Мало-помалу Петропавловская крепость до отказа заполнилась арестантами. Дел у Следственного комитета всё прибавлялось. Поняв, что процесс декабристов может надолго затянуться, Николай I отдает распоряжение выпускать мало замешанных в деле лиц. О том, как проходило освобождение арестантов, рассказывают в своих воспоминаниях В. П. Зубков и Г. Олизар[1230].
Поздно вечером в камеру являлся плац-майор или плац-адъютант, будил арестанта и объявлял ему, что он свободен и приглашен на ужин к коменданту. По переодевании в собственное платье освобожденного уже с открытым лицом провожали в Комендантский дом. В ярко освещенной зале комендант в изысканных выражениях на французском языке поздравлял с освобождением бывшего узника[1231].
Вежливо, предупредительно приглашали недавнего арестанта к столу, спрашивали о самочувствии. В. П. Зубкову «постелили простыни и подушки на великолепном диване… относились необыкновенно внимательно. <…> На следующее утро любезность за любезностью: чай, кофе, завтрак»[1232]. В большом зале освобожденному вручали удостоверявший его невиновность аттестат, подписанный всеми членами Комитета и снабженный императорскою печатью. Вручали приказ о возвращении имущества, отобранного при аресте, после чего под расписку выдавались вещи и деньги.
Хотя работа Следственного комитета или, как его стали именовать с 29 мая, Следственной комиссии, продолжалась до 25 июня 1826 г., можно сказать, что в основном следствие было завершено к концу мая, и с этого времени в заседаниях начались частые перерывы.
В июне Следственная комиссия освободила часть квартиры коменданта, ибо, как уже упоминалось, с 15 по 21 июня 1826 г., в преддверии похорон императрицы Елизаветы Алексеевны, в Комендантском доме обедали и ужинали придворные, дежурившие у ее гроба в Петропавловском соборе. Вероятно, на это время канцелярию перевели из парадных комнат в другие помещения квартиры.
1 июня 1826 г. был издан высочайший манифест об учреждении Верховного уголовного суда над декабристами. В манифесте царь требовал «справедливости, справедливости нелицеприятной, ничем не колеблемой, на законе и силе доказательств утвержденной». Он сам назначал членов суда, которые воспринимали это как акт особой монаршей милости. Всего в состав суда вошло 72 человека; из них – 18 членов Государственного совета, 3 члена Святейшего синода, 36 сенаторов и 15 особо назначенных лиц «из высших воинских и гражданских чиновников». Можно ли было ожидать от такого суда «справедливости нелицеприятной»?
Председателем суда был назначен князь П. В. Лопухин, его заместителем князь А. Б. Куракин, обязанности генерал-прокурора исполнял министр юстиции князь Д. И. Лобанов-Ростовский. Весь ход суда Николай I направлял через М. М. Сперанского. Как до этого царь был главным следователем, так теперь он стал главным судьей[1233].
Суд проходил негласно в помещении Сената. Подсудимых на заседания не вызывали и защиты они не имели[1234]. Чтобы придать какую-то видимость законности этому процессу, была создана Ревизионная комиссия для опроса подсудимых. Комиссия состояла из трех отделений, в каждое вошло по одному представителю от Государственного совета, от Сената, от особо назначенных лиц и от Следственной комиссии. Одно отделение опрашивало членов Северного общества – в нем представителем от следствия был А. Х. Бенкендорф, второе – членов Южного общества, здесь представителем следствия был А. И. Чернышев, третье – членов Общества соединенных славян с представителем следствия в лице В. В. Левашова.
Для заседания Ревизионной комиссии был назначен Комендантский дом. 7 июня начальник Главного штаба И. И. Дибич просит А. Я. Сукина «сколь возможно поспешнее» приготовить в крепости три комнаты, чтобы в 12 часов следующего дня могли состояться раздельные заседания отделений[1235].
Ревизионная комиссия заседала в крепости 8 и 9 июня 1826 г.[1236] Опрос подсудимых сводился к тому, что их по очереди приводили в Комендантский дом, на сей раз с открытыми лицами и без тех церемоний, которыми сопровождались допросы. Здесь члены Ревизионной комиссии предлагали каждому утвердить своей подписью ответы на три вопроса: 1) его ли рукой подписаны показания, 2) добровольно ли они подписаны, 3) были ли даны ему очные ставки.
С. П. Трубецкой вспоминает: «В комнате, в которую ввели меня, я нашел новые лица, сидевшие за круглым столом. <…> Сенатор Баранов спросил меня: “Ответы, писанные вами в Комитет, все ли писаны собственною рукою?”. Князь Салтыков молча показал на кипу, пред ним лежавшую. Я отвечал, что я свои ответы все писал сам, своею рукою.
