Билли: Знаешь, когда у тебя в песне звучит все так, что все неровности заглажены, все задоринки зашлифованы… где там быть какому-то чувству?
Род: Я лично этого не наблюдал, только слышал от Тедди. А потому не могу ручаться, насколько это правда. Но однажды Билли с Дейзи всю ночь напролет делали послойные записи песни «Это было б опасно».
Тедди сказал, что во время одного из дублей, уже глубокой ночью, Билли на протяжении всей песни не отрывал от Дейзи глаз. Когда же закончили петь, Билли заметил, что Тедди внимательно на него глядит. И Билли мигом отвел глаза – сделал вид, будто бы вообще на Дейзи не смотрел.
Дейзи: А насколько честно надо сейчас все рассказывать? Я знаю, что обещала тебе рассказать всё, но насколько «всё» ты на самом деле хочешь знать?
Билли: Мы были у Тедди, в его домике при бассейне. Дейзи надела такое черное платье с тоненькими лямками. Как они там называются?
Мы работали над песней «Ради тебя».
Поначалу у нас было не от чего оттолкнуться. Но, в принципе, «Ради тебя» – о том, как я «завязал» ради Камиллы. То есть я никогда, конечно, не говорил этого, поскольку знал, что Дейзи станет снова попрекать меня тем, что я пишу о Камилле. А потому я сказал, что песня о том, как сознательно от чего-то отказываешься ради другого человека.
Дейзи тут же напомнила мне, что мы собирались написать что-нибудь «пожестче», и я ответил, что мы можем сделать это и попозже. Дескать, мне действительно запала на ум эта идея.
– Она не на шутку засела у меня в голове, – вроде бы объяснил я.
Дейзи: Было еще только одиннадцать утра, но я уже была заметно подшофе. Билли играл на синтезаторе песню, и я подсела к нему. Он показывал мне, какие ноты нажимать, и я даже понемножку играла вместе с ним. Мы пытались найти нужную тональность. Билли уже написал несколько строк, как сейчас их помню: «Чего только я ни готов отдать, / Чтоб вернуться в былое и тебя подождать». И это он пел, сидя так близко ко мне!
Билли: Дейзи придержала ладонью мою руку, чтобы я перестал играть. Я посмотрел ей в глаза, и она сказала:
– Мне нравится писать с тобой песни.
– Мне тоже нравится с тобой вместе творить.
А потом я сказал нечто такое, что мне однозначно говорить не следовало.
Дейзи: Он сказал:
– Мне вообще многое в тебе нравится.
Билли: Когда я это произнес, Дейзи улыбнулась, буквально просияла. Эта ее широкая чарующая улыбка и легкий девчоночий смешок. Глаза у нее заблестели, как будто увлажнились слезами. Или мне это только показалось, не знаю. Но… Знаешь, так замечательно, когда Дейзи улыбается! Это такое… [Долгая пауза. ] Я не знаю. Я сам не понимаю, что сейчас говорю.
Дейзи: «Мне вообще многое в тебе нравится».
Билли: Сама по себе она представляла угрозу для меня. И я это чувствовал. Но не думаю, что до конца понимал, что чем безопаснее она мне казалась, тем опаснее была.
Дейзи: Я сама не успела толком понять, что делаю, как наклонилась к Билли, чтобы поцеловать его. Я оказалась так близко, что почувствовала его дыхание. И когда я открыла глаза, его глаза оставались закрытыми. И я подумала: «В этом что-то есть». И правда, он показался мне всерьез польщенным, что ли…
Билли: Мне кажется, я даже забылся. По крайней мере, на какой-то миг.
Дейзи: Мои губы едва коснулись его губ. Я их не столько даже ощущала, сколько понимала, что почти их чувствую.
Но тут Билли отстранился и посмотрел на меня невыразимо нежно.
– Я не могу, – произнес он.
И у меня упало сердце. Я это говорю не фигурально – я действительно почувствовала, как оно оборвалось и потонуло у меня в груди.
Билли: Я вспоминаю об этом с содроганием. О том дне. Как я мог совершить тогда одну лишь маленькую ошибку – и всю свою жизнь выкинуть разом на ветер.
Дейзи: Отвергнув меня, он сразу отвернулся к клавиатуре и стал очень старательно делать вид, будто ничего только что не произошло. Возможно, это делалось ради меня. Хотя, наверное, в большей степени ради собственной безопасности. И это было… просто невыносимо! Невыносима эта ложь, что он пытался внушить нам обоим. Мне было бы куда легче, если бы на меня дико наорали – нежели в подобном напряжении хранили полную невозмутимость.
Билли: В детстве мама летом частенько водила нас с Грэмом в общественный бассейн. И вот как-то раз Грэм сидел на бортике бассейна ближе к глубокой его части. А тогда он не умел плавать.
И я стоял возле него, и в голове у меня вдруг стрельнуло: «А ведь я могу столкнуть его туда». И меня это невероятно испугало. Я не хотел его сталкивать и ни за что бы этого не сделал, но… Меня перепугало то, что единственное, что отделяло наше состояние мира и покоя от величайшей трагедии, – это мое решение. Меня тогда не на шутку сразила мысль, насколько хрупка наша жизнь и зависима от любого неосторожного шага. Что нет на свете какого-то универсального, всеведущего механизма, который вовремя срабатывал бы, не давая произойти тому, что совершаться не должно.
