Добавлю в развитие этих мыслей небольшой отрывок из интервью итальянской газете "Стампа" (26 декабря).
Вопрос: Вы по-прежнему называете себя социалистом. Считаете ли Вы, что социализм все еще является проектом, в который можно верить?
Ответ: Потерпел поражение не социализм, а сталинизм в обличье социализма. Социализма у нас не было; более того, с самого начала было его отрицание, потому что социализм -- это свободы, демократия, реальное участие народа в делах государства. Потерпела поражение ультрареволюционная модель социализма, которая все нивелировала и подавляла, исключая всякие поиски. Я же, напротив, чувствую себя участником коллективных поисков справедливости, свободы и демократии. И человечество будет продолжать эти поиски, которые ведутся на разных направлениях и в которых участвуют течения, исповедующие разные идеалы.
Вопрос: Можно подумать, что вы цитируете Сахарова...
Ответ: Да, теория конвергенции двух миров. Для меня очень важна мысль таких людей, как он, их моральный авторитет. Я не ошибся в главном
В последние недели 1991 года у меня было достаточно поводов для того, чтобы по самому крупному счету еще и еще раз оценить свою ответственность за политику перестройки, за то, как она проводилась и к каким результатам привела. Тем более что я знал о критических настроениях в обществе. Журналисты в эти недели не раз спрашивали меня: "Сегодня много говорят об ответственности Президента за судьбу Союза. Скажите, пожалуйста, если бы Вам представилась возможность все начать заново, какие принципиальные изменения в свой курс, стратегию и тактику и в последовательность этапов реформ Вы бы внесли?"
-- В стратегии изменений не было бы, -- ответил я. -- Что касается политического курса, то здесь я остаюсь приверженным своему выбору. Все критические выпады в мой адрес: и страну развалил, и социализм погубил, и Восточную Европу отдал и т. д. -- досужие обвинения, часто с провокационным подтекстом. Общество наше и в Восточной Европе, Европа в целом, вся планета созрели для крупных, радикальных перемен. Мир, образно говоря, беременей переменами глобального масштаба. С одной стороны, цивилизация уже на другом уровне, и она сама себя лучше познала. С другой стороны, мощные импульсы дают уже развернувшиеся процессы. К жизни пробудились огромные национальные силы, которые спасают свою историю, свою культуру, свою духовность. Поглядите на те же наши республики с их мощным интеллектуальным потенциалом. Они способны взять в руки свою судьбу, они ни на кого уже не надеются, не ждут милостыни. А ведь этого же не было... Такова одна сторона в процессе накопления нового качества.
Далее, возьмем экологию. Мы оказались на грани катастрофы. Проблемы дефицита ресурсов, загрязнения воды, земли -- все это сделало нас уязвимыми. Если еще добавить, что в нашем государстве функционировал тоталитарный режим, который подавлял и духовную, и экономическую, и политическую свободу, демократию, то тем более неизбежен был крутой перелом. Хорошо, что мы смело начали. Как бы ни было трудно нам сейчас -- надо удержаться, даже если очень и очень будет тяжело. Но если мы попадем в струю недовольства, поддадимся настроениям "долой все", то можем оказаться в ситуации совершенно непредсказуемой. Если удержимся, то можно будет сказать, что в этом сложном обществе, где надо было сломать хребет системе и демонтировать весь этот тоталитарный режим, мы обошлись самыми минимальными потерями.
Но просчеты были, и я уже об этом говорил.
Разумеется, более основательное осмысление того, что произошло за эти семь лет со всеми нами, со страной, -- еще впереди. В декабре, когда развитие событий все больше наталкивало на размышления о пережитом за годы перестройки, мне не раз приходилось говорить об этом.
Виталий Третьяков в интервью со мной 11 декабря задал такой вопрос: "Если вспомнить апрель 1985 года, начало перестройки, и если очутиться вновь в сегодняшнем дне, Вы можете себя назвать счастливым политиком, человеком, который счастливо провел эти уже почти семь лет?"
-- С точки зрения того, -- сказал я ему, -- как распорядилась судьба и мне пришлось стать не просто участником, но и возглавить эти процессы, я считаю, у меня редкая судьба, несмотря на все испытания, которые выпали мне... бремя тяжелейшее. Я не знаю счастливых реформаторов. А вот судьбой я своей доволен. Это не значит, что я доволен каждым днем или тем или иным решением. Чего только сейчас не хотят сделать из Президента. Даже омерзительно читать. И я это оставляю без внимания. Что дает силы в этой ситуации, сохраняет равновесие духа, нормальное, сбалансированное состояние -- это то, что я не ошибся в главном. Я сам принял решение отказаться от той власти, которая ко мне пришла по воле истории, и встать на путь реформирования общества, тотального демонтажа всей системы.
-- А все-таки Вы тогда не предполагали, как это все пойдет?
