Сначала декабристов привозили в Комендантский дом, где оформляли поступление новых узников. Прием их проходил по-разному. Очень быстро и просто был принят А. М. Муравьев: «Мы приезжаем… и останавливаемся у двери комендантского дома. Фельдъегерь сдает меня на руки плац-майору, который, не говоря ни слова, ведет меня… в камеру»[1156]. Также и Н. В. Басаргин: фельдъегерь «представил меня коменданту и вручил ему записку Левашова. Генерал Сукин велел позвать плац-майора и сдал меня ему…»[1157] Наоборот, долго пришлось дожидаться Н. И. Лореру: «в зале у коменданта» он сидел на стуле, горько задумавшись, пока мимо него шныряли «с озабоченными лицами» плац-адъютанты[1158].
Флигель-адъютант Н. Д. Дурново, доставивший в Комендантский дом М. Ф. Орлова, записал в дневнике: «Начальник крепости Сукин заставил нас ждать целых полчаса в гостиной, мимо которой постоянно проходили. Это вызвало нетерпение у моего друга[1159], и он все время спрашивал, скоро ли получит комнату. Наконец, его желания были удовлетворены. Передав его Сукину, я получил расписку и вернулся во дворец»[1160].
С. П. Трубецкому пришлось дожидаться несколько часов сначала в зале, а потом в домовой церкви коменданта. «В церкви я горячо помолился, особенно при мысли, что, может быть, я более никогда не буду в храме Божием», – вспоминал он[1161].
Здесь, кстати, можно немного рассказать об этой домовой церкви. Небольшая церковь, посвященная Святым Бессребреникам и Чудотворцам Киру и Иоанну, была устроена в Комендантском доме во второй половине XVIII в. В 1814 г. император Александр I отдал коменданту Петропавловской крепости А. Я. Сукину для установления в Комендантском доме свою походную церковь, сопровождавшую его в 1813–1814 гг. Иконостас этой церкви был написан на парусине, натянутой на деревянном станке, и с наружной стороны, между иконами, оклеен голубой с цветами шелковою материею. Церковь содержалась на средства коменданта, богослужения в ней отправлял причт Петропавловского собора[1162].
И вот в церкви, месте, почитавшемся священном, крепостные власти не постеснялись заковать узника в кандалы. И. Д. Якушкин передал в воспоминаниях свое тяжелое душевное состояние, когда его привели в домовую церковь коменданта, где он долго сидел, ожидая, что его будут пытать, а в это время мимо сновала прислуга, одетая по случаю траура по Александру I во всё черное и «предвещала что-то недоброе». Наконец, послышался стук деревяшки и появился комендант в сопровождении солдат. Сукин поднес к свечке листок бумаги и с расстановкой произнес: «Государь приказал заковать тебя». (Это обращение на «ты» неприятно поражало многих подследственных декабристов, с которыми обращались, как с преступниками.) В церкви, как пишет Якушкин, на него надели ручные и ножные кандалы[1163].
С мыслью о пытке в одной из уединенных и слабо освещенных комнат дожидались коменданта декабристы братья А. П. и П. П. Беляевы, В. А. Дивов, М. А. Бодиско[1164].
Иногда узника заставляли ожидать в комнатах нижнего этажа, а затем вели наверх в кабинет коменданта, – так было с В. П. Зубковым[1165].
В декабре 1825-го – январе 1826 г. количество арестованных возрастало с каждым днем. «На улицах Петербурга беспрестанно встречались закрытые кибитки с жандармами, отвозившие в крепость со всех сторон империи новых обвиняемых. Это продолжалось целые месяцы и наводило грустные чувства», – рассказывает современник[1166]. Флигель-адъютант Н. Д. Дурново записывает 9 января в дневнике, что на улицах «постоянно встречаются жандармы, везущие заговорщиков в Петербург»[1167].
В первые дни допросы декабристов проходили весьма неорганизованно. Вскоре Николай I понял, что необходимо образовать специальное следственное учреждение и с этой целью утвердил 17 декабря 1825 г. состав Тайного комитета для изыскания соучастников возникшего злоумышленного общества. С этого момента началось уже официальное следствие над декабристами. 14 января 1826 г. Комитет перестал именоваться тайным, а 29 мая был переименован в комиссию. Председателем Комитета был назначен военный министр А. И. Татищев, членами – младший брат царя великий князь Михаил Павлович, действительный тайный советник князь А. Н. Голицын, петербургский военный генерал-губернатор П. В. Голенищев-Кутузов, генерал-адъютанты А. Х. Бенкендорф и В. В. Левашов. Правителем дел Комитета состоял А. Д. Боровков, позднее в Комитет вошли начальник Главного штаба барон И. И. Дибич, дежурный генерал Главного штаба А. Н. Потапов, генерал-адъютант А. И. Чернышев. На заседаниях Комитета присутствовали флигель-адъютант В. Ф. Адлерберг и другие лица[1168].
