Все публикации, содержащие описание событий 14 декабря, можно разделить на две группы.
Первую группу составляли воспоминания военных, принимавших участие в подавлении восстания[1412]. Для этих публикаций были характерны негативные оценки восставших, связанные, в первую очередь, с нарушением декабристами военной присяги. Общим местом для критики их действий стало вовлечение в восстание солдат, не подозревавших об истинных целях выступления. Самыми распространенными сюжетами публикаций были: неразличение солдатами Конституции и жены цесаревича Константина, раскаяние солдат, их обвинения в адрес офицеров по поводу своей горькой участи.
Вторая группа – воспоминания и письма современников – случайных очевидцев восстания, которые содержались как в отдельных специальных публикациях, так и в составе более обширных мемуаров[1413]. Подобного рода публикации, в первую очередь, демонстрировали «ужасы» вооруженного выступления. Описание Петербурга после восстания выглядело малопривлекательным: «…небывалого зрелища войска в городе, греющиеся у огней на бивуаках, как после сражения с неприятелем», покрытая телами Сенатская площадь, кровь на стенах здания Сената. Описания подобного рода напоминали читателям об «ужасной участи», которая могла бы постигнуть Россию, и делали уместным умозаключение: если бы «разбойникам удалось сделать переворот, то они бы погрузили Россию в потоки крови на 50 лет»[1414].
Приведенный материал свидетельствует о том, что публикации, посвященные восстанию 14 декабря, «реанимировали» один из образов декабриста, сложившийся еще в середине 1820-х гг. и вызванный непосредственной реакцией на восстание. Этот образ носил крайне негативный оттенок: декабрист – безответственный человек, едва не погубивший Россию. Показательным является и то, что именно в этих публикациях с особой остротой ставился вопрос о моральном праве декабристов, представлявших общественное меньшинство, сделать счастливым весь народ.
Появление такого рода материалов в журналах объяснялось не только стремлением редакторов к объективности, но и выражением их собственных политических позиций: П. И. Бартенев и М. И. Семевский неоднократно высказывались о полном неприятии методов вооруженного восстания, предпринятого декабристами.
С начала 1880-х гг. ведущей «декабристской темой» исторической периодики становится период пребывания декабристов в Сибири, что, на наш взгляд, было обусловлено следующими причинами. Во-первых, процесс освоения сибирской территории, активизировавшийся во второй половине XIX в., сильно повысил интерес к ней со стороны жителей европейской части России. Исключительная же роль, сыгранная ссыльными декабристами в истории Сибири, позволяла европейским жителям ощущать себя по отношению к сибирскому населению культурными «провидцами». Во-вторых, во второй половине XIX в. у жителей Сибири происходит осознание своей принадлежности к культурно-историческому пространству Российской империи и, как следствие, желание занять в нем свою нишу. В этой ситуации история пребывания в Сибири декабристов становилась связующей нитью между ними и жителями Европейской России. Отметим, что жители сибирского региона внесли значительный вклад в разработку данной темы. В то же время сибиряки вполне осознавали общественно-культурную значимость пребывания декабристов в регионе. Например, их пребывание в Иркутске было включено в перечень исключительных событий губернии[1415]. В-третьих, ужесточение цензурной политики в начале 1880-х гг. делало публикацию статей декабристской тематики нежелательной. Пребывание же декабристов в Сибири для печатных органов было относительно безопасной темой, так как она не затрагивала преобразовательные планы декабристов, не поднимала вопросы цареубийства. Редакторы журналов печатали публикации на данную тему с наименьшим риском вызвать нарекания со стороны цензуры.
Знакомство читателей с пребыванием декабристов в сибирском регионе происходило посредством публикации официальной документации[1416], переписки декабристов[1417], воспоминаний о них современников[1418]. В различных по функциям и жанровым принадлежностям публикациях можно выделить три интерпретации образа «сибирского» декабриста.
Первая интерпретация – нравственный пример для сибирского населения. Так, в своих воспоминаниях М. Д. Францева, дочь сибирского чиновника и воспитанница семьи декабриста М. А. Фонвизина, писала, что, в отличие от купцов, спаивавших местных жителей ради наживы, декабристы «имели громадное нравственное влияние на сибиряков: их прямота, всегдашняя со всеми учтивость, простота в обращении и, вместе с тем, возвышенность чувств ставили их выше всех. <…> Даже осужденные за разные преступления простые каторжники, и те, несмотря на свою закоренелость, выказывали им своего рода уважение и предпочтение»[1419].
