[4].
Основываясь на дореволюционной традиции в русской историографии, американский историк Р. Пайпс определяет средневековую политическую систему средневековой Руси как вотчинную монархию, в которой функции главы государства и хозяина княжества-вотчины совпадают полностью[5]. Царь – собственник не только территории, но и, в известном смысле, населения, на ней проживающего. Последнее разбито на категории по функциональному признаку («государевы служилые люди», «государевы тяглые люди», даже «государевы богомольцы»). В данном случае американский исследователь русской истории исходит из традиционного для западных учёных процесса рассмотрения отношений собственности. Однако здесь видится внешняя сторона совпадения понятий, когда за формально внешними европейскими формами, оставшимися в виде мёртвой исторической традиции, скрывается азиатское содержание самого социального явления.
Своеобразию политической системы Московского царства в определённой мере способствовал географический фактор. Но здесь господствовал нетрадиционный для марксистской историографии тезис о торговых связях как стимуле становления государства. Москва как город лежала вдалеке от торговых путей, располагаясь на притоке реки Оки, причём последняя впадала в Волгу. Недаром на протяжении столетий главными политическими соперниками Московского княжества станут торговые города: Тверь, Нижний Новгород и особенно Господин Великий Новгород. Имевшаяся в Московском княжестве природа позволяла русскому крестьянину обеспечить минимум его житейских потребностей и спастись в лесистой московской местности от татарских набегов, но она оставляла очень мало способов накопления прибавочного продукта, как это хорошо показано в работе Л. В. Милова. Россия, по его мнению, «была многие столетия социумом с минимальным объёмом совокупного прибавочного продукта…»[6]. Московское государство постоянно забирало у крестьян не только прибавочный продукт, но и часто самое последнее, мотивируя подобную социальную практику высшими государственными интересами. Какого – либо внешнего интеллектуального влияния на московских властителей, кроме политических традиций Золотой Орды, не было. Правда, нельзя исключать и определённое воздействие византийской политической мысли (через православное духовенство), но оно не могло быть значительным. Вряд ли русские князья усердно изучали труды византийских мудрецов, зато они прошли великолепную 250-летнюю практику ордынской политической школы. Сложившееся в таких условиях государство было не столько вотчинным, сколько военно-служилым. И таковым оно, в том или ином виде, оставалось до конца XIX века. В таком государстве имелось много военной силы и разного рода командиров, но отсутствовали граждане. Оставляя до более благоприятного времени терминологические споры, отметим, что военно-служилый фактор в любом случае оставался, наряду с «властью-собственностью», доминирующим в истории России, неоднократно меняя форму, но сохраняя практически в неизменном виде содержание. В этой связи нелишне будет процитировать слова М. М. Сперанского, знакомого с нашей государственностью не понаслышке: «Россия есть и всегда была государство военное. Гражданския ея установления суть средства, а не цели ея бытия… Начала ея управления были всегда совершенно военные, всё и всегда управлялось одними дневными приказами, хотя форма их была различна»[7].
Здесь следует отметить, что российское дворянство не представляло собой (по крайней мере в большинстве случаев) какую-либо полунезависимую социальную группу, связанную с государством в лице королевской власти вассальными отношениями. Все дворяне обязаны были служить государю, в первую очередь на военной службе, а самые знатные и грамотные – по дипломатической службе. Поэтому как дворяне, так и бояре проходили в социально-политической парадигме Российского государства под термином «служилые люди».
Служилые люди подразделялись на служилых «по отечеству» (то есть традиционное боярство с вотчинами) и служилых «по прибору» (то есть за жалованье, например – стрельцы). Служилые «по отечеству» составляли верхушку московского общества. К ним относились думные бояре, окольничие (помогают царю в охоте), вообще титулованная знать (бояре и князья). Опричный террор и Смутное время ослабили влияние этой группы, и постепенно родовая аристократия начинает уступать представителям служебной иерархии. В последнюю входят боковые ветви различных родов, новые родственники царей (по линии жён). Вся эта элита владела обширными вотчинными землями и заседала в Боярской думе.
Далее следовали думные дворяне и думные дьяки. Они не имели крупных земельных владений, но вели всю думскую документацию, готовили проекты государственных постановлений – в целом, это был прообраз будущей министерской и канцелярской высшей бюрократии.
