Казалось бы, последнее обстоятельство должно было исключить все возможные подозрения в отношении Шлегеля со стороны следствия, если бы его имя прозвучало в показаниях Фаленберга, и создать ему определенное «алиби» от подозрений в знании сокровенных замыслов заговорщиков. Но, по всей видимости, умалчивая о причастности Шлегеля к тайному союзу, мемуарист имел в виду и другие обстоятельства, связывавшие его (как и других членов Южного общества в Тульчине) с доктором. Эти отношения и обстоятельства он предпочел не раскрывать в период следствия, упомянув о данном факте в своих воспоминаниях.
В данном случае исследователь имеет дело с фигурами умолчания, явными следами сокрытия реальных обстоятельств в отношении лиц, причастных к заговору, о которых на следствии члены тайного общества предпочитали совершенно умалчивать. Вероятно, Фаленберг даже в своих воспоминаниях не решился на полную откровенность, на раскрытие оставшихся в тайне обстоятельств, касающихся связей Шлегеля с декабристской конспирацией.
Следует подчеркнуть, что мемуарное свидетельство Фаленберга обладает высокой степенью достоверности. Доверительному характеру его отношений со Шлегелем способствовала не только длительная совместная служба при Главном штабе 2-й армии, но и принадлежность обоих к военным чиновникам немецкого происхождения. Более того, оба – и Шлегель, и Фаленберг – родились в Риге (Фаленберг – на четыре года позднее) и могли иметь много точек соприкосновения. Очевидно, на их сближение немалое влияние оказало лечение, которым пользовалась от доктора Шлегеля жена Фаленберга.
Доктор Шлегель отнесен к числу членов Южного общества исследователем, внимательным к деталям такого рода, – М. В. Нечкиной. Историк сопроводила фамилию Шлегеля формулировками «член организации», «член тайного общества»[1087]. Вероятнее всего, применяя такие характеристики, М. В. Нечкина основывалась на разобранных выше показаниях Н. А. Крюкова и воспоминаниях П. И. Фаленберга.
Кроме мемуарных свидетельств Фаленберга имеется еще косвенное указание в воспоминаниях Н. В. Басаргина.
В составе «молодого общества» «серьезного направления», возникшего при штабе 2-й армии и служившего кадровым источником для Тульчинской управы Южного общества, упомянутого выше Тульчинского офицерского кружка, в одном ряду с офицерами, собиравшимися вместе и обсуждавшими интересующие их политические вопросы, Басаргин называет двух военных докторов, входивших в этот кружок, а именно Вольфа и Шлегеля[1088].
Дружеская связь Шлегеля с Н. В. Басаргиным также не вызывает сомнений: Шлегель лечил заболевшую жену Н. В. Басаргина и, помимо всего прочего, по утверждению мемуариста, доставил тому заграничный паспорт, когда над ним нависла явная угроза ареста[1089].
В этом контексте нельзя не отметить еще ряд обстоятельств, красноречиво говорящих об отношениях, которые связывали доктора Шлегеля и участников декабристского общества.
Известно, что именно Шлегель был допущен к заболевшему П. И. Пестелю, в период его заключения в Тульчине (с 13 по 27 декабря 1825 г.). Таким образом, Шлегель, наряду с С. Г. Волконским, были практически единственными участниками «сообщества вольнодумцев» при Главной квартире 2-й армии, которые имели возможность разговаривать с лидером заговора после его ареста и, таким образом, выступать в роли связующего звена между ним и остававшимися на свободе заговорщиками[1090].
Весной 1826 г. Шлегель освидетельствовал члена Южного общества майора А. Мартынова, у которого некоторое время хранилась «Русская Правда». Когда поступило распоряжение об отправке Мартынова в Петербург, Шлегель признал это невозможным из-за его болезни. Принятое доктором решение, по существу, позволило избежать этому участнику декабристского союза привлечения к главному следственному процессу и определило в последующем мягкий характер наказания[1091].
По нашему мнению, приведенные документальные данные и основанные на них соображения позволяют отнести Шлегеля если не к достоверно установленным членам Южного общества, то к предположительным его участникам и, по крайней мере, считать его лицом, входившим в ближайшее декабристское окружение (в составе Тульчинского сообщества «вольнодумцев»).
Если он и не был принят в тайное общество в течение 2-й половины ноября – декабря 1825 г. (а о намеченном приеме Шлегеля А. П. Барятинский сообщал Пестелю в ноябре 1825 г.), то, во всяком случае, знал о его существовании. Иначе трудно интерпретировать данные об охватившем Шлегеля серьезнейшем беспокойстве после начавшихся арестов в Тульчине, переданные в воспоминаниях П. И. Фаленберга.
Между тем следствие совершенно не заинтересовалось показанием Н. А. Крюкова. Оно не стало основанием для дальнейших следственных разысканий. Выяснить причины отсутствия интереса следователей к этому показанию не представляется возможным. Других следственных показаний о причастности к тайному общества Шлегеля в фонде следствия и суда по делу декабристов не обнаружено.
