Собственно, в тот период в России русскими принято было называть тех, кто живёт в России и говорит по-русски. Именно русские офицеры первыми после Наполеоновских войн поставили проблему в новом ракурсе: а является ли Российская империя государством русских? Присоединённые в ходе Северной войны 1700–1721 годов прибалтийские губернии – Лифляндская и Эстляндская, с их особым национальным колоритом (эстонское и латышское крестьянство, немецкий этнический элемент в дворянстве и среди городских жителей) – эти территории вошли в состав России на особых правах. «Приняв эти территории в свое подданство, Пётр обещал соблюдать привилегии именовавшегося рыцарством местного дворянства, полученные ими от шведских королей, и на протяжении всего XVIII века восходившие на российский трон правители эти привилегии подтверждали. Сохранены были также традиционные органы местного самоуправления дворян и горожан. Более того, на территории Лифляндии и Эстляндии продолжало действовать шведское имущественное и уголовное право, а в Петербурге со временем была создана специальная апелляционная инстанция по судебным делам – Юстиц-коллегия лифляндских и эстляндских дел»[79]. Таким образом, прибалтийское немецкое дворянство (называемое ещё в то время «остзейское») оказалось практически «государством в государстве», имея те социальные льготы, которых русское дворянство не имело. Начиная с воцарения Павла I и особенно Александра I немецкий этнический элемент получил массу служебных преференций в иерархической системе российской империи. Так, в 1812 году в армии Кутузова было 69 немецких генералов, 96 полковников и капитанов, свыше 750 офицеров низшего ранга[80]. Зарубежные исследователи истории России отмечают в своих работах «немецкое засилье» в России в XVIII–XIX веках следующими цифрами: немцы составляли 17 % высшей имперской бюрократии, 40 % высшего командования в армии, в министерстве иностранных дел – 57 % личного состава, в министерстве почты и телеграфа – 62 %[81].
В период Наполеоновских войн в составе русской армии служил целый конгломерат немецкой знати: герцоги Брауншвейгский, Вюртембергский, Мекленбургский, Ольденбургский, граф Г. М. Армфельд, бароны К. Л. Фуль, Г. Ф. Штейн, Ф. Ф. Винценгероде, Л. Ю. Вольцоген и многие другие. Даже адъютантом у казачьего атамана М. И. Платова служил принц Гессенский. Ко всему прочему немецкий характер правящей в России династии, женитьба наследников российского престола на немецких принцессах вызывали всё большее раздражение у значительной части русского дворянства. Недаром в составе тайных обществ было много «Рюриковичей»: князь С. Трубецкой, князь А Голицын. Подавивший же выступление декабристов император Николай I вообще осчастливил русское национальное сознание фразой: «Российские дворяне служат России, немецкие – мне»[82]. Правда, справедливости ради следует отметить, что представители немецкого элемента на русской службе отличались большой личной образованностью, традиционной немецкой педантичностью и методичностью, столь необходимыми в штабной работе.
Особую роль в становлении оппозиционных настроений в среде русского дворянства сыграла ситуация с Польшей. В самом деле, самый верный союзник Наполеона – Польша – после Венского конгресса 1815 года получила не только конституцию, но и самоуправление, войдя в состав Российского государства на правах конфедеративного члена. Выступая на польском сейме в 1818 году, Александр I заявил о приверженности самодержавного российского монарха нормам польской конституции. Будущий декабрист Александр Муравьёв по этому поводу писал: «Польша получила конституцию, а Россия в награду за свои героические усилия в 1812 году получила военные поселения[83]!» Все ветераны военных кампаний Наполеона в составе польских легионов остались на своих местах в созданной на базе самих легионов польской армии или получили хорошие пенсии. Как это следовало понимать русскому офицерству?
Сначала русские офицеры создают так называемый «Союз спасения». По воспоминаниям современников, дело обстояло следующим образом: «По воспоминаниям Якушкина: „Один раз Трубецкой и я, мы были у Муравьёвых, Матвея и Сергея; к ним приехали Александр и Никита Муравьёвы с предложением… составить общество, цель которого была в обширном смысле благо России. Таким образом положено основание Тайному обществу”»[84]. Основными параметрами заседаний и обсуждений «Союза спасения» стали вопросы освобождения крестьян и принятия конституции в России. Состав тайного общества увеличивался – в него вошли несколько сотен офицеров. Среди его членов были: Михаил Новиков, племянник знаменитого просветителя, ветеран Бородина Фёдор Глинка, офицеры Павел Пестель и Фёдор Шаховской. Затем в состав «инсургентов» потянулись русские аристократы – князья Волконские и Трубецкие.
