[12].
Сам ход социальных реформ, который начался с правления Петра I, не связан с каким-либо конкретным планом преобразований. В осмыслении тех социальных преобразований, которые наступили в истории России с XVIII века, очень уместна оценка их со стороны известного российского историка В. О. Ключевского. Оценивая роль Петра Великого в истории России, учёный писал: «Пётр Великий и его реформа – наше привычное стереотипное выражение. Звание преобразователя стало его прозвищем, исторической характеристикой. Мы склонны думать, что Пётр I и родился с мыслью о реформе, считал её своим провиденциальным призванием, своим историческим назначением. Между тем у самого Петра долго не заметно такого взгляда на себя. Его не воспитали в мысли, что ему предстоит править государством никуда не годным, подлежащим полному преобразованию… Игра в солдаты и корабли была его детским спортом, внушённым толками окружающих. Но у него рано пробудилось какое-то предчувствие, что, когда он вырастет и начнёт царствовать на самом деле, ему прежде всего понадобятся армия и флот, но на что именно понадобятся, он, кажется, не спешил отдать себе ясный отчёт в этом… Он просто делал то, что подсказывала ему минута, не затрудняя себя предварительными соображениями и отдалёнными планами, и всё, что он делал, он как будто считал своим текущим, очередным делом, а не реформой: он и сам не замечал, как этими текущими делами он всё изменял вокруг себя – и людей, и порядки. Даже из первой заграничной поездки он вёз в Москву не преобразовательные планы, а культурные впечатления с мечтой всё виденное за границей завести у себя дома и с мыслью о море, т. е. о войне со Швецией, отнявшей море у его деда. Только разве в последнее десятилетие своей 53-летней жизни, когда деятельность его уже достаточно себя показала, у него начинает высказываться сознание, что он сделал кое-что новое и даже очень немало нового. Но такой взгляд является у него, так сказать, задним числом, как итог сделанного, а не как цель деятельности»[13]. В данной характеристике царя-преобразователя видится полный перечень условий, в которых проходила деятельность Петра Великого. Имея только неясные очертания необходимых действий внешнеполитического характера, с юных лет царевич столкнулся с неприглядными образцами отечественной действительности. Знакомство юного Петра с европейской бытовой культурой в подмосковной слободе Кукуй, построенной для иностранных специалистов в столице России, дало первые образцы того мира и поведения, который он, ещё юноша, хотел противопоставить своим недругам. Великое посольство в Европу в 1697–1698 годах дало Петру возможность наблюдать не только культурный пласт жизни европейцев, но и познакомило его с тем, как ведутся дела в Европе и как там устроена техническая часть жизни. По возвращении в Москву молодой царь не только жестоко казнил восставших стрельцов, но и начал авторитарно вводить европейский стиль жизни. Всем дворянам и боярам в 1699 году предписано было ходить в заграничных платьях (включая женщин), а созданные гвардейские полки – Преображенский и Семёновский – целый год по утрам выборочно ходили по боярским дворам с проверкой, пьют ли по утрам их обитатели чай и кофе согласно царскому указу.
Только начавшаяся Северная война 1700–1721 годов со Швецией, начавшаяся неудачно, с поражения в 1700 году под Нарвой 38-тысячной русской армии от 12-тысячной шведской армии под командованием 18-летнего шведского короля Карла XII, потребовала срочных реформ и изменений в управлении страной. Пётр I начал с социальных изменений, с преобразования привилегированных слоёв – дворянства и боярства. Все представители дворянства должны были учиться. «Пётр удержал прежний служебный возраст дворянина – с 15 лет; но теперь обязательная служба осложнена была новой подготовительной повинностью – учебной, состоявшей в обязательном начальном обучении»[14]. Любопытно, что лица, не прошедшие обучение и не сдавшие экзамен по математике, по приказу царя лишались возможности жениться. Всё дворянское сословие обязано было служить, «покуда в силах». Служба была в основном военная и частично, кто грамотен «шибко», – чиновничья. В отношении собственности дворянства и боярства – владения ими поместьями и вотчиной – в 1714 году был введён так называемый указ о единонаследии (майорате), по которому только один человек из семьи мог владеть землёй и крепостными, а остальные сыновья должны были службой добывать себе положение. Этими мерами Пётр I фактически слил воедино боярство и дворянство, стёр какие-либо промежуточные различия между ними и ликвидировал существовавшие до него определённые промежуточные социальные группы в служилом классе. По мнению современных российских учёных, Пётр I «… в своей социальной политике… руководствовался прежде всего представлением о том, что каждый житель страны, независимо от своего социального