно преступник выбирал идеальное место для нападения, особенно левые повороты, чтобы избежать столкновения после выстрела, как избавлялся от каждого пистолета после использования, как выбрал место для стоянки перед убийством Рут, руководствуясь безопасностью, а не удобством, сколько времени и сил потратил, чтобы запутать следы, начиная от манифеста и кончая постом на странице Рут.

Этот человек решил обезопасить себя любой ценой.

Ценой времени, денег и человеческих жизней.

Тут вставал интересный вопрос: какие еще техники он использовал, чтобы обезопасить себя и уменьшить риск? Помимо тех, которые уже известны? Иначе говоря, с какими еще рисками он сталкивался и как именно старался себя обезопасить?

Нужно было представить себя в шкуре Доброго Пастыря.

Гурни задумался: о чем бы он беспокоился, если бы собирался застрелить кого-то ночью в машине на безлюдной дороге? В голову сразу пришло: а вдруг он промахнется? И если предполагаемая жертва случайно разглядит номер его машины? Возможно, и не разглядит, но такая вероятность обеспокоила бы преступника, не желающего рисковать.

Профессиональные уголовники часто пользовались машинами в угоне, но держать у себя угнанную машину и ездить на ней три недели, когда об угоне уже давно заявили и она внесена в полицейские базы, — стратегия совсем не безопасная. С другой стороны, каждый раз угонять новую машину — тоже подставляться. Такой сценарий не понравился бы Доброму Пастырю.

Так что бы он сделал?

Возможно, частично залепил бы грязью номерной знак? Это, конечно, нарушение, но риск от него был очень мал по сравнению с тем риском, которого оно позволяло избежать.

О чем еще мог беспокоиться Добрый Пастырь?

Гурни вдруг осознал, что смотрит на угольки в печи, не в силах сосредоточиться. Он встал с кресла, зажег торшер и пошел сделать себе кофе. Он уже давно понял, что решить проблему можно только одним способом — отвлечься на что-нибудь другое. Тогда мозг, не чувствуя лишнего давления, зачастую сам находит разгадку. Как сказал некогда его сосед, коренной делавэрец: «Собака не поймает кролика, пока не спустишь ее с поводка».

Значит, надо заняться чем-то новым. Или забытым старым.

Например, ему стало не по себе, когда Кайл уверял, что никто не следовал за ним и Ким ни в город, ни на обратном пути. Тогда Гурни решил промолчать, но этот вопрос его тревожил, и теперь пришло время разобраться. Он вынул из ящика буфета три фонарика, включил по очереди каждый и выбрал тот, у которого батарейки были свежее. Потом пошел в прихожую, надел заляпанную краской рабочую куртку, зажег свет над боковой дверью и вышел на улицу.

На улице было не то что прохладно — холодно. По мерзлой траве он подошел к машине Ким и проверил дорожный просвет. Тот оказался маловат для того, что задумал Гурни, и он вернулся в дом за ключами.

Ключи нашлись в сумочке Ким на кофейном столике у печки.

Гурни снова вышел на улицу, пошел в гараж для трактора и достал пару небольших металлических пандусов, которые использовал для замены лезвий на косилке. Он установил пандусы перед колесами «миаты», въехал на них, так что передний край машины оказался приподнят еще на восемь дюймов, и дернул ручник. Затем он снова лег на мерзлую траву и осветил днище приподнятой машины фонариком.

Вскоре его подозрение и опасение подтвердилось: к передней части рамы магнитом была прикреплена черная металлическая коробочка размером не больше пачки сигарет. Из коробочки к аккумулятору «миаты» тянулся провод.

Гурни вылез из-под машины, съехал с пандуса, вернулся в дом и вернул ключи Ким в сумочку.

Он задумался. Не то чтобы GPS-маячок, позволяющий следить за перемещением «миаты», кардинально менял дело, но все-таки это была новость. А еще нужно было решить, оставлять его на месте или нет.

Он начал взвешивать за и против, а в голове тем временем теснились другие вопросы. Гурни решил хоть на время избавиться от них, взял телефон и позвонил.

Было уже полдвенадцатого: мало шансов, что Хардвик возьмет трубку, но Гурни мог оставить сообщение и тем самым разгрузить мозг. Как он и ожидал, ответил только автоответчик.

«Привет, Джек, у меня опять геморройные вопросы. Есть ли какая-нибудь незасекреченная государственная база, где хранятся сведения о дорожных штрафах десятилетней давности? Особенно меня интересуют штрафы за неразличимый номер, выписанные в северных округах штата в период преступлений Доброго Пастыря. И еще, никаких новых сведений о душителе из Уайт-Маунтин?»

Положив трубку, Гурни снова стал думать о маячке: он был подключен к аккумулятору автомобиля, а не работал на собственной батарейке с ограниченным сроком эксплуатации — значит, установить его могли еще давно. Вопрос в том, когда именно он был установлен, зачем и кем? Без сомнения, тем же человеком, который установил жучки в квартире Ким. Может быть, это ее сумасшедший бывший бойфренд, но Гурни почему-то казалось, что не все так просто.

На самом деле не исключено, что…

Гурни снова надел куртку и вышел из дома.

Он передвинул пандус к своему «аутбеку». Потом вспомнил, что забыл фонарик и ключи от машины, сходил за ними и повторил ту же процедуру, что и с «миатой».

Отчасти ожидая увидеть похожее устройство, он тщательно осмотрел переднее шасси, но ничего не нашел. Затем открыл капот и осмотрел моторный отсек. Снова ничего. Проследил, какие провода идут от аккумулятора: ничего лишнего.

Просто на всякий случай он поставил пандус позади машины и заехал на него задними колесами. Затем залез под машину и посветил фонариком.

И вот, пожалуйста. Еще одна черная коробочка, побольше первой, на батарейке, была примагничена к поддерживающей планке бампера. Марка и другие надписи на боку этого устройства свидетельствовали, что оно произведено там же, что и маячок на машине Ким, и в целом сходно с ним, только имеет самостоятельный источник питания.

Объяснить это различие можно было по-разному. Одна из самых очевидных причин — время, необходимое для установки: проводное устройство устанавливается не меньше часа, а беспроводное — почти мгновенно. При прочих равных проводное было предпочтительнее, и, вероятно, тому, кто его устанавливал, важнее была машина Ким, чем Гурни. Что опять, конечно же, наводило на мысли о Мизе.

Уже перевалило за полночь, но о сне не могло быть и речи. Гурни достал из ящика стола в комнате блокнот и ручку и снова полежал под каждой из машин, переписывая сведения, напечатанные на боку каждого устройства, чтобы потом найти на сайте производителя их технические характеристики. Все GPS-маячки работали в целом одинаково, передавая координаты, которые могли отображаться в виде значка на карте, и карту эту можно было видеть через соответствующее приложение буквально с любого компьютера с интернет-подключением. Цена устройства зависела от дальности передачи, точности в определении места, удобства программного обеспечения и точности в определении времени. Технология, даже в весьма совершенном ее изводе, была совсем не дорогой, а значит, доступной почти каждому.

Вылезая во второй раз за ночь из-под «миаты», Гурни ощутил какую-то вибрацию в правом ребре и испугался. Он на автомате связал эту дрожь с тем, чем занимался в тот момент, и решил, что ее вызвал маячок. Но через секунду он осознал, что это вибрирует его телефон: Гурни поставил его на беззвучный режим, чтобы не перебудить всех в доме, если Хардвик перезвонит.

Он вылез из-под машины, поднялся на ноги, вынул телефон из кармана и увидел на экране имя Хардвика.

— Быстро же ты, — сказал Гурни.

— Что? Какое на хрен быстро?

— Быстро же ты нашел ответы на мои вопросы.

— Какие еще вопросы?

— Проверь автоответчик.

— Я посреди ночи автоответчик не проверяю. Я по другому поводу.

У Гурни возникло что-то вроде предчувствия. А может быть, он достаточно хорошо знал интонации Хардвика, чтобы услышать в них весть о смерти. Он слушал и ждал.

— Лила Стерн. Жена дантиста. На полу в прихожей. Ножом для льда в сердце. Трое теперь, шестеро тогда. Всего девять. И конца-краю не видно. Подумал, ты захочешь узнать. Никто ж не удосужится тебе сказать.

— Господи. Воскресенье, понедельник, вторник. Каждую ночь.

— Так кто же следующий? Ваши ставки на среду? — Хардвик снова сменил тон — и цинизм его интонаций корябнул Гурни, будто ногтем по классной доске.

Он понимал, что в полиции не обойтись без черного юмора, но Хардвик зло шутил и там, где можно было обойтись. Отчасти поэтому Гурни так на него реагировал, хотя тут было что-то еще: на каком-то глубинном уровне Хардвик напоминал ему отца.

— Спасибо за информацию, Джек.

— Ну, на то и нужны друзья.

Гурни вернулся в дом и остановился посреди кухни, пытаясь как-то переварить все сведения, свалившиеся на него за последний час. Он стоял рядом с буфетом. Свет был включен, и потому не было видно, что происходит снаружи. Гурни выключил свет. Луна была почти полной — самую малость ущербный диск. Ее света хватало, чтобы посеребрить траву и придать отчетливости черным силуэтам деревьев. Гурни прищурился и как будто различил даже хвойную бахрому тсуговых веточек.

Вдруг ему показалось, что там что-то движется. Он затаил дыхание и наклонился поближе к окну. Облокотился о буфет и тут вскрикнул, ощутив острую боль в правом запястье. Еще не успев посмотреть, он понял, что случайно положил руку на острый как бритва наконечник стрелы, что лежала на буфете уже неделю. Наконечник глубоко вошел ему в руку. Когда Гурни включил свет, по его раскрытой ладони на пол капала кровь.

Глава 40Увидеть факты

Не в силах заснуть, несмотря на крайнюю усталость, Гурни сидел за столом в полутемной кухне и глядел в окно на восточный хребет. По небу расползался болезненно бледный рассвет, похожий на болезненное состояние его ума.

Ночью Мадлен, проснувшись от его крика, отвезла его в медпункт Уолнат-Кроссинга.

Она просидела с ним в медпункте четыре часа, хотя на самом деле они обернулись бы меньше чем за час, если бы в медпункт не приехали три скорые с пострадавшими в трагикомической аварии. Пьяный водитель сшиб билборд, и тот послужил трамплином для мчащегося мотоцикла, так что он взлетел и приземлился на капот встречной машины. По крайней мере, так об этом рассказывали друг другу врачи выездной бригады и отделения неотложной помощи, стоя рядом с боксом, где Гурни ожидал перевязки.

Не прошло и недели, а он уже снова в медпункте. Что само по себе не радовало.

Он видел, что Мадлен бросает на него взволнованные взгляды — и по дороге в медпункт, и во время ожидания, и на обратном пути, но они почти ни о чем не говорили. А если и говорили, то о боли в руке, о дорожном происшествии и о том, чтобы убрать чертову стрелу куда подальше.

Гурни было о чем рассказать помимо этого — возможно, и нужно было рассказать. О маячке в машине Ким. О маячке в его собственной машине. О новом убийстве. Но обо всем этом он молчал.

Свое молчание он объяснял нежеланием расстраивать Мадлен. Но какой-то голос в голове возражал: на самом деле он хотел избежать споров и тем самым не связывать себе руки. Он решил, что скрывает правду только до времени, не лжет, а просто оттягивает признание.

Они вернулись домой за полчаса до рассвета, и Мадлен пошла спать с тем же встревоженным выражением лица, которое Гурни то и дело видел у нее в эту ночь. Не в силах заснуть из-за перевозбуждения, Гурни сел за стол и стал думать, что означают для него события, о которых он решил не говорить, и в первую очередь — новое звено в цепочке убийств.

Он знал, что есть разные способы поймать убийцу, но мало какие подходят, если убийца умен и владеет собой. А Добрый Пастырь был, возможно, самым умным и хладнокровным из убийц.

Оставался единственный способ его вычислить — масштабная организованная операция правоохранительных органов. Нужно было заново и скрупулезно пересмотреть все первоначальное дело. Привлечь огромное число сотрудников. Добиться разрешения начать все с чистого листа. Но в нынешних обстоятельствах на это нечего было надеяться. Ни ФБР, ни полиция не способны были свернуть со старой колеи на верный путь. Ведь они сами укатывали эту колею целых десять лет.

Так что же делать?

Поруганный и оплеванный, подозреваемый в мошенничестве, с клеймом ПТСР на лбу, что, черт возьми, мог он сделать?

Ничего не приходило в голову.

Ничего, кроме глупого афоризма:

«Играй теми картами, что есть».

Какими на хрен картами?

Большинство его карт — сущий мусор. Или же в сложившихся обстоятельствах их не разыграешь.

И все же у него был туз в рукаве.

Может, он принесет ему выигрыш, а может, наоборот.

В утреннем тумане всходило солнце. Оно не успело еще толком подняться, как зазвонил телефон. Гурни встал из-за стола и прошел в комнату. Звонили из клиники, просили Мадлен.

Гурни думал было отнести трубку в спальню, но тут Мадлен, в пижаме, показалась в дверях комнаты и протянула руку за телефоном, будто бы ожидала этого звонка.

Она взглянула на экран, потом ответила приятным деловым тоном, который так никак не вязался с ее сонным лицом.

— Доброе утро, это Мадлен.

Потом долго слушала что-то — видимо, какое-то объяснение. Гурни за это время сходил на кухню и заправил кофемашину.

Голос Мадлен прозвучал еще только раз, под самый конец разговора, и Гурни разобрал лишь несколько слов. Кажется, она на что-то согласилась. Через несколько секунд она вошла в кухню, и в глазах ее было вчерашнее беспокойство.

— Как твоя рука?

Лидокаин, которым его обезболили, прежде чем наложить девять швов, больше не действовал, и ладонь у запястья пульсировала от боли.

— Ничего, — сказал он. — О чем тебя просят в этот раз?

Она не ответила.

— Держи руку поднятой. Как доктор велел.

— Хорошо, — Гурни поднял руку на несколько дюймов над разделочным столом, у которого он ждал, пока сварится кофе. — У них что, новый суицид? — спросил он с излишней веселостью.

— Вчера вечером уволилась Кэрол Квилти. Нужно ее заменить.

— Во сколько?

— Чем скорее, тем лучше. Я сейчас в душ, перекушу и поеду. Ты сам тут справишься?

— Конечно.

Она нахмурилась и показала на руку.

— Выше.

Он поднял руку на уровень глаз.

Мадлен вздохнула, подмигнула ему — мол, молодец — и отправилась в душ.

Он в тысячный раз подивился ее жизнерадостности, неизменной способности принимать реальность, что бы та ни готовила, и оставаться оптимистичной — гораздо более оптимистичной, чем он.

Мадлен принимала жизнь такой, какая она есть, и делала что могла.

Она играла теми картами, которые у нее были.

Тут Гурни вновь вспомнил о тузе в рукаве.

Что бы из этого ни вышло, надо его использовать. Пока не кончилась игра.

Он смутно предчувствовал, что ничего хорошего не выйдет. Но был лишь один способ это проверить.

Разыграть туза — значило использовать прослушивающие устройства в квартире Ким. Возможно, их установил сам Добрый Пастырь, и возможно, он все еще прослушивал записи. Если оба эти предположения были верны — а это был большой вопрос, — то жучки становились средством связи. Средством общения с убийцей. Через них можно было передать послание.

Но каким должно быть это послание?

Такой простой вопрос — и бесконечное множество ответов.

И среди них нужно было найти правильный.

Вскоре после ухода Мадлен домашний телефон снова зазвонил. Это был Хардвик. Скрипучий голос произнес: «Проверь онлайн архивы газеты „Манчестер Юнион Лидер“. Они в девяносто первом писали про Душителя. Там этого дерьма навалом. Ну все, пока, я пошел срать. Осторожней там».

Хардвик умел изящно попрощаться.

Гурни сел за компьютер и целый час читал архивы не только «Юнион Лидера», но и других газет Новой Англии, которые много писали о Душителе.

За два месяца было совершено пять нападений, все со смертельным исходом. Все жертвы были женщины, и всех их убийца задушил белыми шелковым шарфами, которые оставлял у них на шее. Сходства между жертвами казались скорее совпадением, чем свидетельством каких-либо связей между ними. Три женщины жили одни и были убиты у себя дома. Две другие допоздна задерживались на работе в безлюдной местности. Одну задушили на неосвещенной парковке позади магазина рукоделия, которым она управляла, другую на такой же парковке за собственной цветочной лавочкой. Все пять нападений произошли в радиусе пяти километров от Хановера, где располагается Дартмутский колледж.

Хотя в серийных удушениях женщин нередко прослеживается сексуальный мотив, в данном случае на жертвах не было следов изнасилования или надругательства. Обобщенный «портрет жертвы» показался Гурни очень странным. Собственно, и портрета никакого не было. Единственное сходство всех жертв состояло в том, что они все были миниатюрными. Но на этом сходство заканчивалось. Они по-разному одевались, носили разные прически. Социальный состав тоже был весьма пестрым: дартмутская студентка (на тот момент девушка Ларри Стерна), две хозяйки магазинов, буфетчица из местной начальной школы и психиатр. Возраст их тоже варьировался: от двадцати одного до семидесяти одного года. Дартмутская студентка была блондинка англосаксонской внешности. Психиатр на пенсии — седовласая афроамериканка. Гурни редко встречал такой разброс среди жертв серийного убийцы. Сложно было понять, на чем маньяк повернут — что так привлекало его во всех жертвах.

