52.
Здесь он расходится с Руссо, считавшим, что народ только тогда по-настоящему свободен, когда в его руках находится вся полнота власти. Осуждая представительную систему, Руссо скептически смотрел на свободу английского народа, и Делольм вступил с ним в прямую полемику. Приведя цитату из «Общественного договора»: «Английский народ считает себя свободным: он жестоко ошибается. Он свободен только во время выборов членов Парламента: как только они избраны – он раб, он ничто. Судя по тому применению, которое он дает своей свободе в краткие мгновения обладания ею, он вполне заслуживает того, чтобы он ее лишился»53, – Делольм обратил внимание на то, что понимание свободы у Руссо, которое соответствует и античному пониманию, в действительности означало лишь злоупотребление словом свобода. Этим, по его мнению, грешат «современные авторы, бездумно восхищающиеся древним правлением и соблазненные удовольствием противопоставлять современность и античность. Общественные институты Спарты и Рима они принимают за образцы. По их мнению, единственное дело граждан заключается в том, чтобы постоянно собираться на площади или идти на бой, быть храбрыми, закаленными в трудах, горящими огнем любви к отечеству (которая есть не что иное, как пылкое желание приносить вред другим людям ради пользы того общества, к которому они принадлежат) и пылкой любовью к славе (которая есть не что иное, как желание убивать, чтобы этим прославиться) – все это им казалось единственными вещами, которые делают человека достойным уважения. Расточая в подтверждение своих идей пышные выражения и слова, лишенные точного значения: подлость, унижение, величие души, добродетель, – они никогда не говорили нам ничего, кроме достойного того, чтобы о нем сказать: знайте, если люди были счастливы в этих государствах, то мы должны им подражать»54.
В противоположность античному пониманию свободы Делольм формулирует свое, исходя из собственного представления об английском политическом опыте: «Свобода, такая, какой она может быть в ассоциации людей, интересы которых всегда противоположны, состоит в том, что каждый уважающий личности других и позволяющий им свободно пользоваться результатами их деятельности, может быть уверен, в свою очередь, что плоды его деятельности, как и его личность, находятся в безопасности»55.
Только английский строй гарантирует, по мнению Делольма, индивидуальные права и свободы. В основе английской правовой системы, которую Делольм как профессиональный юрист рассматривает особенно подробно, лежит закон о неприкосновенности личности (Habeas Corpus Act). Этот закон «имеет своих ревностных защитников как среди самых знатных сеньоров, так и среди самых низших сословий»56.
Другим важным гарантом индивидуальной свободы является свобода прессы, «которой не существует ни в каком другом монархическом государстве Европы»57 и которая «позволяет народу обсуждать и критиковать деятельность правительства и всех тех, кто управляет им в различных ветвях власти»58. Пресса не только делает прозрачной деятельность правительства, но и формирует общественную жизнь Англии, устанавливает обратную связь между властями и народом. Из газет англичане узнают о парламентских дебатах, а парламентарии и король – о настроении народа.
Эта идиллическая картина дополняется высокой честностью парламентариев («ни достоинство представителя народа, ни даже степень влияния в палате не могут заставить никого из ее членов отступить от самого строгого соблюдения законов»59) и мягкостью законодательства («чрезвычайная мягкость, с которой осуществляется уголовное правосудие в Англии, отличает ее от всех других стран мира»60).
Однако Делольм понимает, что при столь мощной власти, которая сосредоточена в руках английского короля, все привилегии народа мало что значат. Поэтому естественно встает вопрос: «К какому средству может прибегнуть народ в случае, если король, освободившись от всех ограничений и выйдя за пределы конституционного пространства, перестанет соблюдать неприкосновенность личности и собственности граждан и захочет править без парламента или насильно подчинять себе его волю?»61 На этот вопрос Делольм отвечает вполне определенно. У народа остается право на сопротивление. Именно это право, которым англичане не раз пользовались, «дало жизнь Великой хартии, фундаменту свободы, и эксцессы власти, основанной на силе, силой же были подавлены»62.
Несмотря на полемику, которую Делольм ведет с просветителями Монтескье и Руссо по поводу Англии, сам он остается еще полностью в рамках просветительского мышления. Его взгляд на английский политический строй внеисторичен. Он отказывается видеть, как менялся политический и гражданский быт англичан на протяжении столетий. Все исторические перипетии он объясняет лишь противостоянием защитников Великой хартии и ее нарушителей, которое неизбежно заканчивалось поражением последних. Он абсолютизирует прежде всего те черты английского политического строя, которых нет во Франции: представительное правление, разделение властей, свобода прессы, незыблемость законов и т. д. Делольм принципиально ни в чем не замечает недостатков. Его Англия – это тот же золотой век, который в разных формах виделся всеми просветителями.