статуса, должен приносить государству пользу, должен быть эффективным элементом единого государственного механизма… Пётр не стремился кардинально изменить традиционный для России характер социальных отношений, основывающийся на крепостной, по сути, взаимозависимости социальных страт друг от друга и государства. Напротив, в крепостничестве царь видел действенное орудие принуждения подданных к исполнению долга перед отечеством. Крепостничество, по мысли царя, было той необходимой формой насилия, без которой невозможно было принудить народ к навязываемому ему властью „учения“»[15]. Таким образом, налицо ещё один социальный феномен российской истории – социальное подчинение всех сословий государству, царской власти. Причём первым по мерам государственного принуждения идёт вроде бы главное привилегированное сословие – дворянство. На него обрушивается вся тяжесть «преобразовательских» мер государства: и новая мода, и новые напитки, и обязанность курить табак, и обучение, и служба до самой смерти. Система служебной зависимости дворянства автоматически, независимо от внешнего вида и диплома об окончании учебного заведения, перекочевала из Московского княжества в императорскую Россию. Как отмечали современные исследователи социальной истории России: «… Если в Западной Европе социальный статус вассала определялся размерами земельной собственности, которой он владел, то в России статус слуги определялся его положением на княжеской, затем – на царской службе»[16]. Слив все слои привилегированных групп – боярства, дворянства, примыкавших к ним различных служилых элементов – в один плавильный социальный котёл – дворянство, или, как его ещё называли в XVIII веке на польский манер – шляхетство, царь Пётр I попытался этим своим действием создать социальный материал для осуществления процесса модернизации страны, своего рода социальную матрицу для подготовки кадров в военной и административной системе Российской империи.
Сама Российская империя возникла в 1721 году как факт победы России над Швецией и своего рода политической констатации исторического успеха реформаторской роли Петра I в социально-политическом и экономическом развитии Российского государства. Однако возможность социального развития легальным способом в Российской империи была только у дворянства (с известными оговорками). Поскольку русская светская политическая и культурная мысль была уничтожена с ликвидацией средневековой городской культуры Новгорода, а русское «протестанство» в виде старообрядцев-раскольников замкнулось на соблюдении лишь только религиозных обычаев, социальные идеи русского дворянства стали развиваться на базе европейской бытовой и образовательной культуры. Сначала русский дворянин смотрел на процесс получения образования как на неприятную обязанность, даже просто царскую прихоть. Однако постепенно русские дворянские недоросли стали всё больше и больше ездить получать образование в европейские высшие учебные заведения. При Петре Великом это были в основном посылки на обучение военным, морским, инженерным, медицинским профессиям. Во второй половине XVIII века русская дворянская молодёжь всё больше стала учиться в европейских университетах. Сначала на русских дворян смотрели в Европе как на диво, да они сами больше глазели и удивлялись. В. О. Ключевский это новое для русского дворянства «служебное задание» охарактеризовал следующим образом: «Неподготовленные и равнодушные, с широко раскрытыми глазами и ртами, смотрели они на нравы, порядки и обстановку европейского общежития, не различая див культуры от фокусов и пустяков, не отлагая в своём уме от непривычных впечатлений никаких помыслов. Один, например, важный московский князь, оставшийся неизвестным, подробно описывает свой амстердамский ужин в каком-то доме, с раздетой дочиста женской прислугой, а увидев храм Св. Петра в Риме, не придумал ничего лучшего для его изучения, как вымерить шагами его длину и ширину, а внутри описать обои, которыми были увешаны стены храма»[17]. Именно с таких дворян писал свои типажи Д. И. Фонвизин, а М. Е. Салтыков-Щедрин уже в XIX веке высказал мысль о том, что Франция дала миру две вещи: свободу мысли и канкан, из которых второе (канкан) наиболее по нраву нашим Митрофанушкам. Очевидно, что вышеописанный процесс восприятия европейской культуры долго удерживался в сознании большей части русского дворянства.
Однако и среди плевел встречаются зрелые злаки. Русский аристократ Д. М. Голицын, из Рюриковичей, посланный за границу на учёбу уже в зрелом возрасте, будучи семейным, привёз в Россию большую библиотеку. Медленно поднимаясь по служебной лестнице, он всё же после смерти Петра I сумел попасть в высший орган управления Российской империи – Сенат. В период конца 1720-х годов князь Д. М. Голицын разработал проект по ограничению власти российских самодержцев в пользу так называемого Верховного тай