Однако распад СССР в конце 1991 г. не позволил завершить процесс интеграции составляющих ядерных сил до такой степени, при которой он стал бы необратимым, а все дальнейшие попытки вновь создать Объединенное командование Стратегическими силами сдерживания не были успешными из-за интриг на высоком уровне, несмотря на решение Президента России. Но это уже совсем другая тема.
В целом же, перечитывая книгу, еще раз прихожу к мысли о несостоятельности, по многим причинам, всех упреков к решениям и действиям Михаила Сергеевича. Ученые различных направлений полагают, что основная беда в таких ситуациях – отсутствие альтернатив. Добавил бы только – разумных по «весу» альтернатив. Для выбора процесса трансформации такой гигантской страны в мировой истории не было никакого сопоставимого опыта и исследований в системе учений будь то Маркса, будь то других философов, экономистов, социологов. Поэтому не было и альтернатив, кроме тех, которые появлялись по отдельным, менее значимым направлениям, мало влияющим на выбор магистрального пути. Так и хочется перефразировать Владимира Высоцкого: «Настоящих буйных мало, вот и нет альтернатив». Близкие к Горбачеву по влиянию А.Н. Яковлев и Э.А. Шеварднадзе, насколько известно, были на главных этапах перестройки в основном согласны с ним.
Вот почему в отсутствие сопоставимых альтернатив разработанные в 1991 г. принципы построения и структура, закрепленные в проекте Договора о Союзе Суверенных Государств в случае образования такого Союза, по моему представлению, позволили бы избежать того внутреннего состояния и международного положения, к которым мы пришли через тридцать лет.
К вопросу о политической интуиции и последствиях одной политической ошибки
Виктор Мироненко[*]
Предложение еще раз прочесть и прокомментировать книгу М. Горбачева, представленную вашему вниманию, застало меня врасплох и несколько обескуражило.
Ко времени, о котором идет речь, я уже не был в центре политических событий, а наблюдал за ними со стороны как один из народных депутатов СССР, фактически отстраненных (или отстранившихся) от решения судьбы страны. О многом я просто не знал и мог только догадываться. Но у меня уже не было уверенности в том, что Союз ССР удастся сохранить. Поэтому, как ни дорог мне был молодежный союз – ВЛКСМ, я поддержал осенью 1991 г. его самороспуск. К тому же, когда я получил это предложение, Михаил Сергеевич был еще жив, и, зная, какой болью в нем всегда отзывались воспоминания о том времени, не говоря уже о часто раздававшихся со всех сторон совершенно не заслуженных, на мой взгляд, упреках за постигшую Союз ССР судьбу, идея вначале не показалась мне привлекательной.
Однако, перечитав помещенные в книге свидетельства и размышления, соотнеся со всем произошедшим, я подумал, что действительно есть смысл напомнить всем – и тем, кто не знает, и тем, кто забыл, – о том, как начинались процессы, приведшие нас к нынешнему состоянию. Не для того, чтобы сводить политические счеты с оппонентами. Этому М. Горбачев был чужд, и это его в политике, какой она была и какой во многом остается, нередко подводило. Достаточно вспомнить пресловутый октябрьский (1987) пленум ЦК КПСС. А для того, чтобы прояснить для себя, что со всеми нами происходило тогда и потом. Без этого, на мой взгляд, из исторического тупика, в котором оказалась Россия, нам не выбраться.
Читая книгу, погружаясь в злобу того дня, я окончательно убедился в том, что ее автор, помимо прочего, обладал качествами, которых, как мне кажется, более всего не хватало всем его предшественникам и не хватает его преемникам. А именно способности воспринимать реальность такой, какая она есть, не обманывать себя, а также его политической интуиции. Этими качествами М. Горбачев обладал сполна.
В отличие от своих предшественников он не думал, что знает все. Он умел и любил слушать тех, кого считал компетентными в вопросах государственного управления. Мне довелось участвовать в многочасовых встречах-беседах, и я хорошо помню, что меня в них удивляло и утомляло. Во-первых, то, как терпеливо М.С. Горбачев выслушивал все, что на них говорили приглашенные ученые-эксперты. Ни до него, ни после него никто этого не делал. Во-вторых, при всем желании их суждения невозможно было свести к общему знаменателю. У каждого было свое отличное от других мнение, которое они, конечно, считали единственно правильным. Ну, и в-третьих, они, за редкими исключениями, останавливались перед тем, для чего, собственно, и были собраны, тщательно избегали рекомендаций, за которые, возможно, придется отвечать. Все это не мешало многим из них обвинять М. Горбачева в допущенных с их точки зрения ошибках.
Что ж, это была удобная позиция. М. Горбачев себе этого позволить не мог. Ему нужно было принимать решения, и он их принимал, руководствуясь часто, как мне представляется, политической интуицией. Конечно, это не самый надежный компас в дебрях человеческих интересов и того, во что выродилась политика вообще, а у нас в особенности. Но, принимая во внимание состояние исторической, экономической и политической науки тех времен, если последнюю вообще можно считать таковой, другого выхода у него не было. Он доверял ей, и она в сочетании с жизненным опытом, хорошим образованием и простой человеческой порядочностью его не подводила. В этом я еще раз убедился, перечитывая то, о чем он говорил и писал в ту осень 1991-го и зиму 1991–1992 гг. Все, ну, или почти все, о чем он тогда предупреждал, увы, впоследствии произошло.
