<…> С Орловым же никаких переговоров я не вел: его отделяла от нас каменная стена, но однажды видел из окна, как брат его Алексей Федорович, ехавши в крепость, делал ему знаки, говорившие, что он освобождается»[1335]. М. Ф. Орлов, как известно, действительно содержался в Петровской куртине с 30 декабря 1825 г. до отправки из крепости 16 июня 1826 г. Туда же, в камеру № 6, весной 1826 г. был помещен Н. Н. Семичев[1336]. Итак, документально пребывание М. И. Пущина в Петровской куртине не подтверждается. Тем не менее, к его мемуарному свидетельству вполне можно относиться с доверием.
Другой случай касается А. С. Гангеблова, который вспоминал о пребывании во время следствия сначала в Невской куртине, потом в Екатерининской, а затем в Головкином бастионе («Анненском кавальере»)[1337]. Последнее место его заключения не отражено в документах. Запомнившиеся мемуаристу детали: вытянутый в длину «мрачный каземат» с низким сводом, в толстой стене «маленькое квадратное окно», «шагах в 12–15 от окна возвышалась стена самого кавальера и затеняла свет» – вполне убеждают, что он действительно находился в Головкином бастионе. Из всех арестантских помещений в этом бастионе один каземат № 5, в левом фасе у плечного угла, по своим размерам подходит под описание А. С. Гангеблова, в то время как остальные были значительно меньших размеров. Кроме того, вблизи окна именно этого каземата находился кавальер[1338].
Известно, что в № 5 Головкина бастиона с момента доставки в крепость и по крайней мере до конца апреля содержался П. Г. Каховский[1339]. На 15 мая он значился в № 9 Никольской куртины[1340]. Именно к этому времени относится рассказ А. С. Гангеблова. Таким образом, перевод его в Головкин бастион (аналогично перемещению М. И. Пущина в Петровскую куртину) произошел после составления основной части «комендантского списка» и не был зафиксирован документально в имеющихся в нашем распоряжении источниках. В Головкином бастионе, по словам А. С. Гангеблова, он пробыл по крайней мере до середины лета 1826 г. Добавим в заключение и такую весьма правдоподобную деталь из его воспоминаний. Находясь в северной части крепости, поблизости от Кронверка, перед рассветом 13 июля 1826 г. он слышал какие-то «необычные звуки», а вечером узнал, что там сооружали эшафот в преддверии казни[1341].
Конкретные сведения о местах заключения арестантов можно почерпнуть и благодаря переписке, которую разрешено было вести некоторым из подследственных декабристов со своими родственниками. Разумеется, речь идет не о содержании самих перлюстрировавшихся писем, а об имеющихся на них пометах, схожих по значению с «адресными пометами» на вопросных листах. Правда, как и в случае с документами из следственных дел, такого рода уточнений относительно немного. Иногда «адресные пометы» на письмах подтверждают известную из других источников тюремную топографию. Так, на многочисленных письмах, написанных за время заключения в крепости С. П. Трубецким, проставлена цифра 7 – известный и прежде номер его камеры в Секретном доме Алексеевского равелина[1342].
Совсем иное значение имеет надпись на «конверте» письма А. З. Муравьева к его сестре Е. З. Канкриной от 13 января 1826 г.: «из под Зот [ова] 5»[1343]. Благодаря этой помете выясняется ранее неизвестное место заключения А. З. Муравьева в камере под аппарелью Зотова бастиона, в то время как прежде считалось, что весь период следствия он провел в другом арестантском каземате, в левом фасе того же укрепления. Такой вывод как будто бы следовал из введенных ранее в научный оборот документов, согласно которым после доставки в крепость 8 января 1826 г. А. З. Муравьева поместили в № 1 Зотова бастиона, здесь он числился по списку на 30 января и на середину апреля[1344]. Теперь же известно, что оттуда его ненадолго переводили в № 5.
Помета на письме А. З. Муравьева вносит коррективы и в наши представления о заключении других узников Зотова бастиона. Так, «под аппарелью Зотова бастиона» с 23 декабря 1825 г., то есть с первого дня заключения, находился Н. Н. Оржицкий[1345]. Поскольку в рапорте А. Я. Сукина Николаю I о приеме арестанта не был указан номер камеры (под аппарелью их было две – № 5 и № 6), а 30 января и позднее Н. Н. Оржицкий значился в № 5[1346], то предполагалось, что он всё время находился в этом номере. Но, как теперь стало известно, какое-то время в январе там провел А. З. Муравьев. Возможно, тогда Н. Н. Оржицкий ненадолго покинул эту камеру. Но вполне правомерно предположить и другое распределение арестантов. Н. Н. Оржицкий вначале мог находиться под аппарелью Зотова бастиона в № 6. За два дня до его заключения в крепость, 21 декабря, в эту камеру был помещен Ф. Ф. Вадковский[1347]. К концу января он уже числился в Никольской куртине, правда, неизвестно, когда был туда переведен[1348]. Вполне вероятно, что это могло произойти 22 или 23 декабря, поскольку его камера в Никольской куртине, судя по документам, в то время была свободной. Тогда получается, что Н. Н. Оржицкий из камеры № 6 был переведен в камеру № 5 после того, как из нее переместили в № 1 А. З. Муравьева.