Пока он размышлял о странностях этого дела, наверху включили душ. Вскоре на пороге комнаты появилась Ким. Взгляд ее был полон дикой тревоги.

— Доброе утро, — сказал Гурни, закрывая страницу поиска.

— Мне так жаль, что я вас во все это втянула, — проговорила она, чуть не плача.

— Я зарабатывал этим на жизнь.

— Когда вы зарабатывали этим на жизнь, никто не сжигал ваш амбар.

— Мы не можем быть точно уверены, что амбар связан с этим делом. Это может быть просто…

— Господи! — перебила она. — Что у вас с рукой?

— Я оставил на буфете стрелу и поранился об нее в темноте.

— Господи! — повторила Ким и вздрогнула.

За спиной у нее появился Кайл.

— Привет, пап, как… — он замолчал, увидев повязку. — Что случилось?

— Ничего особенного. Это только выглядит страшно. Будете завтракать?

— Он порезался об эту жуткую стрелу, — сказала Ким.

— Боже, она ведь как бритва, — сказал Кайл.

Гурни встал из-за стола.

— Ну хватит, — сказал он. — Пойдемте, там есть яичница, тосты и кофе.

Он старался казаться спокойным. Но в то самое время, когда он, непринужденно улыбаясь, шел к столу, его терзал вопрос о Лиле Стерн и маячках. Имеет ли он право молчать о них? И почему молчит?

Сомнения в мотивах собственных действий всегда подрывали то хрупкое спокойствие, которого ему удавалось достичь. Он усилием воли вернул свое внимание к повседневности — к завтраку:

— Не хотите апельсинового сока?

За исключением пары реплик, завтрак прошел в молчании, почти неловком. Когда все доели, Ким, явно желая хоть что-нибудь сделать, вызвалась убрать со стола и помыть посуду. Кайл погрузился в чтение сообщений на телефоне, словно стремясь прочитать каждое как минимум дважды.

В повисшей тишине Гурни вернулся к главному вопросу: как достать из рукава свой туз. Второй попытки не будет. Он почти физически ощущал, как стремительно ускорилось время, словно завертевшись песчаной воронкой у него под ногами.

Он представил себе финальную схватку, в которой он наконец встретится с Добрым Пастырем. Финальную схватку, в которой фрагменты пазла встанут на свои места. Финальную схватку, которая ясно покажет, что позиция Гурни — это голос рассудка, а не фантазии выжившего из ума ветерана.

У него не было времени задуматься, насколько эта цель разумна и насколько вероятна победа. Ему оставалось только одно: понять, как устроить эту финальную схватку. И где.

Где — решить проще.

Как — вот это вопрос.

Зазвонил телефон, и Гурни вернулся в настоящий момент: он сидел за столом, освещенным утренним солнцем. К его удивлению, пока он был погружен в свои мысли, Кайл и Ким успели усесться в креслах в дальнем конце комнаты, а в печи разгорался огонь.

Гурни пошел в кабинет ответить на звонок.

— Доброе утро, Конни.

— Дэвид? — казалось, она была удивлена, что дозвонилась.

— Да, это я.

— В центре урагана?

— Вроде того.

— Еще бы, — голос Конни звучал резко и энергично. Она всегда говорила взвинченно. — И в какую сторону дует ветер?

— Что, прости?

— Моя дочь остается или уходит?

— Она сказала мне, что решила бросить проект.

— Потому что все слишком мощно?

— Мощно?

— Эти убийства ножиком для льда, возвращение Доброго Пастыря, паника на улицах. Ее это пугает?

— Убитые были ей дороги.

— Журналистика не для слабонервных. Так всегда было и всегда будет.

— Еще ей кажется, что вместо серьезной и искренней документальной программы РАМ делает из ее замысла дешевую мыльную оперу.

— Что за чушь, Дэвид, мы живем в капиталистическом обществе.

— То есть?

— Суть медийного бизнеса — сенсация. Сенсация — это бизнес. Нюансы — это, конечно, мило, но в реальности продается драма.

— Думаю, тебе стоит поговорить с ней, а не со мной.

— Само собой. Но мы с ней поладим как кошка с собакой. А тебя, как я и говорила, она уважает. Тебя она послушает.

— И что ты хочешь, чтобы я ей сказал? Что РАМ занимается благим делом, а Руди Гетц — герой?

— Судя по тому, что я знаю, Руди говнюк. Но умный говнюк. Жизнь не сказка. Кто-то умеет это принять, кто-то — нет. Я хочу, чтобы она хорошенько подумала, прежде чем бросать проект.

— По-моему, бросить этот проект — не такая уж плохая мысль.

Повисло молчание, а Конни Кларк молчала очень редко. Потом она вновь заговорила, уже тише:

— Ты не представляешь, к чему это может привести. То, что она решила учиться журналистике, защищать диплом, снимать этот проект, делать карьеру, стало для нее спасением. На фоне того, что было раньше.

— А что было раньше?

Конни вновь замолчала:

— То, что она стала такой целеустремленной, амбициозной девушкой — это вообще-то чудо. Несколько лет назад мне было за нее страшно: после исчезновения отца она была сама не своя. В подростковом возрасте ее штормило. Она ничего не хотела делать, ничем не интересовалась. Временами вроде как приходила в норму, а потом опять проваливалась в болото. Журналистика, особенно эти «Осиротевшие», внесли в ее жизнь какую-то цель. Проект вернул ее к жизни. Мне страшно думать, что будет, если она его бросит.

— Ты хочешь с ней поговорить?

— Она там? У тебя дома.

— Да. Это долго объяснять.

— Она сейчас в той же самой комнате?

— В другой комнате, вместе с моим сыном.

— С твоим сыном?

— Это тоже долго объяснять.

— Понятно. Ну ты все-таки объясни, когда будет время.

— С удовольствием. Через день-другой. Сейчас мне как-то не до того.

— Могу представить. И все же, пожалуйста, не забывай, что я тебе сказала.

— Мне пора.

— Хорошо, но… Сделай, что в твоих силах. Пожалуйста, Дэвид. Не допусти, чтобы она себе навредила.

Договорив, Гурни остался стоять в комнате у окна, невидящими глазами глядя на горные склоны. Как, черт возьми, можно уберечь другого от того, чтобы он себе навредил?

Пульсирующая боль в ладони прервала его мысли. Он поднял руку, приложил ее к оконной раме — боль утихла. Затем посмотрел на стоящие на столе часы. Меньше чем через час им с Ким надо было выезжать на встречу с Руди Гетцем.

Но кое-что нужно было обдумать прямо сейчас.

Туз в рукаве. Возможность оставить послание для убийцы.

Что это должно быть за послание? Приглашение? Прийти куда? Сделать что? С какой целью?

Чего может захотеть Добрый Пастырь?

Похоже, его всегда заботило одно — собственная безопасность.

Может, предложить ему избавиться от потенциального источника опасности.

Может, пообещать ему возможность уничтожить противника.

Да. На это он купится.

Возможность устранить неудобного ему человека.

И Гурни знал, куда позвать убийцу. Куда он придет расправиться с противником.

Гурни открыл ящик стола и вытащил визитку без имени, с одним телефонным номером.

Потом достал мобильный и позвонил. На звонок не ответили — он дождался автоответчика. Ни приветствия, ни слова о себе — лишь команда: «Объясните цель звонка».

— Это Дэйв Гурни. По срочному делу. Перезвоните мне.

Перезвонили, не прошло и минуты.

— Максимилиан Клинтер слушает. Что стряслось, парниш? — ирландский акцент работал на всю катушку.

— У меня просьба. Мне нужно кое-что сделать, и для этого мне нужно помещение.

— Так, так, так. Это что-то важное?

— Да.

— Насколько важное?

— Важнее не бывает.

— Важнее не бывает. Так, так. Это может быть только одно. Я прав?

— Я не умею читать мысли, Макс.

— А я умею.

— Тогда ты мог бы меня и не спрашивать.

— Это был не вопрос, а просьба подтвердить догадку.

— Я подтверждаю, что это важно, и прошу пустить меня на одну ночь в твою хижину.

— Объяснишь поподробнее?

— Подробностей я еще не знаю.

— Тогда в чем идея?

— Я не готов об этом рассказывать.

— Я имею право знать.

— Я хочу кое-кого туда пригласить.

— Его самого?

Гурни не ответил.

— Тысяча чертей! Что, правда? Ты его нашел?

— Скорее, я хочу, чтобы он меня нашел.

— У меня в хижине?

— Да.

— Зачем бы ему туда приходить?

— Чтобы меня убить. Если я дам ему серьезный повод меня убить.

— Понятно. Твой план — провести ночь в моей хижине посреди болота Хогмэрроу, ожидая человека, который собирается тебя убить. Так?

— Ну примерно.

— И какова будет счастливая развязка? За мгновение до того, как он снесет тебе голову, с небес, будто долбаный Бэтмен, свалюсь я?

— Нет.

— Нет?

— Я сам себя спасу. Или нет.

— Ты что, думаешь, один в поле воин?

— Это слишком сомнительное предприятие, чтобы впутывать в него кого-то еще.

— Но я-то точно должен участвовать.

Гурни невидящим взглядом глядел в окно, размышляя о подводных камнях своего плана — если его можно было назвать планом. Браться за дело одному крайне рискованно. Но впутывать туда кого-то еще, а тем паче Клинтера — еще рискованней.

— Извини. Или по-моему, или никак.

Клинтер взорвался:

— Ты говоришь об ублюдке, который разрушил всю мою жизнь! Ублюдке, ради убийства которого я живу! Которого я мечтаю скормить псам! И ты, черт возьми, говоришь мне, что будет «по-твоему»? По-твоему?! Да ты совсем спятил, что ли?

— Я не знаю, Макс. Но я вижу крохотный шанс остановить Доброго Пастыря. Возможно, не дать ему убить Ким Коразон. Или моего сына. Или мою жену. Теперь или никогда, Макс. Это мой единственный шанс. В этом деле и так слишком много подводных камней, слишком много неясностей. Еще один человек — это еще одна неясность. Извини, Макс, но я не могу согласиться. По-моему — или никак.

Повисло долгое молчание.

— Ладно, — сказал Клинтер. — В его голосе не было ни эмоций, ни ирландского акцента.

— Что ладно?

— Ладно, можешь провести ночь у меня в доме. Когда?

— Чем скорее, тем лучше. Скажем, завтра. С заката до рассвета.

— Ладно.

— Но я настаиваю, чтобы ты ни в коем случае туда не приходил.

— А если тебе понадобится помощь?

— Кто помог тебе в той комнатке в Буффало?

— Буффало — другое дело.

— Возможно, не такое уж другое. Двери хижины запираются на ключ?

— Нет. Змейки — мои единственные охранники.

— Вымышленные змейки? — Гурни вспомнил свой визит к Клинтеру на прошлой неделе. Казалось, будто прошел целый месяц.

— Вымысел — сильнее фактов, парниш. Змея в мозгах — что две в кустах. — Клинтер вновь заговорил с ирландским акцентом.

Глава 41Пособник дьявола

Незадолго до одиннадцати утра Кайл сел за компьютер Гурни с принтером, подключил USB-кабель и стал копировать pdf-файлы со своего смартфона «блэкберри». Однокурсник посылал ему конспекты лекций и задания, так что Кайл мог позволить себе пропустить учебу. Как он объяснил, работу, по крайней мере временно, тоже можно было делать удаленно.

Ровно в одиннадцать Гурни и Ким уехали на встречу с Руди Гетцем, которая была назначена на 12:30. Они поехали на «миате», за руль села Ким. Гурни надеялся, что за время дороги сможет обдумать, как заманить Доброго Пастыря в хижину Клинтера. А если получится, то и немного вздремнуть.

Бывали случаи, когда вычислить мотив — значило поймать преступника. Бывали другие случаи, когда только найдя преступника, можно было понять его мотив. Но сейчас оба подхода не годились: слишком мало времени. Единственная надежда была на то, чтобы заставить преступника выдать себя. Казалось, это невыполнимая задача. Как заманить в ловушку такого стреляного воробья?

На полпути к Ашокану, на трассе 28, Гурни наконец задремал. Через двадцать пять минут Ким его разбудила: они ехали по Фэлконс-Нест-лейн, до дома Гетца оставалась миля.

— Дэйв?

— Да?

— На ваш взгляд, как мне поступить? — спросила она, глядя вперед, на дорогу.

— Это серьезный вопрос, — ответил он уклончиво. — Если ты решишь завязать с РАМ, у тебя есть план Б?

— Зачем мне план Б?

Не успел Гурни ответить, как они подъехали к украшенному каменными колоннами въезду во владения Гетца. Ким свернула и поехала к дому по аллее из рододендронов.

Как только они вышли из машины, их приветствовал рокот вертолета. Рокот нарастал, а Ким и Гурни тщетно вглядывались в небо сквозь ветви деревьев. Вскоре Гурни уже чувствовал вибрацию воздуха. Но, поскольку вертолет подлетал к дому с другой стороны, они увидели его, только когда он уже садился на крышу. Неистовый поток воздуха от винтов разметал волосы Ким.

Когда ветер стих, Ким достала из сумки расческу, причесалась, поправила блейзер и улыбнулась Гурни. Они взобрались по консольной лестнице, и Гурни постучал в дверь.

Никто не ответил. Гурни постучал еще раз. Где-то через полминуты, когда он уже собирался постучать в третий раз, одна из дверей отворилась.

Руди Гетц, казалось, усмехался. Глаза под тяжелыми веками блестели так, словно он был под кайфом. На нем были синие джинсы и черная футболка, как и в их прошлый визит, но вместо белого льняного спортивного пиджака теперь он надел сиреневый.

— Привет, рад вас видеть! Как вы вовремя. Мне это нравится. Входите, входите.

Ультрасовременный интерьер был все тем же: та же холодная мебель из стекла и металла. Гетц щелкал пальцами, будто бы не в силах справиться с нервным возбуждением. Он указал гостям на тот же овальный столик из оргстекла и стулья рядом.

— Присаживайтесь. Надо что-нибудь выпить. Обожаю вертолеты, до́ смерти. У нас их целый флот. Это наша визитная карточка. Наши «рамтолеты». Как важное событие — сразу посылаем вертолет. А если событие очень важное — то целых два. Никто больше не может послать сразу два вертолета. Мы этим гордимся. Но после каждого полета у меня сушняк. Составите компанию?

Не успели Гурни и Ким ответить, как Гетц поднес к губам два пальца и свистнул: этот долгий пронзительный свист на улице был бы слышен на 500 ярдов вокруг. Почти в тот же миг в комнату въехала девушка на роликах. Гурни узнал эти ролики, это черное трико, гибкое тело, синие волосы, покрытые гелем, и глаза, столь же кричаще-синие, как и волосы.

— Вы когда-нибудь пробовали водку «Столи-Элит»? — спросил Гетц.

— Мне просто стакан воды, если можно, — сказала Ким.

— А вам, детектив Гурни?

— Воды.

— Очень зря. «Столи-Элит» — это что-то. И стоит целое состояние. — Он обернулся к девушке на роликах. — Клаудия, дорогуша, налей мне три пальчика, чистой. — Он сложил три пальца, чтобы показать, сколько ему налить.

Девушка развернулась и выехала в дальнюю дверь.

— Ну вот. А теперь давайте сядем и поговорим, — Гетц снова указал гостям на стулья.

Гурни и Ким сели с одной стороны стола, Гетц — с другой.

В комнату вновь въехала Клаудия и поставила перед Гетцем стакан.

Он взял его, отпил бесцветной жидкости и улыбнулся:

— Превосходно.

Девушка оценивающе взглянула на Гурни и выехала из комнаты.

— Итак, — сказал Гетц, — к делу. — Он устремил свои блестящие глаза на Ким. — Дорогуша, я знаю, что вы кучу всего хотите мне сказать. Так давайте скорее с этим покончим. Начинайте.

На мгновение Ким как будто растерялась.

— Я не знаю, что сказать, кроме того, что я в ужасе. В ужасе от того, что случилось. Я чувствую себя ответственной за это. Этих людей убили из-за меня. Из-за «Осиротевших». Это нужно остановить. Прекратить.

Гетц глядел на нее во все глаза.

— Это все? — он казался удивленным, как будто прослушивал актрису, а та запнулась на первой строчке.

— Кроме того, сам тон передачи. Я ожидала другого. То, что сделали с интервью, эта мизансцена с темной дорогой, эти так называемые эксперты — если честно, по-моему, это полный кошмар.

— Кошмар?

— В общем, я хочу прекратить выпуск этой программы.

— В общем, вы хотите прекратить выпуск этой программы? Забавно.

— Забавно?

— Да. Забавно. Вы уверены, что не хотите выпить?

— Я попросила воды.