Само развитие своей родины – России – будущие декабристы видели в рамках конституционной монархии. По крайней мере, такого мнения придерживались большинство членов тайных обществ. В 1818 году возник Союз Благоденствия, состоящий в основном из членов старого Союза спасения, а к началу 1820-х годов сформировалось два тайных общества – Северное в Петербурге и Южное в штабах русской армии, расположенной на Украине. Социальный прогресс виделся идеологами этих дворянских организаций в рамках тех форм ограниченной монархии, которые в то время существовали в Европе – во Франции и в южногерманских государствах (Вюртенберг, Бавария). Образцом для формирования социально-политической программы декабристов послужила конституционная хартия Франции 1814 года. Хартия регламентировала политическую систему государства и соотношения в ней властей[85]. Французская конституционная хартия 1814 года являла собой компромисс между различными социальными группами в стране и стала образцом первой октроированной конституции[86].
Именно на этих основаниях разрабатывал свой проект социального переустройства российского общества идеолог Северного общества Н. М.Муравьёв. Как и по Французской конституционной хартии 1814 года, главой государства в России должен был стать конституционный монарх. Участие представителей общественности в представительных учреждениях ограничивалось высоким имущественным цензом[87]. В проекте Н. М. Муравьёва выдвигался лозунг торжества системы права. В формулировках текста проекта Н. М. Муравьёва чувствуется влияние идей Бенжамена Констана – известного французского философа, правоведа и политического деятеля, считавшего, что для того, «чтобы обеспечить действительную свободу граждан, необходимо признать неприкосновенные права свободы личности, свободу совести, мнений, собственности»[88]. Однако «Конституция» Н. М. Муравьёва имеет ряд особенностей. Помимо предполагаемой отмены крепостного права, с сохранением в неприкосновенности частной собственности на землю, Н. М. Муравьёв уделил в своём проекте много места идеям федеративного переустройства России. В этом он опирался на опыт конституции США, а также на конституцию американского штата Массачусетс. Анализируя американскую систему государственного устройства, Муравьёв стремился представить будущую Российскую Федерацию как систему автономных областей, каждая из которых должна иметь своё правительство и местное самоуправление. Политический центр новой России, по проекту Н. М. Муравьёва, должен быть перенесён в Нижний Новгород, поскольку этот город находится в географическом центре страны и исторически связан с воспоминаниями о социальной активности народных масс в годы Смутного времени[89].
В «Русской правде», проекте П. И. Пестеля – лидера Южного общества, – можно выделить коренное противоречие между, в целом, либеральными юридически идеями и способами их воплощения в жизнь. Написанная в форме наказа планируемому Верховному революционному правительству России, «Русская правда» провозглашает установление республики в стране, ликвидацию крепостного права, отмену сословий, равенство всех русских перед законом. При этом Пестель буржуазно-либеральному принципу неприкосновенности частной собственности противопоставляет процесс реальной экспроприации и почти полного огосударствления, этатизации земли. Можно сказать, что в этой части проекта, посвящённой земельной собственности, впервые появляются социальные предтечи большевизма. Дальше в своём проекте Пестель, в отличие от федералиста Н. М. Муравьёва, предлагает унитарную республику. Метод осуществления своего проекта для Пестеля один – традиционный для России XVIII–XIX веков военный переворот с участием гвардейских частей[90].
Все эти планы красноречиво свидетельствуют о том, что движение декабристов было не стремлением 100 прапорщиков переустроить Россию, а глубоким социальным явлением русской жизни. Новое русское дворянство – своеобразный вариант английского «джентри» – стремилось к созданию в России гражданского общества (в том виде, который под этим термином понимался современниками). Если в Западной Европе процесс социально-политического переустройства осуществляла буржуазия в союзе с новым «обуржуазившимся» дворянством, то в России процесс социальных реформ декларировало и пыталось провести в жизнь прогрессивно, идеалистически настроенное дворянство. В начале XIX века главной социальной силой в попытках русского общества обуздать произвол самодержавия, препятствовавший беспредельному усилению центральных имперских структур в системе государственного управления страной, стала выступать русская дворянская интеллигенция. Она стала в рамках исторического развития России как бы заместителем аристократической элиты, с одной стороны, и буржуазной демократии – с другой. Как писал известный русский философ Г. П. Федотов, «… носителем политического либерализма у нас долго, едва ли не до самого 1905 года, было дворянство. Вопреки марксистской схеме не буржуазия была застрельщицей освобождения»