В предыдущей главе уже отмечалось, что Д.Ш. Николь своей педагогической системой стремился не столько к тому, чтобы дать своим ученикам широкое образование, сколько к тому, чтобы привить им определенные культурные навыки, сделать из них так называемых hommes du monde. Поэтому если Давыдов, как он утверждает, получил поверхностное образование, то следует добавить, что при этом он получил превосходное воспитание и стал, по словам декабриста Н.И. Лорера, «comme il faut».
«Вошедши же весьма молод в военную службу, – продолжает Давыдов, – я не имел уже случая усовершенствоваться в какой-нибудь положительной науке» (X, 191). В 1807 г. он поступил юнкером в лейб-гвардии гусарский полк. С 1812 по 1814 г.
включительно принимал участие во всех основных сражениях. «Несколько дней перед сражением Бородинским назначен был Адъютантом к Господину Главнокомандующему 2-ю Западною Армиею Генерал от Инфантерии Князю Багратиону, по смерти коего возвратился во фронт, где и пребыл до окончания войны. Под Кульмом был ранен штыками в бока. Под Лейпцигом ранен опять пиками, лошадь была подо мною убита, и я попался в плен, но дней через двенадцать был отбит Королевскими Прусскими войсками» (X, 191).
После войны раны давали о себе знать и мешали постоянной военной службе. С 1819 г. Давыдов, не занимая никакой должности, «состоит по кавалерии», с 1822 г. официально в чине полковника выходит в отставку. Но к этому времени он уже давно живет у себя в Каменке и является членом тайного общества. Точная дата вступления его в «Союз благоденствия», неизвестна. На следствии он говорил об этом нарочито неопределенно: «В 1819 или 1820 году я был принят в тайное общество Охотниковым в Киеве».
Однако в личном письме к В.В. Левашову Давыдов склоняется в сторону 1819 г.: «Принят я был, как уже я сказал, в 1819 кажется году, г-м Охотниковым в союз благоденствия» (X, 187). В «Союзе благоденствия» Давыдов особой активности не проявлял и, вполне возможно, действительно не помнил точную дату формального вступления. Его же упорное подчеркивание, что он был принят К.А. Охотниковым, умершим в 1824 г., наверняка объясняется стремлением скрыть имя того, кто на самом деле принял его в общество. Во всяком случае в 1819 г. Охотников не мог принять Давыдова в тайное общество, так как сам еще не был его членом66. А между тем С.Г. Волконский, вступивший в «Союз благоденствия» в 1819 г., в своих воспоминаниях пишет о Давыдове как об уже состоящем в обществе67.
В 1819 г. в Киеве Давыдова мог принять только М.Ф. Орлов, который служил там в должности начальника штаба 4-го корпуса под непосредственным начальством командира корпуса единоутробного брата Давыдова, генерала Н.Н. Раевского. Разумеется, назвать его на следствии Давыдов не мог. Избранная им тактика защиты строилась на словесных раскаяниях и весьма осторожных признаниях, цель которых заключалась в том, чтобы не дать следствию сведений, которыми оно еще не располагает.
К тому же Давыдов, видимо, понимал, что у Орлова, как и у Раевских, есть шансы оправдаться. Поэтому со своей стороны он делал все, чтобы эти шансы возросли: «Имея еще трех племянников арестованных, т. е.: Г. Орлова, А. Раевского и Н. Раевского, – долгом поставляю сказать здесь, что первый ни на какие предложения от общества не соглашался и решительно не хотел входить в таковые дела, второй приглашаем даже не был, а третьему и заговаривал, уже давно, но он формально отказался» (X, 189).
Между тем не вызывает сомнения, что в 1820 г., когда Орлов получил командование 16-й дивизией в Кишиневе, а Охотников в мае того же года был переведен в эту же дивизию в чине ротмистра, связь между Кишиневом и Каменкой была быстро установлена. Из имения Давыдовых поздней осенью 1820 г. Орлов, Охотников и Якушкин отправились в Москву на последний съезд «Союза благоденствия». И в личном плане, и в идейном Давыдов явно тяготел к кишиневскому кругу декабристов. Это можно понять, в частности, и из цитированного выше стихотворного послания Пушкина, где в первом стихе упоминается Орлов, а в последних речь идет о революции. О том, что Орлов готовит свою дивизию к восстанию, в Каменке наверняка были хорошо осведомлены.