— Точно. Попросили. — Гетц направил на нее, будто дуло пистолета, указательный палец и усмехнулся. Потом взял свой стакан с водкой и осушил его в два глотка. — Итак, взглянем в лицо фактам. Сначала административный нюансик. Перечитайте-ка свой контракт, дорогуша, и разберитесь, кому принадлежат права, кто принимает решения, кто может прекратить выпуск программы. И так далее. Но не будем сейчас об этих формальностях. Есть дела поважнее. Я хочу рассказать вам кое-что о РАМ, чтобы…

— Вы хотите сказать, что не собираетесь прекращать выпуск программы?

— Пожалуйста. Дайте мне ввести вас в курс дела. Не зная контекста, мы не можем принимать решений. Пожалуйста, дайте мне закончить. Я хотел рассказать вам о РАМ кое-что, чего вы, возможно, не знаете. Например, у нас выходит больше первоклассных шоу, чем на любом другом эфирном или кабельном канале. У нас самая большая…

— Мне все равно.

— Пожалуйста, дайте мне договорить. Вы должны знать эти факты. У нас самая большая аудитория. И с каждым годом она растет. Мы принадлежим крупнейшей мировой медиакорпорации, и мы — самый прибыльный их проект. И наша прибыль тоже растет с каждым годом.

— Я не понимаю, какое это имеет значение.

— Пожалуйста. Послушайте. Мы знаем, как снимать шоу. Мы знаем, как работать с аудиторией. В общем… Хотите поговорить в общем? В общем, мы знаем, что делаем, и делаем это лучше всех. У вас есть идея программы. Мы берем ее и превращаем в золото. Это медиаалхимия. Мы превращаем идеи в золото — вот чем мы занимаемся. Понимаете?

Ким подалась вперед, повысила голос:

— Я понимаю, что из-за этой программы погибли люди.

— Сколько именно людей?

— Что?

— Вы знаете, сколько людей умирает на земле каждый день? Сколько миллионов?

Ким на мгновение лишилась дара речи.

Гурни воспользовался паузой и непринужденно спросил:

— А новые убийства ведь поднимут вам рейтинг?

Гетц снова усмехнулся:

— Честно? Да наш рейтинг подскочит до небес! У нас будут спецвыпуски новостей, дебаты о второй поправке[15], а может, даже новое шоу. Помните, я предлагал вам новый проект, «Лишенные правосудия. Вся правда о нераскрытых делах»? Это была бы сенсация. Так вот, детектив Гурни, мое предложение в силе. У «Осиротевших» может быть продолжение. Франшизный проект. Это все медиаалхимия.

Ким сжала кулаки:

— Это так… отвратительно.

— Хотите правду, дорогуша? Такова человеческая природа.

Ее глаза вспыхнули:

— А по-моему, это просто жадность и жестокость.

— Верно. Я же говорю, человеческая природа.

— Никакая это не человеческая природа, а просто кошмар!

— Вот что я вам скажу. Человек — это всего лишь примат. Возможно, самый жестокий и тупой из приматов. Вот в чем правда. Я просто-напросто реалист. Не я создал этот гребаный зоопарк. Я за ним всего лишь ухаживаю. Знаете, что я делаю? Кормлю зверей.

Ким поднялась.

— Нам не о чем больше говорить. Мне пора.

— А как же ланч? Вы не попробуете суши?

— Я не хочу есть. И не хочу больше здесь находиться, ни минуты.

Она направилась к двери. Гурни, не говоря ни слова, встал и последовал за ней. Гетц не двинулся с места.

Когда гости уже были у порога, он их окликнул.

— Ребят, пока вы не ушли, хотел спросить. Мы сейчас выбираем новый слоган. У нас два варианта. Первый — «„РАМ-Ньюс“: разум и дух свободы». А второй — «„РАМ-Ньюс“: только правда». Какой вам больше нравится?

Ким тряхнула головой, открыла дверь и поспешила выйти.

Гурни оглянулся. Человек за прозрачным столиком стряхивал невидимые пылинки со светло-сиреневого пиджака.

Глава 42Пан или пропал

Они ехали вниз по серпантину через сосновый лес, отделявший дом Гетца от трассы, и Ким вела настолько резко, что отвлекала Гурни от мыслей о главном редакторе РАМ и его отвратительном бизнесе.

Когда машину во второй раз занесло к краю откоса, он предложил Ким сменить ее за рулем. Она отказалась, но сбавила скорость.

— Я просто не могу поверить, — сказала она, качая головой. — Я пыталась сделать что-то хорошее. Настоящее. И вот во что оно превратилось. В жуткое месиво. Господи, какая же я дура! Какая наивная дура!

Гурни посмотрел на нее. В классическом синем блейзере, строгой белой блузке, с почти строгой прической она вдруг показалась ему девочкой, надевшей костюм взрослой женщины.

— Что же мне делать? — спросила она так тихо, что Гурни едва расслышал. — Только представьте, что Пастырь продолжит убивать людей. Это предупреждение, «не буди дьявола», было для меня. Но я не послушалась. И потому все эти убийства — моя вина. Как же нам теперь заставить Гетца свернуть эту ужасную программу?

— Боюсь, мы не можем остановить Гетца.

— О боже…

— Но возможно, у нас получится остановить Пастыря.

— Как?

— У нас мало шансов на успех.

— Все лучше, чем ничего.

— Возможно, мне понадобится твоя помощь.

Ким посмотрела на него:

— Я все сделаю. Скажите мне, что нужно. Я все…

Машину отклонилась от курса и стремительно приближалась к отбойнику.

— Боже! — закричал Гурни. — Следи за дорогой!

— Простите. Простите. Но, пожалуйста, скажите, что мне надо делать, только скажите.

Гурни не был уверен, что разумно обсуждать это, когда Ким за рулем. Но он не мог позволить себе ждать. Больше всего ему не хватало времени. Он надеялся только, что не выдаст своих страхов и сомнений и что Ким его план не покажется таким шатким, как Клинтеру.

— Мой план основан на двух вещах, которые, мне кажется, я знаю о Добром Пастыре. Во-первых, он будет рад убить любого, кто хоть сколько-нибудь ему угрожает, если это можно сделать без риска. Во-вторых, у него есть причины считать мой интерес к его делу угрозой.

— И что нам надо сделать?

— Благодаря жучкам у тебя в квартире мы можем дать ему услышать те или иные вещи — и заставить действовать так, что он выдаст себя.

— Вы думаете, меня прослушивает Добрый Пастырь? Не Робби?

— Может быть, и Робби. Но я ставлю на Доброго Пастыря.

Ким, казалось, испугалась, но затем храбро кивнула:

— Хорошо. Что нам надо сказать?

— Пусть он услышит, что я буду в очень уединенном месте и в очень уязвимом положении. Я хочу, чтобы он поверил, что у него есть уникальный шанс устранить меня и Макса Клинтера, что ему необходимо нас устранить и что лучшей возможности у него не будет.

— То есть мы будем с вами сидеть у меня в квартире, и вы мне что-то скажете в расчете, что он слушает?

— Или услышит запись потом. Я предполагаю, что он записывает информацию с жучков на устройство, которое включается от звука голоса и которое он прослушивает раз или два в день. Что касается «что-то скажете»: я не могу просто вам все сообщить, нужно действовать осторожнее. Нужна какая-то история, эмоциональная динамика, нужен предлог быть у тебя в квартире, интрига в разговоре. Все должно быть буднично, как в жизни. Надо заставить его поверить, будто он слышит то, чего слышать не должен.

В четвертом часу, вернувшись домой к Гурни, они застали Кайла в кабинете за компьютером, обложенного распечатками, «блэкберри», «айфоном» и «айпадом». Он поздоровался, не отрываясь от экрана, на котором была какая-то таблица.

— Привет. С возвращением. Сейчас я к вам выйду. Я уже заканчиваю.

Мадлен видно не было: вероятно, она еще не вернулась из клиники. Ким ушла наверх переодеваться, а Гурни тем временем проверил автоответчик на домашнем телефоне. Никаких сообщений. Он зашел в ванную, потом прошел на кухню. Вспомнив, что не обедал, открыл холодильник.

Когда через пару минут Ким спустилась на кухню, он все еще смотрел невидящим взором на полки холодильника. Ум его был не здесь: он пытался придумать пьесу, которую им с Ким предстояло разыграть — пьесу, от которой столько всего зависело.

Появление Ким в джинсах и толстовке вернуло его к реальности.

— Есть хочешь? — спросил он.

— Нет, спасибо.

В кухню вошел Кайл.

— Вы ведь слышали новости?

Ким замерла.

— Какие новости?

— Новое убийство: жена одного из тех, с кем ты беседовала. Лила Стерн.

— О боже, нет! — Ким схватилась за край раковины.

— Это по радио сказали? — спросил Гурни.

— Нет, прочитал в интернете. В Гугл-новостях.

— А что сообщают? Какие подробности?

— Только то, что ее убили этой ночью ножом для колки льда, в сердце. «На место происшествия приехала полиция, возбуждено уголовное дело. Чудовище сорвалось с цепи». Много эмоций, мало фактов.

— Черт, — пробормотал Гурни.

Напоминание об этой смерти каким-то образом усугубило чувство потери контроля над стремительным развитием событий.

Ким казалась совсем потерянной.

Гурни подошел к ней, положил руки ей на плечи. Она в ответ обняла его так горячо, что он удивился. Потом глубоко вздохнула и отступила назад.

— Со мной все в порядке, — ответила она на незаданный вопрос.

— Хорошо. Потому что к вечеру нам обоим нужно быть в рабочем состоянии.

— Я знаю.

Кайл нахмурился:

— В рабочем состоянии? Зачем это?

Гурни объяснил так спокойно и взвешенно, как смог, в чем состоит его план и как он связан с жучками в квартире Ким. Он понимал, что пытается представить этот план более последовательным, чем тот был на самом деле. И в душе гадал, кого же он пытается убедить — себя или Кайла.

— Сегодня вечером? — недоверчиво переспросил Кайл. — Вы собираетесь сделать это сегодня вечером?

— На самом деле, — сказал Гурни, вновь ощущая, с какой страшной быстротой летит время, — нам нужно ехать в Сиракьюс как можно скорее.

Кайл был очень встревожен.

— А вы хоть… подготовились? Ведь это целое представление. Вы подумали, что собираетесь говорить: что должен подслушать Пастырь?

Гурни снова постарался говорить убедительно.

— Я вижу это так (хотя, конечно, тут нужно будет импровизировать): мы войдем в квартиру Ким, обсуждая нашу сегодняшнюю встречу с Руди Гетцем. Ким будет говорить мне, что она хочет прекратить выпуск программы на РАМ-ТВ. Я же буду настаивать, что ей не стоит торопиться, что программу надо продолжать.

— Подожди, — сказал Кайл, — а зачем это говорить?

— Я хочу, чтобы Пастырь считал главной угрозой меня, а не Ким. Путь он поверит, что она хочет прекратить выпуск программы, а основное препятствие — это я.

— Это все? Весь план?

— Нет, не все. По моему замыслу, в разгар нашего с Ким спора об «Осиротевших» у меня должен зазвонить телефон. Якобы мне звонит Макс Клинтер. И у того, кто слышит мою часть разговора — а большего через жучки и не подслушать, — должно создаться впечатление, что Макс добыл какие-то сведения, позволяющие вычислить Доброго Пастыря. Возможно сведения, дополняющие мои собственные догадки. У того, кто подслушивает, должно создаться ощущение, что мы с Максом абсолютно уверены в том, что вычислили Доброго Пастыря и завтра вечером встречаемся в хижине Макса, чтобы сверить информацию и разработать план действий.

С минуту Кайл молчал:

— То есть… ты хочешь, чтобы он… что? Пришел в хижину Клинтера… чтобы тебя убить?

— Если мои расчеты верны, он решит, что у него есть возможность, не рискуя, устранить серьезную угрозу.

— А вы… — Кайл поглядел на Гурни, потом на Ким, потом снова на Гурни. — Вы все это время будете… просто импровизировать?

— В нашем случае это единственный выход. — Гурни посмотрел на настенные часы. — Нам пора.

Ким смотрела испуганно.

— Я пойду возьму сумку.

Когда Гурни услышал, как Ким поднимается на лестнице, он повернулся к Кайлу:

— Я хочу тебе кое-что показать. — Он повел Кайла в свою спальню и открыл нижний ящик стола. — Я не знаю, во сколько сегодня вернусь. На случай, если случится что-нибудь непредвиденное… или заявится незваный гость… знай, что это здесь.

Кайл посмотрел в открытый ящик. Там лежал короткоствольный дробовик двенадцатого калибра и коробка с патронами.

Глава 43Разговор для Пастыря

Гурни и Ким поехали в Сиракьюс каждый на своей машине. В такой сложной ситуации им показалось разумнее ехать по отдельности.

Они остановились перед невзрачным домом, половину которого занимала квартира Ким, и Гурни еще раз прошелся по плану. Сам он все больше чувствовал, насколько этот план получился вялым и вымученным. В сущности, никакой и не план, а так, слабенькая театральная сценка. Но нельзя было, чтобы его сомнения увидела Ким — не дай бог, они ей передадутся. Если ее еще больше растревожить, она впадет в ступор. И в любом случае ничего, кроме этой убогой сценки, он предложить не мог.

Гурни добавил с максимально уверенной улыбкой, какую только мог выжать:

— Что бы я ни сказал, реагируй так, будто все по-настоящему. И, насколько возможно, проявляй свои настоящие чувства. Расслабься и отвечай на мои реплики. Хорошо?

— Вроде да.

— И еще: достань телефон и держи его наготове. В какой-то момент я подам тебе сигнал и ты наберешь мой номер — у меня зазвонит телефон, и я разыграю разговор с Клинтером. Все, что нужно придумать, я придумаю сам. Ты играешь саму себя. Теперь все.

Он усмехнулся и подмигнул ей. И тотчас же пожалел. Эта фальшивая бравада ввела в ступор его самого.

Ким сглотнула, открыла дверь в крохотный тамбур, затем отперла квартиру. Сквозь узкий коридор провела Гурни в гостиную. Он обвел взглядом раскладной диван, дешевый кофейный столик, пару потрепанных кресел, около каждого — по хрупкому торшеру. Все было в точности таким же, как и в прошлый раз, вплоть до грязного оттенка ковра, протертого посередине.

— Садитесь, Дэйв, я сейчас приду, — сказала Ким.

Голос ее звучал совершенно естественно. Она прошла по коридору и вошла в ванную, громко хлопнув дверью.

Гурни походил по комнате, высморкался, несколько раз откашлялся, шумно плюхнулся на диван. Через несколько минут Ким вернулась. Оба положили телефоны на стол.

— Хотите чего-нибудь выпить?

— Да, горло пересохло. А что есть?

— Все что хотите.

— Тогда можно какого-нибудь сока? Если найдется.

— Думаю, да. Сейчас, секунду. — Она прошла по коридору на кухню. Гурни услышал, как стучат друг об друга стаканы, как Ким вынимает и вставляет обратно затычку для раковины.

Затем она вернулась с двумя пустыми стаканами. Один она протянула Гурни, чокнулась с ним и сказала:

— Ваше здоровье.

Потом села на диван, повернувшись лицом к Гурни.

— Спасибо, и твое тоже. Ты, я вижу, пьешь вино. Чтобы прийти в себя после истории с РАМ?

Ким глубоко вздохнула:

— Это какой-то кошмар.

Гурни откашлялся.

— Я думаю, телевидение есть телевидение.

— Вы хотите сказать, мне стоит и дальше работать с этим подонком Руди?

— Я хочу сказать, — ответил Гурни, — что тебе стоит подумать о будущем.

— Что-то не хочу я такого будущего. Почему? — усмехнулась она. — А вы хотели бы воспользоваться предложением Руди и вести собственное шоу?

— Не в этой жизни, уж точно в том формате, о котором он говорил, — сказал Гурни. Потом откашлялся. — Можно мне еще? — и указал на ее телефон.

Ким кивнула и взяла телефон в руки.

— Да уж, кажется, вы и впрямь давно не пили. — Она шумно встала, ударила по стакану и опрокинула его. — Черт! Все пролила! — С этими словами она вышла из комнаты.

Стакан был пуст, проливать было нечего, но по звукам можно было представить себе неловкую ситуацию. Гурни улыбнулся. У молодой леди определенно был талант.

У него зазвонил телефон. Он взял трубку и начал выдуманный разговор.

— Макс?.. Да, конечно, говори… Что ты имеешь в виду?.. Почему ты спрашиваешь?.. Что?.. Ты серьезно?.. Да, да, конечно… Да… Да нет, пост в Фейсбуке написала не она… Да, ты прав… Ты уверен?.. Слушай, то, что ты говоришь, очень разумно, но установить личность надо точно. Понимаешь, железобетонно, чтобы не осталось сомнений… Господи, трудно поверить, но, похоже, ты прав… Да, конечно… Когда?.. Да, я все возьму с собой… Хорошо… Да… Будь максимально осторожен… Завтра в полночь… Непременно!

Гурни сделал вид, что завершил звонок, положил телефон на стол.

Ким вернулась в комнату.

— Пожалуйста, ваш сок, — сказала она, протягивая Гурни стакан. — Кто это звонил? Вы как будто взволнованы.

— Это Макс Клинтер. Похоже, Добрый Пастырь наконец-то допустил серьезный промах. Помимо тех ошибок, что совершил в доме Рут Блум и в автомастерской. О них я уже знал, но Макс только что обнаружил кое-что еще и… теперь мы знаем, кто он.

