носить властям империи явные неудобства… Приносило это неудобство и российским властям, ибо контрабандный чай из Англии стоил дешевле кяхтинского и составлял уже до трети внутрироссийского оборота.
…Между тем, как водится у вновь прибывших, если у них есть деньги на выпивку, или хотя бы крепкие рабочие руки, всегда обнаруживаются новые друзья. На следующий же день к Петру явились сразу трое из тех, кто присоединился к ним в Албазине, и сказали, что нашли себе службу и просят дать им сколько-нибудь на обзаведение. Их пытались отговорить, но они были люди самостоятельные и обещанные выгоды их весьма прельщали.
— Баба с возу — кобыле легче, — пожал плечами Ломоносов.
Появились разные личности и возле командиров «Неустрашимого». Некий немец господин Шурке был очень любезен. Ломоносова, знавшего немецкий язык, как и ряд его товарищей бывших офицеров, такая фамилия не насторожила («шурке» — по-немецки «негодяй»). Мало ли и в России подобных фамилий? Вон, к примеру, в пиесе господина Грибоедова чиновник для особых поручений при кавказском наместнике Ермолове был выведен некий герой под фамилией Нестор Негодяев-Знатных. Чем лучше подобная фамилия? Любой народ, как и русский, припечатает так, что и далекие потомки вынуждены будут стесняться неблагозвучного дедовского прозвища.
Этот господин Шурке, в неизменном зеленом сюртуке, несмотря на жару, любил вести пространные беседы в харчевне, украшенной фонарями из прозрачной бумаги, за стаканчиком рисовой китайской водки. Его любимым коньком была азиатская политика. Он знал наперечет всех восточных независимых и полунезависимых царьков, колониальных деятелей и чиновников.
— Кстати, — заметил он, — в Малаккском проливе сейчас свирепствуют даякские пираты — правда, нападают они только на слабые суда слабых наций. Так что плавание в Зондских проливах стало довольно рискованным делом. Если намечаете путешествие в Европу, выбирайте хорошо вооруженное судно…
Получив утвердительный ответ, господин Шурке клятвенно обещал, за соответствующие комиссионные разумеется, подыскать подходящий голландский или французский корабль, который перевезет путешественников в Европу.
Глава 63Происшествия в Кантоне
На следующее же утро господин Шурке взялся сопроводить экскурсию из семи путешественников по достопримечательностям Гуаньчжоу, среди которых были буддийские храмы полуторатысячелетней древности и старейшая мечеть в Китае. Уйдя надолго, они пропали без следа.
Когда его люди утром не вернулись, Петр понял, что должен их искать. Пропали матросы Антонов, Богданов, Черняков, прапорщик Шимков, поручики Андреевич, Пестов и двое албазинских новичков. Где они могли исчезнуть? Город, благодаря политике китайских властей, был довольно безопасен для европейцев, не замешанных в каком-либо темном деле (контрабанду опиума, впрочем, опасным темным делом считать было нельзя). Скорее всего, они могли оказаться задержанными на каком-нибудь судне, нуждавшемся в людях. Но крупных судов были многие десятки, а мелких — сотни, и пропавших моряков уже давно могли везти вниз по реке.
Неожиданно к русскому суденышку прибежал оборваный китаец в обычной синей дабе, неотличимый от тысячи других кули. Он знаками попросил вызвать старшего на судне. Когда к нему вышел Петр, он знаками же показал, что хочет денег, и помахал каким-то клочком бумаги. Ломоносов, поняв, что новость важная, протянул ему серебряный китайский таэль.
Записка была написана по-русски, углем.
«Мы на американской трехмачтовой шхуне “Минерва”, в трюме. Прап. Шимков», — гласила записка. На все расспросы китаец не реагировал, не понимая европейских языков, а когда Петр попытался его задержать, задал стрекача и исчез в закоулках.
Впрочем, отыскать трехмачтового американца было не столь сложно.
— Быстро собираемся! — созвал товарищей Петр. Они достали из потаенных мест оружие. Петр вооружился пистолетами, надев сверху плащ, не совсем подходящий по солнечной погоде. С собой вместе он взял десятерых: Луцкого, братьев Крюковых, Тютчева, Бечасного, Лихарева, Лисовского, гренадера Рыпкина, Оболенского, казака Палицу. Все они также хорошо вооружились, спрятав оружие под одеждой. Хотел взять также и Орлова с его тремя приятелями, но разбойничий атаман, когда был нужен, запропастился где-то на берегу.
Ломоносов не стал ждать: старшим на судне остался Чижов, а в помощь ему — Барятинский, хотя тот и просился с товарищами, идущими на выручку.
Добравшись до портовой конторы, где сидел какой-то мелкий чиновник, они за малую мзду узнали, где находится стоянка американца. Оказалось, это в другом конце. Туда побежали со всех ног, едва не сбивая прохожих китайцев и европейцев.
У трехмачтовой американской шхуны людей было мало, внизу у сходни стоял вахтенный матрос.
— Как нам узнать, правда ли они на борту? — спросил Петра Тютчев, нервно сжимая эфес сабли.
— А вот войдем и узнаем. Ну-ка, Луцкий, отведите-ка вахтенному глаза — изобразите пьяного! — распорядился Ломоносов.
Луцкий, в котором пропал театральный актер, шатаясь, точно штормящее судно, вышел из-за угла и прошел мимо вахтенного. Пока тот смотрел ему вслед, вдоль борта тенью проскользнул Ломоносов. Матрос только и успел увидеть над собой громадную фигуру, как весь мир для него вспыхнул миллионом звезд и потух как лампочка.