В феврале 1822 г. был арестован ближайший сотрудник Орлова по Кишиневской управе В.Ф. Раевский, а сам Орлов фактически был отстранен от командования дивизией. Это означало разгром управы. Однако это событие не только не дезорганизовало деятельность тайного общества на юге, но и во многом способствовало дальнейшей консолидации сил вокруг И.И. Пестеля, утратившего в лице Орлова конкурента на лидерство. В начале 1822 г., еще до разгрома орловского общества, в Киеве Пестель упорно добивается принятия своей программы и плана действий как единой основы для Южного общества. Тогда было принято решение «предоставить каждому члену целый год на обдумывание мнения о Русской Правде, так и о образе введения ее» (IV, 349). Спустя год программа была принята, и тогда же, как показывал на следствии Пестель, «разделился Южный округ на три Управы: тульчинская осталась в прежнем Составе. Сергей Муравьев и Бестужев-Рюмин с их членами составили Васильковскую управу, которая называлась левою; а Давыдов и князь Волконский составили Каменскую управу, которая называлась правою. Все три находились под ведением Тульчинской Директории» (IV, 109). Тогда же большинство согласилось с Пестелем в необходимости истребить всю царскую семью. Позже на следствии, пытаясь смягчить остроту этого решения, Давыдов показывал: «Помнится мне, что и о сем первый заговорил Пестель же. Никто ему, к несчастию, не противоречил, кроме Муравьева68, который сказал, что он противного мнения… Клянусь, что и я, и Волконский не давали никакой важности сим речам, и я думаю о Юшневском тоже, почитая все сие пустыми словами» (X, 218).
Осенью 1823 г. представители всех южных управ съехались в Каменке под предлогом именин хозяйки, матери Давыдова, Екатерины Николаевны. Гостеприимный хозяин становится одним из активнейших деятелей Южного общества, а его имение уже давно пользуется репутацией политического центра. Ежегодно Давыдов и Волконский ездят в Петербург «для совещаний, соображений и свода успехов по каждому отделу»69. Там им оппонирует Н.М. Муравьев. Характерно, что когда Давыдову не хватает аргументов в споре с Муравьевым, он ссылается на общее решение Южного общества: «у нас так положено и этого переменять нельзя» (I, 325).
Аристократов Волконского и Давыдова с их обостренным чувством сословной совести в программе Пестеля больше всего привлекает ее демократизм с ярко выраженным антиаристократизмом. «Самоотвержение от аристократического начала придавало какую-то восторженность частным убеждениям и поэтому и самому общему ходу дела»70, – вспоминал позже Волконский.
Слово восторженность как нельзя лучше передает кипучий энтузиазм, переполнявший членов тайного общества, ощущавших значимость своего служения Отечеству. Даже рационалистически настроенный Пестель способен был впадать в подобное экстатическое состояние: «Когда с прочими членами, разделяющими мой образ мыслей, рассуждал я о сем предмете, то, представляя себе живую картину всего счастия, коим бы Россия по нашим понятиям тогда пользовалась, входили мы в такое восхищение (курсив мой. – В. П.) и сказать можно восторг (курсив мой. – В. П.), что я и прочие готовы были не только согласиться, но и предложить все то, что содействовать бы могло к полному введению и совершенному укреплению и утверждению сего порядка вещей» (IV, 90). Без этого эмоционального фона трудно представить атмосферу, царившую в каменской усадьбе.
Каменка – это место встречи различных эпох и культур. Ее неповторимую атмосферу создавали люди различных поколений. XVIII век был представлен самой хозяйкой Екатериной Николаевной Давыдовой, в первом браке Раевской. Она была дочерью екатерининского сенатора Н.Б. Самойлова. Это имение перешло к ней в наследство от матери, родной сестры Г.А. Потемкина, купившего в 1770-е годы Каменку и подарившего ее своей сестре. XVIII век хорошо еще помнил и сын Екатерины Николаевны от первого брака Н.Н. Раевский, о котором Пушкин писал: «Свидетель Екатерининского века, памятник 12 года, человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привлекает к себе всякого, кто только достоин понимать и ценить его высокие качества»71. Еще до войны 1812 г. в Каменке часто гостят близкие родственники и друзья хозяев генерал А.П. Ермолов и известный уже в то время поэт Д.В. Давыдов. А после войны в центре каменской жизни оказывается молодежь, связанная с тайными обществами. Это не просто заговорщики, но и цвет русской культуры. Яркий след в истории Каменки оставило пребывание там Пушкина в конце 1820 – начале 1821 г. Об этом сохранились интересные воспоминания Якушкина.
Приехав на юг, для того чтобы пригласить представителей тамошнего тайного общества в Москву на съезд «Союза благоденствия», который, по словам Якушкина, «дремал»72, он был приглашен генералом М.Ф. Орловым, чье присутствие на съезде считалось совершенно необходимым, на именины Екатерины Николаевны в Каменку: «Приехав в Каменку, я полагал, что никого там не знаю, и был приятно удивлен, когда случившийся здесь А.С. Пушкин выбежал ко мне с распростертыми объятиями. Я познакомился с ним в последнюю мою поездку в Петербург у Петра Чаадаева, с которым он был дружен и к которому имел большое доверие. Василий Львович Давыдов, ревностный член тайного общества, узнавши, что я от Орлова, принял меня более чем радушно. Он представил меня своей матери и своему брату генералу Раевскому как давнишнего короткого своего приятеля. С генералом был сын его полковник Александр Раевский. Через полчаса я был тут, как дома.
Орлов, Охотников и я, мы пробыли у Давыдова целую неделю. Пушкин, приехавший из Кишинева, где в это время он был в изгнании, и полковник Раевский прогостили тут столько же»