Бенкендорфу, хотя был он отличным наездником, пришлось пересесть в коляску, чтобы на почтовых срочно домчаться до Могилева… А вскоре оттуда к цесаревичу Константину приехал посланец брата Николая, который предложил послать доверенных людей в Могилев для переговоров.
— …Погляди, что пишет братец, — обратился Константин, пригласив в кабинет своего адъютанта Лунина.
— Предлагает оставить мне пожизненное наместничество в Польше, с невмешательством в дела из Петербурга. Условием этого он ставит отвод войск от границы. Для переговоров предлагает послать доверенных людей в Могилев. Однако я опасаюсь, что это ловушка… Впрочем, от Второй армии свежих вестей нет, только приходят смутные известия о каких-то сражениях под Белой Церковью…
— Давайте я поеду, государь, — предложил Лунин. — Ежели не свершим дела, по крайней мере, в штабе Первой армии узнаю верные сведения. Боюсь, что дело и вправду дурно — прибывший с чужим паспортом флотский лейтенант Вильгельм Кюхельбекер, сын царскосельского управляющего, доложил о провале наших сторонников в Петербурге. Разгром полный.
— Да, я уже знаю, спасибо, Михаил. — Цесаревич наклонил голову. — Пожалуй, поезжай на границу. Возьми с собой охраны побольше…
— Я ничего не боюсь, государь, вы знаете, — ответил Лунин.
Вскоре он выехал с ответными предложениями к императору Николаю.
Сопровождаемый десятком гродненских гусар он прибыл на русскую границу. Здесь его ожидал генерал-адъютант Александр Христофорович Бенкендорф, на челе взвода лейб-гвардейских улан.
— Добрый день, ваше сиятельство! — поприветствовал его Лунин.
— Вы арестованы, господин полковник! Сдайте саблю, — ответил генерал-адъютант.
Михаил Лунин хладнокровно огляделся — тридцать пистолетных дул было направлено на него и его товарищей. Из рощицы появились драгуны, отрезая путь назад.
— Сдаюсь вашему благородству, генерал, — сказал он, швыряя саблю наземь.
Через неделю он был уже в Петропавловской крепости.
Цесаревичу Константину Николай Павлович послал немного издевательское письмо о том, что благодарен ему за принятие предложенных условий и считает посланного к нему Лунина заложником.
Глава 35Нападение
Поздним безлунным вечером по Провиантской улице, в сторону набережной, двигались с шуршащим скрипом запряженные парой тяжело груженные сани. С ними шло несколько человек. Будочник, привлеченный неурочным движением, высунулся из будки, пытаясь разглядеть при слабом свете фонаря, кого черт принес.
— Кто таковы, почему шляетесь? — спросил он громко, чая запоздалых торговцев, с которых можно взять мзду.
— Молчать! — прорычал в ответ чей-то бас, и неодолимая сила тут же опрокинула будку дверью вниз, безвыходно заключив несчастного будочника в его полосатой конуре. Снизу послышались приглушенные проклятья, и Петр Ломоносов удовлетворенно похлопал руками, стряхивая снег.
Улица вывела сани к реке, там, где Нева делилась на Малую и Большую мысом Васильевского острова. Возле схода к Малой Неве сани остановились, к ним подошла еще одна большая группа — десятка полтора людей. Они сноровисто, в полном молчании, принялись таскать из больших саней бочонки и укладывать их на маленькие детские салазки, стоявшие в ряд на речном льду. Когда разгрузка была окончена, один из пришедших с санями тотчас погнал их прочь. Остальные в это время, облачившись в белые балахоны, сошли на лед и двинулись вверх по реке, в сторону смутно темневшей Петропавловской крепости. Вскоре они растворились на смутно-белой поверхности скованной льдом реки…
Небольшая группа из двух с половиной десятков людей в белых балахонах двигалась по неровному льду Невы, таща за собою тяжелые салазки. Благодаря хорошо смазанным полозьям, санки двигались легко и почти бесшумно, с легким шорохом, который можно было принять за естественное потрескивание льда. Ориентиром им служили фонари и факелы, горящие на стенах крепости. Еще далее, на левом берегу реки, светились огоньки Зимнего дворца. По мере продвижения темная громада крепости заслоняла собой все большую часть горизонта. Днем с ее бастионов можно просматривать Неву на достаточно большом протяжении. Однако в безлунную ночь облаченные в белое силуэты мудрено было заметить, даже на отражающем малейший отсвет льду. Поэтому, чтобы оставаться незамеченным вблизи ее стен, следовало просто держаться в стороне от желтоватых пятен света, бросаемых на лед редкими крепостными фонарями.
Достигнув западной оконечности острова, группа разделилась пополам — одна часть поволокла салазки дальше и, миновав выступающий тюремный Трубецкой бастион, вдоль Екатерининской куртины, обогнула в отдалении бастион Нарышкинский и приблизилась к середине Невской куртины. Здесь темнела пристань, к которой вели Невские ворота. Тут группа разделилась вновь: восемь человек повернули обратно, пятеро остались собственниками всех притащенных салазок.
— Надо минировать, — хриплый шепот выдал Николая Бестужева.
— Сейчас, вашбродь, погодьте, — в ответ прохрипел коренастый бомбардир Федор Черняков, единственный флотский в его группе. Остальные матросы пошли с отрядом Ломоносова, где были нужнее из-за выработанного у них навыка лазанья по канатам.
— Фонарь… — действительно, фонарь со стены озарял тусклым светом подходы к воротам.