— Не слишком я его? — Ломоносов потер кулак.
Первым на палубу взлетел Палица и приставил клинок к груди вахтенного офицера.
— Капитана сюда, быстро! — рявкнул Ломоносов, появляясь следующим. У него за ухом тлел фитиль, а в руке он держал гранату. — Кэптен он зе дек! — Капитана на палубу!
Меж тем на судно поднимались все новые русские, ощетиниваясь оружием. Лихарев и Бечасный заблокировали выход на палубу отдыхающему внизу экипажу. Несколько человек стали вдоль борта со стороны берега. На шум, наконец, вышел долговязый капитан «Минервы». Он что-то спросил по-английски, но Ломоносов не знал этого языка.
— Шпрехен зе дейч? — спросил он в свою очередь.
— Я! Натюрлих! — ответил капитан, и дальнейшая беседа пошла по-немецки, в соответствии с отменным знанием языка, проявленным каждой из сторон.
— На ваш борт есть русский матросы? — спросил Петр.
— Не понимать, о чем вы говориль!
— Отшень карош! Мы взломать всю вашу шхуну и найти наших людей! Это порох! Бум! — Петр указал на полуведерный боченок, аккуратно поставленный на палубу гренадером Рыпкиным, и, разъясняя перспективы, резко развел руки в стороны. — А это граната, — и он сделал вид, что собирается поджечь ручной снаряд.
— Но! Но! Гуд! Я объясняль! Ви, разумеется, знать герр Шурке? Ви ему дольжен и не иметь денег, тогда отдать ему свой матрозен. Мне нужно матрозен, мои помирать. Шурке приводить мне матрозен, я дать ему деньги — все доволен! Нет?
— Я не знаю, кто есть должен господин Шурке, потому что он мошенник. Он был чичероне моих людей. Поэтому вы без разговора отдадите их мне.
— Но это грабеж! Кто возвратить мои деньги?! — Капитан от возмущения потряс кулаком.
— Господин Шурке, — невозмутимо отвечал Ломоносов. — Вы ловить его, брать деньги и бить ему морда за нас обоих.
— Но если я не согласиться?!
— Тогда — Бородино! Канны! Трафальгар! — Последнее название битвы заставило американца как моряка содрогнуться, тогда как о других сражениях, по-видимому, он ничего не слышал. Петр для убедительности еще раз покачал перед его носом гранатой:
— Бум! Лучше храбрая смерть, чем жизнь в позоре! Такова наша русская поговорка.
Американец, смирившись с неизбежным, что-то крикнул вниз, и через минуту снизу раздалось звяканье, и под бдительным надзором русских ружей и пистолетов из-под палубы были выпущены все семеро пропавших. Выглядели они неплохо, хотя морды у всех были битые. Особенно больно было смотреть на опухшую морду Чернякова. Все пленники были в цепях. По приказу капитана явился боцман с инструментами и принялся их расковывать. Черняков был последним в очереди, он терпеливо дождался, пока с него снимут цепи, затем, без размаха, врезал своим пудовым кулаком в челюсть американскому боцману, и тот рухнул на палубу, закатив глаза. По-видимому, после вчерашнего у них были какие-то личные счеты.
Американский капитан начал вновь что-то возмущенно говорить, Ломоносов вежливо улыбнулся, приподнял истрепанную шляпу и, пропустив вперед всех своих товарищей, спустился по сходням последним, держа под мышкой боченок, а в другой руке — взведенный пистолет.
После удачно проведенной операции они быстрехонько направились к своему судну. Казалось, все прошло гладко. Но Ломоносова угнетало нехорошее предчувствие… Еще на подходе Петр заметил, что у них на кораблике не все обстоит благополучно: об этом говорил царящий на палубе беспорядок, сорванный тент, какие-то обломки, лежащие на пристани. Ломоносов птицей взлетел на свое суденышко, и глазам его представилась следующая живописная картина:
На палубе царил полнейший разгром, кругом валялись обломки, такелаж был поврежден сабельными ударами. Здесь его встретил Чижов с перевязанной головой. Другие члены экипажа также несли на своих лицах и телах следы развернувшейся на судне отчаянной битвы.
— Что произошло у вас тут? — воскликнул Петр. Первая мысль его была о пиратах, но правда оказалась горше.
— Пойдемте, я покажу вам «героев» дня. — Чижов провел Петра в низкий трюм. Там на мешковине лежали хорошо связанные, с кляпами во рту, атаман Орлов собственной персоной и два его сподвижника. Третьему, волгарю Кузьме, узы были не нужны: на его рубашке у сердца синело пороховое пятно от выстрела в упор. Рядом с ними лежал бездыханным матрос Григорьев, шея его была неестественно скручена, голова смотрела вбок.
— И как это произошло?
— Господин Орлов, со своими приспешниками, буквально через полчаса, как вы ушли, пробрался на судно с кормы. Вероятно, выжидал, когда большая часть людей покинет борт. Григорьев был часовым у рундука с золотом, и его оглушили насмерть. И собрались все выгрести. Да только я не спал: как услышал возню под палубой — пошли с Барятинским выяснять, что там происходит. Ну а тут оказались эти господа. Один прямо на меня с ножом, я пистолет ему к груди вплотную приставил — выстрел негромко прозвучал. Барятинский одного отаварил и с Орловым схватился. Тут Окулов, Куроптев, Стефансон и остальные подбежали и как навалились! По всей палубе нас мотало, пока мы с ними управились.