В воспоминаниях сибиряка К. М. Голодникова отмечалось: «В начале 1840-х гг. лучшее общество маленького и невзрачного города Тобольской губернии Ялуторовска составляли государственные и политические преступники, но как те, так и другие жили особняком от местных чиновников, показывались только у местного протоиерея Знаменского, человека почти святой жизни, у исправника Меньковича, славившегося тогда по всей губернии своим бескорыстием»[1420]. После отъезда декабристов, по словам автора, «Ялуторовск превратился в настоящую пустыню».
Вторая интерпретация: декабрист – культурный просветитель Сибири. В основном она реализовывалась через описание педагогической деятельности декабристов[1421]. Особое место в повествовании занимало открытие декабристами в Ялуторовске ланкастерской приходской школы и женской школы для беднейших слоев населения. Отмечалось при этом, что, когда «число учащихся стало возрастать… приходилось отказывать просителям, имевших более других средств к обучению для детей дома или в училищах ведомства министерства народного просвещения»[1422].
Третья интерпретация: декабрист – человек, стойко переживавший все жизненные невзгоды, готовый прийти на помощь нуждающимся. Особую убедительность этой интерпретации образа придавали материалы, исходившие из официальных кругов. В качестве примера можно привести характеристику М. К. Кюхельбекера: «…изумительная энергия, с какою он приходил на помощь страждущему человечеству, оказывая медицинскую помощь населению Баргузина… где не было ни одного врача… он снискал себе уважение и почтение как самых высокопоставленных, так и самых бедных, – словом, всех тех, кто знает и кто испытал на себе его доброту»[1423].
Важной особенностью «сибирского» образа декабриста стал приоритет нравственных качеств над их политическими убеждениями. Декабристы изображались в «домашней обстановке», далекой от идеалов и революционных стремлений юности. В сибирских публикациях неоднократно отмечалось, что они предпочитали не говорить о событиях 14 декабря 1825 г. В 1884 г. в «Русском архиве» были опубликованы воспоминания Л. Ф. Львова, который по правительственному поручению в середине 1840-х гг. путешествовал по Сибири, где встречался с некоторыми из бывших участников движения.
Описывая свое первое свидание с декабристами, Л. Ф. Львов заметил: «Бесспорно, среди них были прекрасные люди, умные, образованные, но людей с выдающимися убеждениями и волею, с положительным характером и логикою, я не встретил между ними»[1424]. Львову возражал И. В. Ефимов – сибиряк, проведший детство в декабристской среде, представивший сибирское восприятие декабристов, далекое от их политической деятельности: «…не политических деятелей видели мы в них, а людей, которые тридцать лет сряду несли на наших глазах тяжелое наказание, несли спокойно, с достоинством, и веруя в Промысел Божий»[1425]. Особое значение приобретает конечная ремарка Ефимова: «…мы и через полвека вспоминаем о них как о живых примерах всего доброго, чистого и прекрасного и храним глубокую благородную память к этим добровольным изгнанникам»[1426].
Таким образом, публикации, относившиеся к истории пребывания декабристов в Сибири, презентовали их, прежде всего, как носителей высоких моральных качеств, а не как политических деятелей.
Для жителей Европейской России в еще большей степени актуализировались компоненты образа героя, обозначенные еще в мемуарах декабристов, – исключительные качества личности и ее общественная значимость.
Во второй половине XIX в. декабристы становятся мерилом нравственности. Так, в биографическом очерке, посвященном Я. И. Ростовцеву, его автор Ф. П. Еленев оправдывает героя своей статьи от обвинений в предательстве, ссылаясь на письма декабриста Е. П. Оболенского[1427].
Ряд статей, посвященных коменданту Нерчинских рудников С. Р. Лепарскому, также показывает, что деятельность коменданта оценивалась по его отношению к осужденным декабристам[1428].
В 1880-е гг. исторической периодикой востребуется еще одна тема, которая также вносит романтический ореол в историю движения – жёны декабристов[1429].