— Силантий, доставай рогатку, — повернулся Бестужев ко второй, закутанной в белое фигуре. Гренадер Рыпкин добыл из-за пазухи большую рогатку, изготовленную из упругого китового уса. Он заложил туда пулю и метко пустил ее с расстояния двадцати шагов. Раздался звон, фонарь буквально взорвался, и фитиль тут же потух, задутый ветром. Слышно было, как матерится солдат наверху: до следующей смены караула он оставался в темноте.
Воспользовавшись этим, люди Бестужева в полном молчании, осторожно, стараясь не издать звука, перетаскали полтора десятка бочонков с порохом к воротам. Однако некоторого шороха избегнуть не удалось — сверху раздался несколько раз тревожный окрик часового. В ответ послышались вой и скулеж.
— Чертовы собаки! — выругался часовой.
Бомбардир Черняков между тем сноровисто приладил запал и протянул шнур.
— Теперь уходите! — шепотом приказал капитан-лейтенант. Когда его товарищи исчезли в темноте, он приготовил огниво. Однако в этот момент наверху послышались голоса и показался приближающийся свет. Смена караула могла обнаружить мину, и, пожалуй, кто-нибудь успел бы загасить фитиль. Бестужев решился в одно мгновение. Он сделал несколько стремительных шагов в сторону мины и ударом кортика отсек половину шнура, почти обрекая себя. Затем он щелкнул огнивом — звук прозвучал резко в ночи — и поджег отрезанный фитиль. Убедившись, что красное пламя резво побежало к бочонкам, он бросился прочь со всех ног.
— Стой! — закричали со стены. Грохнул выстрел. Бестужев успел пробежать шагов двести, когда небо раскололось яркой огненной вспышкой и затем, с чудовищным грохотом, обрушилось на него…
Между тем Петр Ломоносов приказал своим людям приготовить «кошки» и притаиться среди низкого кустарника, покрывавшего мыс Заячьего острова напротив Алексеевского равелина. Все они были вооружены двумя или тремя пистолетами, кортиками и саблями, несколькими карабинами и кавалерийскими мушкетонами со стволом, расширенным воронкой для удобства засыпки заряда. В руках самого Ломоносова было длинное ружье с массивным прикладом. В этом месте на стене горели факелы, которые из рогатки было не затушить. Время тянулось томительно, нервы у всех были напряжены.
— Что это за ружье у вас? — шепотом спросил Муханов, нервно поглаживая рукоять пистолета.
— Это воздушное ружье сенатора Вадковского. Его передал мне Бестужев. Из него Оболенский предлагал застрелить Николая, но мы решили не совершать подлости. Вероятно, зря… Тише! — Кивер часового, двигавшийся за парапетом, замер на месте, точно солдат прислушивался. В темноте почудилось движение, и действительно, к заговорщикам тихо присоединились восемь человек, оставивших Бестужева.
— С минуты на минуту, — доложил Петру Федор Шаховской.
— Ждем, — согласно кивнул тот.
В этот момент небо позади равелина озарилось яркой вспышкой и прогрохотал оглушительный взрыв. Петр быстро перекрестился, прицелился в часового и нажал на спуск. Мощный поршень бесшумно вытолкнул пулю, которая ударила часового в висок. Солдат повалился без стона. Миг — и по знаку Петра двадцать человек неслись к стене. Десять «кошек» взлетели вверх и, звякая, зацепились крючьями за край стены. За взрывом и суматохой, поднявшейся в крепости, этого никто и не заметил.
— Вперед! — Первые десять людей проворно полезли вверх по веревкам с узлами. Добравшись до верха, они перевалили через парапет. За ними последовал второй десяток.
Со стены во двор равелина полетели другие веревки, по которым соскользнули вниз штурмующие. Одним из первых на плиты двора спрыгнул Петр. Внизу оказалось полтора десятка человек, а еще четверо людей, с дюжиной ружей, остались наверху для поддержки атакующих.
Прямо перед ними мрачно возвышался «секретный дом», предназначенный для наиболее тайных узников Империи и отстроенный из гранита во времена Павла I. Дом имел трехугольную форму, повторяя очертания равелина, от валганга которого отстоял всего в двенадцати шагах. Внутри него располагался крохотный внутренний дворик, на котором росли несколько чахлых кустов и стоял крест на могиле погибшей здесь княжны Таракановой… Набатно зазвонил колокол собора, от которого виднелся над стеной освещенный пожаром конец шпиля, с ангелом на нем. Озаренный факелами полувзвод солдат перебегал по узкому мостику из равелина в саму крепость, к месту взрыва. На темные фигуры, точно с неба явившиеся, остолбенело смотрел часовой, стоящий перед дверью в секретное узилище. Петр одним прыжком подскочил к солдату, инстинктивно загородившемуся ружьем, и нанес ему удар палашом, чтобы он не успел упредить внутреннюю охрану дома. Несчастный упал с хрипом. Петр рванул на себя окованную железом дверь — но она была крепко заперта изнутри. Тогда майор кивнул Чижову — тот подал ему ручную кулеврину, едва ли не петровского времени. Петр прижал ее ложем к бедру и выстрелил в дверь. Почтенное орудие издало грохот, от его мощной отдачи богатырски сложенный Ломоносов едва устоял на ногах. Но старинная ручница не подвела — пуля, калибром в два раза превосходящая ружейную, вышибла замок, и дверь криво повисла на петлях.