— Господи! Вы вычислили Доброго Пастыря?

— Да. Я уверен процентов на девяносто. Но нам нужно быть уверенными на все сто. Это слишком серьезное дело, тут не должно остаться никаких сомнений.

— Кто же это? Скажите!

— Не сейчас.

— Что значит «не сейчас»?

— Я не могу позволить себе ошибиться. Слишком многое стоит на кону. Завтра ночью мы с Клинтером встречаемся у него в хижине. Он должен мне кое-что показать. Если все сойдется с моими данными, пазл сложится — и мы покончим с Добрым Пастырем.

— А зачем ждать до завтрашнего вечера? Почему вы не встречаетесь сейчас?

— Клинтер старается держаться подальше от своей хижины, с тех пор как получил сообщение от Доброго Пастыря и, поверив ему, стал разъезжать в окрестностях Авроры, где жила Рут. Он боится копов и теперь не хочет появляться в округе Кайюга днем. Говорит, что самое раннее, когда он сможет добраться до своей хижины, — завтра в полночь.

— Господи, я не могу в это поверить! Я не могу поверить, что вы знаете, кто на самом деле Добрый Пастырь, и не можете мне сказать! — Голос ее звучал испуганно, почти жалко.

— Так безопаснее, — Гурни выдержал паузу, словно бы размышляя. — Думаю, тебе лучше пожить пару дней в отеле. Старайся не привлекать внимания. Лучше прямо сейчас собирай вещи и пойдем отсюда.

Глава 44Разбор полетов

Они не говорили до тех пор, пока не припарковались около большого сетевого отеля на дублере трассы 88.

Было почти полвосьмого, и мартовские сумерки уже сгустились. На парковке зажглись фонари, и в их свете казалось, что сейчас не день и не ночь. Наверное, так должен был выглядеть день на планете, где солнце холодного голубого цвета и все краски от этого тусклы.

Ким села к Гурни на переднее сиденье, и они обсудили свой спектакль.

— Как вы думаете, Добрый Пастырь проглотит наживку? — спросила Ким.

— В общем, да. Он может, конечно, что-то заподозрить. Похоже, он вообще очень подозрителен. Но ему придется что-то сделать. А чтобы что-то сделать, нужно будет обнаружить себя. В той ситуации, которую мы ему обрисовали, самый большой для него риск — это бездействие. Это он поймет. С логикой у него все прекрасно.

— Как вам кажется, мы справились?

— Ты справилась превосходно. Очень естественно держалась. А теперь послушай меня: переночуй сегодня в этом отеле. Не открывай никому. Ни при каких обстоятельствах. Если кто-нибудь будет уговаривать тебя открыть, сразу же звони на пункт охраны. Договорились? Утром позвонишь мне.

— Хоть когда-нибудь мы будем в безопасности?

Гурни улыбнулся.

— Думаю, да. Надеюсь, что после завтрашней ночи мы все будем в совершенной безопасности.

Ким закусила губу.

— Какой у вас план?

Гурни откинулся на сиденье, глядя на желчное сияние фонарей.

— Мой план в том, чтобы выманить Доброго Пастыря, пусть он сам себя выдаст. Но это завтра ночью. А сегодня я планирую вернуться домой и отоспаться за два дня.

Ким кивнула:

— Хорошо. — Потом помолчала. — Ладно, я пойду сниму номер. — Она взяла сумку, вышла из машины и направилась в отель.

Когда Ким скрылась в вестибюле гостиницы, Гурни вышел из машины и лег на спину под задним бампером. Без особого труда он открепил маячок. Затем снова сел в машину, развинтил устройство отверткой и вынул батарейки.

С этого момента и до последней схватки он решил скрывать от Пастыря свое местоположение.

Глава 45Ученик дьявола

Бог дал, Бог и взял.

В эту ночь Гурни проспал семь часов, в которых так отчаянно нуждался. Тем не менее проснулся он в ужасе, и этот безымянный ужас лишь отчасти растворился, когда Гурни принял душ, оделся и пристегнул к ноге «беретту».

В восемь утра он стоял у окна и глядел на холодное белое солнце, поднявшееся в тумане. Он уже выпил полчашки кофе и надеялся, что скоро станет полегче. Мадлен сидела за столом, ела овсянку с тостами и читала «Войну и мир».

— Ты так всю ночь читала? — спросил он.

Она поморгала, явно не понимая его и оттого раздражаясь.

— Что-что?

— Неважно. Извини.

На самом деле это была неудачная попытка пошутить: накануне вечером, когда Гурни приехал из Сиракьюса и сразу пошел спать, Мадлен сидела за тем же самым столом и читала ту же книгу. Гурни тогда лишь вкратце рассказал о том, как они с Ким разыграли сценку.

Он допил кофе и пошел делать себе вторую чашку. Мадлен закрыла книгу и отодвинула ее к центру стола.

— Может, не стоит пить столько кофе? — сказала она.

— Наверное, ты права.

Он все равно налил вторую чашку, но, вроде как из уважения к словам Мадлен, вместо двух пакетиков подсластителя высыпал только один.

Мадлен не сводила с него глаз. Ему казалось, что тревога на ее лице вызвана чем-то более серьезным, чем вред кофеина.

Когда он выключил кофемашину и вернулся к окну, она тихо спросила:

— Я чем-то могу тебе помочь?

Этот вопрос произвел на него странное действие. Такой простой, но в нем слышалось так много всего.

— Думаю, нет, — ему самому этот ответ показался избитым и неуместным.

— Ну хорошо, — сказала она, — если вдруг надумаешь, скажи.

Ее мягкий тон заставил его ощутить еще большую неловкость. Чтобы взбодриться, он решил сменить тему:

— Какие у тебя сегодня планы?

— Иду в клинику, само собой. И, возможно, не вернусь к обеду. Возможно, после работы зайду к Бетти. — Она помолчала. — Хорошо?

Она часто спрашивала «хорошо?». Когда собиралась куда-то пойти, или посадить что-нибудь на клумбах, или выбрать рецепт. Гурни этот вопрос почему-то всегда раздражал, и он всегда отвечал одинаково: «Разумеется, хорошо». После этого оба замолкали, замолчали и теперь.

Мадлен снова открыла «Войну и мир».

Гурни взял свой кофе и пошел в кабинет. Сев за стол, он стал обдумывать риски предстоящего предприятия, того, как он один, по сути дела, не подготовившись, придет в хижину Макса Клинтера. И тут его пронзила новая мысль — новая тревога. Он оставил кофе и пошел осматривать машину Мадлен.

Через двадцать минут он вернулся в дом, радуясь, что его опасения не оправдались и к машине Мадлен не прикреплено никаких посторонних устройств.

— За чем это ты ходил? — спросила, оторвавшись от книги, Мадлен, когда он вошел в кухню.

Гурни решил, что лучше всего сказать правду. Он объяснил ей, что и почему искал, а заодно рассказал об устройствах, найденных на их с Ким машинах.

— Как ты думаешь, кто это сделал? — голос Мадлен был спокоен, но уголки глаз напряглись.

— Я не знаю точно, — Гурни нашел формально правдивый, но уклончивый ответ.

— Этот Миз? — почти с надеждой спросила она.

— Возможно.

— Или, может быть, тот, кто поджег наш амбар? И устроил ловушку в подвале у Ким?

— Возможно.

— Может быть, сам Добрый Пастырь?

— Возможно.

Она медленно, глубоко вздохнула.

— Это значит, что он ехал за вами следом?

— Не обязательно. По крайней мере, вблизи его не было. Я бы заметил. Возможно, он просто хочет знать, где я нахожусь.

— Зачем ему это знать?

— Чтобы снизить риски. Чтобы контролировать ситуацию. Естественное желание знать, где находится твой враг в каждый момент времени.

Мадлен глядела на него, плотно сжав губы. Было ясно, что она уже представила себе другое, кровавое объяснение.

Гурни хотел было ее успокоить и сказать, что уже снял маячок со своей машины, но вдруг понял, что тогда она спросит, почему он не убрал трекер и с машины Ким.

На самом деле ответ был прост. Добрый Пастырь мог поверить, что в одном маячке села батарейка, но вряд ли поверил бы, что в то же самое время вышла из строя и проводная система. Но говорить это Мадлен Гурни не хотел, зная, как она испугается, что Пастырь сможет по-прежнему следить за Ким хоть один день. Гурни в этот день и так предстояло одно столкновение, и столкновения с Мадлен он бы не вынес. Приходилось выбирать.

— Ну что, пап, расскажешь, как там у вас прошло?

В кухню вошел Кайл — босой, в джинсах и футболке, с волосами, мокрыми после душа.

— Я же рассказал вчера вечером.

— Вчера ты рассказал очень мало.

— Наверное, я просто хотел спать. Засыпал на ходу. А прошло все хорошо. Без задоринки. Думаю, мы разыграли правдоподобную сцену.

— И что теперь?

Гурни не обо всем готов был рассказывать Мадлен. Его затея могла показаться ей слишком рискованной. Он ответил настолько непринужденно, насколько смог:

— В общем, теперь я прихожу на место и жду, когда он попадется в мой капкан.

Кайл, казалось, был настроен скептически.

— И все?

Гурни пожал плечами. Мадлен отвлеклась от книги и теперь глядела на них.

— И что же это были за волшебные слова? — не унимался Кайл.

— Что-что?

— Что вы сказали, когда разыгрывали… эту вашу сценку… почему он теперь должен вылезти на свет?

— Мы дали ему понять, что у него есть возможность от меня избавиться. Мне сейчас сложно вспомнить, что конкретно… — тут у Гурни зазвонил телефон.

Он посмотрел на экран: звонила Ким. Гурни был благодарен ей за возможность прервать разговор. Но благодарность его длилась не дольше трех секунд.

Ким задыхалась.

— Ким? Что случилось?

— Боже… Боже…

— Ким?

— Да.

— Что случилось? В чем дело?

— Робби. Мертв.

— Что?

— Он мертв.

— Робби Миз мертв?

— Да.

— Где?

— Что?

— Ты знаешь, где он?

— В моей постели.

— Что произошло?

— Я не знаю.

— Как он оказался в твоей постели?

— Я не знаю! Но он здесь! Что мне делать?

— Ты в своей квартире?

— Да. Вы можете приехать?

— Скажи мне, что произошло.

— Я не знаю, что произошло. Я вернулась утром из отеля за вещами. Вошла в спальню. Я…

— Ким?

— Да?

— Ты вошла в спальню…

— А он там лежит. На моей кровати.

— Как ты поняла, что он мертв?

— Он лежал на животе. Я попыталась перевернуть его, разбудить. А у него… из груди… что-то торчит.

В голове у Гурни бушевал вихрь, кусочки пазла закружились в бешеном танце.

— Дэйв?

— Да, Ким.

— Вы можете приехать? Пожалуйста.

— Ким, послушай меня. Прямо сейчас надо набрать девять один один.

— Вы можете приехать?

— Ким, мое присутствие тут не поможет. Надо набрать девять один один. Прямо сейчас. Это самое главное. Ты поняла?

— Да. Но я хочу, чтобы вы приехали. Пожалуйста.

— Я знаю. Но сейчас я повешу трубку, чтобы ты позвонила на девять один один. После того как опишешь ситуацию диспетчеру, перезвони мне. Ты поняла?

— Да.

Гурни повесил трубку, Кайл и Мадлен смотрели на него. Через пять минут, когда он, насколько мог, подробно, пересказывал им разговор, Ким перезвонила.

— Диспетчер сказал, что полиция выехала, — голос ее звучал уже спокойнее.

— Ты в порядке?

— Вроде бы да. Я не знаю. Тут еще эта предсмертная записка.

— Что-что?

— Предсмертная записка. Написанная Робби. На моем компьютере.

— Ты включила компьютер?

— Я просто увидела записку. Прямо на экране. Компьютер был включен.

— Ты уверена, что это именно предсмертная записка?

— Конечно, уверена. Что это еще может быть?

— Что там написано?

— Какой-то ужас.

— Что там написано?

— Я не хочу читать ее вслух. Я не могу. — Она словно бы старалась набрать в грудь побольше воздуха.

— Пожалуйста, Ким, постарайся все же прочесть. Это важно.

— Это правда так необходимо? Там какой-то ужас.

— Постарайся. Пожалуйста.

— Хорошо. Я постараюсь. Хорошо. — И дрожащим голосом она прочла: — «Люди мне омерзительны. Жизнь мне омерзительна. Ты мне омерзительна. Вы с Гурни мне омерзительны. Надеюсь, однажды ты узнаешь правду, и она тебя убьет. Это предсмертная воля Роберта Монтегю». Вот. Это все. Когда приедет полиция, что мне им сказать?

— Просто отвечай на вопросы.

— Мне сказать им, что вы были здесь вчера вечером?

— Отвечай на вопросы кратко и правдиво. — Гурни помолчал, подбирая слова. — Не стоит рассказывать лишние подробности, которые только запутают дело.

— Но сказать им, что вы здесь были?

— Да. Они захотят знать, была ли ты в квартире, когда ты пришла, когда ты ушла и был ли с тобой кто-нибудь еще. Можешь сказать, что мы были там вместе и обсуждали твой проект. Думаю, не стоит отвлекать их от дела лишними подробностями про Макса Клинтера и его хижину. В общем, говори правду, не лги, но ты не обязана сообщать то, о чем тебя не спрашивают. Понимаешь, о чем я?

— Думаю, да. Мне сказать им, что я ночевала в отеле?

— Обязательно. Им надо знать, где ты была, и ты должна говорить правду. На твоем месте, если бы в мою квартиру кто-то проникал, а местная полиция не реагировала, я бы не стал ночевать дома. Мне было бы спокойнее в отеле, или в Уолнат-Кроссинге, или в квартире друга на Манхэттене. Кстати, а ты ночью выходила из отеля?

— Нет, конечно, нет. Но… — Тут послышался громкий стук в дверь. — Это полиция. Я пойду открою. Потом перезвоню.

Договорив, Гурни так и остался стоять посреди комнаты, тщетно пытаясь осмыслить, каковы факты, что они значат и что срочно надо делать. Он чувствовал себя, как циркач, жонглирующий апельсинами, которому вдруг подкинули арбуз.

Арбуз, начиненный нитроглицерином.

Глава 46Другого пути нет

— Самоубийство? — спросил Кайл.

— Сомневаюсь, — сказал Гурни. — Это не в его характере. А было бы и в его, все равно убийство выглядит логичнее.

— Ты думаешь, полиция Сиракьюса сможет разобраться, в чем там дело?

— Может быть, если ей немного помочь.

Он помедлил несколько секунд, потом набрал номер Хардвика. Тот сразу же снял трубку.

— Теле-мать-ее! — воскликнул хриплый голос.

— Что-что?

— Как раз собирался тебе звонить, а тут ты. Гребаная телепатия.

— Называй как хочешь, Джек. Я звоню тебе потому, что знаю кое-что, что заинтересует БКР, а ты, возможно, единственный в этой конторе, кто меня выслушает.

— Ну после того, что я тебе скажу ты, может, гроша долбаного…

— Сначала выслушай. Робби Миз мертв.

— Мертв? В смысле, его кокнули?

— Я бы сказал, что да, хотя обставлено все как суицид.

— БКР об этом еще не знает?

— Городская полиция Сиракьюса знает. Так что вы тоже скоро узнаете. Но дело не в этом. Кто бы в итоге ни занимался сбором улик, я хочу, чтобы они тщательно изучили клавиатуру компьютера, на котором была оставлена предсмертная записка. Очень вероятно, что отпечатки пальцев на компьютере будут смазаны — так же, как и на компьютере Рут Блум.

Хардвик молчал, словно пытаясь осмыслить сказанное.

— Где обнаружили труп?

— В квартире Ким Коразон.

Хардвик помолчал еще, дольше.

— В случае с Блум отпечатки на клавиатуре смазаны из-за того, что кто-то печатал в латексных перчатках, желая сохранить изначальные отпечатки пальцев. Как будто бы сообщение написала Блум. Так?

— Так.

— Ну и как это работает в нашем случае? На компьютере Коразон отпечатки пальцев ее, а не Миза. Как убийца мог создать впечатление, что записку написал Миз?

— Он мог попросить его напечатать что-то еще — не знаю, электронное письмо — и только потом убить. А потом, когда Миз оставил на клавиатуре свои пальчики, надеть латексные перчатки и написать записку.

— И что мне делать с этим откровением?

— Когда ты получишь отчет информационной службы, в котором, надеюсь, будет упоминание о предсмертной записке, тебе может случайно прийти в голову сравнить отпечатки пальцев на клавиатуре Ким с отпечатками на клавиатуре Рут Блум. Просто потому что они были знакомы. Ты можешь сказать об этом Баллард в Оберне. И детективу Джеймсу Шиффу в Сиракьюсе.

— А сам ты не хочешь это сделать?

— Я сейчас непопулярен. Любое мое предложение окажется внизу списка, если вообще в него попадет.

Хардвик отрывисто закашлял. Или это он так смеялся.

— Дружище, черт возьми, ты не подозреваешь, насколько прав. Поэтому я тебе и звоню. Отдел по поджогам решил тебя допросить. В качестве подозреваемого.