Баранов: “Итак, не угодно ли вам будет это подписать?” – написали записку, которую подал мне Бенкендорф с особенною учтивостью, встал и принес мне стул. Я сел и подписал записку, которая заключала сказанный мною ответ, и меня тотчас отпустили.
Некоторые лица из подсудимых объявили, что ответы их были вынуждены противоестественными мерами: голодом, закованием в железа и т. п. Послан был к ним священник упрашивать их, чтоб они взяли назад это показание, и он в этом успел»[1237].
Этот рассказ дополняют воспоминания И. Д. Якушкина: «Меня привели в небольшую комнату. <…> Сенатор Баранов очень вежливо предложил пересмотреть лежащие перед ним бумаги и спросил, мои ли это показания. Прочесть все эти бумаги было невозможно в короткое время. <…> Я перелистывал кое-как бумаги, которых Баранов даже не выпускал во все время из рук, и видел на иных листах свой почерк, на других почерк мне совершенно незнакомый. Баранов предложил мне что-то подписать, и я подписал его листок, не читая»[1238].
Если же арестант упорно отказывался подписать бумагу, то ему внушали, что без подписи его не смогут судить, и он навсегда останется в крепости. Последнее обстоятельство было столь веским, что подпись появлялась.
10 июня Верховный уголовный суд выслушал донесение Ревизионной комиссии и затем выбрал новую комиссию для определения разрядов виновности, которая работала до 27 июня. Было установлено 11 разрядов; пятеро декабристов были поставлены вне разрядов.
8 июля суд принял проект приговора – Всеподданнейший доклад Верховного уголовного суда. 10 июля последовал указ Николая I Верховному уголовному суду о конфирмации приговора. Окончательный текст приговора назывался «Роспись государственным преступникам, приговором Верховного уголовного суда осуждаемым к разным казням и наказаниям».
Оглашение приговора подсудимым назначено было на 12 июля 1826 г. в доме коменданта Петропавловской крепости, причем место и время определено самим царем. Из записки министра юстиции князя Д. И. Лобанова-Ростовского председателю суда князю П. В. Лопухину от 10 июля 1826 г. видно, как Николай I возлагает ответственность за вынесение смертного приговора на Верховный уголовный суд. В этой же записке говорится о повелении царя «собраться главному суду в самой крепости и объявить приговор подсудимым»[1239]. Очевидно, боясь новых волнений, декабристов не рискнули везти по городу в Сенат[1240], посчитав, что будет спокойнее, если суд сам приедет в крепость для оглашения приговора.
11 июля князь Лобанов-Ростовский просит А. Я. Сукина приготовить комнаты в крепости для заседания суда, на что получает ответ: «…кроме как в доме коменданта, ни одной нет, которая до 70 человек вместить могла»[1241].
Утром 12 июля 1826 г. члены Верховного уголовного суда сначала собрались на последнее заседание в Сенате и оттуда в сопровождении двух жандармских эскадронов направились в крепость.
Декабристы не знали, что их уже судили и даже осудили и что 12 июля им будет объявлен приговор. Для них было полной неожиданностью увидеть из окошек казематов «взвод жандармов, кавалергардов, пропасть карет, двигающихся шагом, как на погребальном шествии, и все это стремится к комендантскому дому» (Н. И. Лорер)[1242].
Днем 12 июля в камеры приходил плац-майор или плац-адъютанты, узникам приносили их собственную одежду (в том случае, если она имелась), у кого-то это было полное форменное платье, но без шпаг. Кандалов в это время ни на ком уже не было, так как 30 апреля, по повелению царя, они были сняты со всех узников. Не накидывая покрывал, с открытыми лицами, их вели по крепости к дому коменданта.
Для оглашения приговора был выбран парадный зал на втором этаже, куда декабристов вели не по той внутренней лестнице, как на допросы, а проводили через двор и по наружной (дворовой) лестнице вводили в квартиру коменданта. Там направляли вправо через ряд пустых помещений[1243]. В тот день мебель из этой части квартиры была вынесена, и в комнатах стоял конвой из павловских гвардейцев.
В нескольких комнатах подсудимых собирали отдельно по разрядам. Одеты они были по-разному: кто в мундире и полной форме, кто во фраке, кто в арестантском халате, многие исхудали, обросли бородами. Собравшиеся вместе декабристы обнимались, целовались, оживленно беседовали. По словам Е. П. Оболенского, «радость была велика при встрече с друзьями, с коими так давно мы жили в разлуке»[1244]. Однако когда узнавали, что им будет объявлен приговор, то с удивлением спрашивали: «А разве нас судили?»