В соответствии с целями настоящей работы нас будет интересовать не фактическое содержание текстов, а их общая сюжетно-смысловая направленность.
А. Г. Тартаковский в качестве одной из основных черт, присущих мемуарам как особому виду творческой деятельности, называет их ретроспективность, делая акцент не только на временном отрезке, прошедшем между непосредственным совершением описываемых событий и временем написания текста, но также и на процессе взаимодействия авторов мемуаров с другими очевидцами событий и другими мемуаристами, в результате чего воспоминания приобретают черты некоего единообразия[1380].
Применительно к декабристским мемуарам данное обстоятельство стало определяющим. Как хорошо известно, замысел большинства воспоминаний оформился в сибирской ссылке. Специфика жизненной и культурной ситуации, в которой оказались осужденные декабристы, способствовала выработке коллективного взгляда на прошлое. Различная степень осведомленности декабристов относительно истории движения еще больше усиливала этот фактор.
Мировоззрение декабристов сформировалось под воздействием литературных представлений и стереотипов романтизма первой четверти XIX в.[1381] Одним из основополагающих структурных компонентов романтической культуры является феномен «героя», в котором исследователи выделяют следующие элементы: совершение подвига в процессе выполнения долга (служебного или этического), ограничение допустимых средств для достижения цели, готовность к самопожертвованию, претерпеваемые испытания (страдания), преодоление препятствий, патриотизм, следование строгому кодексу чести, приоритет общественного над частным, верность дружбе. Важно присутствие таких моментов, как общественная значимость героического поступка и исключительные личные качества[1382].
Анализ текстов декабристских мемуаров показывает, что повествовательная канва воспоминаний участников движения строилась в соответствии с этими нормами.
Приоритетное внимание участники декабристского движения уделяли причинам возникновения тайных обществ, делая акцент на крайне неудовлетворительном внутриполитическом состоянии России первой четверти XIX в. Осуществлению же необходимых реформ мешали различного рода обстоятельства и люди (например, временщик А. А. Аракчеев). Это, во‑первых, позволяло декабристам показать общественную значимость своих действий, а во‑вторых, сформулировать одну из центральных идей феномена «героя» – идею добровольной жертвы. Характеризуя военную молодежь первой четверти XIX в., Н. В. Басаргин писал: «…охотно отделялись от массы и с увлечением готовы были посвятить себя на пользу Отечества, ни во что не ставя личную опасность и грозящую невзгоду в случае неудачи или ошибочного расчета»[1383]. Логическим продолжением этой идеи стал сюжет о возможности побега за границу. В качестве основной причины отказа от предоставленной возможности для спасения декабристы, как правило, называли любовь к Родине и нежелание оставлять в беде своих друзей.
В этом контексте уместно обратиться к биографии декабриста И. И. Сухинова, написанной его товарищем В. Н. Соловьевым и опубликованной в «Русском архиве». В ней Соловьев утверждал, что после подавления восстания Черниговского полка у Сухинова был шанс бежать за границу, но он «удерживался одной мыслию: как оставить отечество и спастись бегством, в то время когда бедствуют восставшие вместе с ним товарищи!»[1384] Приведенный пример показывает, что декабристы не только пытались донести до общественности историю движения, но и вполне осознанно использовали коллективно выработанную «декабристскую легенду».
Фрагменты воспоминаний, посвященные периоду следствия, реализовывали другой компонент образа «героя» – благородное страдание. Как правило, описания заключения в Петропавловской крепости носили сильно выраженный эмоциональный оттенок, выдвигая на передний план нравственные и душевные терзания, пережитые заключенными. М. А. Бестужев, например, писал: «Я находился в экзальтированном настроении христиан-мучеников в эпоху гонений. Я совершенно отрешился от всего земного и только страшился, чтобы не упасть духом, не оказать малодушия при страдании земной моей плоти, если смерть будет сопровождаться истязаниями»[1385]. Практически все декабристы отмечали, что ожидали смертного приговора и были к нему готовы.