Рассмотренная ситуация наглядно убеждает в том, что мы можем точно судить о распределении декабристов по камерам только на тот день, когда это зафиксировано непосредственно в документе, либо в том случае, когда есть возможность подтверждения данного факта путем сопоставления нескольких источников.
Заканчивая рассказ об источниках по топографии мест заключения в Петропавловской крепости в период следствия по делу декабристов, хочу высказать следующее, на первый взгляд, парадоксальное суждение. Как бы мы ни были уверены, что знаем всё о пребывании в крепости кого-либо из декабристов, нельзя исключить того, что в каком-нибудь архивном деле обнаружится документ, который напомнит о неизвестных прежде жизненных реалиях и обстоятельствах заключения и поставит новые, подчас неразрешимые вопросы.
Вот, например, адресованное помощнику «правителя дел» Следственного комитета флигель-адъютанту полковнику В. Ф. Адлербергу отношение плац-майора Петропавловской крепости Е. М. Подушкина от 11 мая 1826 г. Заранее предполагая, что «по случаю в крепости праздника сего 12 мая Преполовения господня, в сей день бывает весьма много собрания», и зная, что «в сей же день назначено быть комитету», Е. М. Подушкин интересовался, «кто именно из содержащихся в крепости завтрашнего числа будут к допросам и очным ставкам нужны, дабы я их мог сблизить переводом из одних в ближайшие другие казематы, чтобы при требовании в комитет публика не могла сих людей видеть»[1349]. Что последовало за этим обращением, нам неизвестно, как неизвестно и то, сколько еще в крепости возникало подобных ситуаций, не нашедших отражения в известных нам документах.
Прежде чем подвести основные итоги, остановим внимание на истории содержания под арестом М. Н. Муравьева. В работе Б. С. Пушкина, а вслед за ней и в биографическом справочнике 1988 г. сообщается о его пребывании в Трубецком бастионе Петропавловской крепости. Между тем документы позволяют считать это утверждение ошибочным. Комендант А. Я. Сукин 17 января 1826 г. докладывал императору, что доставленный в тот день в крепость «отставной подполковник Муравьев» помещен «для строгого содержания в Трубецкой бастион, № 20»[1350]. Ссылка на этот документ присутствует в публикации Б. С. Пушкина «Арест декабристов» дважды: в персональных данных М. Н. Муравьева и М. И. Муравьева-Апостола. Если следовать за Б. С. Пушкиным, то получается, что в тот день узниками крепости стали два отставных подполковника – М. Н. Муравьев и М. И. Муравьев-Апостол (как известно, в документах не однажды опускали вторую часть его фамилии), причем оба оказались «для строгого содержания» в одной камере Трубецкого бастиона. Составители биографического справочника не заметили эту столь явную ошибку автора указателя 1932 г.
Кого же в действительности имел в виду А. Я. Сукин? На следующий день после упомянутого донесения Николаю I комендант крепости отправил донесение военному министру А. И. Татищеву, в котором сообщал, что присланные при высочайшем повелении 17 января 1826 г. А. Н. Фролов и М. И. Муравьев-Апостол «посажены в арестантские казематы»[1351]. Во всех общих списках арестантов М. И. Муравьев-Апостол значится находившимся в крепости именно с 17 января – сначала в Трубецком бастионе, а потом в Кронверкской куртине[1352].
Что касается другого «отставного подполковника Муравьева», то на 16 января 1826 г. он числился в Военном госпитале[1353], там же он пребывал 10 февраля[1354]. Позже его снова включают в «Список арестованным лицам, содержащимся в госпиталях за болезнями»[1355]. Ни в одном из известных нам списков крепостных арестантов его имя не упоминается. Помимо приведенных документов в следственном деле самого М. Н. Муравьева есть упоминания о месте его пребывания во время расследования дела. Так, 20 января 1826 г. в письме Николаю I он пишет, что на допросе в Зимнем дворце В. В. Левашов передал ему повеление императора «отослать до окончания дела в военный госпиталь, где я поднесь нахожусь»