-- Это я оставляю для себя. Я кое-что в эти дни уже сказал больше, чем обычно... Кто вообще знал замыслы Горбачева? А вот сейчас они выясняются. Сколько раз я слышал от наших "выдающихся" демократов: Горбачев, мол, исчерпал себя, он в плену консерваторов, он не вырвется никогда, это у него в генах сидит... Чепуха это все. Я-то как раз знаю всю эту машину. Если бы я из нее ушел, где мы были сейчас? Вы же наблюдали, как проходили последние пленумы ЦК. Это же был просто мордобой. А вспомните съезд российской компартии, когда -- помните? -- всех членов политбюро -- к стенке! Размазать их! Раздавить!
-- А Вы не преувеличивали их силу?
-- Нет, нет. Это мощнейшая система. Я должен сказать, что задача сейчас состоит в том, чтобы быстрее формировать настоящий политический плюрализм. Без этого демократия жить не может. Очень важно, чтобы эти процессы шли побыстрей. Сейчас это главное. И это состояние, когда люди выбились из политической колеи, тоже содержит определенную опасность, ибо не действуют механизмы, на которые демократия должна опираться. Пусть история вынесет свой приговор
Эту тему пришлось развивать и в беседе с журналистами многих газет 12 декабря.
На моем месте многие из наших героев давно бы бросили все. Меня испытывали и на разрыв, и на разлом. И партия мяла, и военно-промышленный комплекс, и друзья-коллеги по новому Союзу. Все. Я проявлял гибкость, и тем не менее главные идеи перестройки на всех направлениях, включая политическую и экономическую реформы, обновление многонационального государства, -- я "протащил", хотя и не без ошибок. Допускал иногда несвоевременные решения, упустил какие-то моменты, что-то неправильно оценив... Когда мне говорят: вот программы не было, этого или того не сделали, знаете, все это -- от старых коммунистических подходов и стереотипов. Мол, давай модель, загоняй опять в коллективизацию или еще куда-нибудь. А я хочу, чтобы этот процесс сотворили люди, используя новые ценности, демократию, свободу и экономическую, и политическую, раскрепостившись интеллектуально.
Я думаю, на мою судьбу выпало великое дело. Главное дело моей жизни свершилось. Придут другие, может быть, лучше будут делать. Я хочу, чтобы все закончилось успехом, а не поражением.
Пусть история сама вынесет свой приговор. Мы в бурном потоке жизни, а пытаемся анализировать ее перспективы с позиции быстротечного сегодняшнего дня. Но, как говорится, лицом к лицу лица не увидать. Историки скажут свое слово. Но в главном я уверен. Процессы, которые при мне начались, нужны были обществу. Они бы в любом случае начались, но не через эволюцию, не через реформы, а со взрыва.
Мы начали реформировать наше общество, дали мощный импульс процессу его выздоровления, обновления на принципах демократии, свободы выбора, политической и интеллектуальной свободы, социальной справедливости в правовом государстве. Это было необходимо. Но это очень большая цель, и с ходу ее не возьмешь.
Я прошел через такой опыт, что считаю себя совершенно свободным. В то же время чувствую, что собранный мною капитал должен быть полностью использован во имя свободы моей страны и новых международных отношений. И я чувствую в себе достаточно сил, чтобы продолжать свою работу.
-- Чувствуете ли Вы себя спокойно? -- спросил меня корреспондент "Стампа" Джульетто Кьеза. - Не боитесь ли Вы, что Вас превратят в козла отпущения, если дела будут плохи?
В истории так часто бывает. Когда политики у власти терпят поражение или им не удается контролировать ситуацию, они стараются отвлечь внимание граждан на другие проблемы, лихорадочно ищут во что бы то ни стало козла отпущения. Следовательно, нельзя ничего исключать. Первые признаки подобной тактики уже есть. Но я чувствую себя спокойно. Провокаторы будут посрамлены и ответят по закону. Мне продолжают задавать вопрос и российские, и иностранные журналисты: не собираюсь ли я возглавить оппозицию?
Мой переход в оппозицию был бы ничем не оправданным: ни с политической точки зрения, ни с точки зрения интересов страны. Это я говорил почти во всех своих интервью в последние недели своего пребывания на посту Президента. И вновь повторил на другой день после ухода -- в беседе с Джульетто Кьеза и в прощальной встрече с журналистами в гостинице "Октябрьская". Совершенно немыслимо, чтобы Горбачев выступал против политики реформ в России. Я могу давать советы, высказывать суждения, но я разделяю основной курс реформ и заявляю, что мы должны поддерживать руководство России. И я сказал об этом Ельцину.
Сейчас не могу даже представить себе мысли о переходе в оппозицию. В оппозицию чему? Демократическим реформам? Пойти против самого себя? Горбачев не таков, и это все знают.
* * *
Что чувствует человек, оказавшийся волею судеб главой государства -- и в великой стране! -- что он чувствует в той ситуации, в какой я находился в декабре 91-го года? Понимая, что я заканчиваю свое пребывание на посту Президента СССР, мои собеседники задавали много вопросов личного плана. Расспрашивали, как я распоряжаюсь свободным временем, что читаю, как воспринимаю музыку, как преломляются в этом восприятии мои переживания.