Такой политической интуиции я не встречал ни у одного из известных мне политиков. Возможно, именно это было причиной того, что Провидение выбрало его для исполнения сложнейшей политической миссии – возвращения огромной страны из давно отклонившейся от своей объективной цели и непозволительно затянувшейся Великой российской революции в реальный мир. С этой задачей, я полагаю, он справился. Он переосмыслил и пересмотрел для себя и «для всего мира» (как он назвал одну из первых своих книг) исторический и глобально-политический контексты всего происходившего тогда на рубеже 80-х и 90-х гг. прошлого века. И хотя ни тогда, ни потом он прямо об этом не говорил, это читалось между строк. Он это сделал, дав этим шанс нам и миру на обновление, в котором и мы, и он очень нуждались.
Я попытаюсь проиллюстрировать это примером Украины, которой суждено было сыграть одну из главных, если не главную роль, как в тех событиях, которым посвящена книга, так и во всех происходивших впоследствии, вплоть до самого трагического из них – так называемой «специальной военной операции». Вряд ли кто-то будет спорить с тем, что от того, как складывались отношения РСФСР и УССР, а затем Российской Федерации и Украины, без преувеличения зависела и судьба Союза, и судьба того, что довольно долго обозначали не вполне адекватным, на мой взгляд, термином «постсоветское пространство».
Я убежден в том, что главной причиной того, как они складывались (точнее, как они не складывались), было то, что Б. Ельцин и российская политическая элита не приняли результат и их собственных усилий – образования на месте Союза ССР 15 новых независимых государств. Во всяком случае, новую Россию они таковым считать отказались. Этому во многом способствовал хаос в российской и украинской исторической науке. Историки в обеих странах предлагали и предлагают разные концепции общей на протяжении нескольких столетий политической истории. Но даже ими политики мало интересуются или, в лучшем случае, выбирают, как в меню, из предлагаемых концепций ту, которая им больше нравится или отвечает их личным целям. Как следствие, мы получили блуждание в исторических потемках, что, на мой взгляд, и стало одной из главных причин несостоявшейся трансформации обеих стран.
Последним подтверждающим это предположение стало для меня то, что, расходясь практически по всем вопросам внутренней и внешней политики, нынешние государственные администрации России и Украины сошлись в реакции (точнее, в отсутствии таковой) на событие, несомненно, мирового значения – уход последнего из «великолепной семерки» мировой политики 80-х: М. Горбачев, Г. Коль, Ф. Миттеран, Я. Накасонэ, Ш. Перес, М. Тэтчер, Р. Рейган. Это, конечно, больше характеризует их, чем его, но встает вопрос: «Чем он так не удобен? Что они хотят забыть и заставить забыть других?»
Мне представляется, что внимательному читателю книга дает не только ответ на этот вопрос, но и указывает на выход. Он в политических тупиках там, где был вход.
«Когда в Минском заявлении говорится, что договорный процесс зашел в тупик, – пишет М. Горбачев, – я спрашиваю: кто в тупике?» Хороший вопрос, но правильнее было бы его сформулировать несколько иначе: «Кто и почему нас в этот тупик завел?»
Сегодня вряд ли кто-то будет оспаривать предупреждение, пронизывающее все помещенные в книгу материалы той поры. «Если разойдемся по национальным обособленным государствам, то даже в рамках Содружества процесс согласования и взаимодействия необычайно усложнится». Другое дело, что М. Горбачев, судя по всему, не до конца понимал или не хотел верить в то, что в решении таких вопросов можно вести себя так, как повели себя его оппоненты.
«То, что произошло на Госсовете 25 ноября, – пишет он, – оставил[о] у меня на душе тяжелый осадок. Мне показалось, что не зря Б. Н. Ельцин […] постоянно меня спрашивал: как Вы можете обеспечить участие Украины в Союзном договоре?» Действительно, не зря. Ставший известным позднее меморандум, подготовленный государственным секретарем РСФСР Г. Бурбулисом и представленный 24 сентября 1991 г. Б. Ельцину, не оставляет сомнений в том, что «украинский феномен», как его назвал М. Горбачев, украинским не был, он был элементом политической игры, которую вел Б. Ельцин и его окружение.
М. Горбачев полагал, что Украина присоединится к новому договору. Судя по всему, в это верил и Б. Ельцин. У обоих для этого были весомые основания. Во-первых, результаты мартовского референдума. Во-вторых, разговор М. Горбачева с Л. Кравчуком в середине июля 1991 г. после обеда в Форосе. Л. Кравчук, как свидетельствует и он сам, и его собеседник, не отказывался от участия Украины в обновлении союза, а, сославшись на решение украинского парламента, говорил, что не может участвовать в обсуждении проекта нового союзного договора до намеченного на декабрь референдума о независимости. Ну и, наконец, в-третьих, трудно было предположить, что кого-то в Украине привлекал реализованный позднее вариант, согласно которому все «ликвидные» экономические и политические активы Союза ССР оставались за Российской Федерацией, а Украина уходила из него суверенной «бесприданницей».