Усиливал этот компонент и образ Следственной комиссии, созданный участниками движения. Современный исследователь О. В. Эдельман отмечает, что декабристы редко останавливались на непосредственном описании судебного процесса, предпочитая описывать свой тюремный быт[1386]. Однако немногочисленные отрывки весьма показательны. Описывая действия Верховного уголовного суда, И. Д. Якушкин отмечал, что суд старался «поместить в своем донесении только то из этих признаний и показаний, что бросало тень на Тайное общество и представляло членов его в смешном или отвратительном виде, умалчивая о том, что могло бы возбудить к ним сочувствие»[1387].
В отношении судебного процесса над декабристами возник интересный парадокс: ход следствия и действия судебных чиновников становились известны читающей публики только со слов самих декабристов. Главный же источник для изучения процесса, следственные дела участников декабристского движения, оставался недоступным до 1905 г.[1388]
Практически единственным исключением в ряду декабристских воспоминаний, описывающих поведение арестованных участников движения во время допросов, стало мнение, высказанное А. С. Гангебловым: «…сколько бы разочарований испытало бы русское общество, если архивы Следственной комиссии по делам декабристов стали общедоступными»[1389]. Гангеблов был вовлечен в тайное общество лишь накануне 14 декабря, не принимал участие в восстании, после следствия был переведен тем же чином из гвардии в армейский полк и служил на Кавказе. Он не испытал на себе в полной мере влияния декабристского окружения, что еще раз доказывает воздействие «декабристской среды» на тональность декабристских воспоминаний.
Третий структурный элемент образа «героя» – преодоление трудностей – реализовывался через описание сибирского периода жизни декабристов, которое занимало одно из центральных мест в декабристской мемуаристике. Как правило, эта часть воспоминаний содержала следующую сюжетную конструкцию: трудности, пережитые на пути в Сибирь, когда «одна твердость характера спасала их <речь идет о В. Н. Соловьеве, А. Е. Мозалевском. – Е.В.>; хладнокровие, терпение, презрение ко всем гонениям рока, беспечность и беззаботливость о будущем были единственными средствами спасения их от уныния…»[1390] – которые сменялись радостью от встречи с товарищами. Затем шли описания тюремного быта, тяжелые условия проживания в тесном помещении: «…гром от кандалов мешал сосредоточиться, а места было так мало, по необходимости приходилось почти целый день – сидеть»[1391], скудная пища, отсутствие теплой воды для мытья посуды, казематы без окон в Петровском Заводе; сложности, связанные с запретом на переписку с родными, чередовались с историями об усилиях декабристов по совершенствованию своего образования: кружки по интересам, изучение иностранных языков, отечественной и зарубежной истории, математики, литературы и других наук.
В 70–80-х гг. XIX в. на страницах «Русского архива» и «Русской старины» завязалась острая полемика между декабристами Д. И. Завалишиным, П. Н. Свистуновым и А. Ф. Фроловым. Мы не будем подробно останавливаться на истории и идейном содержании спора, так как эти вопросы подробно освещены в исследовательской литературе[1392]. Отметим только некоторые наиболее важные моменты.
Полемика затронула широкий круг вопросов: причины движения, его программные документы, роль каждого из участников в истории движения. Однако основное внимание было уделено пребыванию декабристов в казематах Читы и Петровского Завода.
Описывая быт узников, Д. И. Завалишин уделил большое внимание созданию и функционированию так называемой «Большой артели» – объединения ссыльных декабристов, целью которого являлось улучшение условий проживания ее членов. По версии Завалишина, причиной учреждения артели стало недовольство неимущих декабристов материальной зависимостью от своих состоятельных товарищей[1393]. П. Н. Свистунов и А. Ф. Фролов, следуя декабристской традиции, пытались представить декабристов как единое сплоченное сообщество высоконравственных людей, готовых к самопожертвованию ради товарищей, которым были чужды своекорыстные побуждения и недостойные помыслы. Они всячески отрицали какие-либо разногласия в среде ссыльных декабристов и неоднократно подчеркивали, что помощь богатых ссыльных неимущим не была вынужденной, более того – именно представители данной категории ссыльных вносили наибольшие пожертвования[1394].
Полемика между декабристами показала, что проблемы личного поведения (чувство долга, готовность поступиться личным благополучием и материальным положением) были для участников не менее важны, чем проблемы тактических и политических установок. Именно с этих позиций они оценивали свои действия и действия своих товарищей. Кроме того, она рельефно отражала присутствие важного компонента образа «героя» – верность дружбе.