— Когда?

— Вероятнее всего, завтра утром. Но может быть, и сегодня днем. Я решил тебя предупредить, может, ты захочешь, чтоб тебя не было дома.

— Понятно, Джек. Спасибо. Мне пора. Надо еще кое-что сделать.

— Береги свою задницу, одинокий рейнджер. Эта шайка шутить не любит.

Договорив, Гурни так и остался стоять с телефоном в руке. Мадлен и Кайл сидели за столом. Кайл в изумлении глядел на отца.

— Это невероятно — про клавиатуру и перчатки. Круто. Как ты это понял?

— Это только догадка. Возможно, я ничего и не понял. Тут еще одна проблема. Эти придурки из отдела по поджогам под давлением придурков из ФБР решили допросить меня по поводу амбара.

Кайл разозлился:

— Так разве этот тип, Крамден, уже не допросил?

— Крамден взял у меня свидетельские показания. Теперь они хотят допросить меня как подозреваемого.

Мадлен явно была поражена.

— Подозреваемого? — вскричал Кайл. — Совсем что ли охренели?

— И это еще не все, — сказал Гурни. — Одно или даже не одно отделение полиции, возможно, вздумает допросить меня в связи со смертью Робби Миза, потому что прошлым вечером я был в квартире у Ким. Допрос свидетеля по делу об убийстве может длиться очень долго, а у меня сегодня ночью дело, которое я не хочу пропускать.

Кайл был зол, встревожен и явно чувствовал беспомощность. Он прошел в дальний конец комнаты и стал смотреть в холодный очаг, качая головой.

Мадлен не сводила глаз с Гурни.

— Куда ты поедешь?

— В хижину Клинтера.

— И сегодня…

— Я буду ждать, смотреть, слушать. Посмотрю, кто придет. И буду действовать по ситуации.

— Меня пугает, как спокойно ты об этом говоришь.

— Почему?

— Потому что ты стараешься все преуменьшить, когда на кону — всё.

— Я предпочитаю не драматизировать.

Повисло молчание, потом где-то вдалеке послышалось карканье. Три вороны вспорхнули с прошлогодней травы на нижнем пастбище и полукругом уселись на верхушки тсуг, росших на дальнем берегу пруда.

Мадлен медленно, глубоко дышала.

— А если Добрый Пастырь придет с пистолетом и тебя убьет?

— Не волнуйся. Этого не случится.

— Не волнуйся? Не волнуйся?! Ты серьезно?

— Я имел в виду, что все не так страшно, как ты думаешь.

— Откуда ты знаешь?

— Если он проверял жучки, то он слышал, что мы с Максом встречаемся в его хижине сегодня в полночь. Самое разумное, что он может сделать, — это прийти туда за пару часов до нас, выбрать подходящее место, спрятать свою машину, спрятаться самому и ждать. Я думаю, такая перспектива покажется ему заманчивой. Он хорошо умеет убивать людей ночью на пустынных сельских дорогах. Просто отлично умеет. Он решит, что риск невелик, а выгода огромна. И ему понравятся темнота и пустынное место — это, можно сказать, его зона комфорта.

— Если он и правда думает так, как ты описал.

— Это крайне рациональный человек.

— Рациональный?

— Крайне — он напрочь лишен эмпатии. Поэтому он чудовище, совершенный социопат. Но поэтому же его легко понять. Его ум — это калькулятор, подсчитывающий риски и выгоды, а калькулятор — вещь очень предсказуемая.

Мадлен смотрела на него так, словно он говорил не просто на иностранном языке, а на языке какой-то другой планеты.

Из дальнего конца комнаты послышался неуверенный голос Кайла, все еще стоявшего у очага.

— То есть твой план — просто прийти туда первым? Чтобы ты его поджидал, а не он тебя?

— Примерно так. Все и правда очень просто.

— Насколько ты уверен… в этом плане?

— Настолько, что готов его осуществить.

Отчасти это была правда. Хотя более честный ответ был бы, что времени почти не осталось, надо было действовать, а придумать ничего другого Гурни не мог.

Мадлен встала из-за стола и отнесла в раковину холодную овсянку с недоеденным тостом. Потом застыла, глядя на кран, и в глазах ее читался ужас. Наконец натужно улыбнулась и подняла глаза:

— На улице так хорошо. Я пошла на прогулку.

— Разве тебе сегодня не надо в клинику? — спросил Гурни.

— Мне к половине одиннадцатого. Еще куча времени. В такое утро нечего сидеть дома.

Она пошла в спальню и через пару минут вернулась вся разноцветная: в сиреневых флисовых штанах, розовой нейлоновой куртке и красном берете.

— Я пошла к пруду, — сказала она. — Я тебя еще провожу.

Глава 47Отлетающий ангел

Кайл подошел к столу и сел рядом с Гурни.

— С ней все в порядке?

— Конечно. То есть… Конечно… Я уверен, все будет хорошо. Ей всегда лучше на улице. Прогулки ей очень помогают. Очень.

Кайл кивнул:

— А что делать мне?

Самый серьезный вопрос, какой сын может задать отцу, подумал Гурни и улыбнулся:

— Присматривай тут за всем. — Он помолчал. — Как твоя работа? И университет?

— Электронная почта творит чудеса.

— Ну хорошо. А то мне неспокойно. Я втянул тебя во все это… создал тебе проблемы… привнес в твою жизнь опасность… Родители… не должны… — его голос сорвался. Он посмотрел в окно, не улетели ли еще вороны.

— Папа, ты не привнес никакой опасности. Наоборот, ты с ней борешься.

— Ну хорошо… Ладно… Мне пора собираться. Не хочу, чтобы меня задержали дома с этой ерундой о поджоге.

— Ты хочешь, чтобы я что-нибудь сделал?

— Как я и сказал, просто присматривай за домом. И… ты знаешь, где… — Гурни жестом указал на спальню.

— Где дробовик. Да. Конечно.

— Если повезет, к завтрашнему утру все будет в порядке, — эта фраза ему самому показалась неискренней. Как бы то ни было, он вышел из кухни.

Не так уж много нужно было сделать до отъезда. Гурни убедился, что телефон заряжен. Проверил, исправна ли «беретта» и хорошо ли держится кобура на лодыжке. Вынул из ящика стола папку, которую Ким дала ему при первой встрече, а заодно распечатки отчетов, которые переслал ему Хардвик. Перед схваткой у него будет немало времени и хорошо бы еще раз изучить все факты.

Когда он вернулся в кухню, Кайл стоял у стола — видимо, от тревоги не мог усидеть на месте.

— Ну что, сынок, я пошел.

— Хорошо. До скорого. — Кайл нарочито небрежно поднял руку и не то помахал, не то отдал честь.

— Да. До скорого.

Гурни быстро прошел в машину, по дороге захватив в прихожей куртку. Он едва отдавал себе отчет, что едет через пастбище, пока не поравнялся с прудом, где начиналась гравийная дорога. Тут он увидел Мадлен.

Она стояла на пригорке у пруда рядом с высокой березой, глаза ее были закрыты, лицо обращено к солнцу. Гурни вышел из машины и подошел к ней. Он хотел попрощаться, сказать, что вернется к утру.

Мадлен медленно открыла глаза и улыбнулась Гурни.

— Ну разве не чудо?

— Что?

— Воздух.

— А. Да, приятный. Я сейчас уезжаю, хотел…

Ее улыбка вывела его из равновесия. В ней было столько… чего же? Нет, не совсем грусти. Чего-то еще.

Это что-то звучало и в ее голосе.

— Постой минутку, — сказала она, — почувствуй, какой воздух.

На мгновение — на несколько секунд, может, на минуту — он застыл неподвижно.

— Разве не чудо? — снова сказала она, и голос ее был тих, словно воздух, о котором она говорила.

— Мне пора, — сказал он. — Надо ехать, пока не…

Она перебила его:

— Я знаю. Знаю, что надо. Будь осторожен. — Она коснулась рукой его щеки. — Я люблю тебя.

— Господи, — он поглядел на нее. — Мадди, я боюсь. Я всегда умел распутывать дела. Я так надеюсь, что и сейчас знаю, что делаю. Это все, что в моих силах.

Она прижала палец к его губам.

— Ты отлично справишься.

Он не помнил, как дошел до машины, как сел в нее.

Помнил только, как обернулся и увидел Мадлен: она по-прежнему стояла у березы и махала ему, разноцветная одежда сияла в солнечном цвете, улыбка пронзала сердце.

Глава 48Главная жертва

Путь от Уолнат-Кроссинга до округа Кайюга представлял собой череду буколических пейзажей: фермерские дома, виноградники, кукурузные поля на склонах холмов, то здесь, то там — кучки деревьев. Но Гурни всего этого не замечал. Он думал лишь о пункте назначения — пустой хижине на черном болоте — и о том, что случится ночью.

Он приехал на место еще до полудня и решил не заходить сразу в хижину. Проехал мимо грязной грунтовой дороги, ведущей ко входу, мимо скелета-привратника и просевшей алюминиевой калитки. Калитка была открыта, но это не радовало, а казалось зловещим.

Проехав около мили, он повернул назад. На полпути к запретной подъездной дорожке Клинтера, на поле, заросшем сорняками, он увидел большой покосившийся амбар. Крыша сильно просела. В обшивке не хватало многих досок, одна створка ворот тоже отсутствовала. Фермерского дома не было видно — только неопрятный фундамент, на котором он, быть может, раньше стоял.

Гурни стало любопытно. Поравнявшись с тем, что когда-то было въездом, он повернул в поле и поехал к амбару. Внутри амбара было темно, и ему пришлось включить фары. Пол был бетонный, и до дальней темной стены тянулся длинный проход. Было очень грязно, полно сгнившего сена, но в целом — пусто.

Гурни решился. Он медленно въехал в амбар — постарался подальше, в самое темное место. Потом взял папку с материалами для «Осиротевших» и полицейскими отчетами, вышел из машины и запер ее. Был ровно полдень. Ждать предстояло долго, но он решил провести время с пользой.

Гурни прошел через заросшее поле и вдоль дороги до поворота к хижине Клинтера. Шагая по узкой насыпи, отделявшей бобровый пруд от болота, он еще раз подивился тому, в какой непроходимой глуши живет Макс.

Как и обещал Клинтер, дверь была открыта. Внутри, в единственной большой комнате, стоял несвежий запах: видимо, там редко открывали окна. От бревенчатых стен шел другой запах — кислый, древесный. Мебель словно купили в магазине специальной «деревенской» мебели. Дом сурового мужика. Жилище охотника.

В комнате были плита, раковина, холодильник у одной стены, длинный стол с тремя стульями у соседней, а у третьей стены — низкая односпальная кровать. Пол из почерневших сосновых досок. В глаза Гурни бросилось что-то на полу — кажется, крышка люка. С одной стороны было высверлено отверстие — видимо, так люк открывался. Из чистого любопытства Гурни попробовал приподнять крышку люка, но та не поддалась. Судя по всему, какое то время назад люк заделали. Или же, зная Клинтера, можно было предположить, что где-то скрывается потайной замок. Возможно, именно там он хранил «коллекционное» оружие, которое продавал так называемым коллекционерам безо всякой лицензии.

Стол стоял у окна, откуда падал свет и было видно тропу. Гурни уселся за стол на один из трех стульев и постарался рассортировать свои бумаги — что читать сначала, что потом. Он разложил их по нескольким стопкам, поперекладывал листы из одной стопки в другую, подвигал их по столу в зависимости от важности и, наконец поняв тщетность своих усилий, решил выбирать документы спонтанно.

Собравшись с духом, он достал пачку фотографий десятилетней давности с результатами вскрытия и выбрал те, на которых были засняты черепные раны. И вновь эти снимки ужаснули его — ужаснуло, как страшные раны обезображивали лица, превращая их в застывшие гротескные маски. Вновь его до глубины души потрясло это издевательство над человеческим достоинством, и он исполнился решимости воздать этим людям последние почести, привлечь к суду их убийцу и тем самым защитить их попранные права.

Чувство решимости взбодрило Гурни. Это было полезное, простое, деятельное чувство. Но скоро оно начало ослабевать.

Гурни обвел глазами комнату Макса Клинтера — холодную, недружелюбную, обезличенную — и подивился тому, насколько же мал мирок, в котором Клинтер живет. Он конечно не знал, как жил Макс до встречи с Добрым Пастырем, но было ясно, что за последние десять лет его жизнь съежилась и поблекла. В этой хижине, в маленькой клетушке на болотной кочке посреди глухомани, Клинтер жил как отшельник. Это был абсолютно одинокий человек, терзаемый собственными демонами, собственными фантазиями, собственной жаждой мщения. Ахав. Безумный, раненый капитан Ахав. Ахав не на просторах морей, а в дебрях болот. Ахав, у которого вместо гарпунов — коллекционные стволы. Запертый в тюрьме единственной цели, не видящий в жизни ничего, кроме своей кровавой миссии, не слышащий ничего, кроме голосов в голове.

Бесконечно одинокий человек.

От жестокой ясности этой правды у Гурни слезы подступили к глазам.

И тут он понял, что плачет не о Максе.

Он плакал о себе.

Перед ним вдруг возник образ Мадлен. Он вспомнил, как она стояла у березы на том пригорке. На пригорке между прудом и лесом. Стояла и махала ему на прощание. Вся сияющая и разноцветная, махала, улыбалась — с таким чувством, которого он не мог постичь. Которого не могли передать слова.

Все это было похоже на конец фильма. Фильма о человеке, получившем великий дар, получившем в спутники ангела, который мог бы озарить его путь любовью, показать ему все на свете, отвести его куда угодно, если б он только захотел посмотреть, послушать, откликнуться. Но этот человек был слишком занят, слишком озабочен другими вещами, слишком погружен в темноту, завораживающую его и бросающую ему вызов, слишком поглощен самим собой. И ангелу велено было отлететь, потому что она сделала для человека все, что могла, все, что он позволил. Она любила его, знала его досконально, принимала его таким, каков он есть, желала ему любви, света и счастья, сколько он мог принять, желала всего самого лучшего, что может быть на свете. Но пришла пора прощаться. В конце фильма ангел улыбался — его улыбка вмещала всю любовь вселенной — и исчезал в солнечных лучах.

Гурни опустил голову, прикусил губу. По щекам его струились слезы. Он разрыдался. Над придуманным фильмом. Над собственной жизнью.

Просто смешно, подумал он через час. Нелепо. Какой-то приступ жалости к себе, взвинченная, истеричная чушь. Когда будет время, надо проанализировать этот эпизод, понять, что спровоцировало такой детский срыв. Конечно, он чувствовал себя уязвимым. Из-за политических терок он остался в одиночестве, а не до конца зажившие раны сделали его раздражительным и сентиментальным. А подо всем этим, само собой, что-то еще, детские переживания, страхи и так далее. Надо будет все это проанализировать. Потом. А сейчас…

Сейчас нужно как можно лучше использовать оставшееся время. Нужно как можно лучше подготовиться к схватке, которой вот-вот закончится процесс, который запустили они с Ким.

Гурни начал беспорядочно перебирать бумаги на столе, читая все: от отчетов о происшествиях до записей Ким о встречах с родственниками убитых, от фэбээровского профиля преступника до полного текста «Декларации о намерениях».

Он прочитал все, что было. Причем так внимательно, словно читал их впервые. То и дело он поглядывал в окно на тропу, а заодно вставал и подходил к другим окнам. С этими перерывами чтение заняло более двух часов. Потом он перечитал все материалы еще раз.

Когда он закончил, солнце уже село. Он устал и от чтения, и от долгого сидения за столом, поэтому встал, потянулся, достал «беретту» из кобуры на лодыжке и вышел на улицу. Был тот час вечера, когда безоблачное небо из голубого становится серым. Со стороны бобрового пруда донесся громкий всплеск. Потом еще один. И еще. Потом настала полная тишина.

Вместе с тишиной пришла тревога. Гурни медленно обошел вокруг хижины. Все казалось таким же, как и в прошлый раз, разве что «хаммера» возле стола на улице уже не было. Он снова вошел в хижину и закрыл дверь — закрыл, но не запер.

За те три-четыре минуты, пока он выходил, заметно стемнело. Он снова сел за стол, положил «беретту» так, чтобы легко до нее дотянуться, и отыскал в груде бумаг свой список вопросов о деле Доброго Пастыря. Его внимание привлек тот же вопрос, о котором ему говорили Баллард в Саспарилье и Хардвик по телефону: какие мотивы могли быть у Джими Брюстера, чтобы убить не только своего отца, но и остальных пятерых человек.

У Хардвика была гипотеза, что отца Джими мог убить из ненависти к нему и к его потребительскому образу жизни, символом которого был «мерседес». А остальных пятерых он мог убить, потому что у них были такие же машины, а значит, они сами были такими же, как отец. Иными словами, в деле, возможно, была главная жертва, а были второстепенные.

Но какой бы соблазнительной ни казалась на первый взгляд эта версия, она плохо сочеталась с тем, что Гурни знал об убийцах-психопатах. Обычно они убивали или непосредственный объект своей ненависти, или несколько других, напоминающих его. Но никогда не делали и того и другого. Так что схема с главной и второстепенной жертвой не совсем…

Или работала?