Почему в ходе процесса не появились показания других лиц о членстве Шлегеля, как это случилось, например, в случае Е. Е. Лачинова или И. В. Рынкевича? По какой причине другие подследственные, осведомленные о его связи с тайным союзом, не дали на этот счет своих свидетельств? Почему в результате этого он избежал ареста и допросов?
Возможно, доктора Шлегеля спасло то, что на следствии многие арестованные стремились не упоминать лиц, мало затронутых конспиративной деятельностью или известных только нескольким членам тайного союза. Многие участники декабристских союзов, связанные лишь с одним лицом, принявшим его, не были названы в показаниях; легко замешанных старались не называть. Возможно, определенное значение имело то обстоятельство, что в связи с тем, что Шлегель был принят в последние месяцы существования тайной организации, он остался неизвестен в качестве товарища по конспиративному союзу большинству его участников. Свою роль мог сыграть тот факт, что Шлегелю были серьезно обязаны многие арестованные, в том числе П. И. Фаленберг и Н. В. Басаргин, жены которых пользовались врачебной помощью доктора. Намеки на это обстоятельство можно обнаружить в мемуарных свидетельствах обоих указанных лиц.
Итак, на основании имеющихся документальных свидетельств мы можем утверждать, что Шлегель: а) принадлежал к ближайшему окружению декабристского общества, входил в число либерально настроенных единомышленников («одномыслящих людей»), которые группировались вокруг Главной квартиры 2-й армии; б) готовился к приему в тайный союз – зная его «образ мыслей», на него рассчитывали и собирались принять в конце 1825 г.; в) возможно, был принят в Южное общество во второй половине ноября – декабре 1825 г.; г) был, по крайней мере, осведомлен о существовании и политическом характере заговора, чем было обусловлено сильнейшее беспокойство, которое охватило его в период многочисленных арестов офицеров 2-й армии в январе 1826 г.
К этому следует добавить, что доктора Шлегеля связывали особенно близкие, тесные дружеские узы с целым рядом декабристов, включая Н. В. Басаргина, П. И. Фаленберга, Ф. Б. Вольфа и др. Исследователь располагает прямыми или косвенными данными, подтверждающими связи Шлегеля с П. И. Пестелем, А. П. Барятинским, А. П. Юшневским и другими видными деятелями Южного общества.
То обстоятельство, что Шлегель к следствию не привлекался, затрудняет возможность определения степени его причастности к декабристской конспирации, выяснения характера его отношений с лидерами Южного общества, роли в декабристской среде в Тульчине и Кишиневе.
Угроза ареста за причастность к тайному обществу счастливо миновала доктора. Шлегель не был затронут следствием, в документах процесса степень его причастности к тайному обществу оказалась не проясненной, и вопрос о том, реализовалось ли намерение председателя Тульчинской управы А. П. Барятинского принять в Южное общество доктора Шлегеля, остался в сущности без ответа. Не дают прямых свидетельств об этом и мемуарные источники, которыми располагает исследователь. Мы всё еще недостаточно знаем о персональном составе декабристского общества в Тульчине, как и о составе его ближайшего окружения из числа «вольнодумцев» 2-й армии.
Таким образом, имеющиеся документальные указания не позволяют окончательно решить вопрос о принадлежности Шлегеля к тайному обществу. И если М. В. Нечкина не сомневалась в членстве Шлегеля в Южном обществе, то мы склонны включить его скорее в разряд предположительных участников конспиративных организаций, нежели в число точно установленных членов декабристских обществ.
По итогам внимательного прочтения имеющихся документальных данных следует заключить, что, в любом случае, Шлегель знал о существовании тайного общества во 2-й армии и считался декабристами единомышленником, готовым кандидатом на принятие в члены. Те немногие фрагментарные сведения, которыми располагает историк, позволяют отнести его к числу предположительных участников Южного общества.
Можно ли считать Шлегеля человеком, близким к декабристам по политическим взглядам и личностным качествам? Здесь, прежде всего, следует повторить, что участники тайного общества считали его кандидатом к вступлению, полностью готовым для присоединения к декабристскому союзу, т. е. своим единомышленником по взглядам и убеждениям. Исследователь не располагает конкретными данными о политических взглядах Шлегеля, в частности, более всего интересующего нас периода 1810-х – 1-й половины 1820-х гг., однако установленный факт постоянного участия Шлегеля в офицерских собраниях «вольнодумцев» 2-й армии (Тульчинское офицерское сообщество), отраженный в свидетельствах источников, его многолетние тесные отношения с участниками декабристского союза в Тульчине, а также сам по себе факт расчетов лидеров Южного общества на Шлегеля, рассмотрение его в качестве кандидата к вступлению в декабристское общество, – всё это красноречиво свидетельствует о близости мировоззрения и общественных взглядов доктора в тот период его жизни к комплексу «либералистских» убеждений декабристского типа. Поскольку Шлегель рассматривался участниками декабристского союза как близкий товарищ и единомышленник, готовый пополнить ряды Южног