За ними следовали средние служилые слои «по отечеству». К ним относились так называемые «чины московские», которых ещё называли стольниками. Первоначально их служебной обязанностью было обслуживание царского стола, но с XVII века стольники стали выполнять обязанности послов или были помощниками послов, становились воеводами, участвовали в работе приказов.
Затем следовали стряпчие: их служебные обязанности в Московском царстве расходятся с их европейскими аналогами. Это были люди «на посылках», которым поручались разовые дела. Они сопровождали царя при посещении им церкви, в военных походах. В этой среде высоко котировалась должность «постельничего», заведовавшего царской опочивальней.
Нижнюю часть служилых «по отечеству» составляли городовые дворяне и дети боярские. Этот контингент составлял ударную силу русской армии – поместную конницу. Часть представителей этой социальной группы владела поместьями и вотчинами, часть служила за «государево жалованье». Провинциальные группы дворян назывались выбранными, поскольку их вызывали (выбирали) для службы в Москву. Городовые дворяне, как говорили в то время, «служили с городом» и имели некоторые права самоуправления. Наиболее социально запутанным было положение так называемых «детей боярских»: происхождение этого термина до сих пор недостаточно ясно. К его этнониму относят лиц из обедневших боярских родов. Но в эту же категорию, имевшую 5 градационных статей, заносили отличившихся на войне боевых холопов. Таким образом, эта группа представляла собой нечто вроде социального лифта в Московском государстве. Из этой группы сформировался многочисленный слой беспоместных и малопоместных детей боярских, которые постепенно превратились в так называемых однодворцев, сходных по своему материальному положению с польской мелкой шляхтой, но без социальных прав последней.
В целом, следует отметить, что отличительным признаком всей этой многоступенчатой корпорации служилых «по отечеству» было право владения землёй и крепостными крестьянами. Именно из-за последнего обстоятельства эту группу в социальной структуре Московского государства принято отождествлять с западноевропейскими феодалами. Однако это сравнение не совсем корректно. Феодалы в Западной Европе были лично свободны и служили королю из-за денег или карьеры: их нельзя было выпороть или бить батогами. Сходство многочисленного московского служилого ряда «по отечеству» с западноевропейскими феодалами было больше функциональным, чем социальным. Московские бояре и окольничие владели своими вотчинами с правом свободного распоряжения ими, а вот дворяне и дети боярские владели поместьями, получаемыми для обеспечения службы. Причём и те и другие не могли не прийти на службу по тем или иным причинам, поскольку за подобный проступок строго наказывались.
Вся эта система управления приводила к росту значимости в развитии российского государства бюрократической системы, который в социально-политическом плане заслоняет любые формы роста и развития социальной идентификации что у дворянства, что у нарождающейся буржуазии. Этот процесс бюрократизации, который в Европе носил технический характер, в России приобрёл системное значение. Бюрократический аппарат Российского государства постепенно начинает играть роль самостоятельного игрока как в рамках политического развития страны, так и в вопросах решения социальных задач повседневной реальности. Бюрократам не нужны советчики, которые критикуют формы и методы их управления. Земские соборы в этом плане становятся неудобными для царской администрации, по мере того как события и последствия Смутного времени отходят в историю. Как отмечают отечественные историки-государственники: «… Советы Земских соборов являлись также и критикой существующего порядка, указанием на допущенные ошибки, и критика принималась уже не с прежнем благодушием; резче стал обозначаться антагонизм высших и низших классов»[8]. Поместное русское дворянство получило от соборов максимум возможного и с тех пор больше не фрондировало, а повсеместно поддерживало центральное правительство.
Поражение земской линии в рамках развития в России социально-политической жизни было связано со слабостью посадского населения и с неразвитостью социальных институтов городской жизни – носителей идей буржуазной демократии, с одной стороны, и преобладанием в политических структурах страны социального слоя военно-служилого элемента – с другой. Только военная служба в России открывала в какой-то мере канал социальной вертикальной мобильности, только через военную службу простой крестьянин или горожанин мог поверстаться в стрельцы, а уже из стрельцов мог быть записан в дети боярские и подняться вверх по сословной социальной лестнице. Хотя в XVII веке по социальной лестнице простолюдинам высоко забираться не позволяли, всё-таки сам переход в служилые люди «по отечеству» открывал определённые перспективы для потомков. Поэтому всё, что было в Московском государстве толкового, честолюбивого и перспективного, спешило на военную службу. Однако этот путь был очень д