А если…

А что, если у убийцы был только один объект ненависти? Он хотел убить одного человека. Но убил еще пятерых — не потому, что они напоминали ему его главную жертву, а потому, что они напомнили бы ее полиции?

А что, если он убил еще пятерых человек, только чтобы создать у полиции впечатление, будто это убийство совсем иного рода? Как минимум эти дополнительные жертвы так запутали бы всю картину, что было бы сложно сказать, какая жертва главная, какие второстепенные. И разумеется, все убийства Доброго Пастыря были обставлены так, чтобы полиции даже в голову не пришел этот вопрос.

С какой бы стати полицейские подумали, что шесть жертв — это на самом деле одна плюс пять? С чего бы вообще им об этом задуматься? Особенно если у них с самого начала была убедительная версия, согласно которой все шесть жертв одинаково важны? Особенно если они получили манифест самого убийцы, из которого следовало, что они и правда одинаково важны? Манифест, составленный так умно и в таком соответствии с существующими уликами, что лучшие из лучших проглотили наживку?

У Гурни возникло чувство, что он наконец что-то понял, что туман понемногу рассеивается. Впервые у него появилась гипотеза, которая — по крайней мере, на первый взгляд — казалась правдоподобной.

Как и всегда с такими озарениями, он сразу же подумал, почему эта мысль не пришла ему в голову раньше. Ведь, по сути дела, эта гипотеза лишь на миллиметр отстояла от фильма о человеке с черным зонтом, пересказанного Мадлен. Но иногда миллиметр решает все.

С другой стороны, не все то правда, что правдоподобно. Гурни по опыту знал, как легко проглядеть неувязки в собственной логике. Когда думаешь о собственной догадке, объективностью даже не пахнет. Каждый человек верит, что мыслит непредвзято, и каждый жестоко ошибается. Всегда нужно звать на помощь адвоката дьявола.

Лучшим адвокатом дьявола для Гурни был Хардвик. Он достал телефон и позвонил. Когда гудки сменились автоответчиком, он оставил короткое сообщение: «Привет, Джек. У меня есть гипотеза по поводу дела, хочу узнать твое мнение. Перезвони мне».

Он проверил, поставил ли телефон на вибрацию. Неизвестно было, что готовит ему грядущая ночь, но, насколько он мог представить, телефонный звонок мог оказаться очень некстати.

Вторым адвокатом дьявола Гурни выбрал лейтенанта Баллард. Он не вполне понимал, на чьей она стороне, но ему была нужна обратная связь, и он решил пренебречь политикой. Кроме того, подумал он, если его гипотеза справедлива, Баллард может снова склониться на его сторону. Ответа также не последовало, и Гурни оставил на автоответчике практически то же самое сообщение.

Не зная, когда Хардвик или Баллард ему перезвонят, и по-прежнему желая обсудить свою гипотезу, он, мучась сомнениями, все же решил позвонить Клинтеру. После третьего гудка Клинтер снял трубку.

— Привет, парниш, что, беда? Нужна помощь?

— Не беда. Просто гипотеза, хочу с тобой поделиться. Может, найдешь в ней неувязки, а может, я кое-что понял.

— Я весь внимание.

Гурни вдруг подумалось, что вообще-то Клинтер и Хардвик похожи. Что Клинтер — это Хардвик, совсем слетевший с катушек. Как ни странно, эта мысль его одновременно и успокоила, и встревожила.

Он изложил свою гипотезу. Дважды.

Ответа не последовало. Ожидая его, Гурни глядел в окно на широкий заболоченный пруд. Взошла полная луна, и в ее свете сухие деревья, склонившиеся над трясиной, казались зловещими.

— Алло, Макс?

— Я думаю, парниш, думаю. Никаких особых неувязок я не вижу. Хотя, конечно, возникают вопросы.

— Конечно.

— То есть я правильно понимаю, что, по-твоему, важно только одно из убийств?

— Да.

— А пять других совершены просто ради прикрытия?

— Да.

— И что ни одно из убийств никакого на хрен отношения не имеет к порокам общества?

— Да.

— А тогда почему именно такие машины?

— Может быть, у главной жертвы была такая. Большой, черный, дорогой «мерседес». Отсюда и идея про «мерседесы».

— И остальные пять жертв были выбраны совсем наугад? Потому что у них такая же машина? Чтобы это выглядело как повторяющаяся схема?

— Да. Я не думаю, что убийца что-нибудь знал о других жертвах — они его не заботили.

— То есть этот мерзавец чертовски хладнокровен, да?

— Да.

— Итак, большой вопрос: какая жертва была главной?

— Когда я встречу Доброго Пастыря, я у него спрошу.

— И ты думаешь, это случится сегодня? — Голос Клинтера дрожал от возбуждения.

— Макс, ни в коем случае не вмешивайся. Это очень ненадежная затея.

— Понял, парниш. Но еще один вопрос. Как твоя гипотеза объясняет новые убийства?

— Очень просто. Добрый Пастырь не хочет, чтобы мы поняли, что прежние шесть убийств — это одно плюс пять. «Осиротевшие» каким-то образом ему в этом мешают — например, могут указать на единственное значимое убийство. Чтобы не дать нам ничего понять, он снова убивает людей.

— Отчаянный тип.

— Скорее прагматичный, чем отчаянный.

— Боже, Гурни, если верить новостям, он прикончил трех человек за три дня.

— Да. Но я не думаю, что дело здесь в отчаянном нраве. Я не думаю, что для Доброго Пастыря убийство что-то значит. Это просто действие, которое он периодически совершает в своих целях. Всякий раз, когда чувствует, что убить человека — меньший риск, чем оставить его в живых. Я не думаю, что отчаяние…

Его прервал входящий вызов. Он посмотрел на экран.

— Макс, я должен прерваться. Мне звонит лейтенант Баллард из БКР. И еще, Макс, держись сегодня подальше от хижины. Прошу тебя.

Гурни выглянул в окно. При взгляде на этот причудливый черно-серебряный пейзаж по коже у него побежали мурашки. Он стоял в луче лунного света, пересекавшего комнату посередине, и на стене над кроватью, как на экране, вырисовывалась его тень на фоне светлого квадрата окна.

Гурни принял второй звонок:

— Спасибо, что перезваниваете, лейтенант. Очень вам благодарен. Я хотел обсудить с вами… — но закончить предложение он не смог.

Прогремел взрыв. Ослепительная вспышка — и оглушающий грохот. Неимоверной силы удар в руку.

Он, шатаясь, облокотился на стол, не в силах понять, что произошло. Правая ладонь онемела. Запястье страшно болело.

Заранее боясь увиденного, он поднял руку к свету и медленно покрутил. Все пальцы были на месте, но от телефона остался только обломок. Он огляделся, тщетно пытаясь разглядеть в темноте, что еще повреждено.

Сначала он подумал, что его телефон взорвался. Он судорожно стал обдумывать эту неправдоподобную версию, силясь понять, как это можно было устроить, когда злоумышленник мог получить доступ к его телефону, как внутрь телефона установили миниатюрное взрывное устройство и каким образом привели в действие.

Но это было не просто неправдоподобно, а невозможно. Сама сила взрыва была такова, что не могла исходить от устройства, вставленного в действующий телефон. В поддельный телефон, специально изготовленный ради этой цели, — возможно, но в телефон, по которому он только что разговаривал, — нет.

И тут он почувствовал запах пороха.

Значит, это была не мудреная микробомба. Это был выстрел.

Но для обычного стрелкового оружия выстрел был слишком громким, потому Гурни и подумал сначала о взрыве.

Но он знал, по крайней мере, один пистолет, способный произвести такой мощный выстрел.

И, по крайней мере, одного человека, меткого и точного настолько, чтобы в лунном свете попасть в мобильный телефон.

Вслед за этим Гурни подумал, что стрелок целился через одно из окон и инстинктивно пригнулся, глядя в окно над столом. Но залитые лунным светом стекла по-прежнему закрытого окна были целы. Значит, выстрел прошел через одно из задних окон. Но Гурни стоял так, что было непонятно, как пуля могла попасть в телефон, не пройдя через его плечо.

Так как же…

И тут, вздрогнув, Гурни понял.

Стреляли не с улицы.

Кто-то был здесь, в комнате, вместе с ним.

Гурни понял это, потому что услышал.

Чье-то дыхание.

Всего в нескольких футах от себя.

Мерное, спокойное дыхание.

Глава 49Крайне рациональный человек

Посмотрев туда, откуда исходил звук, Гурни в лунном свете увидел черный прямоугольник открытого люка. На дальнем конце люка была видна слабая тень — видимо, там кто-то стоял.

Действительно стоял. Послышался хриплый шепот.

— Сесть за стол, детектив. Руки на голову.

Гурни невозмутимо подчинился.

— У меня есть вопросы. Отвечать надо сразу. Понял?

— Понял.

— Если ты отвечаешь не сразу, я подумаю, что ты лжешь. Понял?

— Да.

— Хорошо. Вопрос первый. Клинтер придет?

— Я не знаю.

— По телефону ты сказал ему не приходить.

— Да.

— Ты думаешь, он все равно придет?

— Возможно. Я не знаю. Он непредсказуемый человек.

— Это правда. Продолжай говорить правду. Пока ты говоришь правду, ты жив. Понял?

— Да. — Голос Гурни звучал спокойно, как часто бывало в экстремальных ситуациях, но внутри он был полон страха и гнева. Страха за будущее и гнева на себя за столь самонадеянный просчет.

Он предположил, что Добрый Пастырь придет ко времени предполагаемой встречи, которое он, Гурни, сам обозначил в разговоре с Ким, и появится в хижине за два-три часа до полуночи. В суматохе фактов, вопросов и догадок, кружившихся у него в голове, он не предположил той очевидной возможности, что Добрый Пастырь придет в хижину раньше — может быть, даже часов за двенадцать.

О чем, черт возьми, он думал? Что Добрый Пастырь мыслит логически, а в хижину разумно прийти за несколько часов до полуночи? Поэтому он так и поступит, решено, двигаемся дальше? Боже, какой идиотизм! Гурни сказал себе, что он всего лишь человек, что все ошибаются. Но от этого его ошибка не стала менее смертельной.

Хриплый полушепот стал громче:

— Ты надеялся выманить меня сюда? Застать врасплох?

Точность этой догадки пугала.

— Да.

— Это правда. Хорошо. Пока живешь. Теперь про твой разговор с Клинтером. Ты веришь в то, что ему сказал?

— Об убийствах?

— Разумеется, об убийствах.

— Да, верю.

Несколько секунд в ушах Гурни звучало дыхание незнакомца.

Затем последовал вопрос — столь тихий, что он был едва ли громче дыхания.

— Какие еще у тебя мысли?

— Сейчас моя единственная мысль: ты меня убьешь?

— Разумеется. Но чем больше правды ты мне скажешь, чем дольше проживешь. Все просто. Понял?

— Да.

— Хорошо. Теперь расскажи мне, что ты думаешь об убийствах. Что ты думаешь на самом деле.

— У меня в основном вопросы.

— Какие вопросы?

Гурни про себя гадал, что такое этот хриплый шепот — результат какой-то болезни или способ скрыть свой подлинный голос. Скорее, второе. Выводы из этого предположения могли представлять интерес, но прежде нужно было подумать о том, как остаться в живых.

— Мне интересно, сколько еще людей ты убил, кроме тех, о ком мы знаем. Вероятно, немало. Я прав?

— Конечно.

Гурни был поражен откровенностью этого ответа и на мгновение испытал надежду, что собеседника удастся вовлечь в диалог, и тот из гордости разболтает свои злодеяния. В конце концов, у социопатов есть эго, им нравится жить в эхокамере собственных рассказов об их силе и жестокости. Возможно, ему удастся разговорить незнакомца и таким образом увеличить окно вероятности для вмешательства извне.

Но он тут же увидел оборотную строну своей надежды: незнакомец говорил откровенно лишь потому, что ничем не рисковал. Потому что скоро Гурни будет убит.

Хриплый шепот теперь изображал мягкость:

— Что еще тебе интересно?

— Мне интересно узнать про Робби Миза и его связь с тобой. Мне интересно, что он делал сам, а что исходило от тебя. Мне интересно, почему ты убил его именно теперь. Мне интересно, думал ли ты, что кто-то поверит в его суицид.

— Что еще?

— Мне интересно, правда ли ты пытался сделать Макса Клинтера обвиняемым в убийстве Рут Блум или это была просто глупая шутка.

— Что еще?

— Мне интересно, думал ли ты, что посту на странице Рут Блум поверят.

— Что еще?

— Мне интересно, что произошло с моим амбаром, — Гурни старался говорить, пока мог, делая по возможности большие паузы. Как бы то ни было, чем дольше он продержится, тем лучше.

— Не молчи, детектив.

— Мне интересно, кто установил маячки на наших машинах. Мне интересно, маячок на машине Ким — это твоя идея или Робби? Пакостника Робби?

— Что еще?

— Кое-что ты сделал очень умно, а кое-что — очень глупо. Мне интересно, ты сам знаешь, где что?

— Провоцировать меня бессмысленно, детектив. У тебя что, закончились мысли?

— Мне интересно дело Душителя из Уайт-Маунтин. Очень странное дело. Ты с ним знаком? Там есть интересные детали.

Повисло долгое молчание. Время означало надежду. Время давало возможность подумать, может быть, даже дотянуться до «беретты» на столе у Гурни за спиной.

Наконец пастырь приторно проурчал:

— Ну и последние мысли?

— Всего одна. Как такой умник, как ты, мог допустить такой чудовищный промах у «Жестянки на озере»?

Повисло долгое молчание. Это страшное молчание могло означать что угодно. Может быть, Доброго Пастыря наконец удалось вывести из равновесия. А может быть, его палец уже напрягся на спусковом крючке. У Гурни свело живот.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты скоро узнаешь.

— Я хочу знать сейчас. — Шепот стал жестче, и в тусклом лунном свете что-то блеснуло.

Гурни успел заметить ствол огромного серебристого пистолета не более чем в шести футах.

— Ну же, — повторил его собеседник. — Расскажи мне про «Жестянку у озера».

— Ты оставил там след. Улику.

— Я не оставляю следов.

— Но в ту ночь оставил.

— Скажи, что конкретно. Сейчас же.

Гурни понимал, что правильного ответа, который его спас бы, у него не было. Разумеется, если он расскажет про следы шин, это не даст ему отсрочку. А просить пощады более чем бесполезно. Лишь одно давало ему хоть призрачный шанс прожить еще минуту: упереться и не давать ответа.

Он постарался говорить ровным голосом:

— На стоянке у автомастерской ты оставил ключ к головоломке.

— Я не люблю загадок. У тебя три секунды, чтобы ответить на мой вопрос. Раз, — он медленно навел пистолет на лицо Гурни. — Два. — Ствол блеснул в лунном свете. — Три. — Он спустил курок.

Глава 50Апокалипсис

От вспышки и оглушительного грохота Гурни инстинктивно отпрянул, и его стул перевернулся бы, если бы не уперся в край стола. С минуту он ничего не видел и слышал только громкий резкий звон.

Потом он ощутил на шее, с левой стороны, что-то мокрое, тонкую струйку. Он поднес руку к уху: мочка была влажной. Затем нашел в самом верху уха горячую, больную точку — собственно рану.

— Положи руки на голову. Немедленно. — Хриплый голос, казалось, был совсем далеко, заглушаемый шумом в ушах.

Но Гурни собрался с силами и подчинился приказу.

— Ты меня слышишь? — спросил отдаленный, приглушенный голос.

— Да, — сказал Гурни.

— Хорошо. Слушай внимательно. Я снова задам тебе тот же вопрос. Ты должен ответить. Я хорошо отличаю правду от лжи. Если я услышу правду, мы продолжим без потерь. Просто мило побеседуем. Но если я услышу ложь, я снова выстрелю. Ясно?

— Да.

— Каждый раз, услышав ложь, я буду тебе что-нибудь отстреливать. В следующий раз это будет не просто краешек уха. Лишишься кое-чего поважнее. Понял?

— Понял.

Глаза Гурни оправились от вспышки, и он стал опять различать тусклую полосу лунного света посредине комнаты.

— Хорошо. Я хочу знать все о так называемой ошибке у «Жестянки». Никаких загадок. Только правду. — В лунном свете серебристый ствол пистолета стало медленно опускаться, пока не оказался направлен на правую лодыжку Гурни.

Тот стиснул зубы, чтобы не дрожать и не думать о том, что пуля «дезерт-игла» сделает с его ногой. Сразу же лишиться ступни — уже мало хорошего. Но самое скверное — артериальное кровотечение. Неважно, будет Гурни говорить правду или нет, в ответ на этот или на другой вопрос, — на исход дела это никак не повлияет. Единственное, что определяет исход дела, — стремление Доброго Пастыря обезопасить себя. И теперь этот исход был совершенно очевиден. Потому что не осталось никакой вероятности, что убить Гурни для него будет бо́льшим риском, чем оставить его в живых.

Неопределенным оставалось только одно — сколько частей тела Пастырь отстрелит у Гурни, прежде чем тот умрет от потери крови. Истечет кровью, совсем один, в хижине Макса Клинтера, на болотной кочке посреди глухомани.