Но при всем том написанная почти за два десятилетия до Французской революции книга Делольма кое в чем оказалась пророческой. Разоблачение мифов о свободе античных республик, описание механизма того, как в результате революций вся полнота власти переходит в руки малого числа, предвосхитило деятельность будущего якобинского правительства с его беспредельной властью и культом античных добродетелей.
Окончательное оформление английский миф получает в известной книге Мадам де Сталь «Рассуждение о главных событиях Французской революции» (1817). Как и ее предшественники на этом пути, де Сталь описывает Англию как бы по личным впечатлениям от своего пребывания там в 1813–1814 гг. В действительности то, что описывается в английской части книги де Сталь, по мнению современных ей англичан63 и позднейших исследователей, весьма далеко от реального положения дел в Англии64. Ее английские впечатления мифологизируются прежде всего под воздействием контрастного представления о Франции. Уже само включение части об Англии (шестая, заключительная часть) в книгу о Франции говорит о том, что антитеза Англия – Франция является смыслообразующим конструктом всей книги.
Де Сталь исходит из идеи закономерности исторического процесса65. Эпиграфом к ее книге служат слова Сюлли: «Революции, происходящие в больших государствах, никогда не бывают результатом случая или каприза людей». И уже в первых словах книги развивается эта мысль: «Французская революция – одна из величайших эпох в общественном укладе. Те, кто считают ее случайным событием, не заглядывали ни в прошлое, ни в будущее. Они приняли актеров за пьесу и, чтобы удовлетворить свои страсти, приписали современным людям то, что складывалось веками. Однако достаточно бросить взгляд на основные кризисные моменты истории, чтобы убедиться, что все они были неизбежны, так как так или иначе были связаны с развитием идей».
Здесь к идее закономерности добавляется и очень важная для Сталь идея исторического прогресса: «…после борьбы и более менее продолжительных несчастий торжество просвещения всегда вело к улучшению человеческого рода»66. В отличие от Делольма, видевшего истоки английской свободы в Великой хартии, де Сталь принимает за точку отсчета «славную революцию» 1688 г. Параллель Английская революция – Французская революция на рубеже XVIII–XIX вв. широко эксплуатировалась мыслителями и политиками самых различных убеждений. У де Сталь она служит основой всех ее размышлений о соотношении английского и французского путях исторического развития. Общая схема, в которую укладывается вся европейская история, у де Сталь, предельно проста: «феодализм, деспотизм и представительное правление». Англия дошла до третьего, Франция находится на пути от второго к третьему. Из этого вытекала мысль о том, что современная Англия является будущим Франции, избравшей путь свободы на сто лет позже, чем Англия.
Соотношение Англии и Франции в книге де Сталь приобретает более сложный характер, чем у ее предшественников. Эти страны движутся одним и тем же путем, но с различной скоростью. Отсюда параллелизм и в то же время антагонизм их судеб. В период деспотического правления, когда «английский парламент служил только тому, чтобы освящать проявления самого чудовищного произвола ложным видом народного согласия»67, английское правление мало чем отличалось от французского. Д е Сталь проводит параллели между Генрихом VII и Людовиком XI, Елизаветой Английской и Людовиком XIV, Яковом I и Людовиком XV. Карл I, как и Людовик XVI, лишь пожинал плоды правлений своих предшественников. «Основные черты сходства между Английской и Французской революциями, – по мнению Сталь, – следующие: дух демократии возводит короля на эшафот, военный вождь захватывает власть, и затем происходит реставрация старой династии»68.
Эти и другие параллели занимают автора не сами по себе. Они нужны для обоснования важного тезиса о единстве исторического прогресса и, соответственно, пути к свободе. Через кровь и преступления, религиозные войны и фанатизм народы движутся к просвещению и освобождению. Английская свобода имеет универсальный общечеловеческий характер, и иной свободы быть не может. Во всяком случае, считает де Сталь, «мыслители не смогли найти иных принципов конституционно-монархической свободы, чем те, что существуют во Франции»69. Свобода для нее неотделима от цивилизации и просвещения. В этом отношении де Сталь сближается с Вольтером. Как и Вольтера, ее мало интересует английское законодательство само по себе («Закон