Первые заседания Комитета проходили в Зимнем дворце. В дальнейшем, во избежание излишней огласки, а также, как объясняет А. Д. Боровков, «чтобы не возить преступников по городу, Комитет собирался для допросов по вечерам в Петропавловской крепости, в комнатах, занимаемых комендантом»[1169].
22 декабря 1825 г. военный министр А. И. Татищев запросил коменданта Петропавловской крепости А. Я. Сукина о предоставлении комнат для заседаний Комитета в самой крепости[1170]. Сукин мог предоставить их только в Комендантском доме, поскольку других подходящих помещений в то время в крепости не было[1171].
Заседания членов Комитета начались в квартире крепостного коменданта уже на следующий день, 23 декабря. В очень редких случаях, из-за разлива Невы или по иным причинам, их переносили в Зимний дворец. Всего с 17 декабря 1825-го по 17 июня 1826 г. Комитет провел 147 заседаний. В первые месяцы они проходили ежедневно с десяти утра до трех часов дня и с шести часов вечера до двенадцати ночи, не исключая даже воскресных дней[1172].
В настоящее время можно довольно хорошо представить обстановку, в которой шло следствие в Комендантском доме: в какой комнате проводились допросы, где находилась канцелярия Комитета, где дожидались декабристы своей очереди идти на допрос и по каким помещениям их вели. Помимо мемуаров декабристов[1173] в этом вопросе помогли разобраться рисунки привлеченного по делу декабристов В. П. Зубкова и чиновника Следственного комитета А. А. Ивановского[1174].
В. П. Зубков провел под арестом в крепости всего двенадцать дней, но эти дни оставили неизгладимое впечатление в его душе. Всё, что было им пережито, он описал в воспоминаниях и приложил к ним несколько своих рисунков[1175].
Сравним беглый набросок «Плана комнат в квартире коменданта», сделанный В. П. Зубковым[1176], с планом второго этажа той же квартиры 1810 г.[1177] На рисунке Зубкова отмечены расположенные последовательно передняя, зал, канцелярия и Комитет. По его воспоминаниям, в зале за одной из ширм, обозначенных в наброске, он дожидался своей очереди идти на допрос в Комитет, который заседал в угловой комнате[1178]. Очередность помещений на рисунке Зубкова полностью совпадает с назначением комнат парадной анфилады Комендантского дома. Такого же расположения комнат нет в других частях этого здания.
На другом рисунке, изображающем комнату для заседаний Комитета, В. П. Зубков показывает нескольких членов Комитета за большим столом, уставленным канделябрами. У задней стены комнаты стоят два канцелярских шкафа, закрывших дверь в следующее помещение. В углу слева стоит ширма. Расположенные на этих же местах стол и ширма обозначены Зубковым и на упомянутом выше плане комнат Комендантского дома.
Подобно В. П. Зубкову, в зале дожидался допросов поляк Густав Олизар[1179]. Зубкова вызывали в Комитет в январе[1180], Олизара – в первой половине февраля[1181]. В начале февраля Фаленберг перед допросом также находился «в углу за ширмами, в довольно пространной зале»[1182]. Все, кого вызывали на допросы позднее, напишут, что им приходилось дожидаться в приемной, так как зал заняла канцелярия. Очевидно, по мере привлечения к дознанию всё большего числа лиц увеличился и штат канцеляристов, и теперь для них, кроме гостиной, потребовался еще и зал.
Как же проходили допросы?
Обычно поздно вечером, когда узник уже спал, с грохотом отодвигались засовы, отпирались замки, и в камеру входил плац-майор или плац-адъютант. Арестанту приносили его собственную одежду – мундир или фрак. Если узник носил кандалы, то перед переодеванием их снимали, а затем снова надевали. Глаза ему завязывали носовым платком, а иногда накрывали голову черным капором, который спускался на глаза, но, бывало, делали и то, и другое вместе. По ехидному замечанию Д. И. Завалишина, «так как воровство в России вкрадется везде, то и капоры были сшиты из такого редкого миткаля, что сквозь него можно было видеть все, как чрез сетку»