Гурни закрыл глаза и увидел Мадлен на пригорке.

В малиновом, фиолетовом, розовом, голубом, оранжевом, алом… сияющую в солнечном свете.

Он пошел к ней навстречу по самой зеленой в мире траве, пахнущей, как райские травы.

Она прижала свой палец к его губам и улыбнулась.

— Ты отлично справишься, — сказала она. — Просто блестяще.

Через секунду он умер.

Или так ему показалось.

Сквозь сомкнутые веки он почувствовал яркий свет. Одновременно где-то далеко зазвучала музыка, долетая до Гурни даже сквозь звон в ушах, а поверх всего этого слышался стук большого барабана.

А потом он услышал голос.

Этот голос вернул его в хижину на болотной кочке посреди глухомани. Голос говорил в мегафон:

— ПОЛИЦИЯ… ПОЛИЦИЯ ШТАТА НЬЮ-ЙОРК… СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ… СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ И ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ… НЕМЕДЛЕННО… СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ И ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ… ГОВОРИТ ПОЛИЦИЯ ШТАТА НЬЮ-ЙОРК… СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ И ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ.

Гурни открыл глаза. Вместо лунного света в окно светил прожектор. Он поглядел туда, где прежде скрывался во мраке, как ниндзя, его мучитель — невидимый и грозный. И увидел человека среднего телосложения в коричневых брюках и рыжеватом кардигане, рукой закрывавшего глаза от яркого света. Трудно было поверить, что это и есть чудовище, которое представлял себе Гурни. Но кое-что заставляло в это поверить: блестящий «дезерт-игл» пятидесятого калибра у него в руке. Пистолет, который ранил Гурни, так что кровь до сих пор текла у него по шее, который чуть раньше оглушил его своим грохотом и наполнил комнату запахом пороха.

Оружие, чуть не лишившее его жизни.

Человек повернулся боком к прожектору и спокойно убрал руку от невозмутимого, ничем не примечательного лица. Лица невыразительного, без особых эмоций, без каких-нибудь запоминающихся черт. Самого обыкновенного лица. Такого, какое легко забыть.

Но Гурни был уверен, что уже видел его раньше.

Когда он наконец вспомнил, где именно, когда к тому же вспомнил имя, он первым делом подумал, что ошибся. Он поморгал, пытаясь сосредоточиться на своем открытии. Трудно было поверить, что этот спокойный, с виду безобидный человек и есть Добрый Пастырь, что он говорил все эти слова и совершал все эти поступки. Особенно один поступок.

Но все же уверенность Гурни крепла — и он буквально чувствовал, как кусочки пазла с щелчком встают на свои места, складываясь в новые любопытные узоры, выстраивая новые цепочки.

На него глядел Ларри Стерн, и лицо его было скорее задумчивым, чем испуганным. Ларри Стерн, который показался ему похожим на мистера Роджерса. Ларри Стерн, дантист с приятным голосом. Ларри Стерн, невозмутимый медик-бизнесмен. Ларри Стерн, сын Иэна Стерна, мультимиллионера, создателя империи красоты.

Ларри Стерн, сын Иэна Стерна, пригласившего красивую русскую пианистку к себе в Вудсток. И почти наверняка к себе в постель. И, возможно, готового упомянуть ее в завещании.

Господи, и все вот из-за этого?

Что, он хотел обезопасить себя от потенциальной наследницы?

Перестраховывался, зная любвеобильность отца?

Наследство было, конечно, солидное. О таком наследстве стоило беспокоиться. Целая фабрика денег — такую жалко упустить.

Что же, убивая отца, спокойный, приятный в общении Ларри Стерн, просто не давал ему возможности завещать эту фабрику денег молодой и красивой русской пианистке? А усеивая штат пятью трупами, просто не давал полиции повода заподозрить, что единственная нужная ему жертва — Иэн Стерн? Иначе полиция сразу бы задала единственно нужный вопрос — cui bono? — и вычислила бы Ларри.

В странном смешанном свете луны и прожектора Гурни видел, что Стерн по-прежнему крепко сжимает пистолет, но по его глазам было понятно, что он пытается просчитать свои возможности — исчезающие с каждой секундой. Трудно было разгадать выражение этих глаз. Ужас? Ярость? Свирепая решимость загнанной в угол крысы? Или просто бесчувственный внутренний калькулятор работал на полную мощность, и оттого взгляд казался безумным?

Гурни понял, что прямо у него на глазах работает бессердечная счетная машина. Машина, унесшая… сколько жизней?

Сколько жизней? Этот вопрос заставил Гурни вспомнить про Душителя из Уайт-Маунтин. Его дело встраивалось в ту же схему: чтобы спрятать одну главную жертву убивались другие, ни для чего больше не нужные, а убийца прикидывался маньяком, душащим женщин белым шелковым шарфом. Чем же, подумал Гурни, не угодила Ларри Стерну его девушка? Может быть, забеременела? А может быть, вообще ничего особенного не случилось. Такие люди, как Ларри — Душитель из Уайт-Маунтин, Добрый Пастырь — не нуждаются в серьезном поводе для убийства. Им достаточно, чтобы выгода превышала риски.

Гурни вздрогнул, вспомнив слова проповедника с РАМ-ТВ: «Уничтожить жизнь, развеять ее как дым в воздухе, растоптать, как ошметок грязи, — вот в чем сущность зла!»

Снаружи, за бобровым прудом, на пять секунд включили сирену. Требование сдаться теперь повторили на максимальной громкости.

Гурни повернулся на стуле и выглянул в ближайшее окно. Мощные прожекторы светили на хижину с дальнего конца тропы. Он наконец понял, что и до этого слышал вой сирены. В крайнем эмоциональном напряжении, оглушенный выстрелом, он принял его за музыку. А потом Гурни услышал тот самый звук, который принял за стук огромного барабана. Это был рокот вертолетного винта. Вертолет кружил над хижиной, скользя лучом своего прожектора и по ней, и по болотным травам, и по корягам, торчащим из черной воды.

Гурни повернулся к Стерну. В голове у него уже выстроился список из сорока-пятидесяти вопросов, но за первое место соперничали два. Он выбрал самый неотложный.

— Что вы собираетесь делать теперь, Ларри?

— Действовать наиболее разумным образом.

Ответ этот был произнесен совершенно спокойно, но звучал безумнее безумного.

— Что вы имеете в виду?

— Сдаться. Сыграть по правилам. И победить.

Гурни испугался, что это затишье перед бурей — что все слова о разумности и решении сдаться окончатся кровавой баней.

— Победить?

— Я всегда побеждал. И всегда буду.

— Но вы… собираетесь сдаться?

— Разумеется, — он улыбнулся так, будто успокаивал дошкольника, который боится ездить на автобусе. — А вы что думали? Что я возьму вас в заложники, использую для побега как живой щит?

— Так многие делали.

— Но не я. И не с вами. — Ему явно было смешно. — Подумайте сами, детектив. Ну какой из вас щит? Насколько я знаю, ваши коллеги только рады будут шансу вас пристрелить. Тогда уж лучше прикрыться мешком картошки.

Гурни потерял дар речи от такого спокойствия. Стерн совсем сошел с ума, что ли?

— Что-то вы слишком жизнерадостны для человека, ради которого в штате могут отменить мораторий на смертную казнь. Я слышал, эти инъекции не очень-то приятны, — раздраженно произнес Гурни и тут же понял, насколько неразумно и опасно было так говорить.

Но, похоже, он зря опасался. Стерн лишь покачал головой:

— Не говорите чепухи, детектив. Даже полным болванам с их третьесортными адвокатами удавалось отсрочить исполнение приговора на добрые двадцать лет. А я могу сделать больше. Гораздо больше. У меня есть деньги. Много денег. У меня связи тайные и явные. А самое главное — я знаю, как работает правовая система. Как она работает на самом деле. И у меня есть что предложить судьям. Что-то, что они очень высоко оценят. У меня, так сказать, есть что продать. — Его спокойствие казалось чем-то между дзеном и сумасшествием.

— Что же у вас есть?

— Информация.

— О чем?

— О некоторых нераскрытых делах.

Снаружи опять раздался вой сирены, и вслед — громогласное объявление. Требования стали настойчивее:

— ЭТО ПОЛИЦИЯ ШТАТА НЬЮ-ЙОРК… НЕМЕДЛЕННО СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ… НЕМЕДЛЕННО ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ… СЕЙЧАС ЖЕ… СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ И ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ… НЕМЕДЛЕННО ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ…

— О нераскрытых делах… каких?

— Несколько минут назад вы предположили, что жертв больше, чем одиннадцать. Возможно, вы правы.

Шум вертолета над хижиной все нарастал, а его прожектор становился ярче. Стерн, казалось, его не замечал. Все его внимание было сосредоточено на Гурни, а тот, в свою очередь, пытался обдумать этот последний сюжетный поворот в самом непредсказуемом деле за всю его карьеру.

— Я не понимаю вашей логики, Ларри. Если вас осудят по делу Доброго Пастыря…

— А это, кстати, большой вопрос.

— Хорошо, большой вопрос. Но если им все-таки это удастся, я не понимаю, что вы выиграете, сознавшись еще в нескольких убийствах?

Стерн снисходительно улыбнулся:

— Я вижу, что вы делаете. Вы смеетесь над моими словами, чтобы заставить меня раскрыть карты. Глупое ухищрение. Но ничего. Какие секреты между друзьями. Но я у вас вот о чем спрошу — просто в качестве предположения. Насколько важно полиции штата раскрыть — просто предположим, конечно, — двадцать, а то и тридцать нераскрытых дел?

Гурни был разочарован. Ларри Стерн или бредил, или же импульсивно лгал, движимый манией величия и уверенный, что сможет убедить людей в чем угодно.

Стерн, казалось, заметил его скептицизм. Но в ответ лишь увеличил ставки:

— Я думаю, ради того, чтобы переместить тридцать дел в папку «раскрыто», мне пойдут навстречу. Это так улучшит статистику всего управления. Вернет покой семьям. А если тридцати дел недостаточно, возможно, мы даже предложим им сорок. Сколько понадобится, чтобы заключить сделку.

— На какую же сделку вы рассчитываете, Ларри?

— Ничего неразумного. Думаю, я самый разумный человек, которого вы встречали в жизни. Нет нужды вдаваться в подробности. Все, что мне нужно, — это цивилизованная тюрьма. Уютная одиночная камера. Простые удобства. Смягчение лишь самых неразумных ограничений. Ничего такого, о чем добропорядочные люди не могли бы вести переговоры.

— А в обмен на это вы готовы сознаться в двадцати, тридцати или сорока нераскрытых убийствах? Со всеми подтверждающими подробностями о мотивах и способах?

— Предположим.

В мегафон объявили:

— ЭТО ВАШ ПОСЛЕДНИЙ ШАНС СЛОЖИТЬ ОРУЖИЕ И ОТКРЫТЬ ДВЕРЬ. ПОВИНУЙТЕСЬ НЕМЕДЛЕННО.

Гурни попробовал наудачу зайти с другого бока:

— Включая дело Душителя из Уайт-Маунтин?

— Предположим.

— А жертв так много, потому что общий принцип всегда был один: убивать по пять-шесть жертв, чтобы скрыть действительно важную?

— Предположим.

— Понятно. Только вот еще вопросик, просто чтобы понять, как вы просчитываете риски. Не разумнее ли предположить, что вероятность раскрытия одного хорошо спланированного убийства ниже, чем пяти или шести?

— Я отвечу: нет. Как бы хорошо ни было спланировано убийство, все равно все внимание следователей привлечено к одной жертве и последствиям одной смерти. От этой исключительности нет спасения. Дополнительные же убийства практически полностью отвлекают внимание от действительно важной жертвы и при этом практически не несут дополнительных рисков. Чаще всего преступников ловят благодаря их связям с жертвами. А если связи нет…ну, я думаю, вы меня поняли.

— А цена этого всего… человеческие жизни… вас они не волнуют?

Стерн молчал. Его безмятежная улыбка говорила сама за себя.

Сколько же времени пройдет, подумал Гурни, прежде чем самая суровая тюрьма сотрет эту улыбку с его лица.

Стерн улыбнулся еще шире, словно чувствуя его ход мысли:

— Я уже жду случая пообщаться с нашей пенитенциарной системой и ее обитателями. Я привык мыслить позитивно, детектив. Я принимаю реальность такой, какая она есть. Тюрьма — новый мир, который мне предстоит завоевать. Я умею привлекать полезных людей. Как вы могли заметить, мне это удалось с Робби Мизом. Посудите сами. В исправительных учреждениях полным-полно Робби Мизов — восприимчивых юношей, которым не хватает отцовской фигуры, не хватает того, кто их поймет, будет на их стороне, найдет применение их силам, их страхам, их обидам. Только подумайте, детектив. Если таких юношей направить на верный путь, из них может получиться нечто вроде лейб-гвардии. Заманчивая идея, и у меня будут годы, чтоб ее обдумать. Иными словами, я считаю, что в тюрьме вполне можно жить. Возможно, я даже стану в своем роде знаменитостью. Мне кажется, меня опять невероятно полюбит психологическое сообщество — им же надо реабилитировать себя новыми озарениями о подлинной истории Доброго Пастыря. И не забывайте о книгах. Официальные и неофициальные биографии. Спецвыпуски на РАМ. Возможно, обо мне снимут кино. И знаете что? Не исключено, что моя судьба сложится куда лучше, чем ваша. Вы нажили себе больше врагов на воле, чем будет у меня за забором. Я бы не назвал это победой, а вы? Я могу заплатить, и меня прикроют. Уж я найду спецов в таких делах. А вас кто будет охранять? На вашем месте я бы поостерегся.

— СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ И НЕМЕДЛЕННО ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ.

Гурни не сводил глаз с неприметного человека в рыжеватом кардигане:

— Скажите мне вот что, Ларри. Вы вообще ни о чем не жалеете?

Стерн, казалось, удивился.

— Разумеется, нет. Все, что я делал, было крайне разумно.

— А Лила?

— Простите?

— А убийство вашей жены, Лилы?

— А что с ним такое?

— Оно тоже было крайне разумно?

— Само собой. Иначе бы я это не сделал — опять-таки, предположим. Вообще говоря, у нас было скорее бизнес-партнерство, чем традиционный брак. Лила в сексе была профессионалом высокой квалификации. Но это уже другая история. — Он мечтательно улыбнулся. — Интересное кино можно сделать.

Он прошел мимо Гурни к входной двери, открыл ее и бросил большой пистолет в траву.

— РАСКРОЙТЕ ЛАДОНИ… РУКИ ВВЕРХ… МЕДЛЕННО ИДИТЕ ВПЕРЕД.

Стерн поднял руки вверх и вышел из хижины. Пока он шел к дамбе, его сопровождал луч прожектора с вертолета. С дальнего конца дорожки к нему навстречу двинулась машина — со светящимися фарами и двумя зажженными прожекторами.

Это было странно. В подобной ситуации разумно было оставаться на месте и ждать, пока преступник придет к тебе сам. На заранее приготовленное место, где группа захвата контролирует ситуацию.

Кстати о группе захвата — где она, черт возьми? В вертушке, которая кружит над хижиной? Ни один командир группы в здравом уме не стал бы так делать.

И еще: включено несколько прожекторов, но не видно других фар. Нет патрульных машин. Господи, всего одна, а надо бы дюжину.

Гурни взял со стола «беретту» и посмотрел в окно.

Машину, которая ползла по тропе, слепя фарами, трудно было разглядеть. Но одно было ясно: фары были расположены слишком широко для патрульной машины. В парке полиции штата Нью-Йорк хватало разных внедорожников, но машина на тропе была шире их всех.

Зато она была как раз шириной с клинтеровский «хаммер».

А значит, и вертолет над головой был не полицейский.

Но какого черта?

Стерн теперь шел с поднятыми руками по узкой дамбе и был примерно в двадцати футах от движущейся машины.

Гурни, держа в кармане «беретту», вышел из хижины и поглядел вверх. Несмотря на слепящий свет вертолетного прожектора, он легко различил на вертолете гигантскую надпись «РАМ».

Прожектор заскользил по тропе, сначала высветив Стерна, а потом машину перед ним — это действительно был «хаммер» Клинтера. На капоте у него была какая-то установка. Может, какое-то оружие? Свет вертолета скользнул в сторону, осветил воду, хижину, потом вновь вернулся на тропу.

Черт побери, что происходит? Что задумал Клинтер?

И тут, к невыразимому ужасу Гурни, последовал ответ. Из установки на капоте вырвался огненный залп, и Стерна мгновенно охватило оранжевое пламя. Он завизжал и закрутился на месте. Вертолет заложил вираж и резко снизился, но поток воздуха от винта усилил бурлящий огонь — и вертолет ушел в сторону и снова набрал высоту.

Гурни бегом кинулся к дамбе. Но когда он добежал до Стерна, тот уже упал на землю, к своему счастья, без сознания, объятый пламенем, пылающим со всей мощью самодельного напалма.

Подняв взгляд от горящего тела, Гурни увидел, что Макс Клинтер стоит рядом со своим «хаммером» в неизменном камуфляже и сапогах из змеиной кожи. Губы его расплылись в улыбке, оголив зубы. В руках у него был пулемет, какой Гурни видел только в старых фильмах о войне и только на треноге. Казалось, он слишком велик и тяжел, чтобы держать его в руках, но Клинтер словно бы не замечал его веса. Он сделал несколько длинных шагов вперед и поднял дуло пулемета к небу.