И это меня всегда очень пугало в жизни.
Именно этот страх я испытывал рядом с Дейзи Джонс.
Дейзи: Я сказала:
– Мне лучше уйти.
И он отозвался:
– Все в порядке, Дейзи.
Билли: Нам обоим в тот момент хотелось притвориться, будто ничего не случилось. И я отчаянно надеялся, что кто-то из нас поднимется и уйдет.
Дейзи: Я схватила плащ, ключи от машины и ушла, напоследок сказав:
– Мне правда жаль, извини.
Билли: Наконец я решил, что именно мне следует уйти. Я сказал Дейзи, что займемся песней как-нибудь на неделе, сел в машину и уехал домой, к Камилле.
– Ты сегодня рано, – удивилась она.
– Мне захотелось побыть с тобой, – ответил я.
Дейзи: Я поехала на пляж. Сама не знаю почему. Мне хотелось просто мчаться куда-нибудь, а потому я катила вперед, пока дорога не кончилась и я не увязла колесами в песке.
Я припарковалась. И сидела в машине, чувствуя себя настолько пристыженно и растерянно, глупо и одиноко, сиротливо, пакостно и вообще ужасно. А потом меня не на шутку взяла злость.
Меня все в его поведении взбесило. И то, как он отстранился от меня, и как заставил меня испытать неловкость, и то, что он не питал ко мне чувств, которых я от него ожидала. Или, может, я подозревала, что он все же испытывает такие чувства, только не признает их. Но как там ни крути, я ужасно разозлилась. В моей злости здравого смысла не было. Да и на что я в самом-то деле так взъерепенилась? Но как бы ни было это неразумно, я все равно была в исступлении. Просто в диком бешенстве. В груди у меня клокотала ярость.
Ведь дело в том, что это первый мужчина в моей жизни, который по-настоящему разглядел меня, по-настоящему меня понял, с которым у нас было столько общего… И этот мужчина все равно меня не любил.
Когда встречаешь того единственного, исключительного человека, который по-настоящему понимает, какая ты есть на самом деле, – и все равно тебя не любит…
Я полыхала яростью и отчаянием.
Билли: Было только начало дня. Я поглядел на Камиллу и предложил:
– А что, если нам сесть в машину и куда-нибудь поехать?
– Куда? – спросила Камилла.
Я повернулся к Джулии:
– Если бы тебе предложили куда угодно сейчас поехать – куда бы ты рванула?
Дочь не колебалась ни секунды.
– В Диснейленд!!! – завопила она.
А потому мы по-быстрому сложили все необходимое в машину и повезли детей в Диснейленд.
Дейзи: Я сидела в машине, припаркованной у шоссе Пасифик-Кост, а в голове все звучало: «Раскайся… Раскайся… Пожалей обо мне».
Все, что у меня в машине было бумажного, на чем можно писать, – это оборот талона регистрации да салфетка с заправки. Я все кругом обшарила в поисках чего-то пишущего, но ни в кармашке на дверце, ни в бардачке ничего подобного не оказалось. Тогда я вышла из машины и поискала под сиденьями. И наконец под одним из пассажирских сидений нашла карандаш для подводки глаз.
И сразу села писать. Сочинила молниеносно, минут за десять. Целую песню от начала до конца.
Билли: Я наблюдал, как Джулия с Камиллой вертятся в чайных чашках, круг за кругом проплывая мимо меня. Близняшки тем временем спали в коляске. Я все пытался выбросить из головы то, что произошло минувшим утром. И чуть не сходил с ума, потому что… по-видимому, все это для меня оказалось не таким уж простым.
А потом, знаешь, что я понял? Что на самом деле не так уж и важно то, что я чувствую к Дейзи. Твоя история – это то, что ты действительно совершил, а не то, что мог бы сделать или едва не сделал. И не то, что испытываешь по этому поводу. И тогда я почувствовал гордость от того, как я поступил.
Дейзи: Появилась ли эта песня благодаря тому, как повел себя Билли? Наверное, нет. То есть, конечно же, нет! Билли тут ни при чем.
Видишь ли, в чем дело: искусство никому и ничему не бывает обязано. Песни сочиняются о чувствах, а не о свершившихся фактах. Они о том, как ты ощущаешь то, что происходит в твоей жизни – и совсем не важно, есть ли у тебя право претендовать на какие-либо чувства. Имела ли я право злиться на него? Сделал ли он что-нибудь не так? Какая разница? Кого это волнует? Я испытывала боль – и написала об этом.
Билли: Из Диснейленда мы уехали уже совсем поздно, когда парк начали закрывать.
Джулия проспала всю дорогу домой. Малышки тоже на какое-то время уснули. Когда мы ехали по трассе 405, я включил на приглушенной громкости радиостанцию KRLA, и Камилла вытянула ноги на торпеду, положив мне голову на плечо. Так было приятно ощущать ее на своем плече! И я так и ехал с выпрямленной спиной, боясь даже на дюйм пошевелиться, лишь бы она и дальше сидела в той же позе.