Угол наклона ствола и безумная ярость в глазах Клинтера были таковы, что казалось, он целится в саму луну. Но потом он уверенно навел пулемет прямо на вертолет «РАМ», поднявший дрожащую зыбь на прежде ровной поверхности пруда.

Как только Гурни понял, куда целится Клинтер, он закричал:

— Макс! Нет!

Но до Клинтера было не докричаться, его было не достать, не остановить. Он широко расставил ноги и, прокричав что-то, что Гурни не расслышал в общем грохоте, открыл огонь.

Вначале казалась, что пулеметная очередь вертолету нипочем. Потом он накренился набок и стал снижаться, вращаясь по спирали. Макс все палил. Гурни хотел его остановить, но пламя, объявшее труп Стерна, преграждало путь. Жар и смрад от горящей плоти были невыносимы.

Тут вертолет дрогнул, резко накренился на девяносто градусов, взорвался и рухнул на дорожку прямо позади «хаммера». Прогремел второй взрыв, за ним третий, и машину Клинтера тоже объяло пламя. Сам Клинтер, казалось, не заметил, что и его обдало брызгами горящего топлива.

Гурни прыгнул в пруд, чтобы обойти тело Стерна, и пошел, шатаясь, по пояс в воде, ноги его засасывал ил. Когда он, спотыкаясь и опираясь на руки, выбрался на дамбу и направился к Клинтеру, у того уже пылали волосы и одежда. Не выпуская из рук пулемета, Клинтер кинулся к хижине, своим быстрым движением лишь раздувая пламя. Гурни метнулся вперед и попытался столкнуть его в пруд, но оба рухнули бок о бок у самой воды, а между ними — огромный пулемет, по-прежнему палящий в глухую ночь.

Глава 51Благодать

Позднее утро следующего дня Гурни встретил в палате отделения неотложной помощи муниципальной больницы Итаки. Хотя в целом врачи отделения были уверены, что состояние его нетяжелое — ожоги в основном первой, реже второй степени, — Мадлен, приехав в больницу, настояла на осмотре дерматолога.

Теперь же, когда дерматолог, похожий на ребенка, играющего в доктора, пришел и ушел, подтвердив поставленный диагноз, они ждали, пока уладится какая-то путаница со страховкой и выпишут необходимые бумаги. У кого-то на компьютере рухнула система, но было не вполне понятно у кого, и Гурни бодро объявили, что придется немного подождать.

Кайл приехал в больницу вместе с Мадлен и теперь слонялся между палатой Гурни и приемным покоем, сувенирной лавкой и буфетом, сестринским пунктом и парковкой. Было понятно, что он хочет быть рядом с отцом, и столь же понятно, что его раздражает полное безделье. Он уже множество раз заходил к Гурни в палату и выходил обратно. После нескольких неловких попыток он наконец попросил о том, о чем, по собственным словам, хотел попросить уже давно. С тех пор как Мадлен обмолвилась, что у них на чердаке хранится старый мотоциклетный шлем Гурни.

— Слушай, пап, у нас с тобой головы примерно одного размера. Я хотел спросить… ты не против… то есть… я хотел спросить, нельзя ли мне взять твой шлем?

— Конечно, можно. Как вернемся домой, отдам.

Гурни с улыбкой подумал, что сын унаследовал от него привычку не говорить о любви прямо.

— Спасибо, пап. Как здорово. Супер. Спасибо.

Звонила Ким — дважды, — спрашивала, как Гурни себя чувствует, извинялась, что не смогла приехать в больницу, многословно благодарила его за то, как он рисковал жизнью в схватке с Добрым Пастырем, а потом сообщила, что накануне ее долго допрашивал детектив Шифф в связи с убийством Робби Миза. По словам Ким, она показала, что готова к сотрудничеству, но лишнего не говорила. Однако наутро, когда к Шиффу присоединился агент Траут из ФБР, чтобы еще раз допросить ее в связи с событиями в хижине Макса Клинтера, она решила, что лучше нанять адвоката, — и отложила допрос.

Хардвик ввалился в палату к Гурни незадолго до полудня. Усмехнувшись и подмигнув Мадлен, он взглянул на Гурни, нахмурился и разразился смехом, похожим скорее на рык.

— Господи боже, что ты сделал со своими бровями?

— Я решил их сжечь и отрастить новые.

— А вместо лица решил завести себе долбаный гранат?

— Как это мило с твоей стороны, Джек. Я ценю твою поддержку.

— Господи, посмотришь телевизор — так ты там Джеймс Бонд. А посмотришь на тебя здесь…

— Что значит «посмотришь телевизор»?

— Только не говори, что ты не видел.

— Не видел что?

— Господи ж ты боже ж мой. Раздул тут третью мировую, а потом прикидывается шлангом. Этот чертов репортаж о вашей горячей ночке крутят по РАМ-ТВ все утро. Стерн выходит из хижины. Долбаный огнемет на капоте у Макси. Стерн горит. Макси палит из пулемета по вертолету. Ты героически бросаешься в ночь, рискуя жизнью. Вертолет падает, а вслед за этим следует, по словам дикторов РАМ, «ужасный трагический всполох». Что ты, мой мальчик, это такое шоу!

— Но подожди, Джек. Вертолет сбили. Откуда же взялась съемка его падения?

— У этих подонков там было два вертолета. Один упал, другой тут же занял его место и стал снимать. Трагические всполохи поднимают рейтинг. Особенно когда при этом заживо сгорают два человека.

Гурни поморщился: перед глазами у него до сих пор стояла смерть Макса Клинтера.

— И все это показывают по телевизору?

— Они эту хрень крутят все утро. Шоу-бизнес, мой друг, долбаный шоу-бизнес.

— А как эти вертолеты вообще там очутились?

— Твой кореш Клинтер предупредил «РАМ-Ньюс». Позвонил им и сказал, что ночью произойдет нечто великое, связанное с Добрым Пастырем, так что пусть будут поблизости с камерами наготове. Перед своим выходом он еще раз им позвонил. Макс давно ненавидел РАМ за то, как они осветили его провал при первом столкновении с Добрым Пастырем. Похоже, он с самого начала планировал сбить вертолет.

Пока Гурни осмыслял эту информацию, Хардвик вышел из палаты, прошел через большой холл к сестринскому пункту и оторвал от компьютера молодую служащую.

Вскоре он вернулся с торжествующим блеском в глазах:

— У них есть пара теликов на тележках. Телочка с большими сиськами сейчас нам один прикатит. И ты сам увидишь это дерьмище.

Мадлен вздохнула и закрыла глаза.

— А покуда, Шерлок, два вопроса. Как это, черт возьми, дантист Ларри так наловчился палить из пистолета?

— Мне кажется, у него была невероятная страсть к точности. Такие люди часто достигают совершенства в каком-нибудь деле.

— Жаль, что нельзя разлить это качество по бутылкам и продавать здоровым людям. И второй вопрос, более личный. Ты сам-то понимал, во что ввязываешься, когда шел в хижину Клинтера?

Гурни поглядел на Мадлен. Она не сводила с него глаз, ожидая ответа.

— Я ожидал встретить Доброго Пастыря. Не мог же я предвидеть весь этот ужас.

— Ты уверен?

— Черт возьми, что значит «ты уверен»?

— Ты правда думал, что Клинтер не придет, как ты ему и сказал?

Гурни помолчал.

— Откуда ты знаешь, что я сказал ему не приходить?

Хардвик ответил вопросом на вопрос:

— А как ты думаешь, почему он вмешался именно в тот момент?

Гурни и сам в глубине души гадал почему. Клинтер появился слишком уж вовремя — в ту минуту, когда дела у Гурни стали совсем плохи. Теперь разгадка показалась очевидной.

— Он установил жучки в собственном доме?

— Конечно.

— А приемник от них был в «хаммере»?

— Да.

— То есть он подслушивал мой разговор с Ларри Стерном?

— Естественно.

— И его приемник записывал все, в том числе наш с ним телефонный разговор. А вы потом добыли эту запись, потому и знаете, что я велел ему не приходить. Но ведь «хаммер» весь сгорел, как же вы…

— Мы получили запись от Клинтера. Он переслал в БКР аудиофайл прямо перед тем, как привести в действие огнемет. Похоже, он понимал, что вся эта игра может плохо закончиться. И еще похоже, что он хотел послать нам факты, которые подтверждали бы твою версию этого дела.

Гурни почувствовал горячую благодарность к Клинтеру. Реплики Ларри Стерна без сомнений доказывали, что его манифесту верить нельзя.

— Сколько теперь людей расстроится.

Хардвик усмехнулся.

— Ну их в жопу.

Повисло долгое молчание. Гурни вдруг осознал, что он больше не расследует дело Доброго Пастыря. Преступление раскрыто. Опасность миновала.

Скоро множество силовиков и судебных психологов будут оголтело переводить стрелки друг на друга, настаивая, что всему виной так называемые ЧО — чужие ошибки. Когда шум уляжется, то, может, и Гурни получит какое-то признание. Но признание — палка о двух концах. За него частенько приходится дорого платить.

— Кстати, — сказал Хардвик. — Пол Меллани застрелился.

Гурни моргнул.

— Что?

— Застрелился из «дезерт-игла». Судя по всему, несколько дней назад. Женщина из магазина по соседству с его офисом сообщила вчера о дурном запахе из вентиляции.

— И нет сомнений, что это суицид?

— Никаких.

— Господи.

Мадлен была поражена.

— Это тот несчастный человек, о котором ты говорил на прошлой неделе?

— Да. — Ответил Гурни и спросил Хардвика: — Тебе удалось выяснить, как давно у него был пистолет?

— Меньше года.

— Господи, — снова сказал Гурни, обращаясь скорее к себе самому, чем к Хардвику. — Но почему же именно из «дезерт-игла»?

Хардвик пожал плечами.

— Из «дезерт-игла» убили его отца. Может быть, он хотел умереть так же.

— Он ненавидел своего отца.

— Может, он хотел искупить этот грех.

Гурни уставился на Хардвика. Иногда тот говорил просто ужасные вещи.

— К слову об отцах, — сказал Гурни, — не удалось выйти на след Эмилио Коразона?

— И не просто выйти на след.

— Ну?

— Когда у тебя появится время, подумай, как с этим всем быть.

— С чем?

— Эмилио Коразон — запойный алкоголик и героиновый наркоман. Он живет в приюте Армии Спасения в Вентуре, штат Калифорния. Попрошайничает — на выпивку и героин. Уже раз шесть менял имя. Не хочет, чтоб его нашли. Чтобы выжить, ему нужна пересадка печени, но он не может не пить несколько дней, чтобы встать на очередь. Из-за аммиака в крови у него развивается деменция. В приюте думают, что он умрет через три месяца. Может быть, и скорее.

Гурни почувствовал, что должен что-то сказать.

Но на ум ничего не приходило.

Он чувствовал опустошенность.

Боль, печаль и опустошенность.

— Мистер Гурни?

— Он поднял глаза.

В дверях стояла лейтенант Баллард.

— Простите, если помешала… Я просто… Я хотела вас поблагодарить… и узнать, как вы себя чувствуете.

— Входите.

— Нет-нет. Я просто… — она посмотрела на Мадлен. — Вы миссис Гурни?

— Да. А вы…?

— Джорджия Баллард. Ваш муж — выдающийся человек. Но вы, конечно же, и сами это знаете. — Она посмотрела на Гурни. — Может быть, когда все немного успокоится… я хотела бы пригласить вас и вашу жену на ланч. Я знаю один итальянский ресторанчик в Саспарилье.

Гурни засмеялся:

— Жду с нетерпением.

Баллард улыбнулась, помахала на прощание и исчезла так же внезапно, как и появилась.

Гурни снова стал думать об Эмилио Коразоне и о том, как воспримет известия о нем его дочь. Он закрыл глаза и опустил голову на подушку.

Когда он снова открыл глаза, то не понял, сколько же времени прошло. Хардвик ушел. Мадлен придвинула стул к его кровати и смотрела на него. Эта сцена явственно напомнила ему другую: конец дела Перри, когда его чуть не убили и когда он получил ранения, от которых полностью не оправился до сих пор. Он вспомнил, как наконец он вышел из комы — и Мадлен сидела у его постели, смотрела на него, ждала.

Он встретил ее взгляд, и на мгновение ему захотелось повторить заезженную шутку: «Пора прекращать эту традицию». Но тут же ему показалось, что это неправильно и не смешно и что он не имеет права так шутить.

Мадлен шаловливо улыбнулась:

— Ты хотел что-то сказать?

Он покачал головой. Вернее, едва-едва подвигал головой по подушке.

— Нет, хотел, — сказала она. — Какую-то глупость. По глазам вижу.

Он засмеялся и тут же поморщился: губам стало больно.

Она взяла его за руку.

— Ты расстроился из-за Пола Меллани?

— Да.

— Потому что думаешь, что должен был что-то сделать?

— Наверное.

Она кивнула, нежно поглаживая его руку.

— Как грустно, что поиски отца Ким закончились вот так.

— Да.

— Она указала на его другую, перевязанную, руку.

— А что с раной от стрелы?

— Я про нее и забыл.

— Хорошо.

— Хорошо?

— Я не о руке. Я о стреле. О великой загадке стрелы.

— А ты не думаешь, что это загадка? — спросил он.

— Загадка, но неразрешимая.

— Так что, просто не думать о ней?

— Не думать. — Видя, что не убедила Гурни, Мадлен добавила: — Разве не из этого состоит вся жизнь?

— Из непонятных стрел, падающих на нас с неба?

— Я хочу сказать, в жизни всегда есть вещи, которые просто нет времени полностью осмыслить.

Такого рода суждения раздражали Гурни. Не то чтобы Мадлен была неправа. Конечно, права. Но он чувствовал, что подобный ход мысли — это бунт против разума. Бунт против того, как работает его собственный мозг. Однако он знал, что об этом уж точно с Мадлен нет смысла спорить.

В дверях появилась молоденькая медсестра с телевизором на роликовой подставке. Гурни покачал головой и жестом попросил ее уйти. «Ужасный трагический всполох» РАМ мог подождать.

— Ты понял Ларри Стерна? — спросила Мадлен.

— Может быть, отчасти. Не полностью. Стерн был… необычным явлением.

— Приятно знать, что такие не ходят вокруг сплошь и рядом.

— Он считал себя абсолютно рациональным человеком. Идеально практичным. Воплощением рассудка.

— Как ты думаешь, ему хоть когда-нибудь был кто-то дорог?

— Нет. Ни капли.

— И он никому не доверял?

Гурни покачал головой:

— Доверие, думаю, было для него бессмысленным понятием. Противным здравому смыслу. Он, наверное, увидел бы в желании доверять слабость, иррациональность, уязвимость, которую мог бы использовать в своих целях. Его отношения были, скорее всего, построены на манипуляциях и использовании других. Люди для него были лишь средствами.

— Значит, он был очень одинок.

— Да. Совершенно одинок.

— Как ужасно.

Гурни чуть не ответил: «Я сам не оказался на его месте разве что благодатью Божьей».

Он знал, насколько отчужденным от других людей мог стать сам. Настолько, что почти не замечал, что происходит вокруг. Знал, что его связь с людьми могла того и гляди рассеяться как дым. Знал, насколько он склонен уходить в себя. И какой естественной и благодатной казалась ему временами эта склонность к изоляции.

Он хотел объяснить это Мадлен, объяснить, как он устроен. Но потом он почувствовал — как часто чувствовал рядом с ней, — что она и так уже все знает и что слова тут излишни.

Она посмотрела ему в глаза и крепче сжала его руку.

И тогда у него снова возникло это особое чувство, но впервые в жизни оно было словно вывернуто наизнанку: он понял, что теперь уже он знает, о чем думает она и что ей не надо даже говорить.

Он чувствовал непроизнесенные слова в ее руке, видел их в ее глазах.

Она говорила, чтобы он не боялся.

Говорила, чтобы он доверял ей, верил в ее любовь.

Говорила, что благодать, от которой зависит его жизнь, всегда будет с ним.

После этих ее безмолвных слов он ощутил полный покой, почувствовал, что свободен ото всех тревог этого мира. Все хорошо. Все тихо. И тут где-то вдали зазвучала мелодия. Она звучала так тихо и нежно, что Гурни не понимал точно, услышал он ее или вообразил. Но как бы то ни было, он ее узнал.

Это была ритмичная мелодия из «Весны» Вивальди.

Благодарности

Приятно, когда рабочие отношения долговременны. Когда же речь идет о долговременном сотрудничестве с по-настоящему талантливыми людьми, мастерами своего дела — это настоящий подарок.

Мой первый роман «Загадай число», так же как и второй, «Зажмурься покрепче», и третий, «Не буди дьявола», мне посчастливилось готовить к публикации при помощи удивительных людей: моего чудесного агента Молли Фридрих, ее замечательной коллеги Люси Карсон и превосходного вдумчивого редактора Рика Хоргана.

Спасибо, Рик. Спасибо, Молли. Спасибо, Люси.

Питер Пэн должен умереть